|
* * *
Дует ветер безумия, ветер безумный,
он выдувает из тела силу и волю,
путает мысли, их превращая в сумму
единиц информации, ломая единое поле.
Он ослабляет земную тягу, и тело еле
удерживается на тверди, на грани фола.
Он воет на улицах, над крышами, в атмосфере
и что-то уносит – прямо в межзвездный холод,
где обитание – вечно длящееся одиночество,
беззвучие и непостижимость цели.
Дует спятивший ветер, ему, вероятно, хочется,
чтобы все обессмыслилось больше, чем есть на деле.
Как его возмущенно встречают древесные кроны,
как боятся рыбы в озерах и звери в чаще.
И крепче свою подругу прижимает влюбленный,
ощущая нутром обреченность счастья.
Дует ветер свихнувшийся, тонут рыбацкие лодки,
народы охватывает ненависть к живущим рядом.
И посетители баров пьют больше пива и водки,
и комиссар полиции усиливает наряды.
Старики в постели ложатся, чтобы уже не проснуться,
сердечники с черными веками грешат на погоду.
И даже церковные стены – если не гнутся,
то становятся тоньше. И модницы отступают от моды.
Дует ветер безумия. Это видно по лицам
всех велосипедистов и пеших прохожих.
Президент кричит на советника в центре столицы,
а фермер в коровнике работника лупит по роже.
Дует ветер безумия, и в такие часы, дорогая,
сходят с ума абстиненты, кто – временно, кто – надолго.
И страшно переходить улицу, будто тебя настигает
без водителя мчащая мокрая черная «Волг».
*
* *
Для бездомных любовников крыша нужнее воды,
огонек зажигалки светлее Полярной звезды.
– Прикури сигарету, подай мне.
Молчанье опять.
Путь сближения тайный не надо уже повторять.
Только ветер июньский, заметный едва ветерок,
и бутылка вина, и конфетных бумажек пяток…
– Дай мне руку, не эту, смотри – поцарапал ладонь…
Уголек сигареты проплывает дугу за дугой.
Привкус губ ощутим на стакане, одном на двоих.
Неслучайны свиданья на холмах городских.
– К нам приехали гости…
– Удача, что нету дождя…
Тихо листья березы прозрачной вверху шелестят.
Загораются в городе окна, в квартирах чужих.
Очень коротко лето, бездомное лето двоих.
*
* *
В.
Чубарову
Море приснится; над синею чашей
что-то мелькнет невзначай.
Что это, чайка? – Нет, молодость наша.
Что ж, улетай, улетай.
Серым туманом залеплены дали,
сзади леса да река…
Море покой обещает? – Едва ли.
Просто, затишье пока.
Ширь необъятна и путь неизвестен,
и начинает свежеть…
Мы возвратимся? – Нет, прежнее место
занято будет уже.
Время пройдет, нас потянет на сушу,
к берегу, слиться с землей…
– Слиться с землей?.. Я, наверное, трушу…
Это – и все?.. Боже мой!
Нет, до конца остается надежды
полуспасительный блеск:
мир – еще шире, чем виделось прежде,
и земля – только берег небес.
ВЕСЕННИЙ
ВЕТЕР
Дует
ветер с верховий Невы,
облака разгоняя над устьем,
небо высветлив до синевы,
заражая весенним безумством,
отзываясь морозцем в груди.
Погоди! Все еще впереди.
Загорелась большая игла –
восклицательный знак государства, –
утверждая незыблемый склад,
всемогущество камня и царства.
Погляди на нее – и иди.
Не задерживайся! Проходи.
Я иду, и везде – синева,
полыхает небесное пламя.
Голубая открылась трава
надо мной, над тобою, над нами.
Над фуражками кариатид,
подпирающих жесткий гранит.
Небо синее впрыснуто в кровь,
и душа ощутила свободу,
разрыванием зимних оков
отзываясь на смену погоды.
Дразнит нас синева, синева,
от которой летит голова
Пробудилась, бессмертная, вновь,
красотой возвышая над силой,
голубая бесстрашная кровь.
Что красивее алой на синем!
Мы свободны, когда мы хотим.
Впереди еще множество зим.
*
* *
О как он в детской одинок,
когда в кроватке, как в загоне,
проснется в полночь! Потолок
высок, таинственен и тёмен.
Квартал позёмкой занесён,
и кто-то бродит в снежном прахе.
И зашуршат со всех сторон,
пойдут к нему ночные страхи.
Он плачем борется со тьмой.
Вот мать спешит в ночной сорочке,
включает лампу
и рукой
стирает страха оболочку.
Он на родительской кровати
уснет посередине вновь,
всех поцелуев и объятий
в себе соединив любовь.
И смирно гаснет фитилек
заполыхавшей было страсти,
так всемогущ он и высок
в своей неоспоримой власти.
И через несколько минут
все затихает непорочно…
О, кто бы знал, какие ночью
к нему видения придут,
когда в дыхании одном
дом, эта комната и трое,
как облако недождевое
летят в пространстве мировом!
Но между шторами, в стекле
звезда нашаривает щелку.
Луча алмазная иголка
царапнет метку на челе.
И вздрогнет он, но не заплачет,
не позовет отца и мать:
судьбу напрасно умолять,
свой жребий – не переиначить
и неизвестен – только срок…
И он бесстрашно и свободно
наутро всходит на горшок
под вопли труб водопроводных.
*
* *
«Пройти путем зерна…» и
др.
оргазма маленькая смерть
уснувшая жена
не ошибиться бы суметь
пройти путем зерна
опять по всей земле метет
как с детства не мело
летят проламывая свод
снежинки на стекло
метельный выдался февраль
но сколько ни мело б
не гаснет уличный фонарь
сияющий сугроб
так снега белого белей
сияют изнутри
как дети в чревах матерей
из глубины Земли
но холодает и весной
и летом сплошь дожди
терпи мужайся Бог с тобой,
хорошего не жди
въезжает в царские врата
на спинах ишаков
толпа святая простота
безумных седоков
под труб иерихонский ор
под вечной черни гам
тебе последний приговор
напишут по слогам
тебе ведь сказано держись
пускай кругом зима
и накопившаяся жизнь
идет путем дерьма
*
* *
И.
я скоро день не видел вас
а в мире много поменялось
неугомонный богомаз
природа снова постаралась
опять октябрь который раз
венок утраченного рая
неторопливо расплетает
я скоро жизнь не видел вас
* * *
Куда ведет воздушная тропа?
С какой сомкнется столбовой дорогой?
Едва опору чувствует стопа,
когда на ощупь опускаешь ногу.
Обгонит ветерок… За ним, легки,
летят вдогонку облачные клочья.
И так со стороны беспомощны шаги
бескрылой птицы в воздухе непрочном.
*
* *
когда мне исполнится тысяча лет
и выпадет свободная минута
я замечу что многие приключенческие романы
утратили свою увлекательность
тысяча лет не проходит бесследно
измененья претерпят привычки может быть вера
отчасти – методика обольщения женщин
и занятий в тренажерном зале
я увижу как время меняет окраску
и кто правит карту звездного неба
только дети плачут по тем же причинам
и хочется их утешить
я пойму что осталось недолго
стоять за газетой к киоску
станет трудно взбираться на башню
по тысячелетним ступеням
впрочем что-то останется прежним
восторг перед рожденьем ребенка
листопадом и грацией сеттера Арчи
жаль что доброму псу тысячу лет не прожить
что же делать наступит усталость
и пора изменить образ жизни
и присесть во дворе на скамейку
еще на тысячу лет
|