|
Кто же ты?
Так кто же ты? Кем Бог тебя ваял?
По имени давно не называют.
И, кран с утра вращая, как штурвал,
ты здесь живёшь, где дня не выживают.
Ещё подремлешь, чтобы за часок
накапало ведро воды и праны,
потом грызёшь свой каменный кусок,
которым пренебрёг строитель храма.
А гвоздь в стене нацелился в висок.
И поздно жить, и встать из мёртвых рано.
А перед сном ты думаешь, что Бог,
сюда, где спишь, забившись в свой чертог,
сойдёт опять с невозмущённой тверди,
где эти лапокрылые, как черти,
того гляди обрушат потолок.
Но утром вновь забудешь диалог,
что Вы вели о жизни и о смерти.
А помнишь зал… себя… Аиду Верди…
И музыки высоковольтный ток.
Город Зеро и никакого моря
Я ехал один. В никуда. Было так хорошо.
Куда-то я ехал. К пейзажам Твери или Крыма.
Какая-то тварь предлагала купить порошок.
И было желанье её растереть – нестерпимо.
Колбаску жевали вокруг, разливали пивко.
И дружб мимолётных несли ахинею и лажу.
А я оккупировал полку, мне было легко.
Казалось, с любой огнедышащей тушею слажу.
Проснулся от холода. Трезвый. Но было темно.
Болтало вагон, как у стайера кровь селезёнку.
И потустороннее нечто глядело в окно,
и так захотелось завыть, как от страха ребёнку.
Я вспомнил, как тот говорил мне вчера под бухло,
какой-то небритый и в меру нерусский Овидий:
«На 42-м не копайся, оставь барахло –
и медленно, медленно из настоящего выйди».
И я выхожу. Машинист передёрнет матчасть.
Вагонные стёкла сольются, сомнутся, промчатся.
Стою. Я приехал. Здесь можно навек замолчать.
С платформы сойти, раствориться и не возвращаться.
Селена кривлялась беззубо: «Куда бы ни шёл…», –
и юркнула в щель торопливо строений окрестных.
А я ощутил, что последней надежды лишён,
состав исчезал, как и след этих рельсов железных.
Спасибо за то, что приехал сюда в несезон.
Есть время сполна оценить злое качество шутки:
на сколько застрял твоей милостью, славный Назон,
меж прошлым и будущим в этом глухом промежутке.
Ещё постоял на платформе, дыры новосёл,
ломая коронки о щебень глаголов нелестных.
А над головой, остывая, светил ореол,
прибывших железкой всегда отличавший от местных.
Чугунная звезда
Может статься и ты, всё поставив на звёздную карту,
не решишься: с какою звездою надежду связать.
Это звёздное небо сегодня о Боге, по Канту,
говорит даже больше, чем, может, хотело сказать.
Отыщи, как и я, в небе звёздную (видишь?) полянку,
что с соседними вместе сверкает сквозь ночи рядно,
словно жизнь демонстрирует нам золотую изнанку
или в случае крайнем лужёное оловом дно.
На предмет астрологии звёздный ландшафт изучая,
обнаружишь излучину (там же!) с прозрачной водой,
где трепещет твоя, точно рыбка, звезда золотая
над моей затонувшей, холодной, чугунной звездой.
Каньон
(с другом)
Чтоб свободы вдохнуть здесь на всю, до кишок, глубину,
я не зря прикатил сюда из зачумлённой столицы.
Я приехал на родину, а не в чужую страну,
я из прошлого ехал сюда, а не из заграницы.
Нахлобучивши крышу на брови, окошки одну
видят сразу из трёх объективов прибытия сцену.
Разгрузились. И хоть объявляй перепончатокрылым войну.
Осы – в рот норовят и кусают, собаки, как цены.
Света нет, говоришь? Но на полке фонарь и свеча,
в доме газ синеглаз – не пещера, чай, неандертальца.
Посидим. Помолчим. Ты плесни мне в стакан первача
на три скрюченных жизнью, что в кукиш не сложатся, пальца.
Хочешь душу пытай, хочешь камни с души собирай.
Млечный путь вытекает в долину из звёздного зева.
А на том берегу помидорный отгрохали рай,
только в этом раю ни Адам не замечен, ни Ева.
Над свечой – насекомый Содом, под луной – тишина.
Ночью в комнате мышь, как топограф, топочет под
полом.
По каньону тумана плывёт в мезозой пелена,
и века, словно тени, стоят вдоль Днестра частоколом.
На тот берег махнуть по грибы – это всё же вопрос.
Олигарх через Днестр не кинул ещё эстакаду.
Небо – синь. За горой где-то слышится логово гроз.
Шершней, ос – что же делать нам? – потчуем ядом.
Соберутся – решат мудрецы их на съезде своём,
что хозяева прежние были понятней и ближе,
эти новые – злыдни, тандем их – не переживём.
Так что всё, многокрылые, смазывай оси и лыжи.
Утвердив свою власть, зимовать теперь будем вдвоём?
Может быть. А пока бы свободой сполна насладиться.
За рекой помидорные грядки пасёт окоём.
И пришельцам в полнеба сияют ночами теплицы.
* * *
Надо выйти из комнаты, сесть,
что тебя не помнят и здесь –
понять, на чём-то нелепом сидя,
ничего перед собой, по существу, не видя.
Надо выйти из дома. В окрестность.
Понять – тебе незнакома местность
до последнего в ней провала,
да и тебя она не знавала.
Надо выйти из города Солнца,
и вперёд – куда морда ткнётся,
точно лось в ручей или лужу,
и понять, что жизнь стала смысла уже.
Надо выйти из жизни (без паспорта)
по традиции в призме (вид транспорта),
к ней с овчинку небо, гвоздьми стращая,
присобачат, солнца не обещая.
Надо выйти без солнца и без отечества.
Отойти от стада. Отпасть от жречества.
И тогда тебя, указуя пальцами,
как последнюю суку, затравят зайцами.
Надо выйти за скобки, кавычки, грани
представителем мыслящей почему-то рвани.
Так выходит горлом стихотворение
из последних слов столпотворения.
Озеро крика
Крюки, зигзаги, линии, углы –
Бурже снующих чаек, с их природной
стремительностью вяжущих узлы
отчаянья над мёртвой зыбью водной.
И кажется, не крылья, не нужда
гоняться за куском, который бросят,
не тяга в небо, страсть, инстинкт, беда,
не сумма их, а крик тех чаек носит.
Крик, клюва выпрямляющий изгиб,
врезающий в гортань стальные свёрла,
ключиц, уключин, крыльев резкий скрип,
неустранимо рвущийся из горла.
И понимаешь: крик тот был всегда.
Но здесь его присутствия кто просит?
Где крика и движения вода,
как разум правды жизни, не выносит.
* * *
Майе
Лановской
Не Ваши ли глаза в живых ресничных гнёздах,
над книгой задремав, легли на веки ниц?
И выдох наш и вдох объединяет воздух,
им дышит океан меж наших двух границ.
Заоблачен и мглист, в уме зажав сценарий,
свой выход ждёт рассвет в загашнике кулис,
но путь луча тернист, застрявши в Нарьян-Маре,
он, может быть, в обед споткнётся о Тифлис.
И выскользнув едва из дружеских объятий,
в Атлантику рванёт, чтоб, три часа спустя,
пуститься напрямик, и скоро в Цинциннати
Вы встретите его с улыбкой, но грустя.
Мы каждый новый день теперь встречаем розно,
и тупики разлук не ведают конца.
Смерть рано начинать, а жить всегда не поздно,
не покладая рук над замыслом Творца.
|