|
К ПЛУТАРХУ
Кто помнил бы непобедимых римлян?
Кто знал непревзойдённых греков,
когда бы не Плутарх?
И, если б не Плутарх,
с каким сомнением и укоризной
многие смотрели бы
на отпрысков великих
предков,
перво-наперво,
на близнецов, зачатых в блуде:
тех, кому вчера,
теперь
и завтра будет
Мир обязан зарожденьем Рима;
тех,
кого на неминуемую смерть
в дырявой мусорной корзине,
как котят,
несли топить к бушующему Тибру.
Именно тех самых двух младенцев,
плоть от плоти Телемаха,
внуков Одиссея, вскормленных волчицей.
Бесспорно, с недоверием взирали бы
на энного потомка самого Геракла.
Однажды полубог, побив кентавров,
сам пленился
рыженькой лесною нимфой.
Возле Тибра…
он чресла возложил на златовласку.
Наяды пристально следили за событием.
Однако,
кроме парочки завистливых наяд,
нашлись другие очевидцы.
Они-то и клялись,
что вовсе там была не нимфа, а туземка.
Ну что с того?
Здесь важен не кувшин,
а чьё в посудину попало семя.
Здесь главное – вослед совокуплению
на свете появился кудреватый мальчик.
Его праправнук – римский консул
и диктатор – Фабий
ловко разогнал по взгорьям и долинам
войско Ганнибала.
О, если бы не ты, Плутарх!
Кто сопоставил бы, сравнил кумиров
и в череде диковинных историй
заприметил
параллели в жизни прародителей,
исчезнувших до Рождества Христова?
Но я – в плену других сравнений.
По-прежнему
из века в век Земля в своей бескрайней одиссее
движется к созвездию Геракла,
а Сириус
(во времена твои ещё вишнёво-красный)
оголяется,
становится всё меньше, дальше…
Хотя и до сих пор
прекраснее звезды на небе не было и нет,
вот то, из-за чего хотелось бы к тебе,
философ,
без малого – на два тысячелетия назад.
А так…
У нас такие же лощины в рощах.
От зноя точно так же листья сохнут –
вот-вот и превратятся в прах.
И равным образом мы радуемся сходству
мыслей и поступков,
но чаще попадается различие
непримиримое, мыслитель.
Я знаю: много лучше –
наведаться в ночной овраг
с таким же другом, как и твой,
отъявленным ревнивцем. Там, у родника
в излучине, похожей на глазницу,
касаясь звёздной плоти светляков,
с беспечностью бессмертных обсуждать:
«Откуда эти неприкаянные души?»
Они … являются из области прозрений.
Напоминают, что разлука неизбежна.
Душа – ночная птица
(знать бы от чего) болит,
горюет о вчерашнем.
А нынче? Нынче – пансион,
где вдоль аллеи, будто неземные лица,
в сумраке белеют мраморные чаши,
где не успеет лечь на старую кровать
ночная мгла,
как тут же
верная старуха – неизбывная вина –
вязальной спицей мне пытает душу,
и… мерещатся, мерещатся мой друг
и светлячки – лесная голытьба.
ЗЕБРА
Между
странствий она Вера,
но не сейчас,
когда туфли в походной пыли,
когда застыла на обочине
дорожным знаком.
И в постановке ног, и в осанке
есть что-то от балерины на сцене,
готовой к глубокому реверансу.
Да, дорога. Это не те цены.
Да, холод, жара, дожди.
И вместе с тем пропахший
дизельным маслом водила
лучше, чем наглый мент, бандит
или психованный наркоман.
На ней всегда полосатые гетры
и, возможно, из-за этой детали
для дальнобойщиков она Зебра.
Караван машин проезжает мимо,
сигналит не потому, что сегодня Вербное
или едут по парам. Нет.
Начался футбольный чемпионат,
и мужчины жаждут зрелищ и пива.
У Зебры в сумочке предметы
первой необходимости:
жевательная резинка, полотенце,
презервативы, alochol, mildronate.
Пилюли, упреждающие несварение
и инфаркт, даёт Вере старый провизор.
К ней спешит блаженный Димыч.
Он кормится подаянием.
Монашки ордена Терезы
(белые косынки, синие канты)
подарили
ему
Евангелие.
Ноевой голубицей,
несущей в клюве ветку оливы,
Дмитрий,
вынув книгу из-под свитера
и указывая на небо,
объявляет радостную новость:
«Первыми войдут в рай
блудницы и мытари!»
ПИЛИГРИМ
И этот день пройдёт,
и тоже мимо.
Поднимет прах столбом,
как пилигрим.
И я, вдыхая запах тлена и
дорожной пыли,
послушно побреду за ним.
Туда, где иноверный муэдзин
гортанью обагряет
неба голубую глину.
Туда, где всё ещё пустой престол
хранит любви святые мощи
и исподлобья
на ночной постой скребётся
память –
из собачьей плошки…
ХВОРОСТ
Шея в морщинах.
Съехавший ворот.
Боже,
неужто и мне
вот так же
таскать из оврага хворост?
Так же будет треножить
лесная поросль,
и я,
с валежником на спине,
чтобы не рухнуть,
приткнусь к берёзе.
Неужто и мне такая участь:
как беглой, оглядываться
на каждый шорох,
не опуская клади,
шарить в карманах,
искать конфету
вместо глюкозы?
Семенить дальше в гору?..
Всё без обмана:
ложе оврага,
старая женщина в слякоть
и в пекло тащит сушняк
на костлявых закорках.
|