Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2015
ОБЩИЙ ВИД КРУПНЫМ ПЛАНОМ
Вид из окна на тихий городок,
Который не дано представить тише:
Дорога вдоль окраин на восток,
Да памятник при мэрии – вещдок
Во славу местным подвигам и иже.
Воскресной службы колокольный звон,
Объёмный и не громкий, как обычно;
Корейских прачечных привычный фон –
К «Макдональдсу» с трёх-четырёх сторон –
Что в наше время выглядит логично.
На площади у школы пустота.
Шериф в машине наблюдает Вечность,
Похрапывая. Мальчик просто так
Гоняет в сквере рыжего кота,
Покуда не наступит долгий вечер.
Открыты и «Старбакс», и магазин.
Считает под заказ развозчик пиццу,
Пока к заправке подвезли бензин.
Здесь вместо следствий длинный ряд причин,
И ничего здесь больше не случится.
Теперь рассмотрим трещину в окне –
Она ведь существует неслучайно,
И сквозь неё всё тот же белый снег,
Всё тот же городок, и как во сне
Она преобразует все печали.
В её витражной плоскости дома
И площади, «Старбакс», бока цистерны
От бензовоза, – словно бы с ума
Сошли, и разноцветными флома-
Стерами выведут ландшафт из терний.
В окружностях, в отрезках вдоль стекла,
Что создают божественный орнамент,
Наружные детали, как смола,
Налипли, и теперь раскрытый клад
Сродни пейзажу даже именами.
Все частности собой соединив,
Стекло благодаря одной из трещин
Какой-то неземной цветной мотив
Воссоздаёт, и вслед за ним шериф
По доброму руладой храп расплещет.
Как собранный в сплошной калейдоскоп,
Провинций дух воспрянет, и по крышам
Пройдёт с такой неведомой тоской,
С такой надеждой, с верою такой,
Что будет в вышине теперь услышан.
И так легко, шутя преобразит
На зависть всем учёным и умельцам
Тот городок, что даже стоматит
Везикулярный больше не грозит
Здесь ни котам, ни в прачечных корейцам.
СЕНТЯБРЬСКИЙ ИМПРЕССИОНИЗМ
Одинокий прохожий, зависнув в аккордах дождя,
В осторожных синкопах на самую слабую долю –
Он уже растворился, и в струях цветных, погодя,
Без себя оставаться навеки пейзажу позволил.
Сам пейзаж исчезает, как в нём только что человек,
Начиная с фасадов домов, завершая асфальтом –
Их уже не вернуть и они пропадают навек,
И, возможно, их кто-то учтёт в отрицательном сальдо.
Этот главный бухгалтер невидим, идёт без плаща
По размокшей брусчатке и долго выходит на площадь,
Где над ним выгибается молния, словно праща,
И под ним повторяется небо, поменьше и площе.
Остаётся, как в стёклах очков, отражаемость луж,
Словно снизу, где рама закончилась, в нескольких метрах
Не вошедшие в эту картину соцветия душ
Смотрят вверх, не моргая, и вечность слезятся от ветра.
ВИТРИНА
Нет, ничего не осталось от звона
Чашки с тарелкой в кафе угловом,
Шумной «тойоты», проехавшей вон
В том направлении. Слева с балкона
Мыльный пузырь, умножаем на сто,
Падает в синюю бездну и кто-то
Это заметит: студент с бутербродом
В худи холщовом, мужчина в пальто,
Женщина вдоль тротуара с бульдогом,
Что, задирая глаза в высоту,
Дальше идёт, наблюдая как в ту
Бездну пузырь улетает. Недолго.
Мимо, зевая, прошёл пожилой
Чёрный священник и скрылся за дверью
Чьей-то прихожей – при ней в виде зверя
Лев, что изваян почти как живой.
Собственно, лев со вчера и остался
Блекнуть в витрине, но больше из тех
Нет никого, кто бродил в виде тел,
Кто так активно вчера отражался.
Нету летящего вверх пузыря,
Странного шарика, что разукрасил
Несколько сразу фасадов – напрасен
Был этот праздник и, в общем-то, зря.
В лавке по-прежнему пыльно и тесно:
Медь, гобелены, случайный корсет,
Греческой вазы известный сюжет
С чёрной царапиной вместо Гермеса.
ТО, ЧТО ЕМУ ПРЕДСТОИТ
Он спокоен, как многие, может быть все,
Кто с ним вместе на этой же трассе,
Кто по встречной, сейчас от меня, полосе
Так же путь отмеряет без страсти.
Вероятно, в салоне то шлягер звучит,
То фри-джаз, то волна классик-рока:
Он не ведает, кто с ним на встречу спешит
Волей неотвратимого рока.
Миль под семьдесят; в сером окне боковом
На мгновение вытесан профиль,
И легко под мелодии радиоволн
Он представит, что всё вокруг пофиг.
Я ловлю его взгляд безуспешно, один
Миг меж нами – и ровно настолько
Он уже далеко от меня позади
По дороге промёрзшей и скользкой.
По дороге, чей воздух намеренно пуст,
Чтоб вниманье расслабить ведомым:
То, что встречному будет неведомый спуск –
Для меня прежде было подъёмом.
Он в том самом грядущем, что мне предсказать
Легче лёгкого, ибо оттуда
Я вернулся, и две-три минуты назад
Кузовов видел грязную груду.
Там под десять дымящихся автомашин,
ДТП в беспощадном разгаре,
И нет в мире каких-то особых причин,
Чтобы спасся мной встреченный парень.
Там дорога, я видел, как узкий каток,
Чья черна глубина и внезапна,
И я знаю сейчас, что с ним будет потом,
И каков той аварии запах.
Он всё так же расслаблен. Случайно узнав
То, что станет его предстоящим,
Я подать не могу хоть какой-нибудь знак
Ни ему, ни другим уходящим.
Так ужасно, нежданно вломившись в судьбу,
Что пришла незачем, ниоткуда,
Не суметь ни сказать, ни помочь чем-нибудь,
Получив вроде права на чудо.
Вдоль дороги деревьев безлиственный хор
Славит зимнее утро, и скоро
Трёхполосной дорогой он въедет на холм
Под тяжёлые хрипы мотора.
ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ УТРОМ
Жаркий день. Нос паскудно забит –
Аллергия. На улице август.
Где б нашёлся какой-нибудь Авгий,
Кто прочистил бы мой алфавит?
Я ловлю на Седьмой авеню
Городское такси. Словно гири
В голове – я в своей аллергии
Никого никогда не виню.
Пожилой безразличный индус,
Как и должно Харону, свой счётчик
Без вопросов включает, и чётной
Мне везёт оказаться из душ.
Я теперь объясняю маршрут,
Говорю всё подробно, логично,
Иногда, что совсем неприлично,
Подтверждаю движением рук.
“Вод, в начале по улице вдоль
Авеню, пядь квардалов налево,
У меня есдь болгарские левы,
Вся Европа – земная юдоль.
А как долько налево, вперёд
До ближайшей апдеки, у входа
С мини-сдадуей нашей Свободы.
Что нас к капидализму ведёд.
За апдекой направо и вниз,
В Даун-даун, в район Уолл-Стрида,
Дам сдоид жесдяное корыдо,
В нём купаюд Америку-мисс.
Дальше – Бруклинский мосд, и на нём
Дрёхполосное будед движенье,
Дальше надо принядь нам решенье:
Мы поедем иль пёхом пойдём?
Или просдо вдвоём поледим?
Как ды хочешь?” – спросила индуса.
Он и пеплом посыпав, и дустом
Свою кипу, был непобедим.
Шестирукий, он дёргал свой ус,
А затем бормотал, не смолкая,
И я знала, уже засыпая, –
Это сон, и мне снится индус,
А ему снится город… Вокруг
Полночь в спальном районе Нью-Джерси:
В римской дюжине – две тонких жерди
Циферблат свой вращают, как круг.
ЕЖЕГОДНЫЙ ДЕНЬ СУРКА
Посв. сурку Филу из Панксутони (шт. Пенсильвания)
и всем суркам-метеорологам
Сурку плевать, с три короба наврёт
Когда, как на расстрел, вдруг на рассвете
Небритых мужиков толпа войдёт
И вытащит на леденящий ветер,
А ты, героем Гойи и Мане,
Под дулами слепящих объективов,
От страха – ну, и прочее вполне, –
Ведёшь себя бестактно, некрасиво,
То о какой, позвольте, тени речь,
Какой Весны приход, какого чёрта
Сердца людей с утра глаголом жечь
От страха передавленной аортой.
Идя на лапках из последних сил,
Надеясь, что и в этом не замочат,
Несёт анфас и в профиль Вечный Фил
Ту ахинею, коей нас морочат.
* * *
После памяти, после оставленных тел и потерянных дат,
После стольких надежд и обид, после взлётов и стольких падений,
Наши души бескровные просто в холодную тьму улетят,
Словно не было наших случайностей и совпадений.
Им, возможно, не так далеко и лететь – не оглядываясь,
Как бы помня судьбу безымянной супруги сбежавшего Лота,
Души стол навсегда покидают, что полон гостей, да и яств,
Забывая о том, что безумно любили когда-то кого-то.
Им теперь и легко, и свободно вне тела и прочих забот,
Будто не было нас никогда не по прежнему адресу, не по
Тем словам, что, как мы представляли, услышать способен был Бог, –
Что звучит, после стольких покинутых душ, по-земному нелепо.
После смерти не нужно вставать по будильнику, не суетясь
Можно долго заваривать чай, пока крепким и твёрдым не станет,
Громко ложкой о стенки стакана стучать, – и столетья спустя
В доме в полночь проснутся, привычно подумав, что стукнули ставни.
СПАСЕНИЕ ДИРИЖАБЛЯ ПОЧТИ 80 ЛЕТ СПУСТЯ
У соседей участок за домом заполнен бельём,
Что висит на верёвках в субботу – и так экономят
Электричество: нет, чтобы в сушку трусы (ё-моё!)
С простынями и майкой, на коей 12-тый номер.
Среди прочих предметов белья и носильных вещей,
Были шесть полотенец в известной тропической теме,
Где на фоне лиан, обезьян и вальяжных хвощей
Морда тигра цвела, как на клумбе чудное растенье.
Был на всех полотенцах рассвет и под охрой салат
Сочной сельвы хрустел, и по ветке спускалась Багира,
Отражаясь в реке, вдоль которой по сотне карат
Проплывали алмазы, поскольку и муза, и лира
Так напели художнику. Манго с папайей, лонган,
Тамаринд с дурианом свисали то слева, то справа,
И орали вовсю попугаи, и сквозь этот гам
Излучалась с картины безудержно синяя прана.
Было лето: тропический пар испарялся с утра,
Уплывая за пальмы, за лесопосадку бамбука,
И стелился ковром из цветов и невиданных трав,
Как к прибытью гостей, что порог преступают и звука,
Вероятно, и света. Как ангелы веря в маршрут,
Вместо крыльев собрав за спиной затаённое пламя,
Они в сторону Юга, в Лейкхёрст, над Нью-Джерси плывут,
Столько лет наблюдая из лопнувших окон за нами.
Им бы мягкой поляны с магической таккой, с чредой
Афеландр да глоксиний, что сразу притянут вниманье
Экипажа – ему б на посадку пойти, ведь бедой
Два часа погодя «Гинденбург» из Лейкхёрста поманят.
ЭММАУС
Издалека – сплошные параллели
Закрученных в воронки башен полых:
В них отраженья долго б стекленели,
Когда б чередовались каждый сполох,
Проезжих фар агатовые блики
Растянуто во времени и томно,
Не оставляя в городе улики
Об ускореньях улиц полутёмных.
Примерно сто на сто библейских стадий
В границах как на север, так на запад,
В которых, подчинясь инстинктам стадным,
Идёт толпа на голос и на запах,
Ритмично тормозя на перекрёстках
При свете, что всё в тех же ярких фарах,
Что, им вослед, неоном перекрёстным
В рекламном тексте «мене, текел, фарес».
На север нитью из камней рубина
Плывёт дорога, ей навстречу к югу –
Из белых жемчугов, сплетясь в картину,
Где авеню прозрачно льнут друг к другу.
И наблюдая с птичьего полета
Весь город, словно бы в лучах рентгена,
Его скелет для вечного пилота
Артериально освящен и венно.
А выше, в зеркалах гудящей бездны,
Всеотражающей и свет, и темень
Сверкает голограммой Град Небесный,
Растущий от земного, как растенье.
В его стенах из ясписа, в эмали
Оконной, без какой-либо основы,
Гудзон течёт, и каждый день Эммаус
Врата входящим отворяет снова.
/ Нью-Йорк /