|
По
мотивам:
1.
Шеймаса Хини
В ХРОНИКАХ СКАЗАНО…
Ирландские хроники эту историю сохранили
И около сотни свидетелей поклялись в том
Держа правую руку на Библии
И соглашаясь пройти испытание водой и огнем,
Что однажды в монастыре Клонмакнойса
Прихожане после вечерней мессы, выйдя во двор,
Увидели (отчего лица их приняли цвет купороса)
Огромный чугунный якорь, вцепившийся крепко в створ
Могильного камня, его отец-настоятель взял с горы Еленойской
Что в Иерусалиме и замуровал в монастырской стене.
Канат, привязанный к якорю, сплетенный из волоса конского
Тянулся куда-то вверх и терялся во тьме.
И некто, одетый в морские клёши, словно нырнувши в воду,
Вдоль каната спустился и раскачивал якорь, чтобы его сорвать,
Но прихожане, что были сильны и молоды,
Схватили его за ворот и даже успели слегка помять.
Но тот задыхался и вдруг прекратил все хлопоты.
Его трясли, но, похоже, странный моряк был мертв.
А из тьмы кто-то прокричал петушиным клекотом
И обрубок каната упал с грохотом, будто летел несколько вёрст.
В карманах пришельца, когда его обыскали
Не обнаружили ничего, кроме кубика в черном шелковом полотне
И кожаной книжицы со странными квадратными письменами
Такими же, как на могильном камне в стене.
Эту историю передают из уст в уста уже восемь столетий.
Нет на свете такой стороны,
Где бы поэты ее не отметили
А якорь в монастыре Клонмакнойса до сих пор
торчит из стены.
2.
Лея Ханта
АБУ БЕН АДАМ
Стреляя в голову, теперь говорят: «Ничего личного».
Мило, не правда ли, а я расскажу тебе одну притчу.
Однажды проснулся очень набожный Абу Али
Посреди ночи. Пропустим про уличные фонари,
Но лунный свет, просочившись сквозь жалюзи,
Казалось, тянулся к ангелу, который лучиком лазерным
Что-то писал в книге с листами из червонного золота.
Абу Али стало стыдно вида своего голого.
Но, прошептав имя Аллаха и собравшись с силами,
Он спросил: «Что пишешь ты там на золоте с таким
пылом?».
«Видишь ли, я пишу имена тех, кто особенно любит Бога –
Отвечал ему ангел – и здесь о тебе ни слога».
Задумался Абу Али и самым смиренным тоном
Говорит: «Я молюсь Аллаху искренне и упорно,
Ежедневно по пять раз за день – знают об этом люди
И уверен, что должен быть в списке тех, кого Аллах любит».
Свет померк, видно набежала на луну грозовая туча,
И Абу Али до утра грезил, что дела его теперь пойдут лучше.
Но настала ночь, и вновь заявился Ангел в плаще с красным подбоем
Со списком на листах цвета алой крови и увел Абу Али за собою,
И сказал ему по дороге (чтобы тот не маялся дурью):
«Знай, Аллах забирает к себе тех, кого любит – пулей.
Ну а тех, с кем готов хоть на кулачках с секундантами,
В наказанье обязывает талантом.
Чем отчаянней спор, тем талант покруче,
Чтобы им наделенный – себя, как в преисподней, мучил».
*
* *
Н.К.
С первого твоего крика рядом незримо рок –
Мир хреново устроен – где-то всегда течет.
Рвутся тонкие ниточки от головы до ног,
Стоит только расслабиться в надежде, что пронесет.
Я никогда не выясню, есть ли на свете Бог,
Который эмоционален – так же, как ты и я.
Но знаю, что каждый, кому он расщедрился и помог,
На девяносто девять процентов рассчитывал на себя.
*
* *
Сегодня страшно, а завтра будет вдвойне
Вернуться б назад и тихонько жили бы,
Зализывая глубокие рваные раны,
Потому что в нуклеидной войне
Выживают не хитрые и трусливые,
А одни лишь вороны и тараканы.
Мысль неплохая, да только вылезет ерунда –
Не справятся доброхоты ни вольные ни нанятые.
Нет никакой возможности возвратиться туда,
Где каждая клеточка давно и неоспоримо занята.
Греческие ныряльщики – охотника на наяд,
Попадая неожиданно в лабиринты туннелей,
Когда уже мало воздуха на обратный путь,
Никогда не поворачивают назад,
А истово молятся, как девчонки с панели,
Чтоб помог им Господь проскочить и вынырнуть.
*
* *
Б.В.
Плохо телу – тепло одинарная рама не держит,
И беспомощно виснут жгуты поролона,
Неизвестность крадется, чтоб вытащить стержень
Из пространства не в меру цветущей зоны.
Вместо стен – имплантанты сухой штукатурки,
Спички-реечки – фирменный зуд Голливуда,
Словно взяты для съемок – диваны, стулья,
Ощущение временного повсюду.
Вот и пища как будто не настоящая.
Цвет, фактура, и даже запах,
Как в витрине и разница то пустяшная –
Если это не есть, если это не лапать.
Нам с тобою и этого слишком много
Главное, что – без решеток и прутьев
Все прекрасно среди галогенно-искусственного
Но хотелось бы, наконец, проснуться.
*
* *
Б.В.
Задачка для мадам Клио, не пренебрегая и малой крупицею
(кто гарантирует нам, что ее намерения чисты) –
Выяснить, что за любовники были французские рыцари,
Прежде чем перейти к манхэттенским велосипедистам
С животами рельефными, как стиральные доски,
С желваками под слаксами – каждый на миллион баксов,
Без указания даже и мелким петитом в сноске
Их натруженной кожи атласности и окраски,
Дама сердца которых – немного кухарка и прачка.
И не стоит пытаться объять необъятное – не хватит
нервов.
У меня приготовлена для тебя из Лондона маечка
С изображением нашей очаровательной королевы.
*
* *
Б.В.
Это было вчера или может два года тому
Это было в Порт Дагласе или случилось в Кенсе,
Где твой звонкий голос примолк, в каком песке
утонул,
Что ложился под ноги золотом, а теперь не стоит и пенса.
Ты сторожишь свой сон, который никак не идёт,
А дождешься – просеется ломким крошевом.
Словно кто-то бьет по нему мелкой дробью влёт,
Сыплет острые камешки под ладошку.
Я теперь редко слышу, как ты поешь,
А о чем молчишь – лучше не касаться,
Словно никаких чудес ты уже не ждешь
И совсем не боишься разочароваться.
*
* *
Находясь в глубине колодца,
что увидишь, кроме пятна.
Выход рядом, но так же недостижим,
как в небе черные дыры.
Словно кто-то бросает
Клочки разорванной фотографии из окна,
А ты по обрывкам
Строишь картину мира.
Вокруг тебя одна лишь густая тень.
Даже, если солнце
в расщелину так и брызжет.
И собрать по кусочку
хотя бы один полнокровный день
Тебе не хватает срока обычной жизни.
Ты сложил все иллюзии, слезы,
сказал про себя – наплевать,
Раз нет сил преодолеть
каких-то десять саженей,
И в колодце можно
с комфортом существовать
В убеждении твердом, что вне –
плод – всего лишь – воображенья.
*
* *
Сколько раз начинаешь плясать от печки –
Две трети жизни – это сплошной простой.
И, если глазами женщины на тебя смотрит вечность,
Ты понимаешь, какой ты маленький и пустой.
Люди ходят, любуются древними видами –
От умиленья прольется, порой, слеза.
Но – приглядитесь, – у сфинкса под пирамидами
Совсем не кошачьи, а женские, с поволокой, глаза.
*
* *
Б.М.
Полно застенчиво бекать и мекать,
Когда у порога толкутся не те.
Провести на мякине двуличного человека
Будет покруче, чем женщину уложить в постель.
И барахтаясь в паутине предательств и проволочек,
Нажимая на газ, когда внутренний голос орет «Стопори!»,
Написать хоть одну удачную строчку
Будет покруче, чем съехать с крутой горы.
И пусть других возраст только пугает,
Перемогая мнений чужих мираж,
Поверить, что осень все только начинает,
Будет покруче, чем переплыть Ла-Манш.
*
* *
Вадиму Молодыйому
Если в
течение дня даже одна строчка для тебя обуза,
Это заметит твоя голенастая Муза.
Если два дня ты бездумно валялся в неге,
Это заметят твои коллеги.
Если целых три для тебя перо и бумага – лишние
Это заметят те, для кого ты пишешь.
Но что будут стоить все эти показатели,
Когда заметит тебе приятель:
«Если не писал ты целых четыре дня,
Значит, ты очень похож на меня».
*
* *
Говорят, что Муза – ангел с рыжими волосами,
Украшенными венцом.
Мне повезло, посудите сами –
Я точно знаю ее в лицо.
Говорят, что она иногда появляется на пороге,
Не решается заходить.
Моя приходит хозяйкой, моет усталые ноги
И позволяет себя любить.
Моя подбирает гладкие камешки по дороге
И приносит ко мне домой.
И я соглашаюсь, что много чего такого
Лежит под ногами, только согнись дугой.
А бывает, что постоит за плечом, усмехнется:
«Зачем ты терзаешься над строкой?
То, что ты ищешь, само прорастет, пробьется,
Только не дрейфь, оставайся самим собой».
Я спросил у нее: «Отчего ты раньше ходила мимо?»
«Оттого, что раньше ты был как все, –
Отвечала она с очень многозначительной миной, –
– Я уж думала – безнадежный совсем.
*
* *
Б.В.
Мы совсем не очевидная пара
Повстречались – шагай пошире.
Мне бы подошли времена динозавров,
А тебе – играть Нерону на лире.
Но случилось как раз то, что случилось.
Ну, рулил бы я не «Хонду», а «Ниссан».
Только б жизнь была – при жизни могила,
И стишок бы этот не был написан.
*
* *
Б.В.
Ты виновата, что я не ищу
сокровищ в далеком море,
Ты виновата, что я сам с собой
больше уже не спорю.
Ты виновата, что не стремлюсь
мир наш переиначить,
Что все звезды и все фонари –
в складках твоего платья.
Что все оттенки живых цветов –
в меди твоего волоса,
Что все мелодии мира звучат
в тихом твоем голосе.
И если идти мне, как знать, по улице
К людям с протянутою рукой,
Я буду мечтать не о бренди с курицей,
А о самом будничном дне с тобой.
|