|
ПРИХОД
ОСЕНИ В САУТ ХЭДЛИ
Листья сумака претворяются в длинные облака
Камни ворочаются крошатся под ногой
Я поднимаюсь в гору ноша моя легка
Блекнущие ошметки мощной былой другой
Жизни что как лесная дерганая река
Извивается бьется по корягам и мхам
Вторя новому руслу ноша ее легка
Мертвые птицы змеи обновления хлам.
Мне смешно или трудно но вверху у скалы
Остро-синего неба треугольник зажжен
(Так когда ты смеешься у тебя у скулы
Ходит тонкая костка). Вдоль протяжных осин
И широких каштанов пробирается тень.
Ноша моя – моя лишь но сидит на коре
Ящерица и дышит нервной нежной спиной
Оступаешься злишься отдаешься игре
Ccадину от паденья заживляешь слюной
Погружаешься в ладный гул последних сверчков
Мне смешно или больно и гора надо мной
(Погружаешься в жадный смех тяжелых зрачков
При сплетении взглядов) камень ящерка зной.
ПАСХА
Весь
мир стал Ты.
И лишь по кромке, как
В момент заката ли рассвета,
Ползёт пылающий неугомонный мрак.
Не станем думать это.
Он здесь сияющий: лицо горит его
В стыде и отчужденье боли.
Об этом опыте не зная ничего,
Я жажду – из золы, из пыли
Во мне поднимется уверенность любви,
Сильнее рабского, сильнее неживого,
И эти дни последние твои
Возьму я в руки бедные свои,
Уже тебе простить готова
Весь бред сомнения проклятых этих дней
И одиночество повсюду,
Где ждали мы,
Где я ждала вестей,
Не смея доверяться чуду.
Оно – тяжелое, как ноша, как болезнь,
С ним нет ни радости, ни слада.
Приходит этот день когда ты снова здесь.
И трезвый говорит – не надо, –
И только пьяная надеждою душа,
Смешная куцая собака-попрошайка,
Смеётся ослепительно и жалко,
Что снова жизнь пришла.
ВИЖУ
ЕГО, НО НЫНЕ ЕЩЁ НЕТ;
ЗРЮ
ЕГО, НО НЕ БЛИЗКО
Бредущие во тьме.
Ноль пишем: три в уме.
Когда б дожить к зиме.
Понятней стало б мне.
Просторный ветер, дым.
Вонь-прелесть кизяка.
Их трое надо льдом
Январского песка.
Один из них пригож,
Другой то юн, то горд,
А третий – жалость, ложь.
Уже закрылся город
За ними. Впереди: безмыслие пути.
Терпи терпи и жди
Терпи терпи тверди.
Так вымолвлен их путь –
Его определить.
Велеть: посмей и будь
И запрещать не быть.
Все трое понесут
Какой-то страшный дар.
Какой-то страшный сад.
Какой-то страшный жар.
Один из них – дитя
И небо в нём внутри.
Летая и летя,
Он ищет вход зари.
Второй из них – провал,
Смиренье и итог.
По красным срезам скал
Он ищет пункт восток.
А третий – говори.
Его мне не понять.
Пока живу пока.
Пытается пенять ему моя рука
Пытается обнять его моя рука
Железный нежный взгляд
Читает облака.
Пока они Ему
Спеша несут Его,
Не поколеблет тьму
Чужое волшебство.
Пока течёт звезда,
Ища застыть над Ним,
Разъята и чиста
Твердыня Вифлеем.
АМХЕРСТ
Пионы пали, но зато восстала роза
Своим кровавым язычком дразнить-лелеять.
Царит в беспамятстве своём и возле ложа,
Ошеломлённые, снуют мальчишки, челядь.
Присманова и Довид Кнут,
Иваск и Штейгер,
Совсем пропал ваш нежный труд,
Там, где был север
От вас и северо-восток,
Там пусто взгляду,
Там газ из кухоньки подтёк
И щёпоть яду
Вращается в пустой воде
Крещенским вихрем.
Где север вреден – там нигде.
За это ль выпьем?
Один глоток, и воздух весь
Уже откачан
Из лёгких. За борьбу? За спесь?
За то, что нечем
Писать в нарядной, жирной мгле –
Как бы в землице.
Как вы, мы тоже не смогли.
За сплетни, лица?
Повадки, жалкие слова?
Могилки, маски?
Червинская: живажива?
Мертвмертв Поплавский?
ЗИМНИЙ
ВИД. БРЕЙГЕЛЬ
О.К.
Приручение к жизни дается известным трудом
Как любая игра поперек, супротиву теченья.
Просыпаясь во тьму,
Снова вижу тебя подо льдом,
Приглушенным и твердым,
ушедшим в утробу молчанья.
Белоснежка моя! я ль те мачеха,
Я ль тебе гном?
Почему ты царишь надо мной, лучезарен и нем?
Я ль на свете, скажи,
Всех смешней, всех страшней, всех печальней?
Жемчуг катится из твоего напряженного рта –
Затекает в мой рот.
Красота твоя и нагота
На декабрьской сцене –
Обглоданный, нежный и черный
Вид деревьев у озера.
Рядом горит полынья.
Беспокоятся птицы в силках.
Это ты?
Это я?
Мы не виделись долго.
И как мы друг друга узнаем?
Ничего нам не скажут изъетые снегом черты,
заводные слова.
Это я?
Это ты.
Это ты.
Так же зверя зовет и находит
Упорный хозяин.
|