|
* * *
На земле спасенья не бывает.
На земле печально и нелепо.
Ангелы сформировали стаи.
Стаи возвращаются на небо.
На земле господствует усталость.
Спросит мальчик:
– Дедушка, а кто там?
Дед посмотрит:
– Ангелы летают
высоко – на ясную погоду.
* * *
Комары с криками банзззай шли на таран.
Телевизор, помехами искривляя рот,
вещал то геенну, то ураган,
то коммунистический переворот.
А вселенная тихо мерцала звездами,
стояла в сторонке и пахла сном,
земля выращивала продовольствие
и сорняки – под самым окном.
А во сне надрывно топилась печка,
и дождик старательно моросил,
и ты между строк выходил на крылечко,
небрежно надвинув соломенный нимб.
* * *
Пахнет миром и ладаном.
Мысли мои тихи.
Хочешь – зайди с парадного
в будущие стихи.
Разгоняюсь и падаю
сквозь пустые века…
Господи… всё угадано –
даже тень у виска!
КОГДА
1
Когда маленький Космос
ставили в угол
на колени,
он ковырялся в носу
и думал обиженно:
«Вот вырасту –
и не найдётся такого угла».
И вырос.
И не нашлось.
2
Когда мир
склоняется над твоей колыбелью,
он пахнет молоком
и называется мамой,
потом он растёт
вместе с тобой,
вместе с тобой
распадается на осколки
названий и запахов,
чтобы в конце концов
склониться
над твоим гробом
Отцом.
3
Когда смотришь
из следствия на причину,
ветер времени
дует тебе в лицо.
Надо согнуться,
чтобы сохранить равновесие:
против сильного ветра
ходят только так.
* * *
…а всё потому, что на дне философий
забрезжил магический свет,
что гущей кофейной рисую твой профиль
в дыму сигарет,
что там, далеко, среди книг и привычек,
гостей и прошедшего дня, –
очаровательный, меланхоличный, –
я знаю, ты любишь меня.
* * *
… и – как всегда, без посвящений,
чтобы не знал, о чём грущу, –
ночным локатором видений
который сон тебя ищу.
Не нахожу – и слава Богу.
На дне бунтующих морей
твердеет память понемногу.
Ты в ней – как муха в янтаре.
* * *
Ледяной пароходик зимы отчалил.
Помахал дымком, просигналил дважды.
Ты сегодня в белом, моя печаль, и
так идет тебе этот цвет бумажный.
Пьёшь остывший кофе одна на свете,
опустивши в чашку кружочек солнца,
заплетаешь в косы холодный ветер,
принимаешь вечерний нонсенс.
Ты сидишь на террасе, моя печаль, и
согреваешь плечи чужим пейзажем,
только взгляд прозрачный рисует чаек,
в пустоте, про которую ты не скажешь.
* * *
Солнце восходит зимним черновиком.
Этот июнь фатальнее, чем бывало.
Слышишь? – стихи спускаются с чердаков,
слышишь? – и выбираются из подвалов.
Доброго дня им и дружественных стихий,
мощного старта и неутомимых крыльев.
По небу к солнцу идут и идут стихи,
как эскадрилья.
А на земле, в допотопном платке зари,
в единоборстве циклонно-антициклонном,
на перепутье эпоха стоит – смотри! –
и провожает их взглядом из-под ладони.
* * *
отцу
А на северном склоне лета
небо вышито лентой узкою.
Жили там мои баба с дедом
и не знали, что – русские.
Мир был тихим, родным, ижорским,
весь в чернике, грибах, малине.
Там неспешно плели историю
со сказаньями и былинами.
От ижорцев остался прочерк,
а история разорвалась.
Синей искрой ли вспыхнут очи,
топором ли, кинжалом? –
те, наследственные, отцовы,
когда глянут на них в упор
и внезапностью остановят
имена последних озёр.
Авторский перевод с украинского
|