ЖЕНЩИНА У ОКНА

Всё у окна да у окна
И не достать до небосвода.
А карты вышли на свободу
И задержались дотемна.

И стало видно между строк
Как лжёт гадалка над раскладом.
И стынет редким экспонатом,
В окне повисший, городок.

И женщина похожа на
Столб соляной, – супругу Лота, –
В дисплее мутного окна
И в рамке свадебного фото.


* * *

А за окном – прохожих череда,
Соседка в комбинашке на балконе…
А здесь гардины нежная чадра
Не пропускает взгляды посторонних.

Весна. Любовью налита земля,
Приблудный пёс лежит у магазина,
Септима восходящая до-ля
Упрятана под крышку пианино.


* * *

Крест рамы, воробьёв токката
И женщина в зрачке окна.
Ешё, пожалуй, не распята,
Но намертво прикреплена.

Окрест – газонов сухобылье,
На церкви – купола бутон.
Унылых перекрёстков крылья,
Окраинный микрорайон.

У ног бормочет кот учёный
О сладком таинстве ночей.
В вечернем небе сетью чёрной –
Кресты хохочущих грачей.


* * *

В окне красивая, немая,–
Халатик, пряди – на висок, –
Стоит игрушка восковая.
Завидуйте, мадам Тюссо.

Ложится новый день на душу,
А на лицо тональный крем.
И долг супружеский не нужен.
А секс и не с кем и зачем.


СЛУЧАЙНОСТЬ

Театр и вечер, и гранит ступеней.
На клумбе засыхает резеда.
Прохожих силуэты – словно тени
Обещанного Страшного суда.

– Мы, кажется, знакомы? – Это странно.
Ах, да! Друзья, гитара, Новый год…
«Людмила Петрушевская Чинзано»,
Если афиша нам не слишком врёт.

Прикосновение руки случайно.
Спектакля блажь и алый бархат лож,
И тайна многозначного молчанья…
А вечер по-особому хорош.

Но дом был зыбок, и асфальт был влажен,
И грелся ветер в свете фонарей.
Визгливые скрипичные пассажи
Хранились в петлях запертых дверей.

И отраженье утра в чашке чайной,
И в пепельнице трупы сигарет –
Всё это было странно и случайно,
Как грузовик, что угодил в кювет.


КИММЕРИЯ

Шуршанье волн и чаек крики,
Дыхание небытия.
На пляже в полдень сердолики
Блестят, как рыбья чешуя.

И черноокие богини
Выходят из морской среды
В таких рискованных бикини,
Что недалече до беды.

У них в отличие от Ники,
Есть голова, помимо крыл.
И обещают сердолики
Любви случайной жар и пыл.


ПАСТОРАЛЬ

По розовым росам – и в хитросплетенье
Ветвей и просёлочных вен.
Там пчёлы купаются в пене вербены
У серых бревенчатых стен.

Запахнет навозом, дымком, самогоном,
Скопа пролетит от болот.
И хрип патефона в пространстве оконном
О девичьем счастье споёт.

За лесом рыдает пастушечья дудка,
Печальны глаза у коров,
И курит усталый Господь самокрутку,
Присев на колоду у дров.


ТРОЙКА

Блажь колокольчика. Ах, как ему одиноко!
Ветер, зима и позёмки белёсые змеи.
Лишь пристяжная сверкнёт лакированным оком
И на скаку изогнёт лебединую шею.

А небосвод, словно омут, пугает и манит.
В нём – кастаньеты копыт и заходится сердце.
Взвизгнут полозья, качнут надоевшие сани.
И не согреться уже поцелуями в сенцах.

Вспомнятся ливни и запахи сена, и губы,
Но не обнять, не увидеть ни то и ни это.
Жаль, что приметы, как песни, по-прежнему глупы.
И потому возвращаться – плохая примета.

В сладость объятий пастушек на пасторалях
Кони несут, закусив удила и хмелея,
Чтобы чернел впереди разсусаленный Палех,
Чтобы фонарь покачнулся на шее аллеи.

Вечер, дорога, подмёрзших созвездий осколки.
Ржёт кореной, предвкушая приход конокрада,
Воет ямщик так, что плачут от зависти волки.

– Слушай, таксист! Тормозни-ка. Мне дальше не надо.


* * *

Похоже, я сошёл с ума.
Дороги грязная тесьма
Ещё дурманит, врёт и манит.
Но перекрестия дорог
Укрыли сонный  городок,
Забытый, как пятак в кармане.
 
Надежд нелепость, глупость Вер,
Квартир убогий интерьер
С Любовью в этом интерьере.
Театра выспренняя ложь,
Линялый бархат пыльных лож
И сладкий запах дам в партере.
 
И в переулках разных стран
Не видно ничего. Туман.
Сплошной туман и фото лживы.
Врача бы мне. Вра… вра… и вран,
Погостов мрачный ветеран,
Смеётся, чувствуя поживу.