|
РОДОМ ИЗ
ПРОШЛОГО
От
носки все носки становятся узки –
вот и душе уже не по размеру тело.
Гоняет мелюзга, горланя, взапуски,
и ей пока ещё до этого нет дела.
В часах песочный бог притормозил песок,
чтоб память невпопад листала обретенья.
Сосед, садист(!), стучит – убил бы, если б мог,
но жизнь нельзя отнять. Пусть даже во спасенье.
В низине – долгострой, угрюмый как скелет.
Болотце было там. Три ивы да крапива.
А дальше пустота, в которой смысла нет,
где чудятся зрачки – две чёрные оливы.
Мой двор и детвора. Здесь креп мой дух в борьбе.
Какой там к бесу миг – остановись, столетье!
Мой дом… моя судьба… Природа лжёт себе,
поскольку мнится ей, что вот оно – бессмертье.
К
ВОПРОСУ О МИРОЗДАНИИ
господи какое счастье дождик за окном с
нашёптываньем штор
звуки долгожданных босоножек лунный свет в чернильницах озёр
поболеть чтоб хлопотала мама но не сильно так себе на треть
господи какое счастье ванна полежать послушать посмотреть
по сердцу черничка со сметаной бор осенний с горечью груздей
утренние брызги из-под крана смех детей и хохоток друзей
коньяка глотнуть и что есть силы покормить стареющую плоть
находить педантов и зоилов чтобы чушь им всякую
пороть
гладить пса и вглядываться в море слушать книги время и бамбук
не копаться в чувствах и на горе всем буржуям закурить чубук
а ещё сосулькой гладить губы и когда полоть не нужно сныть…
Господи, скажи, ну, почему бы это всё не взять и не продлить?!
В
ОЖИДАНИИ ГРАЧЕЙ
Снова
слякоть. И маетный пух,
чуть достигнув земли, исчезает.
И пронзительный ветер-пастух
кошаков загоняет в сараи.
И сочится в сосульках печаль
по несбыточным льдам да кочевьям.
И дымится над домом спираль
в безвоздушном пространстве вечернем.
С этим миром дружи – не дружи,
он по-своему делит недели
на кусты, где зимуют ежи,
и кусты, где грачи прилетели.
Пережить, переждать это всё –
не такое уж сложное дело,
если только осталось жильё,
и душа не забыла о теле.
Первогодкам пичуг, что на юг
не меняли своих параллелей,
дай, мой Боже, дожить до разлук
и в смертельных не сгинуть метелях.
Пусть достанет им в мире тепла
с незабудками в поле, полынью…
ибо нет абсолютного зла
там, где жизнь не иссякла поныне.
ДОМАШНЯЯ
ЗАВИСИМОСТЬ
Пора-не пора, да на всех подвалила парах
какая-то хмарь на правах приживалки. И страх –
мол, больше она не уйдёт – испоганил мне ночь,
но биться с тем было, что скуку в кастрюле толочь.
Висел дирижабль, по пояс застряв в проводах.
Огонь парковался в подъездах его, как удав.
Глотал заходивших и где-то с минуту урчал.
Потом разгорался, чтоб строить сквозь линзы портал
меж мной в глубине дирижабля и той немотой,
что вскоре затопит сознанье египетской тьмой.
А голос всё глуше, и всё неподатливей стих.
Стих чайник, что ставил я в мыслях всегда на двоих.
Поем напоследок. Прощусь с героиней поэм.
Исчезну из писем, счетов, поисковых систем.
Вот только понять бы, чем дорог (так дорог!) мой дом?
Сосед-параноик, война квартирантов, содом…
Какое мне дело, что станет потом не со мной,
а с этой матрёшкой, покрытой земною корой?
СЕДЬМАЯ
ЗАПОВЕДЬ
От
голода городом снег уходил.
Питался он холодом. Спал у могил,
где смёрзлись бессмертник в сугробе с плитой,
боярышник цепкий с оградой витой.
Там кошка в сторожке впадает в окот,
там гробокопатель фунфырик сосёт.
Он надпись любую прочтёт (полиглот!):
кто жил, и почил, и куда попадёт,
когда потускнеют совсем фонари,
и фурии ночи избегнут зари,
и явится нечисть за мной да тобой,
мой ангел любимый, мой ангел земной.
Ты спишь, улыбаясь, не ведая зла.
Смотрю я во двор, где метель отмела
последние песни свои. А тепло
в наш дом надышало уже сквозь стекло.
Не верится мне (хотя тексты твердят…),
что нам за любовь причитается ад.
МОЕЙ
ПЕНЕЛОПЕ
Циклоп и циклон помешали,
моя дорогая!
Дорога моя (вдоль портовых подворий да пёсьего лая),
по-прежнему, ставит сюрпризы в своей путевой антрепризе,
но я доберусь, невзирая на лица… на визы.
Мне местный визирь, он у них отвечает за транспорт,
за малую мзду дал согласие выправить паспорт.
Осталось команду набрать да спроворить в заливе
триеру.
Я верю в тебя, и другой мне не хочется веры.
Так много воды утекло с нашумевших троянских событий…
В Египте искал я наш дом, в Иудее, на Крите.
Вот странное дело,
где был он – не знаю,
но, где бы он ни был,
к нему одному облака устремлялись, и мысли, и рыбы.
Увядший вандал, повидавший развалины Рима,
девица, воровка из гетто, с глазами налима –
моложе меня на столетья, однако давно опочили,
а мне всё до дома никак не дойти – будто гири на киле.
Я скоро.
Клянусь!
Потерпи – подлатать нужно днище…
Ты ждёшь, значит, я всё ещё не бессмыслен. И чище,
светлее мой день, моё море, мой гром, моё небо, мой ветер.
Наш дом – это ты, и покуда ты ждёшь, я бессмертен.
|