Не по рифме-заботе галер,
потерявшей значенье на марше
той обугленной лестницы-жажды,
что по имени звал я однажды
и забвением краску согрел.
Не по своду размноженных крыш,
прошнурованных светом фонарным,
на Кузнечном разводами Нарвы напластается сумрак ковёрный
на котором вступленье проспишь.
Ты – бесплотная с первого дня
огорчённую строишь кантату
на подбитом гвоздями заката
переулке с костями утраты
где на – ты отзывается – я.
Ты откликнешься гранью в музей,
где проведал друзей спозаранок,
где кормилец с острожною раной
отвлекал от подруженьки бранной
ясным громом кирпичных фузей.
Надышать вам любови с напёрсток?
Ибо рвотного года кора
в этом паводке злого добра
не отколется словно гора
от пустыни с кошачьим проворством.
Где твой прах? Он смешит не ручей,
а колодезный ствол голоданья
и паребрик слюной увяданья раскошелится, смоет касаньем
перекрестье бульварных лучей.
Умер Кока. В похеренной Трое
нам на вынос дают белый ром
и столетье проскочит углом,
но Невы обожаемой бром
тело в сердце твоём успокоит.
Владимир ПОРУДОМИНСКИЙ Окончание. Начало «Крещатик» №№ 58, 61, 67. На кухне вымыты тарелки. Никто не помнит ничего. Борис Пастернак Часть четвертая. Званные и избранные Глава первая...