Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2015
Посвящается Маше
– Ну, знаете… Сколько можно ждать? Полгода? Год? Вы что, издеваетесь, в самом деле?!
Фразу эту, характерную для тех памятных лет, коим посвящена наша повесть, произнёс плотный крепыш небольшого роста с растрёпанной светлой бородкой. Тот, кому была обращена эта тирада, улыбнулся озорно и чуть хитровато, как шкодливый пятиклашка. Он сидел за столом и, подперев голову рукой, задумчиво смотрел на собеседника.
– Что я могу поделать, Володя? Ситуация такова, что министерство ещё не оплатило брошюру. Как же я могу заплатить тебе?
– Чёрт подери! Вы что, только одну эту брошюру печатаете?
Сидевший за столом печально вздохнул и покачал красивой головой, увенчанной густыми седеющими кудрями.
– Слава богу, мы сейчас не без заказов, но перечислять деньги не спешат… Ты ведь знаешь, как в этой стране делаются дела.
– О, да! Нельзя выцарапать даже те крохи, которые должны заплатить! Двенадцать шекелей за страницу!
Собеседник поморщился. По-видимому, пафос он не любил.
– Я не заставляю тебя. Не хочешь – не переводи.
В густом неподвижном воздухе зависла тишина… Из-за стеклянной стены, перегородившей комнату, доносился женский щебет – там было царство редакторш и наборщиц.
– Ладно… Так когда зайти? Только назови хоть реальный срок!
– Через две недели… Да, через две недели.
– Это точно?
– Надеюсь! Что может быть точного в этом мире?
Володя не ответил – и вышел из комнаты. На лестничной площадке обернулся на дверь, украшенную табличкой с крупными ивритскими – и под ними более мелкими – русскими буквами: «Издательство Культура». Ощерился, обнажив крупные жёлтые зубы, поднял кулак, замахнулся – опустил руку… По ступеням, воняющим мочой, вышел на Агриппас.
Встал в тени трейлера, который с грохотом разгружали двое арабов, достал из холщовой сумки, перекинутой через плечо, мятую пачку, вытащил последнюю сигарету; бросив пустую обёртку под ноги, с наслаждением закурил… Улица истекала жаром, плавилась под солнцем. Запах фалафельных мешался с вонью мазута и бензина; визжа тормозами, ползли машины в бесконечной пробке, и между ними сновали все эти потные с пакетами, рюкзаками, свёртками, сумками…
Сигарета уже жгла пальцы. Швырнул в мусорную кучу. Подтянул пузырящиеся на коленях брюки – двинулся по улице мимо бесчисленных лавочек и закусочных. Дойдя до Яффо, пересёк её, вошёл в тень низкорослых деревьев, пыльных кустов, покосившихся развалюх, выставивших наружу ржавые челюсти балконов. Всё чаще попадались мужчины в чёрных сюртуках и пиджаках, женщины в длинных платьях.
Свернул в тихий проулок. Не раздумывая, распахнул скрипучую калитку, поднялся на крыльцо, дёрнул за ручку двери – ещё, и ещё раз… На соседнем дворе за каменным полуразвалившимся забором томно закукарекал одуревший от жары петух.
Спустился с крыльца, взглянул вверх… Дверь на втором этаже, куда ведёт шаткая, похожая на пожарную лестница, открыта! Торопливо, перепрыгивая через ступеньки, взбежал по лестнице, шагнул в комнату. Полный человек в расстёгнутой на груди потной рубахе, поднял голову:
– Мера веса в древней Греции! – крикнул он, нацелив в гостя волосатый палец.
– Мина! – выдохнул Володя – и рухнул на единственный в комнате стул.
– Ага… Подошло.
Взял со стола карандаш, склонился над газетой.
– А где Нахман?
– Не будет сегодня Нахмана… Жена рожает. Уже шестого. Бедный… Их ведь надо кормить.
– Дал Бог свет, даст и пищу… Хотя лично я начинаю в этом сомневаться…
Толстяк оторвался от кроссворда и посмотрел на Володю. Пошевелил красными губами, казалось, живущими своей отдельной жизнью среди густой чёрной бороды. Снова уткнулся в газету… В окно были видны крыши домов с облезлыми баками бойлеров, и на дальнем холме – очерк стен Старого города.
– Моше, послушай, у меня не осталось ни копейки! Понимаешь, ни копейки! Выплатите хоть что-нибудь!
Не отрывая взгляд от газеты, Моше на ощупь открыл ящик стола, вытянул бумажку – протянул Володе. Это был чек.
Схватил, вгляделся…
– Но здесь только половина!
– Ну и люди! Им дают деньги, а они ещё недовольны! Будет тебе другая половина. В следующем месяце… Хочешь выпить?
– Что?..
– Я говорю, выпить хочешь?
– А… Давай…
Моше полез под стол, достал початую бутылку, банку маслин. Поставил на газету два гранёных стакана. Наполнил прозрачной влагой.
– Ты что? Так много? В такую жару!
– Ладно уж… Лехаим…
Выпили. Потянулись к банке, отловили по очереди маслины в жирном соке.
– Хорошо! – Моше причмокнул губами. – Кстати, Нахман решил перевести Пиркей Авот. Так что будет у тебя работа.
– Правда? Замечательно… – глаза Володи заволоклись. Он осел на стуле.
– Новых олим нужно приобщать к традиции.
– Разумеется! Сказал Шимон-праведник: на трёх основах стоит мир – на изучении Торы, на служении Богу и на добрых делах.
Моше запустил пальцы в банку, поболтал ими, достал маслину – чёрную и гладкую.
– А почему бы тебе не принять гиюр? Так, как ты, мало кто из евреев знает…
С размаху, нетвёрдой рукой Володя ударил себя в грудь:
– Недостоин!
– Почему это?
– Не по Сеньке шапка!
– Да брось ты…
– Все эти обязанности, строгий устав… Хотя, что и говорить, во вратах твоих стою, Иерусалим…
– Вот и входи. Не стесняйся.
– Ладно… Пойду я. Отоваривать чек.
– И то дело. Заходи на следующей неделе. Поговорим. Может, и чек уже будет готов.
– Ага! Бывай!
– И ты…
Моше снова склонился над газетой. Спутанные волосы, кипа, сдвинутая набекрень.
Осторожно, держась обеими руками за перила, Володя спустился вниз, побрёл по жаркой улице.
Свернул на Невиим, дошёл до угла, где смотрят друг на друга серое здание времен мандата и странный теремок, построенный в те времена, когда ещё никто не догадывался, что это творение прихотливой архитектурной мысли знаменует начало «иерусалимского стиля». В теремке размещается больница «Бикур холим», в основном обслуживающая арабов из Восточного города. Что же касается подмандатного здания…
Володя поднялся на его крыльцо, толкнул тяжелую дверь. Еле передвигая ноги, направился в дальний конец полутёмного холла, откуда доносились голоса; вошёл в просторную комнату. Здесь было светлее, и даже работал кондиционер. Большинство пластмассовых столиков, тянувшихся вдоль стен, пустовали. Аскетизмом обстановки помещение напоминало столовку советских времен. Володя сразу направился к буфету, где из-за стойки ему навстречу поднялась худощавая женщина с сухим и жёстким лицом.
– Здравствуйте, Стелла! – сказал Володя, – и попытался улыбнуться.
– Добрый день.
– И впрямь, этот день добр ко мне… Нужно отоварить чек.
– Давайте.
– Процент обычный? Сумма-то побольше будет.
– Я не настаиваю. Можете идти в банк.
Вздохнул, полез в карман, достал чек, положил на прилавок… Поставил корявую подпись. Снова вздохнул… Взяла чек, внимательно осмотрела. Протянула несколько мятых бумажек.
– Что будем заказывать?
– Блинчики с мясом… Двойную порцию. Со сметаной! И салат оливье! Чем-нибудь запить…
– Апельсиновый сок?
– Прекрасно! И графинчик холодной воды… С лимоном!
– Садитесь. Таня принесет.
За соседним столиком шумно обсуждался квартирный вопрос. В воздухе витали банки, ссуды, гаранты… Последнее слово повторялось особенно часто. Таня, худенькая и вертлявая, принесла тарелки, расставила, едва не вывалив на стол (по-видимому, в качестве бесплатного гарнира) свои упругие грудки. Схватил графин с водой, плеснул в стакан, выпил – отдышался… Уже неторопливо потянулся к вилке, поддел жаркий, дышащий, с тоненькой корочкой, блинчик. Почувствовав чей-то взгляд, вскинул голову… У самой двери сидел худощавый парень с гривой чёрных волос, спускающихся на плечи. Сидел и смотрел. Володя поднес вилку ко рту. Парень смотрел. Володя откусил блинчик, потянулся к стакану с апельсиновым соком. Подцепил розовый помидор… Парень смотрел, сжимая в ладони пустую чашку. Передёрнул плечами, поднялся…
– Послушай, – сказал Володя, – мне сегодня привалила удача. Бывает же такое… Подсаживайся. Угощу, чем Бог послал.
Парень помедлил… улыбнулся, шагнул к столику. Высокий, в синей куртке и такого же цвета джинсах.
Как из-под земли возникла Таня.
– Рагу этому молодцу. Да и мне, пожалуй, тоже… Гулять так гулять!
Удалилась, покачивая задом.
– Как тебя зовут-то?
Парень вздохнул:
– Андрей… Меня зовут Андрей…
– Не печалься, Андрюша. Фортуна переменчива. Даром что женщина.
Снова возникла Таня, уже с дымящимися тарелками и свежим графином воды.
Склонились над едой. Молча заработали ножами и вилками… Отвалились от стола.
В душном воздухе, не умолкая ни на секунду, звенели ссуды, банки, гаранты…
– Танюша, ещё воды! Хотя бы вода здесь бесплатно. А что тебя привело сюда?
– Я вообще-то в Индию еду. Так, заехал… по дороге.
– Хм… Это что же, самый короткий путь в Индию?
– Не самый. Мне хотелось кое-что увидеть… Чтобы потом сравнить.
– И увидел?
Задумался. Провел ладонью по заросшему серой щетиной подбородку.
– Нет ещё… Странное место. Непонятное.
– Да уж, не очень… Я вот тоже приехал. Чтобы понять.
– И откуда, если не секрет?
– Из Костромы. А где ночуешь?
– Да нигде. Вот уже неделю в парке…
– Так ты, парень, до своей Индии не доберёшься.
Сокрушённо мотнул головой. Дрогнули по плечам длинные сальные волосы.
– Это точно!
– Знаешь что… Есть одно место… Монастырь. Как ты вообще-то к крестам относишься?
– Да никак. Не трогают.
– Ну и ладушки… Там можно перекантоваться. Место тихое.
– Здорово!
– Я как раз туда направляюсь. Только продукты прикуплю по дороге. Пошли?
– Ага! Всё равно делать нечего…
В кафе уже было пусто. Таня, лениво бренча посудой, убирала со стола, за которым разыгрывались квартирные страсти. Андрей подхватил брезентовый баул, – привет, Стелла! – крикнул Володя, и вышли на улицу.
Подступал вечер, обводя контуры домов чёрной краской – на её фоне еще ярче сверкало небо. Двинулись по Штраус и через Яффо – дальше, по Кинг-Дэвид. Был конец рабочего дня, на остановках толпился усталый народ, и серые, в потрёпанных галунах украшений дома поблескивали закатными окнами.
Миновали Машбир, свернули к Бецалель, уходящей вниз к ущелью, над которым вознеслось безвкусное здание Кнессета, напоминающее очертаниями афинский Акрополь. Завернули в лавочку на углу, где Володя купил батон хлеба, пакет молока, пачку Мальборо и еще одну – длинные сигареты в нежно-голубой упаковке.
На улице, как всегда в этот час, поднялся ветер, закружил по мостовой сухой трухлявый сор. Андрей зябко передёрнул плечами.
– Как резко падает температура!
– Привыкай. Это Иерусалим.
– А как там, в Костроме?
– Что?
– Ну… в смысле погоды…
– В смысле погоды там хорошо.
Володя остановился, глянул снизу вверх на Андрея.
– Давай договоримся. Если хочешь что-то узнать, спрашивай напрямую, ладно?
– Ага!
Прошли молча несколько шагов. Здание Кнессета уже не было видно, зато вплотную приблизилось запруженное машинами шоссе, перекрёсток со светофором.
– У меня жена-еврейка. Приехал чин-чинарем по закону о возвращении. Но тут как-то всё разладилось… Вот я и ушёл. Можно сказать, в никуда.
– Понятно…
– Жена всё-таки, дочка… Пусть живут нормально. А я как-нибудь перебьюсь.
– А… в монастыре ты один такой?
– Не один. Там хороший старичок-настоятель. Приютил. Да и монастыря, в общем-то, никакого нет. Полный развал.
Спустились к перекрёстку.
– А где монастырь?
– Да вон же! – Володя махнул рукой куда-то влево через дорогу – там, почти сливаясь с холмом, темнели высокие стены, и подсвеченная фиолетовым небом, проступала колокольня с крестом.
Торопливо перебежали через шоссе, двинулись по узкой асфальтовой дорожке к монастырю, наползающему своими контрфорсами и бойницами узких окон.
– Сюда! – пригнувшись, Володя скользнул куда-то вниз, – осторожней!
– О, господи!.. – едва держась на ногах, Андрей сбежал по склону.
– Надо всё же лампочку вкрутить над дверью. Колька-мошенник отлынивает.
И правда, едва заметная в стенном углублении, проступила кованая дверь. Володя достал из сумки длинный ключ; на ощупь, шаря рукою по низу, всунул его, толкнулся плечом, ещё, и ещё… Дверь со скрипом поддалась.
– Наклони голову!
В последний момент увернувшись от встречи с каменной кладкой, Андрей оказался в узком проходе, ведущем во внутренний двор. Лязгнул за спиной железный засов.
– Не отставай!
Володя двинулся вглубь двора к арке с горящим над нею тусклым фонарём. Гулкий перестук шагов, и вот уже они на маленькой площадке, вокруг которой – ступенчатые выступы с зияющими провалами дверных проёмов. Уходящие ввысь кроны двух огромных кипарисов, и небо над ними с жёлто-красной, нависшей над холмами, луной.
Володя схватил Андрея за руку.
– Здесь ступени!
– О, ччёрт…
– Держись! Как ты?
– Вроде, ничего…
Еще несколько шагов, и они очутились в узкой комнате с низким каменным сводом. В дальнем конце её, забранный решеткой, горел огонь. Им навстречу метнулась длинная тень, перегородила проход.
– Кого ты привёл?!
– Цербер несчастный! Это свой!..
– Ага, ты знаешь… – пробурчала тень, отступая. Всмотревшись, можно было различить тощую фигуру с узким лицом и хрящеватым носом.
– Привет! – Андрей выступил из-за спины Володи, огляделся: вдоль стены тянулась скамья, убранная тяжёлым красным покрывалом с кистями. У камина в резном деревянном кресле сидел старик в чёрной рясе и клобуке, внимательно разглядывал пришельца из-под густых седых бровей. Рядом с ним на скамье – худенькая девушка с длинными прямыми волосами. Курила, сжимая сигарету в тонких пальцах. По другую сторона стола, ближе к двери, смотрел на пришельцев парень в распахнутой на груди рубахе и шортах.
Старик что-то сказал. Сигаретка девушки замерла у маленьких припухлых губ…
– Как тебя зовут? – низкий хрипловатый голос.
– Андрей. У меня и паспорт есть!
– Андрей… – клобук старика качнулся. – Андрей… Паспорт…
– Ну да!
– А зачем пожаловал? Ежели паспорт есть? – парень в шортах, вздёрнув голову, в упор разглядывал гостя. Девушка шептала, наклонившись к уху старика.
– Ему негде ночевать. Что вы, в самом деле, нелюди, что ли? – Володя опустился на скамью, стукнул ладонью по покрывалу. – Садись!
Андрей осторожно сел рядом.
– Если каждого, кому негде переночевать, тащить сюда…
– А сам ты, Сёма, не был в таком же положении?
Старик пробормотал несколько слов. Девушка обернулась к Андрею.
– Зачем ты приехал в город?
Задумчиво Андрей погрузил пятерню в густые спутанные волосы, улыбнулся.
– Вообще-то я еду в Индию…
Парень сухо хохотнул.
– И что же ты там забыл?
Перегнувшись через стол, в упор взглянул на него:
– Себя!
Володя достал из сумки сигареты, протянул девушке. Улыбнулась, благодарно кивнула головой. Старик что-то сказал. Тощий, неподвижно стоявший за его спиной, снял маленькую чашку с решётки над огнем, поставил перед Андреем. Пододвинул блюдце с тонко нарезанной халвой.
– А почему ты решил искать себя в Индии? – девушка поднесла сигаретку к припухлым губам. Склонившись, Андрей прихлебнул из чашки.
– Отличный кофе!
– Это Коля. Он специалист, – Володя вынул из сумки пакет молока и хлеб. Положил на стол.
– Так зачем тебе Индия?
– Читал… Загадочная страна! Правда, и сам человек не очень-то понятен…
Старик задумчиво кивнул головой, пробормотал еле слышно…
Струйка дыма вспорхнула к потолку из розовых губ:
– Человек в своей тайне, как улитка в раковине. Куда он, туда и она.
– Верить надо! – парень подался вперёд, упершись ладонями в голые колени. – Если веришь, то и тайны нет! Ладно, недосуг мне с вами болтать…
Поднялся, направился к выходу.
– Будьте мне здоровы!
Исчез в ночи.
Коля взял хлеб и молоко. Разместил на полках холодильника, стоящего у стены по другую сторону стола.
– Пошли!
– И мне пора, – сказал Володя.
Андрей подхватил баул.
– Спасибо вам…
Склонив голову к плечу, девушка вежливо улыбнулась.
Во дворе надвинулась, нависла громада стен. Сверкнул в свете луны над куполом храма едва различимый крест.
– Ну и местечко вы выбрали…
– Другого нет. Не отставай!
Коля шагнул в темноту.
– Сюда!
Вспыхнул свет – неожиданный и яркий. Коля стоял в дверном проеме – двумерная картонная фигурка.
– Прибрался для отца Феофила, – отодвинулся, пропуская гостей. – А он и не прибыл.
В келье – топчан, застеленный шерстяным одеялом. Над ним – иконка в серебряном окладе. Низкий шкафчик с несколькими потрёпанными томиками в кожаном переплете, столик у крохотного окна…
– Это гостевая. Да гости редки. Живи пока… Желаю здравствовать!
Вышел, прикрыл железную дверь.
– Эк он расщедрился! Моя-то келья похуже будет!
– А где она?
– Через двор. С противоположной стороны. Возле Лининой. А Семена с этой, поближе к тебе.
– Хорошая девушка…
Задумчиво Володя почесал бородку.
– Вот как!
– Милая. Тихая такая…
– В тихом омуте черти водятся.
– Что-то не похоже.
– Много ты понимаешь…
– А что она делает? Ну… по жизни?
– Да ничего. Разговаривает с Юстином. Она греческий знает. А если не разговаривает, сидит у себя.
– Так она вроде монашки?
– Ну… Как сказать…
Андрей остановился у шкафа, пробежал пальцами по книжным корешкам.
– Какие старые!
– Их здесь как грязи. В основном, на греческом. Вот Лина их и читает.
– А этот… Семен?
– Семен- то?.. Он у нас самый деловой. Ты с ним поговори. Он тебе какую-никакую работу подыщет. Там сгрузить, тут поднести. У нас ведь общий стол…
– А Коля вроде хозяйственника?
– В свободное от работы время.
– То есть…
– По большей части подаяние просит. Возле Машбира.
– Понятно…
– Рад, если тебе понятно… Подойди завтра утром часам к восьми к кофейне. Поговори с Семёном.
– Слушаюсь, товарищ начальник!
– Осмотрись. Место неплохое. Растолстеешь еще на монастырских-то хлебах!
– Ну, ты скажешь…
– Отдыхай!
Выйдя из кельи, Володя взошёл по ступеням на каменный выступ, огибающий двор. Впереди – едва различимая тень, подрагивающий красный огонек.
– Ещё не спишь?
– Жду тебя.
Она стояла, облокотившись на перила.
– Так уверена, что я приду?
– А куда ты денешься…
– Ну, знаешь!
Полыхнула сигаретка, высветив на мгновенье худую щеку, длинную прядь.
– Не обижайся… Я сегодня злая.
– Что, опять этот?..
– Да. Становится всё настырней.
– Хочешь, поговорю?
– Не стоит… Это его только обозлит.
– Но надо ведь что-то делать!
Затянулась сигареткой, помолчала.
– Сама справляюсь… Странно… Неужели ему в городе этого добра не хватает?
– Привязался к тебе. У тебя это получается.
– Что?
– Привязывать.
Вздохнула. Выпрямилась.
– Не представляешь, как я устала!
– Нужно хотя бы иногда выходить отсюда.
– Разумеется…
Повернулась, взглянула Володе в лицо.
– Зачем ты привел мальчишку?
– Пожалел.
Задумчиво качнула головой. Опустила окурок в жестяную банку на перилах. В ночной тишине придвинулся вплотную слитный гул машин, бегущих по шоссе.
– Поживем-увидим…
– А что Юстин?
– Юстин? Юстин – стар… Пора спать.
– Это точно. Никак не отучусь от этой вредной привычки.
Смешок.
– Да уж… Спасибо за сигареты!
– Всегда рад. Спокойной ночи.
– Ага!
Она смотрела, как Володя подымается по каменным ступеням на следующий выступ, идёт вдоль ряда келий… Резкий скрип двери.
Постояла, прислушиваясь… Звуки с шоссе доносились глуше, растворяясь среди холмов.
Оторвала ладони от холодных поручней, спустилась вниз на площадку двора, и снова вниз. Вошла в кофейню, и дальше – в просторную келью с низким потолком, где в том же кресле сидел возле углей жаровни Юстин. Подошла, припала к руке. Села на скамеечку возле кресла. Коля, возникший из полутьмы, поправил на коленях настоятеля легкий плед.
– Зажечь свет?
– Не надо. Ты ведь знаешь, у него болят глаза.
Коля снял с углей жаровни тигель, налил кофе в фарфоровую чашечку, протянул Лине. Взяла, сжала в ладонях.
– Ты вернулась… – сказал Юстин. Он говорил еле слышно.
– Да… Мне опять беспокойно! Вчера, после молитвы, почувствовала облегчение, а сегодня снова… Особенно вечером… Такая мука! Иногда мне кажется, что я сойду с ума!
– Тебе не о чем беспокоиться… Господь – твоя защита…
– Ты – моя защита! Ты так добр ко мне! Никто не был ко мне так добр…
Поднесла чашку к губам, отпила.
– Не привязывайся к человеку, ибо смертен… Не тревожься. Полагайся на Господа. Он поможет, если уверуешь в чистоте сердца…
Последние слова Юстин произнес еле слышно. Откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза.
Подошел Коля, снял плед с колен, раскрыл, укутал плечи настоятеля.
– Сколько ему осталось, Коля?
– Не знаю… Это может случиться в любой момент.
– А что же будет с нами?
– Что будет, то и будет. Не в нашей это власти…
Поднялась, поставила чашку на жаровню.
– Сменю тебя утром.
– Храни тебя Господь…
Андрей проснулся от крика.
– Дурак малахольный, как ты ключ-то держишь!? Поверни вот так! Крепче!
Глухое бормотанье в ответ.
– Держи сильнее!
Натянул рубашку и джинсы, вышел во двор. Из ржавой трубы, тянувшейся вдоль стены, бил вверх фонтанчик воды. Коля стоял, сжимая обеими руками разводной ключ, подрагивала от напряжения широкая спина сидевшего на корточках Семёна.
– Помочь?
Семён обернулся. Оскалился.
– Да уж… Одного безрукого хватает!
Коле:
– Где лента? Дай!
Схватил, широкими резкими кругами стал наматывать. Фонтанчик ослабел, иссяк…
Поднялся, держась за спину.
– И так чуть не каждый день! То в одном месте, то в другом!
– Трубы, наверно, давно не меняли.
– Ну, да. С прошлого века!
Солнце бьёт в глаза. Ярко-синий купол неба. Вознеслись, кажется, прямо над головой, ступени колокольни…
Андрей опустил голову, покачнулся. Голос Семёна:
– Эй, ты что?
– Ему поесть надо.
– Пошли!
Двинулись вглубь двора, спустились в прохладную и сумрачную кофейню. Коля достал из холодильника творог, хлеб и масло, снял с полки банку с растворимым кофе, разлил по чашкам кипяток. Сидя напротив Андрея, Семён смотрел, как тот, подрагивающими пальцами сжимая ложку, размешивает сахар.
– А ты наркотой, случаем, не балуешься?
– Что?!
– А что слышал.
Раздельно, глядя в глаза Семена:
– Не балуюсь!
– Ладно, поверил. Слушай сюда – отведу тебя в супер. Тут недалеко. Поработаешь денек, а там видно будет.
– Хорошо… А что делать?
– А что скажут.
Вышла Лина из соседней комнаты. Синие круги под глазами, потухшая сигаретка у припухлых губ. Семён обернулся, посерьёзнел.
– Плохо спалось?
– Так…
– А что так?
– Думала.
Села рядом с Андреем. Коля пододвинул к ней хлеб и творог, налил кофе. Скосив глаза, Андрей смотрел на прозрачные руки, обхватившие чашку.
– Холодно?
Кивнула головой.
– А ей всегда холодно! – Семён резко поднялся. – Говорю же – на воздухе надо больше бывать. Не кажешь носа за ворота – твоё дело. Но хоть не сиди со стариком весь день. Потопали!
Вышли во двор.
– А что Володи не видно?
– Да ну его… Лентяй.
У выхода из монастыря их догнал Коля с сумкой в руке.
– Ты куда? К Машбиру?
– Как обычно.
– Ну, будь здрав!
Коля скрылся за высокими кустами, прикрывающими шоссе.
Андрей огляделся: сзади на вершине холма видны были белые павильоны, выделявшиеся на фоне рыжей травы и серых камней. Слева через шоссе внушительных размеров высотка закрывала горизонт, уступая место зелёному парку и светлым каменным домам.
– Чего пялиться? Времени в обрез. Пошли!
Семён двинулся направо к надрывно гудящему перекрёстку.
– Ты, парень, поменьше смотри по сторонам, а то, не ровён час, споткнёшься.
Перебежали через дорогу и – вверх по улице вглубь квартала.
– Далеко ещё?
– Да нет, минут десять от силы.
Семён шёл широким размеренным шагом – Андрей семенил рядом.
– Ты откуда, парень?
– Из Москвы…
– О! Это вы все в Москве такие?
– Какие?
– Недоделанные.
– Ха!
Прошли несколько шагов молча.
– А ты сам откуда?
– Я-то? Издалека. Отсюда не видать.
– А чего в монастыре живешь? Если работаешь…
– Так ведь жильё бесплатное. Да и вся коммуналка за счет Юстина.
– Ну да… Это выгодно.
– Поменьше вопросов задавай. Дольше будешь жить.
Свернули в переулок, круто взбирающийся на вершину холма. Пошли по теневой стороне, очерченной резким утренним светом. Становилось жарко. Узкий проход между невысокими белыми домами, окружёнными пиниями, и снова – вниз.
– Ну и топография!
– Привыкай. Это не твоя плоскодонка.
Проходным двором выбрались к извилистой улице, соскальзывающей куда-то вбок. И вдоль магазинчиков, лавочек, кафе – к торцу высокого дома.
У входа в магазин развалившийся на стуле охранник вскинулся при их появлении.
– А ты, Вася, всё террористов ждёшь? Жди-жди! Авось придут.
– Ладно тебе, балобол… – охранник снова опустился на стул. Он был усталый и старый.
Полутёмный зал, заставленный бесконечными рядами полок с продуктами. Между ними – бесплотные тени покупателей.
– Пустовато здесь…
– Только открылись. Ещё набегут.
И – мимо двух толстух, громко разговаривающих по-русски за кассами – к высокой стойке, из-за которой едва видна женская голова. Семен перешёл на иврит. Лицо его застыло от напряжения. Голова качнулась, щёлкнул тумблер. Раскатились по залу несколько гулких фраз. Тут же возник молодой человек в халате с гладким лицом и чёрными, гладко зачёсанными волосами. Семен осклабился – весь радушие и доброта. Не отвечая на приветствие Семена, тот взглянул на Андрея и – быстро направился между полок вглубь зала.
– Иди за ним! Это Али! Слушайся его, и всё будет хорошо!
Али приостановился, оглянулся, нырнул в проход за одной из стоек, вытянувшихся вдоль стены. Андрей прошёл за ним и оказался в узком длинном помещении, заставленном картонными ящиками и сетками с овощами. Двое рабочих, сидя на корточках, перебирали овощи. Али подошёл к ящикам с помидорами у дальней стены и, поставив на пол один из них, стал быстро и ловко перебирать, отбрасывая мятые и сгнившие помидоры в пустой ящик. Поднял голову. Вопросительно взглянул на Андрея – тот кивнул головой. Али принес откуда-то резиновые перчатки и замусоленный халат, протянул Андрею. Скрылся в проходе – изящный и легкий.
Рабочие оглянулись. Один из них загоготал, что-то сказал товарищу. Тот фыркнул в ответ. У них были такие же, как у Али, загорелые лица и близко посаженные, посверкивающие глаза. Андрей склонился над помидорами. Сразу же затекли ноги и шея. Осмотрелся, подтянул к себе один из ящиков, что повыше, устроился на нём. Стало легче. Снова раздался гогот. Один из рабочих, маленький, коренастый, поднялся, подошёл к Андрею. Лицо его исказилось, глаза вспыхнули. Легонько ударил ногой по ящику – тот отлетел к стене, перевернулся. Коренастый заговорил – быстро, яростно! Как из-под земли возник Али, что-то сказал, не разжимая губ. Бурча, рабочий отошёл…
Андрей собрал помидоры, снова придвинул ящик. Сердце билось, кровь стучала в висках, но страха не было – была ненависть, которую он еще никогда не испытывал. Ненависть и отвращенье!
Он работал, не поднимая головы. Подводило живот от голода. Схватил помидор, заглотнул. Ещё один… Появились ящики с бананами. Потом с огурцами и луком. Он работал, время от времени заглатывая, почти не разжёвывая, подгнившую пересортицу. Арабы гоготали, но уже не подходили. Когда затекали шея и руки, откидывался к стене, закрывал глаза – уже не чувствуя времени, снова принимался за дело… Услышал голос Семёна, вскинул голову.
– Эй! Шабаш!
– Да?
– Пойдём, твой сменщик пришёл.
Стянул халат и перчатки, швырнул на ящик.
– Ну, ты даешь. Заработался совсем…
Прошли в зал мимо рабочих: посверкивающие глаза, ощеренные рты. В зале уже ярко горел свет, да и народу прибавилось. Пробрались к стойке, над которой возвышалась женская голова – уже другая. Семён что-то сказал. Голова качнулась, в протянутой руке возникли две бумажки… Хмыкнул, взял их, снова что-то сказал. Несколько секунд голова оставалась неподвижной, снова качнулась, послышался звон – три серебряные монетки скользнули на стойку. Сгрёб, передал Андрею вместе с бумажками.
– Бери! Больше не даст. Вот что: купи пожрать и дуй в монастырь. Коля ворота ещё не закрыл.
– А ты-то как?
– Приду попозже. У меня ключ есть. Надо ещё машину помочь разгрузить.
– Спасибо!
– Топай, топай. А ты ничего так… Не хлюпик.
Скрылся за спинами.
Андрей двинулся между полок. Стал набирать, пока хватало рук. Оглянулся, подтащил пустую тележку, вывалил в нее пакеты и банки.
У кассы полная бледнолицая женщина молча смотрела, как он торопливо ставит перед ней продукты. Назвала на иврите сумму. Улыбнулся, пожал плечами…
Хмыкнула.
– Восемьдесят семь-пятнадцать, – сказала, едва разжимая губы.
Протянул ей все деньги. Отсчитала, вернула серебристо-медяшную мелочь.
– А… сигареты есть?
– Какие тебе?
– Такие… длинные в голубой обертке.
Сняла с полки, швырнула пачку, собрала с его ладони мелочь. Осталось несколько медяков.
– Когда приехал?
– Недели три назад…
– И уже трудишься? Молодец! Здесь можно работать. Не худшее место.
В очереди к кассе уже возрос глухой ропот.
– Всё! Иди…
Вышел на улицу мимо охранника, молодого эфиопа, – улыбнувшегося ему.
Подступали вечерние сумерки. На тротуаре за столиками сидели люди. Разговаривали, смеялись. По другую сторону улицы смыкали тёмные кроны деревья. Перебежал через дорогу, рухнул на скамью. Потянулся к пакету, открыл коробочку, отломил горбушку хлеба, зачерпнул салат – ещё и ещё… Когда эта опустела, открыл другую и уже медленно ел, запивая колой из большой бутыли.
Зажглись фонари. Поднялся, подхватил пакет, побрёл по улице… вернулся, отыскал проход между домами и, кругами вниз и вниз, к монастырю.
Семён вошёл в подсобку, открыл ключом железный шкафчик, повесил на крючок халат, достал из-под вороха старой ветоши завёрнутый в бумагу маленький, но увесистый свёрток, положил в пластиковый пакет, прикрыл сверху старой газетой – выскользнул из магазина через дверь на задний двор. Мимо кучи разодранных ящиков, сваленных возле помойки, вышел на улицу. Она тянулась вдаль, затенённая деревьями, подсвеченная фонарями.
Взглянул на часы – торопливо зашагал к центру города. У Театрона на ярко освещённой площадке шумела толпа, подъезжали машины, кружили в поисках свободного места.
Семён перебежал через дорогу. Здесь уже была полутьма. За ржавой оградой, едва различимой среди густой травы, чернели выбитые окна старого лепрозория. Рядом, на крутом спуске, поросшем пиниями, жгли костёр, слышались гитарные переборы.
Дошёл до конца улицы и – вниз… Вдалеке, на тёмно-синем фоне неба возникли стены Старого города, и он направился к ним по запруженной машинами, петляющей в ущелье дороге.
Свернул с неё, отыскал ведущую вверх тропу, поднялся к стене и по длинному, едва различимому между камней проходу, пробрался в Старый город. Он был уже пуст. Гулко отдавались шаги в узких проулках.
Вдоль закрытых лавок ночной ветер волок обрывки бумаги, пластиковые пакеты; погромыхивал пустыми банками. Семён вошёл в одну из лавок – внутри ещё горел свет. В глубине за прилавком сидел толстяк, обняв ладонями круглый живот.
– Привет тебе, Резо!
– Что так долго? Думал, уже не придёшь. Кофе хочешь?
Семён опустился на табурет возле прилавка, вытер пот со лба.
– После работы пилить к тебе – удовольствие маленькое…
– Вот и подкрепись.
– Да нужен мне твой кофе!
– Грубый ты человек. Невоспитанный.
– Не до воспитаниев было…
Резо молчал, глядя на гостя внимательными насмешливыми глазами.
Семён вытащил из сумки свёрток, быстро и ловко развернул.
– Как тебе, а?
Перед Резо возникла отливающая тусклым серебром неглубокая чаша на тяжёлой широкой подставке. Склонился над ней…
– Это для омовения рук… Где взял? В храме?
– В одном из приделов. Стояла без надобности. Сколько дашь?
– Триста.
– Ты что?!
– Это на любителя.
– Взгляни, сколько ей лет! Посмотри, посмотри там внизу!
Резо перевернул чашку.
– Восемнадцатый век…
– Ну, да!
– Уважаешь древность. Молодец.
Склонился над чашей, подумал…
– Триста пятьдесят.
– Побойся бога!
– Больше не дам.
– Креста на тебе нет!
– Как хочешь. Твоё дело.
– А, черт с тобой, сквалыга…
Резо убрал с прилавка чашу, протянул Семёну несколько бумажек.
Схватил, хохотнул.
– Не фальшивые, а?
Резо не отвечал.
– Так я пошёл?
– Подожди. Помнишь, о чём я говорил?
Семён нахмурился, провёл ладонью по лбу.
– Помню… Но где искать эту чёртову тарелку? Перерыть весь монастырь?
– Сёма, это большие деньги. Это очень большие деньги.
– Догадываюсь, не маленький… Дался вам этот!..
Резо поджал губы, лицо его окаменело.
– Она нужна. Это государственное дело.
– Вижу!
– Ну так что?
– Постараюсь уж… ради братского грузинского народа.
– Постарайся, Сёма. Очень постарайся.
Андрей спустился к шоссе и едва разглядел монастырь за потоком сверкающих фар. Вдруг показалось, что он исчез, растворился среди холмов. Только крест на колокольне едва проступал сквозь тьму.
Прошёл по дорожке мимо зарослей сухого кустарника к стене, вознёсшейся контрфорсом. Дверь была не заперта. Прогнувшись под каменной кладкой, вошёл во двор и по каменным ступеням вниз – оттуда сочился жёлтый свет – и снова оказался в притворе с длинной скамьёй, укрытой вытертым шёлком накидки.
Они сидели рядом, Володя и Лина. От жаровни, стоявшей в ближнем углу, тянуло теплом.
– Привет честной компании!
– Привет! Ставь пакет у холодильника. Коля разберёт.
Глаза Лины опущены. Володя нервно почёсывает бородку. Уж не помешал ли он им? Достал из кармана джинсов голубую пачку, протянул Лине через стол. Подняла к нему бледное лицо, улыбнулась.
– Спасибо!
Мгновенное прикосновение лёгких пальцев.
– Я ж тебе говорю – хороший парень!
Смешок.
– Без курева я не останусь.
Похоже, расслабились… Лина закурила. Поплыл по комнате легкий дымок. Смотрит на него, чуть прищурив глаза.
– Как ты?
– Я то?.. Нормально.
Неслышно возник из соседней комнаты Коля, увидел пакет, склонился над ним…
Пододвинула блюдце с крупно нарезанными сыром и хлебом.
– Ешь. Заслужил. Завтра пойдешь?
– Пойду. А что делать…
Смешок.
– Ага…
Смотрят, как он ест, торопливо заглатывая хлеб.
– Возьми с сыром.
Склонила голову к плечу, дымок воспарил из розовых губ.
– Кого только не было здесь… А вот теперь пришёл ты.
– Как это?
– Так… Арабы, крестоносцы, мамелюки…
– Ну и юмор у тебя! Ты забыла про грузин.
– О, да! Как голодная кошка, облизываются на монастырь. Владели им, почитай пятьсот лет…
Стукнула дверь холодильника. Мягко ступая, Коля вышел из комнаты.
– А как сюда попали вы?
– Интересный вопрос… Лина лучше меня знает историю. Кажется, сначала появился Коля?
– Точно. Стал ухаживать за стариком. Тот ведь жил в полном одиночестве. Всеми забытый. И за настоятеля, и за сторожа…
– А что же его начальники?
– У них денег нет. Никогда не было денег на монастырь. Здесь жили богословы, переписчики… Собирали библиотеку – книгу к книге, рукопись к рукописи… Сами себя не кормили.
– Иждивенцы!
– Можно сказать и так…
– Значит, первым появился Коля…
– Ишь ты! Мальчик хочет всё знать!
– На то он и мальчик… Коля не справлялся один. Да и говорит только по-русски.
– И что же? Вывесил объявление у Машбира?
– Слушай, он мне положительно нравится!
– Мне тоже… Он не вывесил объявление. Он ждал. И я пришла.
Стряхнула пепел в пустую чашку.
– Ты всегда приходишь, когда нужна?
Кивнула головой, словно именно этого – ожидала… Ладонь Володи легла на её плечо.
– Претендентов хватает, правда?
Передёрнула плечами. Убрал руку.
Вошёл Коля, взял с кресла плед. Скрылся за дверью.
– Кажется, старик совсем плох…
Лина молчала, отвернув лицо.
– Да, – Володя встал. – До зимы мы вряд ли здесь дотянем.
– Почему?
– Выгонят. Пошли! Пора спать.
– Но…
– Отдохни, – Лина улыбнулась. – Ты ведь теперь рабочий человек!
…Он шёл по Яффо. Был шумный, жаркий, ослепительно-яркий иерусалимский день. Остановился, не обращая внимания на текущую мимо горластую разноязыкую толпу. Стоял и смотрел на противоположную сторону улицы, где за витриной лавочки, торгующей женской одеждой, почти вплотную к её стеклу продавщица, маленькая полная женщина, разговаривала с покупательницей. Вот, прошла вглубь лавки, вынырнула из полутьмы, разложила что-то на прилавке, заговорила… вдруг подняла голову, посмотрела в окно, отвернулась, снова посмотрела – тревожно и недоумённо… Там, за витриной, словно птичка в клетке, прохаживалась по тонкой жёрдочке, подрагивала сложенными крыльями – чья-то уже чужая жизнь. А ведь стоит перейти дорогу, и женщина, которая когда-то была твоей, снова окажется рядом…
Шагнул на поребрик, остановился… Нет, это иллюзия! Так станет ещё хуже! Словно натолкнёшься на невидимое стекло… Опустил голову, поправил холщовую сумку; неторопливо двинулся по краю тротуара, не обращая внимания на гул моторов, лязг тормозов, сизоватый, горький, стелющийся по улице дым.
Дойдя до перекрёстка, подождал, пока загорится зелёный свет, перешёл на другую сторону. В тени тёмно-серого подмандатного дома, у подъезда с табличками контор увидел знакомую фигуру: Коля сидел на земле, выставив вперёд тощую голую ногу, развороченную приклеенной гуттаперчевой раной – тёмно-бордовой, с загибающимися рваными краями. В руке Коля держал щиток с едва различимыми стершимися ивритскими буквами. Володя молча прошёл мимо: не следует мешать, у каждого – своя работа. Но буквы нужно подправить.
Возле Машбира на бордюре, огибающем сквер, где когда-то стоял монастырь, сидели те, кому нужна была тень, чтобы передохнуть – выпить воды, съесть питу, дождаться свидания… Двое русских в кипах, сдвинутых набекрень, с серыми помятыми лицами, угрюмо склонились над пластмассовыми стаканчиками с бесцветной прозрачной жидкостью, каковой в изобилии в русском магазине, что возле Машбира.
Свернул направо. В этом месте в любую погоду – ветер. Он налетает из узкого устья Бецалель, скользящей вниз с холма, к простору, проступающему сквозь дома, к другим холмам, уходящим за горизонт. И Володя направился по Бецалель, а дойдя до скверика между домами, прошёл сквозь него к приземистому зданию, где у входа как всегда стояли кучки оживлённо щебечущих олим с тетрадками в руках; поднялся на второй этаж, отворил дверь в зал, заставленный столами и полками с книгами.
Пройдя мимо библиотекарши, скучавшей за стойкой, сел у окна. Здесь не было солнца, поскольку окна с этой стороны зала смотрят в колодец двора, образованный квадратом сжавших друг друга железобетонных зданий. Он огляделся. Зал был почти пуст: через стол от него спал какой-то бомж растрёпанного вида, уткнув лицо в сложенные руки. У журнальных полок стоял молодой хасид, раскрасневшееся лицо его возбуждённо блестело. Судя по всему, он рассматривал женские журналы. Посреди зала сидел в одиночестве худощавый посетитель с ярко выраженным еврейским профилем и седыми кудрями, доходящими до плеч. Он что-то писал.
Володя вытащил из сумки маленькую потрёпанную кожаную книжку с золотым тиснением на обложке и, положив перед собой, принялся перелистывать, время от времени кое-что подчеркивая в ней огрызком карандаша. Поднял голову, взглянул в окно… Интересно, зачем им нужно переводить эту книгу? Чтобы потом – не читать? Вот же, написано: Рабан Гамлиэль, сын раби Йегуды Ханаси, говорил: «Хорошо сочетать изучение Торы с каким-либо ремеслом, ибо оба этих дела требуют напряжённого труда, что отвлекает от греха; а любые занятия Торой, не сочетающиеся с работой ради пропитания, не могут продолжаться долго и повлекут за собой грех». Но ведь сотни тысяч не работают и лишь изучают Тору вне зависимости от способностей и желания… Пухнут от безделья, наливаются дурной кровью – как этот, нервно шарящий у журнальных полок рукой под сюртуком… И надо было приехать сюда, чтобы всё это увидеть! Чтобы с каждым днем отчаяние всё больше захлестывало тебя. Чтобы потерять в этом странствии семью и страну, и стать никем, песчинкой, уносимой ветром!
Поднялся, достал из сумки пачку, прошёл в коридор. Сел на широкий подоконник у окна, закурил… В здании – тихо: взрослые ученики разбрелись по классам, а время вечерних занятий ещё не настало. Сквозь пыльное стекло виден двор с его ржавыми балконами, кое-где завешенными разноцветным тряпьём.
Дверь отворилась, и в коридор вышел седовласый. Встал у стены, быстрым нервным движением вынул сигареты из кармана видавших виды брюк, задымил, скользнул по Володе острым взглядом:
– Давно приехали?
– Года два уже будет… Признаться, мне уже надоел этот вопрос.
– Кама зман ата бэ арец! Хе-хе…
– Именно.
– Но это ведь понятно! Общество наполовину эмигрантское. Так что социальное положение напрямую связано с датой приезда. Я в стране около года. Болтаюсь пока без дела.
– Да. С работой очень трудно… А как продвигается язык?
– Неплохо. Он весьма своеобразен. Когда узнал первые слова, сразу подумал: ну вот, в Персию попал! Мемшала… Пакид… Ахшав!
Собеседник Володи, задрав острый подбородок вверх, снова хихикнул.
– Прелесть!
– У вас хорошее чувство языка. Эти слова, действительно, очень древние.
– О, так вы разбираетесь? Извините, я обратил внимание на книжку, которую вы читаете.
– А… Вот в чём дело…
И – под неотрывным внимательным взглядом седовласого:
– Я изучил язык ещё в России. В Костроме.
– А… Так вы из Костромы… Интересно!
– Очень… Случайно познакомился с прекрасным человеком. Его звали раби Соловейчик… У меня… у меня были проблемы… И он помог мне советом. Или, даже скорее, своей добротой, открытостью, умением радоваться жизни… А какая у него самого была тяжёлая жизнь! Долгие годы в тюрьмах и лагерях, потеря близких… И такая беззаветная детская вера!
– Он умер?
– Да. Перед моим отъездом… Со всего города едва набирался миньян. Они собирались у него в его крохотной квартирке едва ли не тайно.
– Простите, если я задам вам… э… вопрос… Пусть он не покажется вам бестактным…
– Не покажется. Я уже привык… Да, я русский. Коренной русак.
– Хм… Знаете ли, у евреев – своеобразная судьба. Лучше уж держаться от нас подальше.
– Не получилось.
– А что же… церковь?
– Местный священник оказался толстой продажной скотиной. Из-за него меня взяли на заметку в КГБ… А я начал изучать язык, чтобы читать эти таинственные древние книги… Я, знаете ли, способен к языкам, преподавал в школе. Вот так и пошло… Иврит, потом Тора, Танах…
– Был такой Онкелос. Стал знаменит. Остался в истории, и не только еврейской.
– Вы начитаны, однако…
Седовласый сокрушенно мотнул головой, издал свой короткий сдавленный смешок. Казалось, он подсмеивался – только над кем?
– Горшки и вершки! В отличие от вас, я не способен к усидчивости. Где-то что-то услышал… А как вы… то есть…
– Как я приехал сюда? Очень просто. Женился на еврейке.
– Понятно…
Володя молчал, глядя через окно во двор, где двое арабов с грохотом сгружали с грузовика пустые железные ящики. Заговорил медленно, тщательно подбирая слова:
– Нарисовал такую картинку… Словно идут по пустыне люди…
Снова умолк.
– Да? – с готовностью отозвался собеседник.
– Словно идут по пустыне люди в развевающихся одеждах… Знаете, такие хитоны, что ли… Мужчины, женщины, дети… Идут сквозь века, континенты, страны… Упорно, к какой-то только им одним ведомой цели… Может быть, они хотят добраться до Земли Обетованной? Но вот ведь она – здесь!
Собеседник сокрушенно мотнул головой:
– Что-то не похоже…
– Картинка исчезла. Правда, временами всё ещё мерещится что-то… Словно мелькают на горизонте одежды, звучат голоса…
– Ну… Этому можно найти объяснение. Если присмотреться к местным арабам…
– Они вросли в землю. Они никуда не идут.
– А ваши странники… Куда они направляются?
– Вам лучше знать.
Седовласый задумался, глядя в щербатый пол…
– Не знаю… Народ жив. Это главное.
Внизу нарастающий гул, топот ног, голоса. Лавина, катящаяся во двор.
– А вы счастливый человек. Только не догадываетесь об этом.
– Да уж… Счастья хоть отбавляй!
– Надеюсь, как-нибудь продолжим разговор. Если встретимся… в пути.
– В том же зале той же библиотеки!
Скрип открываемой двери, хлопок. Тишина…
Володя вернулся в зал. Вошла женщина в сопровождении двух мужчин, они громко говорили по-русски. Библиотекарша, едва видная из-за стойки, прикрикнула на них. Уселись, продолжая шушукаться; достали учебники и тетрадки… И он был таким же – возбуждённо и озабоченно заглядывающим в будущее, как в полуоткрытую дверь.
Седоволосый сдал книгу, кивнул Володе – вышел из зала. Юный ортодокс перебрался в дальний угол – там ему уже никто не мешал. Володя склонился над страницами – и снова возникло это чувство: безостановочного равномерного движения сквозь время. Начинал говорить один, медленно и веско; в разговор вступал второй, не перебивая – дополняя, играя смыслами, как драгоценными камнями; и вот уже к ним присоединялись другие… Отчётливо и ясно звучали их голоса в гулкой тишине веков… Как же переводить? Со всеми ли комментариями или какие-то отбросить? Как сделать так, чтобы вот эти, возбуждённо шушукающиеся над тетрадками, почувствовали то же, что чувствует он?.. А где его место? Похоже, нигде… Никто и ничей. Одинок… Да, одинок. Но и свободен! Сунул книжку в сумку, вышел из зала.
На улице сгущались сумерки. Здания горели в багровых лучах заходящего солнца. Их обугленные тела плавились, погружались в темноту. Томительная вязкая тяжесть разливалась в воздухе.
Вернулся на Кинг Джордж, на углу с Агриппас купил в душной, воняющей прогорклым маслом фалафельной полпорции, положил в пластмассовую тарелку побольше бесплатных овощей. Действия, которые совершаешь каждый день, не замечая их… Одни и те же, каждый день. Какой бы жизнь ни была, она катится по раз и навсегда проложенным рельсам. А революции… революции – всего лишь неудачные попытки взорвать порядок вещей, противопоставить им волю к переменам… Сломать обыденность, придать жизни смысл. Эта борьба за смысл и есть первоначальный инстинкт, а вовсе не тяга к размножению или даже голод… Борьба за смысл – какой угодно! Тогда и смерть не страшна.
Полез в сумку, открыл кошелёк, пересчитал мелочь. Как раз – на банку фанты. Пробился к прилавку, за которым хозяйничал марокканец в кипе, с лоснящимся от жара лицом. Протянул мелочь, получил жестянку, покрытую патиной белесого инея. Как приятно глотать прохладную влагу горячим ртом! И хотя бы в эти мгновенья ни о чем не думать…
Швырнул пустую банку в деревянный ящик у входа, заполненный доверху грязной бумагой вперемежку с остатками еды; вышел на улицу. Она забирала круто вверх, и по ней спешили все, кому этот вечерний час предоставлял возможность задёшево набить сумки, перед тем как сомкнутся на ночь ненасытные челюсти рынка.
Лавочки тянулись непрерывной линией, вываливая напоказ, чуть ли не под ноги, всё своё тряпичное, пластмассово-жестяное содержимое. Остановился перед блочным зданием, асфальтовая площадка возле которого, забитая днем машинами, была уже пуста. Подняться наверх и узнать насчёт чека? Поздно, да и наверняка чек еще не готов. Унижаться лишний раз…
Улица заскользила вниз. Лавочки сменились закусочными и ресторанчиками с их запахами жареного мяса, свежеиспеченного хлеба, крепчайшего кофе… И вот уже показалось внизу запруженное машинами шоссе, и за ним – едва угадываемые в темноте, уходящие за горизонт, мерно дышащие холмы.
Володя толкнул дверь – она была еще не заперта – прошёл сквозь узкое жерло входа во двор. Горел тусклый свет над аркой, и в его жёлтом круге две едва различимые, стёртые до белизны фигуры простирали обломки рук к святому древу. Острый серп месяца едва проглядывал сквозь ветви кипарисов; в полукруг, как в амфитеатре, разглядывали пришельца пустые глазницы келий.
Шорох… Он прислушался. Женский голос? Да. Доносится сверху, где размещались когда-то кухня и трапезная.
– Не надо… Перестань!
Тишина. Шорох. Тяжелое дыханье.
– Прошу тебя! Я так не могу… Я так не хочу!
– Дурёха… Не строй из себя целку… Ты ведь хочешь, да?.. Ты хочешь… Дай я тебе…
– Нет!
Прерывистое дыханье. Мужской голос:
– О, ччёрт! Ненормальная!
Стук туфелек. Володя вжался в стену… Пересекла двор, взметнулась туда, где кельи. Лязг железа о камень.
Тяжёлые шаги. Спустился вниз.
Он стоял в двух метрах от Володи – бычья голова на толстой шее, мускулистые ноги, короткие шорты – думал, сопел… Шагнул было в направлении келий – остановился… Направился вглубь двора. Скрылся в узком проходе между церковью и стеной.
Володя оторвался от стены. Билось сердце, перехватывало дыханье. Пересёк двор, вгляделся: среди чёрных провалов теплился свет. И тогда он поднялся по каменным ступеням, стукнул в дверь.
…Андрей вздрогнул – показалось или нет? Что-то мелькнуло в окне, на мгновенье закрыв его.
Поднялся, подкрался к окну… В нескольких метрах от него отчётливо выделялась тёмная фигура на фоне стены. Похоже, Семён… Снова чинит водопровод!? В руке Семёна вспыхнул фонарик, вобрав в свой жёлтый круг кусок стены и начало узкой железной лестницы, ползущей по стене собора. Семён стал медленно подыматься по ней. Наконец, пляшущий свет фонаря исчез в высоте, там, где навис над стеной костлявый очерк колокольни.
Андрей натянул джинсы, выскользнул за дверь, приблизился к лестнице… Что он делает наверху? Посмотреть? А если они столкнутся лицом к лицу… Ничего! Всегда можно сказать, что заподозрил что-то неладное, чужака, разгуливающего ночью по монастырю.
Ржавые поручни были влажны от росы. В нескольких местах болты, державшие лестницу, выскочили из стены, она шаталась при малейшем движении. Захотелось повернуть назад… но осталось уже совсем немного! Последнее усилие – и он уже на плоской крыше, с которой виден внутренний двор – полукруг низких построек, тянущихся вдоль стены: туда можно проникнуть только через окованную железными листами дверь церковного портала. Но она всегда закрыта… Огонек пляшет справа, возле чердака с зарешёченным окном. Нет, скорее, это не чердак, а верхний этаж постройки с рядом окон, вытянувшихся вдоль фасада.
Створка крайнего окна приоткрыта, его решётка, аккуратно вывернутая, прислонена к стене. Свет фонаря – уже внутри – скользит по полкам с книгами, длинным столам, каким-то иконам, подсвечникам, чашам… Вот, замер, взлетел вверх, выхватил чьё-то лицо с жезлом и в клобуке – на мгновенье глаза ожили, сверкнули! Грохот, словно что-то обрушилось. Хриплый мат… Отпрянул. Пора уходить. Тот – в любой момент может выскочить на крышу! Вернулся к лестнице, нащупал в темноте ржавые поручни и – вниз, по шатким ступеням; метнулся за выступ… Семён спускался медленно, тяжело дыша. Коснулся земли, остановился. В руке – большой пластиковый пакет. Переложил в другую руку, с усильем поднял… По-видимому, добыча весома.
Скрип гравия. Длинная тень скользнула по светлой лунной стене. Исчезла.
…Стукнул в дверь. Пауза… щелчок замка.
– Это ты? Так поздно…
– А ты думала, кто? Курево кончилось. Помоги страдальцу.
Смешок.
– Подожди здесь. У меня ужасный бардак…
Вернулась, протянула пачку.
– Как… Все?
– Там две штуки. До утра хватит?
Взял пачку. Коснулся прохладных пальцев.
– Я слышал…
Прислонилась к дверному косяку.
– Подслушивал?
– Так получилось… Вы возились довольно громко.
– Я должна что-то объяснять?!
– Не терплю ханжества!
Подалась назад, схватилась за ручку двери… остановилась.
– Ты слишком строг ко мне! Почему?.. Сказать, или сам догадаешься?
– Тебя притягивает это животное! Ты боишься выйти за ограду, но даже здесь отыскиваешь грязь!
– Бедный… Мне тебя жаль…
– А себя тебе не жаль?
– Нет… Это мой земной опыт.
– Ха! Думаешь, пригодится?
– Хочу надеяться, что да… И не только мне.
Она стояла в полуметре от него. Протянуть руку, дотронуться… Словно угадав его движенье, подалась назад.
– Пока!.. – и уже тише, с коротким смешком, – постарайся уснуть…
Щёлкнул замок.
Ночь огромной птицей простёрла свои крылья над холмами, изогнулся её клюв – серп молодого месяца. Знобкий ветер шуршал ветвями старых кипарисов, и они недовольно шумели.
Володя прошёл по полукругу двора до своей двери, открыл её, оглянулся… В окне, на другом конце галереи, погас свет.
…Она пила кофе, прислушиваясь к звукам, доносившимся из спальни Юстина. Уже вторая чашка, но голова по-прежнему отчаянно гудит.
В середине ночи к ней постучал Коля – с Юстином плохо! И впрямь, Юстин лежал на своём топчане, тяжело дыша, черты его заострились. Казалось, он был без сознанья. Но при звуке её голоса – открыл глаза.
– Я думал, уже всё. Отошёл… – Коля перекрестился.
Села на край топчана, взяла руку Юстина. Пульс едва прослушивался.
– Давай вызовем скорую!
– Они возьмут его в больницу, а там он точно не выживет.
Показалось или нет, – пальцы Юстина сжали её запястье…
– С ним надо говорить.
– Что?
– С ним надо разговаривать! Нельзя позволить ему уйти!
И она стала произносить слова, осторожно поглаживая его руку. Главное – был голос, тихий, неотвязный, настойчивый… Юстин лежал; открыв глаза, слушал… Лина пересела в кресло, и вот уже Коля, склонившись над настоятелем, забормотал молитвы. Лина погружалась в темноту, выныривала под тусклый свет лампады… Сменила Колю и снова сжимала невесомые пальцы Юстина. Они уже не были так холодны… На рассвете Юстин заснул – припав к его рту, она уловила ровное дыханье.
Шорох за спиной… Лина оглянулась. Коля вышел из спальни со своей сумкой в руке – такой же, как всегда, только морщины на щеках проступили резче.
– Как он?
– Спит. Уже не задыхается.
Поставила на стол пустую чашку.
– Купи еды. Деньги-то есть?
– Есть пока.
– Только не задерживайся.
– Да уж, постараюсь…
Прошёл во двор. Жилистая фигура, обтянутая выцветшей ковбойкой, исчезла в утреннем свете.
Откинулась к стене, но только прикрыла глаза, раздался шорох… Разлепила веки. Напротив неё сидит этот мальчишка, которого привел Володя. Рот кривится, глаза лихорадочно блестят. Похоже, у него тоже была бессонная ночь.
– Что случилось?
Провёл подрагивающими пальцами по лбу:
– Семён – вор!
Медленно склонила голову.
– Знаю…
– Он крадёт монастырскую утварь!
– О, да. Такой гадкий… В этом-то и дело.
– Тебе всё равно? Он… грязный, понимаешь? И опасный!
– Правда?
Губы сложились в едва заметную презрительную улыбку.
Отвёл взгляд.
Помолчала…
– Как ты думаешь, на какие средства мы живём? На милостыню Коли? Или подачки Володи? Он единственный достаёт деньги. Работает, ну и…
Вздохнула, поправила рассыпавшиеся по плечам волосы.
– Если бы всё было так просто… Пойду к Юстину. Он очень плох.
– Да, я понимаю…
Занавеска, скрывающая проход в спальню, приподнялась. Опустилась.
Вот как… Единственный достаёт деньги. Работает! Но зачем ему работать, если он ворует? Интересное дело…
Соорудил бутерброд из остатков сыра и хлеба, заварил кофе. Из-за занавески не доносилось ни звука. Пойти в магазин? Хотя уже поздно, да и видеть подонка неохота. Но куда деваться? От этой девчонки, с презрением глядящей на него, этой чёртовой тюрьмы под видом монастыря?
Вдруг – словно обручем сдавило горло. Поперхнулся, вскочил, выбежал во двор. Бежать отсюда! Но бежать-то некуда… Просто уйти. Хотя бы в город. Если ворота открыты… А там – видно будет.
Ворота были открыты. За стеной, с дорожки, петляющей среди кустов, свернул на узкую улицу, где раскалённые машины непрерывной цепочкой ползли вверх мимо редких пешеходов, хоронящихся от солнца под едва различимой тенью невысоких домов. На вершине холма улочка превратилась в маленькую площадь, и вдруг внизу вдалеке на фоне ярко-синего неба – очерк стен Старого города.
На перекрёстке Андрей остановился. Раскалённая громада дня, зависшая над городом, придавливала всё живое к земле, прерывалось дыханье, но ей наперекор тянулись вдаль не иссушенные солнцем, взращённые бережной человеческой рукой, деревья. И Андрей пошёл вниз по улице мимо их терпеливых, упрямых стволов. Справа у старинного особняка стоял солдат – американский флаг осенял его, а слева, за полуразрушенной каменной изгородью, виднелись лужайки с жухлой травой, и среди них как выветренные черепа, возвышались камни надгробий, покрытых арабской вязью.
Казалось, стены с их очерком церквей и минаретов были уже совсем рядом… Но нет, пошли какие-то домишки, громоздящиеся друг на друга, и среди них, как линкор в окружении лодчонок, разрезал синеву фасад собора с каменной фигурой богоматери на фронтоне. Народу становилось всё больше: туристы с флягами и фотоаппаратами мелькали розовыми свежезагорелыми икрами и плечами, сквозь них с трудом пробивались евреи в чёрных шляпах и пиджаках, мальчишки-арабы вертелись под ногами со своей мелочовкой; у ворот, сквозь которые непрерывно сновали жёлтые мерседесы-такси; на помосте мальчишки и девчонки в одинаковых футболках танцевали и пели по-английски, взявшись за руки.
За воротами толпа стала еще гуще. Казалось, узкие улочки с трудом выдерживали её. Непрерывной линией тянулись лавчонки, шли туристические группы, впереди которых семенили озабоченные экскурсоводы. Один из них, плотный бородач со взмокшей на спине рубашкой, поравнявшись с Андреем, крикнул своим белолицым, с бесцветными плоскими лицами подопечным: «Не отставааать! Это Старый город! Здесь всякое может случиться!»
И Андрей двинулся вслед за ними по узкой улочке, каменными, вытертыми от бесчисленных ног ступенями уходящей вниз. Сплошные навесы лавок закрывали небо, рябило в глазах от блеска поддельного золота, переливов серебра, всего этого пёстрого, яркого, окутанного плотной вонью косметики, смешанной с восточными приторно-сладкими запахами…
Повернули вбок в длинный как кишка переулок, вдруг резко остановились возле каких-то ступеней, над которыми висела полустёртая табличка на иврите, английском и арабском. «Виа Долороса!» – возгласил проводник. Под табличкой фотографировались, нетерпеливо ждали очереди, щёлкали, ослепляя друг друга белыми вспышками. Дошла очередь и до русских.
Рядом с Андреем остановились две девушки, по-видимому, из группы. Одна, высокая и полная, с волосами, подвязанными платком, отрешенно глядела вокруг, а другая – простоволосая, с острым лицом, улыбалась радостно и изумленно… Она была похожа на встревоженную птичку. Группа двинулась дальше. Девушки пристроились сзади. Андрей шёл за ними сквозь толпу, едва различая впереди экскурсовода: с поднятым жезлом, наверху которого болтался желтый флажок, он был похож на диковинного мажордома.
Вышли на площадь возле какого-то собора. Солнце палило; сквозь потную поволоку, наплывавшую на глаза, был едва различим тёмный вход, к которому и двинулась группа. Девушки мелькнули где-то впереди. Андрей стал пробиваться к ним, толпа внесла его внутрь собора – на мгновенье отхлынула, разделившись на множество ручейков – и он вдруг остался один… В полутьме горели свечи, голоса сливались в один тревожный, неотвязный гул. Он воздымался вверх, к едва различимому куполу, нависавшему над массивными каменными стенами. Толпа завивалась вокруг саркофага в центре, окружённого мерцаньем свечей. Кто-то рядом произнес по-русски: Гроб Господень.
Медленно нисходили куда-то вниз, осеняя себя крестным знамением, подымались, исчезали в полутьме. Андрей стоял, заворожённо глядя на блики, дрожащие на поверхности саркофага… Рядом остановилась экскурсовод с флажком, болтающимся на жезле, заверещала! Рванулся от неё вбок, по каменным ступеням, ведущим в подземелье. И вдруг – различил на стене, на ноздреватом камне – вырезанный полустёршийся знак – крест и рядом год: 1237. Он стал спускаться ниже, и увидел ещё и ещё… Пилигримы, достигнув цели, оставляли свои зарубки. Он шёл сквозь строй веков…
Лестница кончилась, и Андрей оказался в просторной зале, в дальнем конце которой за железной изгородью скрывалась, по-видимому, очередная могила. А рядом с ней на низкой мраморной плите сидели – его девушки! Они сидели, поджав под себя усталые ноги, и их туфельки, отдыхая, валялись рядом. Худенькая положила голову на плечо подруги, а та что-то шептала ей, обняв за плечи… Они достигли цели.
Лучше всего – подождать их наверху… Он вернулся к входу, протолкался в ворота, сквозь которые вливался в собор непрерывный людской поток. Бородач, помахивая жезлом, уже созывал зычным голосом вверенное его заботам стадо. Девушки подошли последними. Группа двинулась в обратный путь.
Как-то нужно заговорить с ними… А между тем возникла уже чистая просторная площадь с лавочками и закусочными. Хасид в своей неизменной шляпе наматывал тфилин на руку молоденького туриста в полуспущенных шортах и выглядывающих из-под майки цицит. Слышался ивритский говор. Экскурсовод провозгласил двадцатиминутный привал. Девушки направились к фалафельной, встали в очередь. Эх, была не была! Подошёл к ним и, заглядывая маленькой в лицо, выпалил первую пришедшую на ум фразу: «Простите, как пройти к Яффским воротам?!..» Пауза… «Не могли придумать ничего умней?» – сказала, нахмурившись, подруга. А маленькая, глядя в смущённое лицо Андрея, – рассмеялась!
– Вы всегда такой изобретательный?
– Нет… – сказал он. – Только сейчас.
– Вы и впрямь не знаете, где находятся эти самые ворота?
– На ваш вопрос так уж сразу не ответишь…
– Вот как? Забавно.
Очередь быстро двигалась.
– Что возьмём? – спросила подруга.
Даже не знаю… Шварму?
– Я бы вам посоветовал фалафель, – сказал Андрей.
– А что это?
– Это такие обжаренные шарики из гороховой муки. Вкусно. И дешевле швармы.
– Ага! – сказала маленькая. – И он тут еще про ворота темнит!.. Так что будем брать?
Они уже стояли напротив продавца.
– Фалафель, – сказала высокая. – Поверим уж этому знатоку.
– Фалафель! – объявила маленькая заплывшему от жара продавцу, подняв вверх два пальца. Получила в руки масляные пакеты с питами, обернулась к Андрею.
– А вы почему не заказываете?
– Я? Я… я не хочу.
– Вот как…
Несколько мгновений она смотрела на него… Посерьёзнела, качнула головой.
– Я вас угощаю.
– Нет!
– Что ты делаешь!? – воскликнула подруга.
Но маленькая уже с помощью пальцев всё разъяснила понятливому продавцу. Протянула Андрею питу.
– Берите.
– Но…
– Берите же!
– Спасибо…
– Вон пустая скамейка! Пошли, пока не заняли! – провозгласила подруга.
Подбежали, уселись рядком.
Он стал есть, захватывая зубами край питы, втягивая в рот… Какая вкуснятина!
Маленькая смотрела на него…
– Вы неправильно едите, – сказала она.
– Почему это?
– Надо вот так, слоями.
И она принялась подбирать своими быстрыми пальчиками лежащие сверху чипсы.
– Вот так.
– Вы когда-нибудь ели питу?!
– Нет. Но я уже поняла.
Засмеялся.
– Вы чудо!
– Ну, да, – сказала подруга. – Во всём разбирается и обо всём судит.
– Меня вообще-то зовут Андрей, – рот, набитый питой, мешал говорить, но звуки всё-таки проходили.
– А меня – Маша.
– Анна, – сказала подруга. Она задумчиво изучала эту странную еду…
– Ешь, а то не успеем! Надо бы колу ещё купить.
– Не надо, – питы уже не было. Андрей подобрал остатки чипсов с донышка пакета. – Где-то должен быть фонтанчик с водой. У них всегда так.
– Вкусно! – пользуясь своим методом, Маша добралась уже до шариков с фалафелем. – Вы давно здесь?
– Нет… Не очень. Я здесь проездом.
– И куда направляетесь?
– Вообще-то в Индию… А сейчас даже и не знаю…
Засмеялась, обернула к нему к нему узкое лицо с большими сияющими глазами.
– Сбились с маршрута?
– Можно сказать и так… – ткнул пальцем куда-то вбок. – А вон и фонтанчик! Видите?
В нескольких шагах от них стоял бородач в кипе. Склонившись над плоской чашей, из которой била струйка воды, заглатывал её толстыми губами.
– Очень аппетитно! – сказала Анна.
– Ничего страшного. Пошли.
Подбежали. Припали по очереди…
Вода была тепловатая, но фонтанчик работал исправно.
Андрей вытер губы ладонью, огляделся: площадь возбуждённо и радостно гудела, сиял над головой тёмно-синий карбункул неба. А рядом… рядом была эта замечательная девчонка!
Вожак уже покрикивал, воздымая свой жезл. Снова двинулись по узким проулкам, облепленным разноцветными лавочками.
– Вы откуда?
– Из Харькова, – сказала Маша. – По студенческому обмену. В рамках ИМКи. Слышали про такую?
– Слышал… И.. надолго вы здесь?
– Сначала поедем в двухдневную экскурсию по стране. Потом возвращаемся в Иерусалим на какой-то семинар… Еще неделя.
– Вот как…
– Остаться бы недельки на две!
– Кончай эти глупости, – сказала Анна.
– Ну правда, ведь здесь так здорово! А вы… – обернулась к Андрею, снизу вверх заглядывая в его глаза.
– Я?.. Я в стране уже месяца два…
– Собираете деньги на билет в Индию?
– Уже нет.
Он произнес эти слова и сам им удивился. Голос звучал твердо, даже жёстко:
– Нет, в Индию я уже не хочу.
Дошли до Яффских ворот. Вожак провозгласил конец экскурсии. Те, кто приехал с ним, пусть идут к автобусу. Остальные – свободны! Толпа устало побрела к автобусам. Девушки и еще несколько человек – задержались.
– Куда вы сейчас?
– В гостиницу, – проговорила Анна. – Хватит шляться.
Маша молчала.
– А хотите, я вас ещё повожу по городу?
– Да вы что, с ума сошли!?
– Поводите нас завтра, – проговорила задумчиво Маша. – Ладно?
– Но мы решили завтра сходить на шопинг!
– Не хочу. Лучше ещё город посмотреть. Давайте встретимся завтра?
– Конечно! Э… снова у Яффских ворот. Чтобы не искать друг друга. Во сколько?
– Ну… пораньше. Чтобы времени было побольше.
– В десять?
– Отлично!
– Ну, знаете, я вам не попутчик! Пошли уже!
– До завтра! – сказала Маша и – улыбнулась.
– До свиданья!
Андрей смотрел им вслед, пока они не исчезли среди серых домиков Мамиллы. Раскалённый зрачок солнца закатывался за холмы, высвечивая контуры высотных домов и гостиниц, а ближе, на противоположной стороне оврага, уже простёрлась фиолетовая тьма, и едва различимые сквозь её пелену, зависли над черепичными крышами Мишкенот Шаананим недвижные крылья мельницы.
По всем признакам завтра – обещало быть.
Володя сидел на скамейке в парке в прозрачной тени куста у выхода к американскому консульству и из своего укрытия разглядывал фасад здания, вдоль которого прогуливался охранник в чёрном пиджаке. Ещё один, в таком же пиджаке, заглядывал в припаркованные у тротуара машины. Что и говорить, тяжёлая работа. А у него нет никакой… Позвонить этой сволочи возле рынка?.. Бесполезно. Лучше узнать у Нахмана. Может, он уже решился переводить Пиркей Авот?
Прошёл к выходу, под раскалённым козырьком телефонной кабинки набрал номер… Нахман ответил сразу.
– Кен?
– Нахман, привет! Это Володя!
– А…
– Извини, что беспокою… То есть, я хотел сказать… Как там насчёт Пиркей авот?..
Пауза.
Ровный бесстрастный голос:
– Ещё не принято решение.
– А когда…
– Не знаю. Это зависит не от меня.
– Понятно…
– А… когда позвонить?
– Звони. Заходи. Всегда рады.
Вышел из-под козырька. Перевел дыханье… Бесполезно!
Вниз по улице спускался Андрей. Долговязая фигура, спутанные волосы… Прошёл мимо, не глядя по сторонам. Интересно, куда он идёт… Окликнуть? Зачем… У каждого – своя жизнь. Привёл парнишку в монастырь – думал, это поможет. Но всё осталось по-прежнему.
Побрёл вдоль улицы. На углу – свернул на Кинг Джордж. Вынул кошелёк из сумки, пересчитал мелочь. Странно, почему-то не прибавилось… Купить на последние курево или поесть? Лучше – курево, в магазинчике возле Сохнута. Всё те же дома, та же улица… Словно пойман в сеть, и её уже не разорвать!
Купил сигареты, закурил… Полегчало… Эта, бывшая, стоит сейчас за своим прилавком, словно всю жизнь там стояла. Словно и не было у неё ничего другого. Счастливая! А он – и не здесь, и не там. Нигде… Надо пересидеть жару. Не возвращаться же в монастырь…
Дошёл до Бецалель, спустился с горки к библиотеке. У входа пусто – видать, занятия в ульпане уже кончились. Поднялся по знакомой лестнице на второй этаж, вошёл в пустой и тихий зал… Последнее пристанище.
У окна сидит недавний знакомец, читает. Увидел Володю, улыбнулся, направился к нему.
– Есть разговор!
Вышли в коридор, устроились на широком подоконнике.
– Я уж думал – не поймаю вас. А мы ведь и не познакомились ещё. Как вас зовут?
– Володя.
Быстрая твердая рука.
– Марк!
– Очень приятно…
– Я к вам – с предложением.
– Правда? Это уже интересно…
– Надеюсь… Мы решили издавать еженедельную русскую газету в Иерусалиме. Пора! Количество русских здесь перевалило уже за десять тысяч. Этого достаточно, чтобы начать.
– А кто эти… мы?
– Я и ещё один… Он старожил, знает местные условия. Будет собирать рекламу и отвечать за финансы. А я буду редактировать. Я журналист. Нужен профессиональный переводчик. Переводить всё – рекламу, газетные статьи… Любую информацию, которая требуется газете. Можете?
– Могу. Только я устал от посулов. Сколько раз уже это было… Работаешь, работаешь, а деньги не платят…
Марк задумался, понимающе мотнул седой гривой.
– Я сам с этим сталкивался… Поэтому лучше начать свое дело. Тогда уж точно не обманут. Я говорю вам как профессионал. Уже есть рынок.
– Надо подумать…
– Думайте. Только недолго. Позвоните дня через два… Есть, на чём записать телефон?
И – чиркнув авторучкой по протянутой сигаретной пачке:
– Надеюсь, смогу сказать что-то более конкретное. Идет?
– Ладно… Почему не поговорить…
– До встречи!
Едва слышно мяукнула дверь.
Медленно спустился по лестнице, вышел на улицу. Двинулся вниз по Бецалель в сторону монастыря. Что это? Очередная обманка или, наконец, серьезное дело? Можно ли чему-нибудь верить в этом городе, дрожащем маревным миражом по склонам холмов…
Монастырь был едва различим среди жёлтой выгоревшей травы и серых камней. Но уже надвигались, нависали его контрфорсы… Володя открыл тяжёлую дверь; привычно согнувшись, пробрался по узкому проходу за стену. Из внутреннего двора доносились громкие голоса… О, так тут целая делегация!
Посреди двора расположились трое представительных мужчин, одетых в тёмные костюмы и рубашки с галстуками. Выделялся среди них самый полный и высокий, говоривший с веской начальственной интонацией. Рядом с ним стоял Семён, по-видимому, переводивший его слова. Семён явно нервничал – его голос звучал отрывисто и резко. Двери, ведущие внутрь собора, загораживали Лина и Коля. Лина покуривала, молча разглядывала пришельцев.
Скрестив на груди жилистые руки, Коля что-то тихо произнес. Семён обернулся к начальнику, торопливо зашептал… Начальник повысил голос, его округлая речь словно катилась по гулким камням двора. Это был грузинский – гортанный цокающий звук.
– Они хотят пройти в собор! Только и всего! Они ничего не тронут! Им надо только посмотреть! Господин Цирхадзе ручается за это! – вскрикнул Семён – и простёр воздетую длань в сторону Коли.
– Не велено пускать.
– Да пойми ты, дурья твоя башка, они хорошие деньги дают!
Господин Цирхадзе снова произнес свою длинную гортанную тираду.
– Ладно, пора кончать этот бардак, – Лина обернулась к Коле. – Пусть посмотрят. От нас не убудет. Только деньги – вперед.
Под недовольное бурчание Коли подошла к начальнику, протянула к нему маленькую ладошку. Радостно урча, вложил в неё увесистую пачку.
Обернулась к Коле:
– Пропусти!
Коля посторонился, делегация последовала к входу в собор, скрытому обитыми кованым железом створками массивной двери. Коля снял висевший у него на ремне длинный бронзовый ключ, вложил в затвор, с лязгом повернул, потянул на себя – створки медленно приоткрылись… Торопливо Семен шагнул вперед, раздвинул их – и гости вошли внутрь.
Сверху из-под купола проникал скудный свет, едва освещая зыбкие сумерки, сквозь которые проступали колонны со стёртыми фресками, ветхие скамьи, большая круглая люстра в центре зала…
Пахло влажной прелью, отвалившаяся от стен штукатурка хрустела под ногами.
Гости, по-видимому, знали, зачем пришли, поскольку сразу направились к дальнему правому приделу. Остановились у колонны, всматриваясь в очертания какого-то седобородого старика с раскрытой книгой в руках… Начальник уважительно отодвинулся, дав место худенькому человечку с напряженным, словно сжатым в кулачок лицом, и внимательным взглядом. Вперившись в изображение, тот молча разглядывал его… Третий, молодой – красивый и гладкий – достал из кармана пиджака блокнот и ручку. Тишина зависла в воздухе… Вдруг человечек резко подался назад, прикрыв глаза – утвердительно качнул головой! Господин Цирхадзе издал восторженный гортанный крик! Молодой что-то торопливо писал в блокноте.
Семён обернулся к стоящим в дверях Володе и Лине:
– Определили! Это Руставели!
– Я рада за них.
Коля, стоявший поодаль и не сводивший с пришельцев настороженного взгляда, подошел к господину Цирхадзе; положив руку ему на плечо, другою – указал на дверь. Обернувшись к нему, тот – сжал Колю в своих объятьях! Между тем маленький что-то быстро говорил молодому, который, кивая головой, заносил всё в блокнот. Господин Цирхадзе выпустил, наконец, Колю и, подойдя вплотную к фреске, восторженно уставился в неё…
– Пусть насладятся. Они заплатили за это, – Лина прошла во двор, за ней потянулся Володя.
– Сколько дали?
– Пять тысяч.
– Ого!
– Да… Месяца на полтора хватит.
– Почаще бы приходили!
Улыбнулась своими бледными припухлыми губами:
– Лучше не надо. От них одна суета.
– Ну и что они теперь будут делать?
– Вернутся в Тбилиси и устроят национальный праздник. А потом обратятся с требованием вернуть монастырь.
– Да кто им отдаст!
– Разумеется. Монастырь перешёл к патриархии на законных основаниях. Но они попытаются…
Во дворе показался господин Цирхадзе. Лицо его раскраснелось от волнения. За ним шёл Семён – внимательный, готовый к услугам… Господин Цирхадзе подскочил к Лине, протянул ей руки; смеясь, вложила в его пальцы свои маленькие ладони, а он нежно и страстно припал к ним! Между тем, вышли уже искусствовед с секретарем. Обернувшись к ним, начальник издал победный клич – и они двинулись к выходу. Семён последовал за ними.
Со стуком и лязгом Коля закрывал двери…
Еще во дворе Андрей услышал голоса – непривычно-громко они звучали в вечерней тишине. Спустился по ступенькам вниз, вошёл в кофейню… Ну и ну! Настоящий пир! И впрямь, комната плывет в табачном дыму, сквозь него проступают раскрасневшиеся лица. Порозовевшая Лина держит в руке тонкий кубок на длинной ножке; Семён, примостившийся рядом, перегнулся через стол, что-то говорит смеющемуся Володе. И только Коля молча сидит на стуле у плотно прикрытой двери, ведущей в покои Юстина.
– А вот и наш юный друг! Присаживайся и вкушай! – улыбка как волчий оскал.
Андрей сел рядом с Володей, оглядел стол… Никогда еще не видел он такого изобилия: скатерть уставлена закуской; на огромном, едва ли не в половину стола, фарфоровом блюде ароматно дымится мясо, призывно манят бутыли с вином. И какие тарелки! Тонкие, белые, с проступающими сквозь белизну голубыми разводами цветов.
– Это Линочка решила устроить нам праздник!
Андрей зачерпнул большой серебряной ложкой мясо с густой подливкой, и ещё… Налил в кубок тёмно-красное густое вино.
– По какому поводу веселимся?
– Мы нашли Руставели. Здорово, правда? За это стоит выпить! – Володя приложился к кубку.
– Какого Руставели? Где?
– Изображение Руставели в соборе. Ну как живой!
– Закусывай, ладно? – сказала Лина. – Чтобы неприятностей не было.
– Какие могут быть неприятности, если мы нашли Руставели?
– Не мы нашли, а грузины нашли, – проговорил раздумчиво Семён.
– Ага! – сказала Лина, – не без твоей помощи…
Поморщился.
– Если б не я, так бы и сидели с голодными животами.
– Это точно…
Комната слегка покачивалась, как лодка. Яркий свет слепил глаза. Андрей ухватился ладонями за край скамьи.
– Только вот воровать не надо…
– Чтооо!?
Вскочив, Семён перегнулся через стол к Андрею. Тот увернулся. Володя перехватил руки Семёна. Скатерть сдвинулась. Звон посуды о каменный пол. Глухая ругань, пыхтенье.
– Перестаньте вы, идиоты! Да перестаньте же!
Тяжело отдуваясь, Семён опустился на скамью.
– Поговори у меня ещё, щенок!
– Я знаю, что говорю!
– Ничего ты не знаешь…
Хруст черепков под ногами Коли, шуршанье метлы.
Подрагивающими пальцами Лина вытащила сигарету из пачки, закурила…
– Твои поиски этой тарелки уже не нужны… Они получили, что хотели.
– Вернее, сами сотворили! – залпом Володя заглотнул вино из кубка.
– Это неважно. Теперь им не нужно то самое блюдо с изображением Тамары и Руставели… Я правильно понимаю?
Молча Семён кивнул головой.
– Из всех нас лишь Сёма – добытчик. А монастырю не убудет… Грузины ничего не добьются. Патриархия своего не отдаст. Тем более, купчие остались… Всё равно – скоро нас уже здесь не будет.
– Где? – Володя снова потянулся к бутыли. – На этом свете?
– Ха! – сказал Сёмен. – Ха! Ну ты и шутник!
Обернулся к Лине:
– Что-нибудь знаешь?
– После смерти Юстина они сделают здесь женский монастырь.
– И когда же это… случится?
– В любой момент.
Пошатываясь, Андрей встал, вышел во двор. Струйка ударила в камень, зашуршала по траве. Проступили из темноты стены келий. Перерезая их, протянулась тень колокольни. Такая огромная в лунном свете, что, казалось, она тянется куда-то за стены, исчезает среди холмов.
Они встретились, как и договорились, возле Яффских ворот. Маша не опоздала. Сегодня она была одета как дама: в светло-серую узкую юбку и белую кофточку, прикрывающую грудь. На голове – маленькая соломенная шляпка.
– Привет! Давно ждешь?
– Только пришёл.
– Ты чего улыбаешься?
– Так… Смотрю на тебя…
– А я-то думала, уже маршрут придумал!
– Не успел.
Огляделась, махнула рукой в сторону мельницы на противоположной стороне оврага.
– Пойдём туда!
И они двинулись вниз по узкому петляющему шоссе, забитому туристическими автобусами и машинами, и мимо парка за оградой поднялись наверх. Но мельница была справа и довольно далеко, а прямо перед ними оказалось унылое серое здание со стенами, испещрёнными граффити. За ржавой железной дверью входа виднелся растрескавшийся камень перрона, а дальше – заросшие бурьяном пути.
– Это станция железной дороги, – сказала Маша, – Но она не действует.
– Правда? Неужели?..
Обернулась к нему, придерживая рукою шляпку.
– Ты всегда будешь смеяться надо мной?
Он задохнулся от этого «всегда». Захотелось сжать в пальцах её узкую ладошку…
– Видишь, какой замечательный холм напротив? Давай посмотрим, что там!
И впрямь, через дорогу возвышался каменистый холм, поросший жухлой травой.
Среди камней Маша сразу отыскала петляющую тропинку и, подобрав юбку, мелькая узкими лодыжками, поскакала вверх.
А там – рыжее, спалённое солнцем плато с бетонными надолбами, вросшими в землю, и небо, огромной ярко-синей кипой прикрывшее город.
– Смотри, какой отсюда вид!
Да уж… На все четыре стороны… Старый город с его стенами, храмами, мечетями, минаретами… Пустыня, уходящая за горизонт, едва различимые сквозь зелень черепичные крыши, башни высотных гостиниц, белые улицы новых районов, птичьи гнезда домиков, теснящихся к Старому городу, а над ними – фасад собора с каменной девой: бредет куда-то вдаль, прижимая ребёнка к груди, защищая каменным плащом.
– Здорово!
– Ага…
– Видишь, там церковь!
И правда, слева от них вздымались к небу стены церкви, почти сливающиеся с выжженной землей.
– Пойдем туда!
И побежала вперед. Когда он подошёл, она уже стояла на поребрике, заглядывая внутрь сквозь прутья ограды.
– Смотри, там норы в скале. Жаль, нельзя подойти поближе!
– Похоже на древние захоронения. Я читал, так раньше хоронили. В скалах.
– Раньше – это когда?
– Не знаю… Тыщу лет назад. Может, две…
Посерьёзнела, поправила съехавшую на бок шляпку. Струйка пота течет по виску.
– Пить хочется…
– И мне.
Спустились по другую сторону холма к стоянке, забитой раскалёнными машинами, и у поворота на широкое шоссе обнаружили лавчонку. Внутри в прохладной тишине сидел за стойкой молодой красивый араб. Андрей нащупал в нагрудном кармане куртки стошекелевую бумажку – её утром выдала ему Лина, а Маша уже нашла полку с водой и соками.
– Смотри, как их много!
– Хочешь поесть?
– Неа…
– Давай съедим по бутеру.
– Не хочу.
– Зря. Самое время перекусить.
– Не хочу! Что ты как… как мамка какая! Вот… возьмем эту.
И понесла к стойке большую бутыль с прозрачной газировкой. Неподвижный араб назвал цену; не поворачивая головы, принял от Андрея бумажку, дал сдачу. Задумался на мгновенье – добавил два пластмассовых стакана с трубочками.
Вышли из магазина, сели на лавку под кустом.
– А он милый. Только скучно ему, наверное, ужас. Никого нет!
– Очень милый. Все они такие милые… Пей. Здесь нужно много пить.
Протянул ей стаканчик с пузырящейся влагой.
– Спасибо…
Поставила пустой стаканчик на скамейку, улыбнулась.
– Хорошо!
Осторожно, с бьющимся сердцем сжал её ладошку, отдыхающую на коленке… Повернула ладошку, и он почувствовал маленькие сильные пальцы.
На рассвете, когда плыл еще по воздуху сизый знобкий дымок, не стало Юстина.
Лина, дремавшая в кресле рядом с кроватью, вздрогнула, открыла глаза, подалась вперед… но не услышала ничего, кроме мёртвой серой тишины. Вскрикнула. Коля выбежал из соседней комнаты, склонился над Юстином… Обернулся к Лине:
– Отошёл…
Молча стояли они, глядя в это заострившееся, вдруг помолодевшее лицо.
Юстин спал и видел сон. А какой, им было знать не дано.
Коля прикрыл лицо Юстина покрывалом, зажёг в изголовье свечу. Обернувшись к образам, забормотал, крестясь.
Лина снова села в кресло; укрывшись пледом, смотрела на едва проступающее из-под покрывала тело – то, что ещё несколько минут назад было Юстином и вот уже стало пугающе-чужим, ничьим… Она задремала – проснулась от шороха. Посреди комнаты стоял Володя, с ужасом вглядываясь в это непонятное и страшное, вдруг – вторгшееся в жизнь.
– Когда это… случилось?
– Часа два назад. Пойдём выпьем кофе. Очень устала…
Мимо Коли, истово бившего поклоны, прошли в столовую, уже ярко освещённую утренним солнцем.
– Садись. Я приготовлю.
Тяжело опустилась на диван, спрятала лицо в ладони… На столе с лёгким стуком возникла дымящаяся чашка – потянулась к ней, стала пить маленькими быстрыми глотками.
– Привет честной компании!
В дверях стоял Семён в майке и шортах.
– Привет…
– Что случилось?
Повернула к нему серое лицо с запавшими глазами.
– То, что должно было случиться.
– Таак…
Прошёл к кухонному шкафчику, достал початую бутылку водки, обернулся к Володе, сидящему рядом с Линой.
– Будешь?
– Не хочу.
– Как хочешь…
Плеснул в стакан, залпом выпил. Не закусывая, поставил бутылку на место, сел на стул напротив Лины.
– Что делать будем?
– Надо позвонить начальству.
– А номер есть?
– Где-то был…
– Похоже, придется давать отсюда дёру.
– Если бы знать, куда… – сказал Володя.
– Я-то всегда найду себе место.
– Не сомневаюсь… Грузинские друзья помогут.
Склонив голову к плечу, Лина поправила растрепавшиеся волосы:
– Где мальчик?
– Спит ещё. Без задних ног, – Семён хохотнул, – Дело молодое!
Поднялась.
– Пойду позвоню. Телефон – в конторе наверху… Если ещё не развалился от старости.
– Да уж, местечко, что надо. За что ни возьмись, рассыпается в пыль.
– Погоди немного, – Володя поднял на Семёна глаза, – и ты пылью станешь!
– А я не тороплюсь!
– Дождитесь меня.
Вышла во двор.
Из-за закрытой двери пробивался голос: взмывал – и падал, срывался на крик, тянулся вверх…
Семён снова достал из шкафчика бутылку, приложился к горлу.
– Пройдусь, пожалуй.
Володя не отвечал.
…Направился по выступу, огибающему двор, к маленькой двери в стене. Дернул. Закрыта… Тронул ладонью гладкую поверхность тяжёлой бронзовой ручки, нащупал едва заметный бугорок, надавил… Дверь приоткрылась. Проскользнул внутрь и оказался в длинной зале с пыльными пурпурными шторами на зарешёченных окнах. Свет едва пробивался сквозь них, окрашивая стены в тёмно-багровые тона.
В центре располагался стол с тяжёлыми толстыми ножками, вокруг него – кресла с резными спинками и вытертой обивкой. Со стен смотрели на пришельца бородатые лица в клобуках.
Не раздумывая, Семен двинулся в дальний конец залы. Дверь, ведущая в кабинет, распахнута настежь… В полутьме у стола, заваленного книгами, едва различимый очерк женской фигуры. Обернулась на шорох. Ты?.. Подошел, обнял, стал гладить плечи осторожными быстрыми пальцами. Почувствовал, как затряслось её тело. Она плакала, уткнувшись лицом в его грудь. Стихла… И тогда он приподнял ее, посадил на край стола, и она – раздвинула ноги…
В полдень, когда солнце стояло уже высоко, у ворот монастыря остановился пикап. Из него вышел высокий полный священник в сопровождении трёх монахов. Двое несли узкий гроб. За ними шел священник, шествие замыкал монах со свежеоструганным крестом в руках. Молча проследовали мимо насельников, столпившихся во дворе, в спальню Юстина.
Через несколько минут священник появился снова. Глядя поверх голов, произнёс по-английски несколько фраз. Лина приблизилась к нему, что-то сказала… Брови священника удивлённо скакнули вверх – она говорила на его языке! Повторил тихо и веско – ответила быстро, словно уже была готова к этому разговору. Помолчал, кивнул головой… Повернулся широкой спиной – скрылся в тёмном проеме двери. Обернулась к своим, молча стоящим поодаль.
– Нужно выкопать могилу. У задней стены монастыря. Есть лопаты?
– Найдутся… – Коля направился в дальний угол двора, на своих тощих негнущихся ногах похожий на журавля.
– Хочет, чтобы мы убрались отсюда… Завтра же. Но я уговорила его дать нам два дня.
– Так… – Володя потянулся за сигаретами. – И что же делать?
– Жить. Это я вам гарантирую!
– Ты, Сёма, всегда такой весёлый…
– Хватит, нажились, – сказал Андрей. – Пора уходить.
Вернулся Коля с двумя ржавыми лопатами.
– Пошли. Солнце уже высоко.
Семён перехватил лопату.
– Привет, приживалы!
Скрылись за углом.
– А ты куда?
Володя протянул Лине пачку. Вытянула сигарету – щёлкнул зажигалкой, затянулась…
– Остаюсь.
– Таак… А знаешь, меня не удивляет твое решение.
– Какая проницательность! До сегодняшнего утра я сама этого не знала.
– Смерть Юстина?..
Глубоко затянулась, дымок поплыл от розовых губ.
– Не только.
– Вот оно что… Не зря по телефону звонила! Теперь можно стать и невестой Христовой?
– Перестань!
– Этот-то хоть знает?
Стряхнула пепел, едва заметно кивнула головой.
– Да что ему… Подтянул штаны и – гуляй Сёма!
Не отвечая, смотрела в сторону.
– Ладно… Справитесь без меня. Желаю здравствовать.
– Зря ты так!
Торопливыми шагами пересёк двор. Звонко стукнула дверь.
– Что он так разволновался?
Печально улыбнулась.
– Глупый потому что…
– А ты умная? Умнее всех?
– Пойдём поедим, пока суд да дело… Очень хочется есть.
Через час вернулись Семен и Коля. Поставили лопаты у входа в кофейню, вошли. Из спальни доносились глухие голоса. Лина сидела одна, прислонившись к стене.
– Готово?
– Копать-то особо нечего. Он маленький.
– Пора! Надо помочь нести.
В душном полумраке спальни горели свечи. В гробу, сложив руки на груди, лежал Юстин в белом одеянии: жёлтое лицо, чёрные провалы вместо глаз. Монахи спереди, Семён и Коля сзади подхватили гроб.
Во дворе гроб вознесся вверх, лег на плечи и, мимо стоящего поодаль Андрея – к выходу.
Лина открыла дверь. Согнулись, протащили гроб по узкому проходу; за оградой снова подняли на плечи. Понесли вдоль стены. Скрытое кустами с их белыми и розовыми цветами, шумело шоссе.
Остановились возле свежевыкопанной неглубокой ямы, поставили гроб на землю. Стена с выпирающими контрфорсами не защищала от солнечных лучей. Священник в белом стихаре забормотал, помахивая кадилом. Коля упал на колени, склонил голову. Лина и монахи закрестились. Приподняли гроб, опустили в яму. Семён и один из монахов взялись за лопаты, и вот уже тяжёлые комья посыпались на крышку гроба… Через минуту ямы не было, остался лишь холмик с кусками бурой, поросшей рыжей травой земли. Приподняв над головой, Коля с размаху воткнул в него крест. Священник снова забормотал. Было жарко, душно. Кончил читать. Постояли, глядя на холмик. Потянулись в обратный путь…
Юстина не было нигде. И никогда больше не будет. Тень его скользнула вдалеке, растворилась в бездонном небе.
– Что делать? Времени уже нет!
– Погоди… Не тарахти.
Они сидели в парке на траве, окружённые вечерней синевой.
– Но ведь тебе надо уходить оттуда!
– А тебе – уезжать…
– Да…
Тронул её ладошку.
– Есть план. Только не перебивай, ладно?
– Ага…
– Ты остаёшься.
– Но…
– Дай досказать! Это не такая уж авантюра! Я, между прочим, еврей!
– А я русская. Православная…
– Ну и что? Бог один!
Стемнело. Вокруг, по ветвящимся аллеям, вспыхнули фонари.
– Надо будет продержаться. Хотя бы месяц… Я получу документы и пособие.
– Это безумие! Что я скажу маме? Она решит, что я сошла с ума!
– Снимем квартирку. Будем работать. Здесь чёрной работы навалом. Поженимся…
– То есть, ты предлагаешь мне… руку и сердце?
– Да! Как в старинных романах.
– Какой выгодный жених… Только у меня нет приданого.
– Знаешь, я понял… В этом месте всё реально. Только надо очень захотеть!
Обнял её за худенькие плечи.
– Не хочу потерять тебя.
На перекрёстке у перехода, разукрашенного граффити, был телефон-автомат, но он не работал. Болталась трубка, сорванная, должно быть, разбойниками школы, чьё приземистое здание виднелось на соседнем пригорке. Володя прошел по пахнущему прелью переходу на другую сторону шоссе. Отсюда монастырь виден весь – с его нелепо торчащей посреди двора колокольней. На другой стороне Азы, у входа в скверик – другой телефон. Неужели и он не работает?
Но трубка гудела… Сколько раз это уже было – торопливый вопрос, чей-то далекий безразличный голос, влажная от пота ладонь, безнадёжность, сжимающая сердце…
Достал из сумки сигаретную обёртку, расправил, вгляделся в цифры…
Трубка долго не отзывалась. Хотел, было, уже повесить, но услышал голос Марка.
– Кен?
Разумеется, кен. Мы ведь говорим на иврите…
– Привет, Марк. Это Володя. Помните меня? Библиотека…
Мгновенная пауза.
– Да… Хорошо, что позвонили.
– Правда?..
– Дам вам адресок. Пойдите, поговорите. Его
зовут
– То есть, газета… будет?
– Да в общем-то она уже есть.
– Конечно!
– Записывайте.
И продиктовал адрес.
Повесил трубку, вглядываясь в буквы… Это было бы слишком хорошо!.. Но почему? Неужели вот так, до скончания дней, отираться по чужим углам? Спокойней, спокойней!
Но он уже шел вверх по Азе, не замечая дороги… Там, где в пластмассовой будке мается солдат возле резиденции премьер-министра, свернул на Кинг Джордж, пересёк её, двинулся вниз по Гилель мимо серого здания министерства абсорбции. Маленькая площадь, домишки, налезающие друг на друга. Где-то здесь… Вот он, переулок! Длинный безликий дом из бетона, с бесчисленными подъездами, уходящими куда-то вниз… Спустился на два этажа. На облупленной, с темными разводами двери – бумажка с надписью по-русски и на иврите: редакция газеты «Наш город». Тронул дверь, вошёл. Две маленькие комнаты. В ближней – столик с компьютером, полки с папками, на стене – постер с изображением какой-то рок-группы (должно быть, остался ещё от прежних жильцов); в соседней – сидит у окна: коренастый, в вязаной кипе на лысой голове.
– Здравствуйте. Я… Владимир.
– Ах, да… Проходите. Марк говорил о вас.
Пристальные изучающие глаза. Широким жестом указывая на заваленный бумагами стол.
– Видите, сколько рекламы?
– Да уж…
– И всё это нужно переводить. Ситуация вот какая… В городе уже более десяти тысяч русских. Мы врастаем в местную жизнь, начали работать, покупать, обзаводиться всем необходимым. Русские – уже реальная покупательная сила. Израильтяне стали давать рекламу.
– Я понимаю…
– Нужна газета. Девяносто процентов рекламы с вкраплениями местных новостей.
– Да, я понимаю…
– Нужен профессиональный переводчик. Реклама не терпит приблизительности.
– Разумеется!
– Вы можете взяться за это?
– Да!
– Марк рекомендовал вас. Я ему доверяю. Он профессионал.
Пауза.
– Но я не могу платить больше двух тысяч.
– В месяц?..
– Да.
Раздраженно:
– Разумеется, это раз в пять меньше того, что платят в ивритских газетах! Но наши возможности несоизмеримы.
– Я понимаю!
…Господи, да неужели же? Наконец!?..
– Если согласны, можете начинать уже завтра.
– Со… согласен…
– Прекрасно. Ваш компьютер – в соседней комнате. Приходите утром.
– Хорошо… Так я приду часов… в девять?
– Да. Я уже буду на месте.
– До свиданья…
Встал, направился к двери, оглянулся: столик с компьютером у окна, за ним – каменный двор и уступом – другая улица с вывеской мебельного магазина на углу. Мигающий семафор, шум машин, мелькающие тени прохожих…
Пройдут годы, а он будет по-прежнему сидеть за этим столом, подымая от экрана усталые глаза на постер, глядя в то же окно; уезжать в квартирку на окраине, в переполненном утреннем автобусе возвращаться сюда…
Будет другая жизнь. Но он о ней еще не знал.
Иерусалим, 2013