Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2015
Мистер Бем-Штейнберг, Ваша ярость оправдана!
Объяснюсь: из Вашего коммента в «соцсетях» я узнала, что над обложкой журнала с моим рассказом работал художник Тони Фицпатрик. На дворе 2014, а в начале 1999-го случилась наша с ним «бессвязная связь». Январское калифорнийское лето. Солнце. Сочность фруктов. Сверкающие дверцы и стёкла автомобилей. Цветы и песок. До блеска вымытый асфальт автостоянки. И посреди всего этого – бугристые, лоснящиеся, как буррито, звероподобные автодилеры с их сальными, анально-банальными шутками: еле удалось вырваться из лап двух таких звероящеров, но зато третий оказался совсем не таким!
Очередная осточертевшая автостоянка. И вдруг ко мне по ступенькам из офиса спускается бесконечно усталый и также бесконечно располагающий к себе человек. Никаким дилером в настоящем понимании этого слова он не являлся, хотя, со своей ненавязчивой манерой общаться, персидским шармом, ухватками шейха и итальянским шейным платком, был коронован «продавцом года» теми, кто – как он позднее рассказывал мне – именовал всех молодых девушек «meat».
Передо мной стоял – в бежевом пиджаке, с полупобедной, полупечальной улыбкой – легендарнейший галерист (спустя годы критикам не придутся по духу мои несметные тексты о нём, см., например, статью Ганны Улюры «Русская эмигрантка ▒последней волны’: героини М. Палей, М. Рыбаковой, М. Меклиной как человек памяти», это постоянное пережёвывание и переигрывание, то есть отрыжка, а совсем не отражение давно отзвучавшей любви, но может быть, его многократно увековеченный и, вероятно, изувеченный моими похотливыми писучими потугами образ и есть своеобразное преувеличение и размножение, мои личные «multiples», бессчётные оттиски Уорхола – а Уорхола он знал).
Наши отношения, расшатавшие всю мою жизнь (шшшш… молчать или всё же раскрыть страшный диагноз?), продолжались очень недолго: через девять месяцев мы разошлись, а в 2003 году он неожиданно умер. Умер, скорее всего, не от ВИЧа, внесённого в его кровь и в похоронку, а от разбитого сердца. Которое разбила не я, а аритмия «артмира». Ведь стоило ему сменить «Большое яблоко» даже не на виноградники Напы, а на капусту Стоктона и помидоры Модесто, как «мир искусства» его позабыл. Более того, одиночество и оторванность от картин и «креативного духа» усугубилась глумливым гонением налоговой службы. Потребовавшей от него пять тысяч двести. Которые я просто не могла не одолжить!
Потом он в течение полутора лет не мог их возвратить.
Жалуясь, что никак не может продать офорты Тони Фицпатрика. Того самого Тони Фицпатрика, корыстному коварству которого Вы посвятили свой пост (Википедия сжато глаголет: родился в Чикаго, любитель орнитологии и Нового Орлеана, направление в искусстве: поп-арт).
Когда я узнала о смерти, я обратилась к Фицпатрику в поисках того сенсорного удовольствия и напряженья всех чувств, которые когда-то доставлял мне во всех значениях этого слова рано ушедший любовник. Это может показаться смешным – но Вы же любите умножения смыслов, то есть переложения на иностранные языки, и не просто так взяли в журнал, украшенный офортом Тони Фицпатрика, перевод моей «малой прозы». Вот случайно нашла: один из докладов грядущей языковой конференции называется не иначе как «Отношения переводчика и умершего автора», ведь эти отношения и потусторонние сношения продолжаются, длятся они и между мной и многократно размноженным в моих текстах духом В.Б., как тянется и не прекращается не прервавшаяся после девяти месяцев и даже пятнадцати лет моя страсть.
Но сколько ненависти крылось в «окрылённом Тони-творце»!
В приватной беседе Тони поведал, что придя на открытие своей выставки в галерею В.Б., «поцеловал закрытую дверь». Галерея была опечатана по решенью суда. Фицпатрик так и не смог получить обратно картины. И начиная с того самого дня – невзирая на то, что его галерист давно упокоился на кладбище в Сан-Хосе, не так далеко от воспетого Борхесом и Драгомощенко «Дома призраков Сары Винчестер» – Фицпатрик у(с)покоиться никак не мог… Куда бы он ни приходил, он заявлял: В.Б. меня обокрал. В.Б. захватил мои офорты и скрылся. Я голодал – а он cкупал в Сан-Франциско ковры. Он всё забрал, в то время как я ломал голову, не зная, где добыть денег на простынки и смеси для только что родившегося малыша.
И вот, как выяснилось из Вашего сообщения в «социальных сетях», Фицпатрик предоставил один и тот же офорт из серии «Секретные птицы» для июльской обложки «Poetry» и семнадцатого, сентябрьского выпуска «Eleven Eleven»! Представляю, какое чувство неловкости Вы испытали, глядя на этих «составленных из воображаемых планет мистических птиц», на этих двоящихся золотых Ориол и их оперения, нарисованных двуручным, вдвойне обогащённым творцом и однообразно запечатлённых на обложках двух совершенно разных журналов!
Вот какие бывают забавные «multiples». Стоит ли говорить, что подобно Фицпатрику и я не позабыла о статье Вальтера Беньямина о «механической репродукции» и даже о борхесовском «Пьере Менаре», где автор переписывает известный роман, внося в него иной смысл. Так вот, я признаюсь: мои первые труды, то есть шулерские шаги, на английском публиковались в штатовских литературных журналах под разными «бирками». Например, рассказ «For The Record» пару раз щеголял как «Buy Your Own», а мускулистый «Jump» выходил в свет и под более элегантным и электризующим названием «Switch». Если бы меня поймали, как Тони, за руку иль за перо (или, в случае этого офортиста-профи и орнитолога-дилетанта, за птичьи перья или беличью кисть), я была готова сказать, в духе многоумных американских университетов, что всё это, даже и под несхожими названиями, были абсолютно разные тексты, ведь совершенно другую окраску (и оперение) им придала и публикация в новом журнале, и окружающий их контент.
Но забудем об academia. Вы только представьте, мистер Бем-Штейнберг, в каком я сейчас шоке.
Прошло пятнадцать лет после нашей последней встречи с В.Б., а я так и не могу решиться выйти замуж за бесформенного, неформатного, неуклюжего, непрактичного Пьеро… и вдруг это солнечное совпадение… смешение красок… вспышка факира… фотография прошлого… офигенный офорт… сигнальный экземпляр как сигнал из могилы… что за сводящая судорогой душу синхронность… Офорт Фицпатрика появляется на обложке журнала, включающего и мой скромный текст о любви… И я опять и опять вспоминаю, как мой будущий Дорогой Друг сходит ко мне по ступеням ничем не примечательной автостоянки… как почти не глядит на меня в японском ресторане с забавным и каким-то русским названием «Yuri»… и как обнимает меня после обеда-обязаловки на сиденье машины… сливается со мной в поцелуе… сейчас мне совершенно неясно, что делать – а тогда… тогда все условности и недосказанности, вместе с нашей быстрой бешеной близостью, сразу ушли (вода и камень, лёд и пламень – ничто по сравнению с его каменным членом и моим влажным нутром).
Как не чуждый искусству издатель журнала, Вы сразу поймёте из этой истории, что не только души и руки двух любящих, но и жизнь и искусство – как орнаментальные оперения составленных из планет мистических птиц – тесно переплетены.
6 октября 2014
/ Сан-Франциско
/