|
* * *
Я не взойду на ковчег,
туда провожая всех,
кому сейчас отплывать.
Погибели – не миновать.
Я отпущу свой билет,
и он, совершив балет
над сизо-седой волной,
над ними и надо мной,
назад полетит, туда,
где поглощает вода
мой старый, мой сладкий мир
с травою, зверьми, детьми…
…Сквозь бурю – всё плясок ритм:
не ведаем, что творим.
И маршей кровавый шаг
сквозь гром и стоны в ушах…
Все хляби разверзлись – пусть!
Рубите канаты, в путь!
…И станет для вас Земля,
назад пути не суля,
лишь точкою голубой
в пространстве.
А мы, гурьбой, –
Нам поделом потоп.
Господь, что будет потом?
ДОМ
По
ржавым ступеням – в тот полуподвальный этаж,
в тот птичий, тот первый, тот дом фантастический наш –
пещерный, бездверный, не спящий – бедлам или храм?
–
скворешней сквозящий, всем бедам открыт и ветрам.
Друзьям полуночным, всенощным, стихам до утра…
Дом тощий, но мощный – последний кусок на гора!
Удобства на улице, кран, леденела вода,
дымила, не грела, не топлена печь – ерунда:
мы любим и молоды, жарко телам и сердцам, –
и дождь выпивали вином с дорогого лица.
Песнь Песней рвалась из груди по дороге домой:
«Мы вместе… о, как ты прекрасен, возлюбленный мой!»
И двойней во чреве во сне прижимались тела.
Душа не кривила душою и плоть не лгала.
В крови – половодье, наполнен, торопится пульс.
Весь год – новогодье! А завтра, что станется –
пусть!
Весны наважденье: простуды, зачёты, авитаминоз,
последние деньги – за чудо нездешних мимоз!
…Мы там узнавали друг друга – так азбуку и по складам…
Восторгом, испугом встречал, открываясь, сезам.
Взрывались, сдавались, сплетались корнями в земле,
на годы сплавлялись в том адском весёлом котле.
Росли не по суткам – часам: не на вырост жизнь – в рост:
дом первым поступкам где выбор недетский непрост,
дом первым ошибкам, чья тень по судьбе пролегла –
каким я аршином – рассудком? – тогда их измерить могла?
В летящей косынке, в том мире, на лестнице той
на выцветшем снимке я вечно стою молодой.
А время бежит, и уносит его безуд?рж:
легки – без пожитков, на крыльях наивных надежд!
…Мотало, разбило – всего не расскажешь потом,
но жизнь подарила тот юный, бесстрашный тот дом.
Под порванным, алым, не трущийся бортом о быт –
высоким накалом он в памяти вечно горит.
О
ПОЭЗИИ
Тёмные воды вокруг – но стихов острова…
Путь твой – чей замысел, умысел, домысел?
Всё сохраняющий Бог сохраняет только слова,
счёт им ведёт, отправляя поэта на промысел.
Страсть насылает, террор, и войну, и суму –
бейся, барахтайся, корчись на грани, на донышке! –
муки и страхи твои безразличны ему –
только твой крик, не горящий в огне и не тонущий.
Жизнь о безумии логики не вопрошай –
то не ошибок игра, совпадений и случаев:
марионеткой моталась на нитке душа,
кукольник дёргает, водит и слушает, слушает…
Радость залётная, миг, беззащитный уют,
солнце в бокале, улыбки ли, скрипки причуда –
словом сгустятся и семенем в вечность падут,
стеблем надежды сквозь тлен прорастая оттуда.
К мёрзлому камню ли, коробу серой щекой,
ртом безголосым от гнева, от боли, от от
жара ли –
пой через силу, задушенный клеткой щегол,
кровью из горла прольётся бессмертная жалоба.
…Порван мой парус, девятый надвинулся вал,
просто ли жизни подённой разрывы и пропасти –
вспыхнут в душе маяками спасенья слова,
чьи-то незримые, невытравимые прописи.
ИММИГРАЦИЯ-2
Под
занавес жизни – опять чужая
страна. Вперёд, по широтам вниз!
Ну что ж, земля не имеет края.
Катись, перекати-поле, катись,
взлетай, жонглируй материками,
себя жалей и судьбу кляни…
Здесь даже почва, что под ногами,
стопам усталым не та – саднит.
Полощет воздухом океанским
потёртых пожитков, привычек хлам,
и ярое солнце оком ясным
в упор – на прошлое без чехла…
Нахохленным небом прежней, с которой
сроднилась – грезить мне по ночам…
Кто раз от почвы родной оторван,
пошире карман держи – получай
разрывы, разлуки, чужие веси,
в пустынях новые миражи.
Транзитным, в наилегчайшем весе,
сори годами, себя транжирь.
Я здесь – останусь… Господь рассудит,
когда отходную мне протрубить.
Мне этой земли не вдохнуть всей грудью,
мне не испить её – пригубить…
Здесь осень, но гнойным вечнозелёным
нектаром полней в дождях налились
драконы – многоголовые кроны.
А мне бы красный кленовый лист…
*
* *
В твоих глазах жил смеха огонёк:
неукротим годами и бедою,
искрящийся выскакивал конёк,
шаля, опрыскивал живой водою.
От горестей – в слезах, уже смеясь –
о, как легко мне было излечиться,
когда твой взгляд навстречу мне лучился,
пока вдвоём – ни чёрта не боясь!
Глаза, всегда глядевшие в мои –
надёжны маяки над морем чёрным! –
и боль, и бурю разогнать могли.
Как же светло, как было нипочём мне!
Твой свет, и смех, твой жизнь дарящий взгляд –
когда он скрылся от меня навеки,
как будто солнца опустились веки:
день – белой ночью: сумерки царят.
С тех пор в глаза гляжу, во все глаза,
чтоб чей-то свет поймать, стыдясь, воровкой…
Но – только втягивают, как воронка,
свет поглощают, темнотой грозя.
А в памяти – глаза моей судьбы:
*
* *
Температура воздуха достигла
температуры тела, но всё вверх
ползёт полоска раскалённой ртути,
и тлеет сад, и умерла трава,
на солнце, кажется, дымится кожа,
вдыхаешь воздух, как огнеглотатель,
и на асфальт как на костёр ступаешь,
и стёкла плавятся в глазах. Ведь я –
я ощущала этот жар во мне,
когда «нормальную» температуру
покажет градусник и уползёт в футляр,
меня наедине оставив с жаром…
Вот как пылает, вырвавшись наружу,
то, что меня сжигало изнутри!
|