Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2015
ИСПЫТАНИЕ ЗОНТА
Зонт ей подарила Вера. Она была на презентации, или на фуршете, или на фанкшене, или на сэйшене. В общем, там раздавали зонты в конце, огромные, на дорогой деревянной ручке. А у Веры уже два таких зонта есть, с других презентаций. Она и решила сделать соседке по лестничной клетке подарок.
Весь март дождя не было. Среди недели может и был, а в выходные нет. Наконец дождь пошел 22 апреля. В воскресенье нет сил сидеть дома, и не было причин выйти, кроме одной – опробовать зонт.
Лида решила проверить зонт в самом центре, под часами. Чтобы никто не видел из соседей, а самой получить картину происходящего. В их городе. Когда идет дождь.
Она вышла на одну остановку раньше и пошла. Когда заметила часы, то возник вопрос – сколько стоять. Полчаса мало, час много. Лучше много, выбрала Лида, чтобы все понять.
И вот уже пять минут она стоит под зонтом. Держать трудно, ветер порывами. Порывами ветер. Порывается оторвать Лиду от земли и понести. «Было бы здорово», думает она, хотя понимает, что в конце придется разбиться. Что тоже неплохо.
Уже семь минут, и ничего не происходит. Не считая мужчины в костюме и в шляпе, который купил астры у цветочницы на перекрестной стороне и остался стоять у нее под брезентовой крышей. Он, наверное, думает, что девушка под зонтом пришла на свидание раньше своего возлюбленного. Скорее бы его жена появилась, а то она выглядит дурой. И чем дальше, тем больше.
Кажется, дождь перешел в ливень. Десять минут. На зеленый свет набралось три человека. Два подростка и гражданка в болониевом платке. По головному убору определяется возраст, а по зонту образ мыслей.
«А может это не астры, а гвоздики». Надо надевать очки. Она купила их два года назад, отдала ползарплаты, а носить стесняется. Скрывает. Гражданин смотрит на нее. Наверное, оттуда она кажется симпатичной. А может и отсюда она симпатичная. Марина Евгеньевна, со стола в углу тоже так считает. Правда остальные четверо смеются. Но они молодые, значит дурочки. А Марине под пятьдесят. Лида посередине. Евгеньевна зачислила ее в свой лагерь и подкупает комплиментами. А «молокососки» угорают. Над обеими.
Пятнадцать минут, и что? Что произошло? Что изменилось? К тому же дождь прекращается, а стоять одной, без зонта – пошло. Из кондитерской на углу вышла женщина с кружевной повязкой на голове. Маленькая Лида называла эти торговые украшения – коронами. Из кондитерской вышла продавщица в короне. Она закрыла дверной проем таким же кружевным фартуком и закурила сигарету. У нее за спиной кофе и пирожные, которые Лида так любила. Ради них она готова была на все, даже на предательство. Мать накупила дорогих пирожных, чтобы Лида не ходила на встречу с отцом. Впрочем, он тоже виноват, объявился через шесть лет поздравить дочку с днем рождения. Подростковая продажность послужила ей уроком. Она вытренировала силу с волей, и теперь не прервет испытания ни за какие пирожные.
Гражданин с цветами подошел к остановившейся машине. Интрига испарялась на глазах. Машина газанула на зеленый свет, а кавалер остался. Он вернулся под навес и из-под шляпы бросил взгляд на Лидию. Ему было стыдно, за то, что его отвергли.
Теперь инициатива на ее стороне. Она ни к кому не бегала, от нее никто не уезжал. Она стояла не под чужим навесом, а под собственным зонтом. Гордо и независимо. Уже 20 минут.
Продавщица пропустила в кафе двоих. К светофору подбежала овчарка с поводком. Гражданин повернулся к цветочнице. Они уселись у окна и сразу поцеловались через стол. Хозяин догнал собаку и ухватил за ошейник. Слева раздался визг тормозов. Он гладил ей щеку ладонью. Кавалер показывал туда рукой. Собака лаяла на мотоцикл. Здоровяк в черных очках засовывал мужичонку в заднюю дверь. Официантка подошла с записной книжкой. Тот что-то кричал. Цветочница качала головой. Они не отрывали друг от друга глаз. Корону это раздражало. Джип газанул и уехал. Овчарку затащили во двор.
Все. Кончилась 30-я минута. Ничего не изменилось.
Тут только Лида сообразила, что дождь больше не идет. Она покраснела от смущения и быстро закрыла свою огромную круглую крышу. Делать больше нечего, топтаться без зонта глупо и бесцельно. Надо идти. Лида сделала шаг, не успев подумать о направлении, и тут заметила, что кавалер перебегает дорогу. При этом он одной рукой придерживает шляпу, а другой, что с букетом, машет ей. Она конечно же оглянулась и никого не увидела. Тогда она похолодела изнутри от страха и подумала, что:
– вот оно случилось!
– а что теперь делать?
– он кого-то не дождался, и она идет на замену;
– испытания удались;
– жопа!
– хорошо бы он пригласил в это кафе, где влюбленные и пирожные;
– а он староват;
– уже подбежал, а она так и …
– Девушка! – сказал он, тяжело дыша. И это было хорошим началом. – Я собираюсь вызвать милицию.
–!!!???
Нет, она просто не сразу сообразила для чего. Последние двадцать секунд она готовилась к романтическому свиданию, а тут милиция. Что она ему сделала? Посмотрела пару раз в его сторону и сразу в милицию?
– Не надо.
– Ну как же!? – возмутился он. – Вот так все боятся, поэтому такое твориться!
– А что такого? – она готова была разреветься.
– Ну как же! – опять поднял он шляпу бровями. – Вы свидетелем пойдете.
Свидетелем было чуть лучше, чем обвиняемым, но…
– Свидетелем чего?
– Ну как же! На ваших глазах человека сначала сбивают, потом увозят в неизвестном направлении!
«Да действительно, что-то подлетало» – припомнила она и сказала,
– Мне бы не хотелось…
– Ну как же! – предсказуемо отреагировал кавалер.
– Понимаете, я здесь не просто так стою…
– …Так и я не просто…! Ой, это за мной! – он обернулся на гудки подъехавшего автомобиля. – Ладно, в следующий раз!
Кавалер улыбнулся то ли на прощанье, то ли навстречу и побежал, прикрываясь букетом от дождя.
«А ведь опять льет» – подумала Лида, «и уже давно. А я как дура стою с зонтом, а не под». Раскрывая зонт, она увидела как кавалер запрыгнул на переднее сидение, вручил букет лысому водителю, и сняв шляпу, сопроводил его нежным поцелуем.
Лида хмыкнула и взглянула на часы. До завершения испытаний оставалось 20 минут. На светофоре стояла новая иномарка. В ней сидели южане и обсуждали двух девчонок в коротких юбках, что мокли в ожидании зеленого на другой стороне. В кафе парочка занималась сексом под столом. Лида видела куда он тянул ногу в белом носке, потому-что окно было во всю стену. Водитель иномарки обвел глазами площадь, и, не найдя ничего интересного, вернулся к юбчонкам. В «ничего интересного» входили: часы, неработающий фонтан и Лида. «Сама виновата, оделась как монахиня», – зачем-то подумала она, и ей стало сначала стыдно, а потом смешно. Стыдно не за свое шерстяное платье ниже колен, и не за китайское полупальто на синдепоне, а за то, что она уподобилась тем двум финтифлюшкам. А смешно стало, когда она представила свои ноги до попы наружу, да еще и в чулках в сеточку. Впрочем, южанам, говорят, нравятся полные ляжки. Впрочем, они уже уехали. Наляписто выкрашепнные девушки тоже прошагали мимо, мило рогоча по поводу своей привлекательности. Белый носок скрылся в черных колготках, при этом рука держала кружку, из которой вероятно лилось на стол. «Скорее бы корона заметила и врезала им по косматым загривкам!»
После второго развода Виктор пришел пить чай. Вид у него был не очень, но он утверждал, что зашился наглухо. Они вспоминали школу и обменивались слухами об одноклассниках. После третьего чаепития, мама демонстративно скрутила коврик метр на полтора, подаренный ей на свадьбу свекрами, и уехала к сестре в районное захолустье. Виктор перевез вещи в тот же вечер. Он действительно не пил, но очень скучал по… По чему, Лида не успела понять. Через неделю Виктор взял у нее деньги и поехал на рынок за дрелью и другим «хозяйским инструментом». Сумку с выстиранным Лидой бельем забрал ужасно пьяный «лучший товарищ» в понедельник утром.
Лиде конечно было обидно, что вот так. Но в то же время она понимала, как ей повезло. Во-первых, она побыла женщиной, и под старость, на лавочке сможет также многозначительно вздыхать с хитринкой в глазах, вспоминая лихую молодость. А во-вторых, и в главных, теперь она приобрела статус «разведенки», что на 40 ступеней выше, парящего лишь над бомжами и солдатами, статуса «старой девы».
Из автобуса вышла пожилая женщина с двумя внучатами. «…Еще бы ребенка…». Бабушка пыталась собрать их под растянутый над головой плащ. «…Ну это ты мать раскатала губы». Детвора совершенно игнорировала угрозу промокания, и заливисто хохоча, выскакивала из укрытия. «Мальчик и девочка – такое счастье!»
– Чего хочешь подруга?
Она приподняла зонт и увидела не так давно бритого мужчину в вязаной кепке и куртке с воротником под мех.
– Что?
– Сколько, говорю? – рыкнул он и потер нос согнутым пальцем.
Лида увидела за его спиной подержанную «Оку» с открытой дверью.
– Двоих.
Он гыкнул и вытер рот ладонью, – Я один, но могу за двоих, если хочешь.
– Надо мальчика и девочку.
Мужчинка изменился в лице и помял подбородок. Лида решила сменить тему.
– Это ваша машина? – спросила она.
– Ну.
– На каком бензине работает?
Мужик закрылся ладонью и натужно кашлянул, – Зачем тебе?
– Купить хочу, – улыбнулась Лида и приподняла зонт как приглашение.
Мужчина испуганно стрельнул глазами, буркнул «Не продается» и засеменил к Оке. Усевшись, он опустил стекло и крикнул, – Что думаешь, что..!?
Чего «что» он так и не сказал, в волнении завелся и уехал.
«Ну вот, обидела хорошего человека», – подумала Лида, подставляя лицо дождевым струям. «Он, наверное, просто одинок и не очень хорошо воспитан. Козел. А я его так.»
Дождь колотил молодые листки высоких тополей напротив. За ее спиной из сквера вытекала река, образуя дельту перед впадением в дорогу. В луже между липами то и дело вскакивали водяные солдаты и тут же падали, соревнуясь между собой в скоротечности жизни. Город спрятался под панцирь, как она под зонт. Дождь объявил комендантский час на завоеванной им территории. Точно «час» подтвердили часы, брякнув один раз. Испытания закончились Лида была свободна. Она могла спрятаться, как и все. Хоть в кафешку с пирожными, хоть под брезент к цветочнице, хоть в машину за деньги. Например, в такси. «Свобода прятаться» – подумала Лида и подняла глаза кверху. Там были стальные спицы и черное полотно. Они внушали уверенность. «Все хорошо» – подумала она и вытерла ручеек со щеки. «Все удачно» – и смахнула другой. Как они пробрались под выдержавший проверку зонт было непонятно.
Она пошла по дрожащему парку, стараясь думать о везучести. «Два знакомства, три впечатления и одно происшествие за один час. Дует. Надо повторить. В следующий дождь. Под часами. Ноги мокрые. Только не под этими, а то еще подумают».
СПОРЩИКИ
Воздух всколыхнулся, понесся над белесым покровом и вдруг остановился также внезапно. На стыке возникла вязкая плесь. Так бывает, когда в одно прозрачное нальешь другое, например, сладкий сироп в чистую воду.
– Ничего не понимаю, как это получается? Сколько мы тут уже, а привыкнуть не могу.
Семен повалился и чуть поиграл плечами, утаптывая ложе. Некоторое время он лежал, не шевелясь, и смотрел на солнце, немигая и нещурясь. Свет падал не струей, а пригоршнями, как будто сыпался сквозь решето, и глаз не раздражал.
– Сём, а тебе есть хочется?
– Нет, Борька, еще ни разу не хотелось. А тебе?
– И мне нет. А ведь бабаня так и говорила…
– Да ну тебя с твоей бабаней. Что ты ее всю дорогу вспоминаешь, соскучился?
– Ну маленько…
– Так скоро увидишь.
– Здорово ребята! Сесть с вами можно? – к ним подошел большой дядька с перевязанной лысой головой.
– Здоровее видали. Места вон как много, что сесть больше негде? – ответил Семен, неглядя.
– Вижу признал, – сказал лысый. – Ну тогда я присяду, коли мы знакомцы.
Он плюхнулся вниз, но его массивный зад еще пару раз подпрыгнул, прежде чем вдавиться в бугристую поверхность.
Молчали. Смотрели по сторонам, хотя смотреть было особенно не на что. Ни кустика, ни дерева. Ходили какие-то люди, вдали и ближе, сидели вот так же группами и тоже молчали, в лучшем случае тихонько перешептывались.
– Хоть бы спать захотелось, – сказал перевязанный. – Меня Леонидом зовут.
– Оччень приятно! – съехидничал Семен. – А мы то думали у вас в метрике так и прописано – «Гражданин начальник».
– Спать хочется, когда темно. Вот как будет темно, тогда и захочется, – у Бориса был нудный, невыразительный голос.
– Да темна тут видать никогда не бывает, – вздохнул вновьпришедший, потом кашлянул и плюнул.
– Плевать запрещено. Вам что не сказали? – удивился по-детски Борис. Он и впрямь выглядел подростком-переростком. Этакий деревенский увалень с поросячьим пятачком.
– Да кто тут заметит! Все белое, вон даже шмотье, – Леонид откинулся на правый локоть.
– Ха-га! – встрепенулся Семен и перевернулся на живот так резко, что хватил подбородком пены. – Всё, всё замечают, товарищ майор. Вам ли не знать? Тута охрана похлеще вашей будет. Подойдут опера, поднимут и дадут поддых. Ты согнешься, а они по зубам, ты назад, а они по мудям сапогом! Помнишь небось? А теперь попробуешь!
– Все я попробовал, Семен Батькович. И поддых, и в мудя, и вон в затылок. За все получил.
– Да что ты! А я как тебя увидел, думал – «ну товарищ майор никак тушенки объелся или а-на-насов».
Лысый повернулся к Семену и посмотрел в его тлеющие давней злобой глаза. – Поел я тушенки на своем веку, Сёма. Ну не так, чтобы объесться. А вот ананасов не пришлось. Есть вина перед вами, ребята, вот я и подошел.
– Ух ты! Прощенье просить будешь, дядя Лёня? Али как?
Послышался шелест. Леонид поднял голову. – О, опять вода пошла. Кран у них там, что ли?
– Нет, это дождь пошел, вона, – Боря указал в сторону. И действительно, вдалеке, откуда текла прозрачная вода, висела тучка. Из нее шел дождь. Под дождем росла трава. Она отрывалась кусками и плыла по течению. Над бледно-зелеными островками летали бабочки и стрекозы. Большинство сидевших встали и пошли смотреть на редкую в этих местах живность. Борька тоже было дернулся, но увидев, что Семен не шевелится, угомонился. Он все же с интересом наблюдал за порханием насекомых над журчащей водой.
– Сёма, а ты бабочек, когда малой был, ловил?
– Нет, Борюня, бабочек девчонки ловили, а я в футбол играл, рваным мячом.
– А у нас в деревне мяча не было никогда. А бабочек мы так ловили, – он согнул ладони чашечками и захлопнул их, поймав воображаемую бабочку. Потревоженный синий воздух скрипнул, словно худая подошва. Боря опустил руки и был готов заплакать, но слезы не пробились.
Семен сел и тоже посмотрел на плывущие острова.
– А я пить попросил, – сказал он голосом не горловым, но утробным. – И пью, и пью, а ковш большой, а я глотки делаю маленькие… Думаю, пока пью, то ничего мне… А смотрю, все равно дно начало появляться. Тогда я стал ее изо рта обратно выливать. Не глотаю, а обратно, потом опять. Но он заметил, ткнул под ребра. Я пошел. А вода холодная была, а у меня в детстве горло все время болело. Мама холодную воду пить запрещала. И тут чувствую запершило горло от воды. Вот, думаю, захворал. И так смешно стало. Еле успокоился. – Семен действительно начал гыкать, то ли смеяться, то ли что.
Еще молчали. Еще смотрели на бабочек.
– А мне на забор птаха села.
– Воробей? – Сёма утирался влагой.
– Да нет, не воробей, птаха, из леса, трясогузка. Сидит и хвостом длынь-длынь, брик-брик.
– Так длынь-длынь или брик-брик?
– Да ну тебя, Сёмка, ты все подначиваешь.
– Так ты выражайся яснее, по-военному, а то товарищу майору непонятно.
– Один раз хвостом дернет, а другой – дрогнет.
– Объяснил! И что она тебе надергала?
– Она клюв открывает, будто что крикнуть хочет. А я на нее смотрю и жду. А она тужится что-то сказать, но никак не может, наверное, его боится. А тут он затвором клац-клац, она слетела и не сразу за забор, а ко мне. Повисла на месте, крыльями дрожит, хвостом трясет и как крикнет! И тут меня трухануло всего, прямо аж так… Тот подумал, что я бежать собираюсь, орет – «Стоять!». А я стою, только ослаб весь. Чую, что как меня дернуло, так и вылетело чего-то из моего нутра. И птаха полетела прочь. И я тут понял, что это душа моя выпорхнула и в птаху перебежала. И теперь я птахой буду жить, буду жить и…. – толстяк заскулил и всхлипнул.
– Душа на девятый день отлетает, Борюня. Тебе что бабаня не рассказывала?
– Говорила. А может то и не душа была. Я ж не знаю.
– А вы что ж молчите, товарищ следователь? Рассказали бы как у вас все происходило. Какие у вас впечатления остались.
– Приятные впечатления, товарищ комсорг, приятные. Я не для того к вам подсел, чтобы впечатления вам рассказывать. Совет дать хочу.
– Да что вы?! С большим интересом вас послушаем! – Семен вложил подбородок в ладонь и уставился на майора.
– Дождик – значит вечер, следующий дождик – будет утро. Вот утром нас и позовут. Будут спрашивать – «что, за что, молодые мол, как сюда попали?».
– …Товарищ майор, вы меня убиваете в очередной раз! У вас что, и здесь агенты везде? Откуда вы все знаете?
– Агентов нет, а дело известное. Книжки, Сёма, читать надо было разные, не только ленинские тезисы да «Капитал» папы вашего, Карла.
– Ах, он наш, оказывается! А у вас, тогда, какой папа был?
– Неважно. Так вот, вы про свое комсомольское прошлое особо не распространяйтесь.
– А щто жь нам «распространяться» прикажете? – Сёма деланно встрепенулся, – Что мы майорами эН Ке Ве Де трудились?
– Да уж лучше это, – усмехнулся Леонид.
– Отчего же так, разрешите полюбопытствовать?
Майор откинулся на локти и лениво огляделся. – Вот и дождь прошел. А травища-то какая вымахала, выше крыши, а тени нет. Чудно!
Любопытствуй Семен Батькович. Я сам разговор начал, сам скажу. Наших много прибыло. Чистка рядов. Сначала мы вас, потом они нас.
– …Вы сами себя, разрешите исправить.
– Пусть так. В общем, наши сговорились такую линию вести… Мы стреляли вас за то, что вы церкви рушили, иконы жгли и такое прочее. Известное дело.
Семен встал на колени с глазами на выкате и присвистнул, – Ну дает! Ну падлы!
– Да ты не ругайся, Сёма, это же правда. Ты же мне сам хвастался, как монастыре реквизицию проводил.
– Я не хвастался, ты!.. Я не хвастался!.. Я показания… что линию партии выполнял! Это приказ! Приказ проводили! – парень задыхался, легкие гудели, как паровые трубы и сердце накачивало капилляры кровью.
Майор сорвал травинку и засунул между зубов,
– И курить даже не хочется.
Ну не хвастался, Сёма, и теперь не хвастайся.
– А бабушка говорила, что от него ничего не схоронешь. Он про нас все ведает, даже больше чем мы сами.
– Ага, – произнес Леонид, помолчав. – Наверное. Ну мое дело предупредить. «Береженого Бог бережет», – у меня тоже бабушка была.
Туча вылилась и исчезла. На ее месте появилась радуга. Только висела она не коромыслом, а чашкой, концами кверху. И цвета в ней, кажется, переменились, хотя Борька не был в этом уверен. Посередине, между синим и зеленым, стали вспыхивать короткие огоньки. Они то становились ярче, то снова пригасали.
– Она на нас идет! – толстяк поднял руку, губы его дрожали.
Радуга и впрямь приближалась. Из нее все яснее доносились звуки, похожие на крики перелетных птиц. Спорщики приподнялись на руках и с тревогой внимали нависшему над головами гулу. Крики становились громче. Казалось, стая кружилась на месте, собирая всех отставших или оставшихся. Тех, кто возможно не понимал, что нужно возвращаться обратно, туда откуда когда-то прилетел. Люди задрали головы и смотрели… Это можно было назвать небом, если бы его днище не зияло чернотой. Можно было сказать вверх, если бы пачка Казбека, вывалившись из майорова кармана, не поплыла к птичьему крику.
К спорщикам сошел человек в голубой накидке. Он постоял перед ними, подул в ус, и глядя комсоргу в лицо сказал, – Кого здесь Семеном кличут? Святой Петр призывает.
/
Сидней /