Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2015
Чтобы
заставить себя заметить, нам пришлось растянуться от Берингова пролива до
Одера…
П. Чаадаев
Хуже всего не то, что известное количество людей терпеливо страдает, а то, что
огромное количество страдает, не осознавая того.
М. Лермонтов – Юрию Самарину
Ушедшая натура
Помню в ленинградских ресторанах официантов седовласых и величественных, как английские лорды. Были и такого же типа музыканты
в ресторанных оркестрах. Однажды в семидесятых были с отцом в «Метрополе» на Садовой (любил он этот ресторан). Играл оркестр – все в форменном, тёмно-синем с серыми обшлагами. Среди прочих, солидный дядька тряс двумя большими шарами-погремушками. Что-то там латиноамериканское шло.
Отец, уже подвыпивший, хихикнув, сказал: «Это он показывает, какие у него яйца…»
Любил шуточки подобного рода. А еще было у него хобби отнюдь не безобидное: прихватить для коллекции карточку меню. А лучше – пепельницу. Копеечную, стеклянную – но из самого «Метрополя»!
Кобылянцев
В НИИ, где работала мама, в шестидесятых-семидесятых годах был инженер по фамилии Кобылянцев. Седой, высокий, сухой, с крупным костистым лицом, оправдывающим «лошадиную фамилию». Воевал, отставной офицер.
Любимой верхней одеждой Кобылянцева была прорезиненная армейская плащ-палатка. С прорезями для рук и огромным капюшоном. Человек в ней напоминал памятник самому себе.
Во время обеденного перерыва Кобылянцев всегда направлялся не
в институтскую столовую, а в ближайший разлив в районе Суворовского проспекта, который он, как и все местные пьющие, называл почему-то «Узбечка». Там он не спеша выпивал два стакана портвейна. А на закуску у него всегда был при себе свернутый из газеты кулёк сушеных снетков (которые идут, скорее, к пиву). Таков был его ежедневный обед.
И сотрудники, и начальство знали об этой его слабости. Но кто попрекнет ветерана? К тому же после обеда Кобылянцев бывал к коллегам заметно добрее…
Гламур
Сколько помню бабушку по отцу – всё она шила, шила, шила… Огромный дубовый стол, за которым можно было играть в настольный теннис, завален лоскутами разнообразной материи. Череда каких-то «профессорских жён», приходящих на примерку. Непременный панбархат. Когда-то бабушка работала в ателье «Смерть мужьям» на Невском, но пенсию не получала, все документы о стаже сгорели. И всё время была опаска перед соседями по коммуналке – ведь шьёт без патента, могут сообщить «куда следует». Так и увезли ее в 84 года от этого стола в больницу, откуда уже не вернулась.
Был у бабушки американский журнал мод. На развороте, под крупной надписью GLAMOUR, – фотография лежащей в купальнике девушки. Подпись: «Наша фотомодель Джейн Фонда». Первые шаги будущей кинозвезды.
Так еще в конце пятидесятых узнал я это слово, ставшее одним из самых ходовых в нынешней России.
Школьные драки
…Какие замечательные драки один на один бывали в младших классах школы! Помню, подрались с Гришкой Футерманом прямо на уроке. А когда обоих выгнали из класса, продолжили в пустом коридоре. Чуть друг друга пионерскими галстуками не удавили!
Пожары
Пожары в Доме писателя им. Маяковского в 1993 году были похожи на поджоги. Не все помнят, что несколькими днями раньше основного пожара было «возгорание» в другой части здания, у Мавританской гостиной. Его быстро потушили. А дня три-четыре спустя – пожар уже в другой части здания, в районе Белого зала, который и спалил почти всё внутри.
Сейчас дом восстановлен, но принадлежит частному лицу. Хотя когда-то Шереметьевский особняк был подарен писателям «советским правительством».
Молодая гвардия
Мой двоюродный брат, отбывавший срок с 1969 года по «демократической» 70-й статье (антисоветская агитация и пропаганда), рассказывал, что в лагере в Потьме, где он мотал, заканчивал 25-летний срок бургомистр Краснодона, назначенный немцами из местных (впрочем, не факт, что он вышел, могли добавить еще столько же). Так вот, предатель уверял, что всё это было чисто из хулиганских побуждений. А позже – сочинено…
Писательские хроники
На отчетно-выборном собрании
Писательница Э., как всегда, «дала о себе знать». После отчета правления и заявления, что председатель правления Союза писателей Санкт-Петербурга писатель П. вновь выдвигает свою кандидатуру
в председатели, вышла к трибуне и задала вопрос: «Уважаемый Валерий Георгиевич! Зачем вам всё это надо?..»
В зале раздался понимающий смех. П. встал и скромно ответил: «Это мое хобби», тем самым пресекая все поползновения к дальнейшей дискуссии. И был в очередной раз переизбран.
В перерыве недавно принятый в СП писатель К., проходя мимо Э., сказал ей: «Вы – скандальная баба!» Видимо, обиделся за председателя П.
Писательницу Э. ошарашило не столько «скандальная», сколько «баба» – такого на собраниях ей слышать еще не доводилось… И она поняла, что «молодой писатель» К. в новом для него творческом союзе вполне освоился. (В скобках надо заметить, что писателю К. за восемьдесят, он является народным артистом РФ и был принят в союз по автобиографической книге.)
Писатель И.
Сколько лет его помню? – с каких-то посиделок в допожарном Доме писателя. Всё толковал о гениальных, но малоизвестных французах.
За 25 лет внешность его не изменилась – тот же «ребенок-старичок» (по Нарбуту). Какую-то литпремию получил, куча поклонниц образовалась.
В связи с этим стал безостановочным писателем, каюром, – что вижу, то и пою. Потом из ошмётков слепит единый текст, нашпигует именами и цитатами – получится роман страниц на шестьсот. В общем, счастливый человек…
«Словие»
Очередной пиитический сборник молодого человека из нынешней «обоймы». Автор характерен активным вездесуйством, особенно когда дело касается комплиментарных рецензий на «великих» – тут он, как критик,
в своем рвении неудержим.
Соответственно, спереди текст его подпёрт предисловием одного из нынешних «живых классиков», сзади – послесловием некой литературоведши. Всё бы ничего, но само «словие», помещенное между ними, никуда не годится…
Литературная биография
Один известный писатель, с недавних пор лауреат госпремии, когда-то наставлял меня, молодого: литературную биографию надо лепить, выстраивать от факта к факту. А я всё мимо ушей пропускал. Думал: само собой образуется. Теперь вижу – прав он был. И на его примере вижу, и на своем…
Умирающий город
Больше всего из уничтоженного в Петербурге при губернаторе В. Матвиенко жаль мне полукруглое одноэтажное здание казарм у Спасо-Преображенского собора. Имелась табличка «Охраняется государством» – от кого? – от самого себя, видимо. Позже на этом месте выросло четырёхэтажное здание финского консульства. И финнам позор, что согласились на такой проект.
«Зенит»
Фирменный магазин «Зенита» на Невском. Крупный парень-дебил
с властной матерью, суетящиеся вокруг продавцы, чующие поживу, – за бешеные деньги собираются накатать с помощью специального автомата номер и фамилию игрока на спину бело-сине-голубой футболки, купленной матерью для сына.
– Кого ты хочешь, Боренька?
– Губоча-а-н, Губоча-а-н… – мычит тот. Слюна пузырчатой сметаной стекает с губ, напоминающих пухлые оладьи…
«Культурная революция»
Телепередача с таким «китайским» названием. Ведет штатный интеллигент, для которого, на моей памяти, постоянно придумывают какие-то государственные должности. И нынче он некий «советник». Да, швыдчей быть невозможно…
Один из двух оппонентов – бойкая дама, доцент Литинститута, представленная также как писатель(ница?). Тридцать романов! Видимо, разделяет для себя «высокую науку» и жирный приработок к преподавательской зарплате. Причем ваяет под псевдонимом. В чем его смысл, если, думаю, все, вплоть студентов, знают, кто ты есть? Может быть, он (смысл) в том, что псевдоним звучит «красивей» родной фамилии – по-старинному, по-дворянски?
Дама очень хочет говорить – да так, что даже ведущий культурно прерывает ее и просит не комментировать слова каждого выступающего из массовки. На что она с видимой неохотой соглашается.
Всего понемногу…
Телепередача о питании. Эксперт, пожилой господин, должен, вроде бы, знать, а несет чепуху – мол, все помнят, что продуктовый дефицит
в СССР начался лишь в конце восьмидесятых годов. Что за бред! – уже в семидесятые найти пачку пельменей в магазине было за счастье, в пельменных у поварих выклянчивали.
Сошлись, вроде, на том, что есть можно всё, но понемногу. Вспомнился в связи с этим рассказ одного старого вертухая о режиме питания в некой тайной сталинской тюрьме для особых заключенных – бывших «ответработников». Кормёжка была очень хорошей, но всего издевательски помалу – лепесток курчонка, несколько ломтиков жареной картошки. Чтоб не забывали, подлецы, чего лишились, изменив родине…
Подручные
В нынешней российской журналистике особо умиляют персонажи, успевшие в девяностые-нулевые годы перепродаться по нескольку раз всем, от криминальных авторитетов до Березовского. На какое-то время
с экранов исчезли было, но вот опять: ток-шоу, авторские программы… Уверенно толкуют о чем угодно. И, похоже, по-прежнему всерьёз считают себя «властителями дум».
Вспомнился Варлам Шаламов:
«Писатели – судьи времени, а журналисты – подручные. Это не только разные уровни мастерства, видения и так далее. Это – разные миры, как ни обманчива кажущаяся близость их друг от друга».
(В.Шаламов. Из переписки с Надеждой Мандельштам.)
Хотя, конечно, других писателей и других журналистов имел в виду Варлам Тихонович…
История стала расхожей…
Из книги И.Фаликова «Борис Рыжий» (ЖЗЛ – малая серия. М., 2015):
С Кушнером отношения, начавшиеся в 1995-м, складывались прекрасно, но в мае 2000 года получилось нехорошо. Рыжий явился в кушнеровский дом под градусом, ему – не понимая ситуации – хлебосольно предложили выпить водки, что он и сделал, а потом зарвался, стал фамильярничать (предложил хозяйке дома выйти за него замуж, это шутка), Кушнер по телефону вызвал поэта М. Окуня («Вы курируете Рыжего?»), Окунь и гостящий
у него Дозморов приехали, Кушнер спешно проводил их из дому, дав денег на такси, даже с избытком, не зная конъюнктуры цен в таксомоторном бизнесе.
Комментарий:
На самом деле – довольно долго еще сидели у Кушнера, читали стихи. Помню, прочел «Из окна» («К полудню снег засыпал всё, что мог…»). Заговорил о книге Клода Давида о Кафке, но присутствующие разговора не поддержали – видимо, никто ее не читал.
Впрочем, винить некого – сам эту историю запустил, а дальше лишь повторяют и додумывают. Вот первоисточник:
«В одиннадцать вечера того же дня звонок от знаменитого и уважаемого поэта К.:
– Миша, это вы курируете Бориса Рыжего? Приезжайте, пожалуйста, за ним…
Сели с Олегом в маршрутку, домчались в пять минут. За столом трое – поэт К., его супруга, критик Н. и Боря. Опасения поэта К. показались мне преувеличенными (видимо, возникли они, так сказать, авансом): сидит Рыжий ровно, улыбается благостно. Уходя, Боря пообещал хозяину:
– Отобью у вас Ленку!»
(Михаил Окунь. К нам приехал Боря Рыжий. «URBI» вып. 36/38. СПб –Н.Новгород, 2002.)
Из книги И.Фаликова «Борис Рыжий»:
Книжкой своей он (Борис Рыжий – М.О.) и обескуражен, и обрадован одновременно, однако ждет похвал, прессы, разговоров о себе (рецензию В.Шубинского в журнале «Новая русская книга» не принимает, отзыв М.Окуня в журнале «Питерbook плюс» высоко ценит)…
Комментарий:
Говорили с Борисом по телефону о рецензии Шубинского. Б.Р. сказал примерно так: не понимаю, чем я этому господину так насолил. Ответил: тем, вероятно, что в мирок этих господ ты не укладываешься.
Труп на рельсах и киргиз
В первый день католического рождества ездили в Карлсруэ в гости
к внезапно обнаружившимся дальним родственникам. Приехали на два часа позже – не доезжая Штутгарта, в Шондорфе, поезд остановили, объявили, что на станции несчастный случай. Через полчаса доехали до станции, всех высадили, сказали, что доставят до Штутгарта на автобусе.
На рельсах у перрона лежал покойник, укрытый серым непрозрачным полиэтиленом. Только край красной куртки выглядывал наружу. Вот тебе и Рождество…
Автобуса так и не подали, посадили на следующий поезд. В итоге на пересадку в Штутгарте опоздали, пришлось ждать поезда на Карлсруэ около часа.
В зале ожидания пристал с разговорами киргиз. Лет тридцати, в форме бойцов «низового звена» девяностых годов – черная кожаная куртка, синие спортивные штаны. Сказал, что ночевал на вокзале. Здесь его должны были забрать какие-то земляки, но вот всё не едут. Не говорит ни по-немецки, ни по-английски. Попросил сначала мобильник – позвонить зачем-то в Италию, некоему зятю. Закончилось всё ожидаемой просьбой дать денег (нет, мол, ни копейки).
А как здесь оказался? – Поехал в Литву покупать машину, оттуда перебрался в Германию (машину, естественно, не купив; а куда деньги делись «до копейки», неясно).
Такая вот рождественская история…
Часы как знак свыше
Вез в январе 2015-го наручные часы в Петербург в ремонт – стали останавливаться, хоть и марки «Юнкерс». На Пулковской таможне углядели их на аппарате в чемодане: почему у вас одни часы на руке, а вторые в чемодане?! Открывайте чемодан, доставайте – мы оценим, дорогие ли, степень изношенности определим, в случае чего – конфискуем.
Посмотрели: дешевые, ремешок затёртый. Простили контрабандиста.
Часовой мастер-армянин сказал: надо микросхему менять. Сколько? – 200 рэ. Дома заглянул в квитанцию – стоит 2000 рэ. Прикинул в евро, звоню ему: они столько и новые не стоили, не надо ремонтировать. Он: ай-вай, это вы стоимость не расслышали, а я уже новую микросхему поставил, сделаю вам скидку, пусть пока у меня полежат, буду смотреть, контролировать, всем гарантию три месяца даю, вам – полгода.
Ну, ладно. Перед отъездом, в конце января, зашел («всё в порядке, ходят, часы отличные!»), забрал. Остановились через несколько дней, в начале февраля, уже в Германии. Здесь «гарантийный срок» и проведут. Лучше бы уж конфисковали…
Пожилые братки
Они появились летом 2015 года после амнистии к 70-летию победы. Всё те же костюмы «Адидас» с тремя полосками, бритые головы, шлёпанцы… Законсервированные тюрьмой замашки их боевой юности – эпатаж на грани конфликта, словарь. Только – плюс двадцать лет.
Вот стоит он на Московском проспекте у станции метро «Фрунзенская» – почти невменяемо пьяный, среди опасливо обтекающей его толпы. Никому не нужный осколок девяностых, подготовивших нынешние, десятые…
Он ловит мой взгляд, чуть приободряе тся, привычно гнет пальцы и с трудом выдавливает:
– Бабу мне подгоняй, Димон!
Июнь 2014 – июль 2015
/ Аален /