|
* * *
Когда ещё цветное фото
входило робко в нашу жизнь,
четыре юных обормота
на фоне зелени снялись.
Один, как божий одуванчик,
отличник, маменькин сынок.
Другой – шпана, весёлый мальчик,
а третий – щёголь-паренёк.
Четвёртый – я в рубахе красной,
самим покрашенной вчера,
слегка задумчивый и праздный
у кромки школьного двора.
Изображенье это длится,
с годами меркнут голоса,
но остаются наши лица
и удивлённые глаза.
На бледной выцветшей бумаге,
где мы смешливо морщим лбы,
видны, как водяные знаки,
четыре разные судьбы.
И сколько б ни смотрел я снова
на фотку, льются на меня
оттуда только свет и слово,
как отзвук солнечного дня.
Как отзвук выпускного мая,
где от черёмухи бело.
И всех живых я обнимаю,
и всех, чьё время утекло.
* * *
Неожиданный август – жара.
От восторга кричит детвора,
в воду бухаясь самозабвенно.
Раскалённое солнце с высот
выжигает траву и песок,
и деревьев вскипающий сок –
с жизнью связывающие звенья.
Впрочем, зноя недолог возврат.
Старший к августу тянется брат,
постепенно погоду смягчая.
Дым белесый над садом повис,
двух соседних времён компромисс.
На террасе, где мы собрались,
можно выпить хоть водки, хоть чаю.
Только воздух вкусней и пьяней.
Так не будет хватать этих дней
с наступлением тьмы и молчанья.
Этих редких и тихих минут,
что в груди застревают и жгут,
и сорваться совсем не дают
в пропасть холода и одичанья.
* * *
Меж раскидистых крон по кладбищенским тропам
я бреду с похорон, как бесчувственный робот.
Стал привычным обряд, как на поприще ратном.
Удлиняется ряд из потерь безвозвратных.
Вспомню старый погост и другие дороги,
нынче редкий я гость у знакомых надгробий.
Из-за леса – луна, свет на мраморных лицах.
Имена, имена – что владельцам их снится?
Может, мысли о нас как сосудах скудельных.
Может, сказ без прикрас о мирах запредельных.
Клён высокий распят над дощатой скамейкой.
Здесь родители спят под звездой-нержавейкой.
Души их веселя, две синицы щебечут,
а в оградке земля стосковалась по встрече.
Слышу голос в тени под немолчною ветвью:
«Боже, всех вас храни, всех живущих на свете!»
МЕХАНИЧЕСКИЕ ЧАСЫ
Каждый день завожу механические часы,
и мне это не надоело.
Сожмётся пружина, вздрогнут маятника усы,
и пошло-поехало дело.
По моему желанию и от моей руки
в циферблате бегут секунды.
Целые сутки три стрелки нарезают круги,
не ослабнут силы покуда.
Это время моё, я его запускаю сам,
спорю с кварцевой батарейкой,
тупо веруя, что жизнь меняется по часам,
которые носили предки.
Мне в запястье врезался помногу лет ремешок
от «Победы», «Звезды», от «Славы» –
разношёрстных времён примета и живой вещдок
или же истории главы.
От рифлёной головки на пальцах моих бинты –
туго крутится – больно браться….
Если кончится у часов завод, тогда – кранты,
значит, вместе нам с тишиной брататься.
* * *
На полке вагонной лёжа,
под монолог колёс,
тело моё скулёжное
затихло, как сытый пёс.
Взамен скукоты домашней –
мельканье минут и вёрст.
В окне то леса, то пашни,
то бедный сельский погост.
Пейзаж пробегает пресный,
взгляни – и, вздохнув, замри!..
Лечу параллельно рельсам
и в близости от земли.
Два дня железнодорожных –
и треть страны не объять,
где было несладко в прошлом
и нынче горчит опять.
Везде: и в столицах гордых,
где толкотня и свет,
и в деревнях полумёртвых,
которых на карте нет.
В толпе перед гласом трубным
упрёков и злых обид.
И там, в глубине загрудной,
где долгая боль свербит.
Не временный, не проезжий,
на мокрый перрон сходя,
всё жду я, когда забрезжит
здесь солнце после дождя.
И вновь на неторных тропах,
ведущих в родную глушь,
услышу лишь слабый ропот
из терпеливых душ.
МОНТАЖ
Люблю искусство монтажа,
я в нём поднаторел когда-то,
творя с вмешательством ножа
реальность незамысловато.
И механической под стать
была проста в работе схема –
нарезать кадры и собрать
сюжет из плёнки марки «Свема».
Она, как тонкий поясок,
наматывалась на бобину.
Но прежде – выброшен кусок:
две третьих или половина.
Конечно, изымался брак,
все затемненья, пересветы.
И что не красило никак
деяния страны Советов…
В кино набрав серьёзный стаж,
своё расширив поле брани,
победно шествует монтаж
уже не только на экране.
Нам с ним возможностей не счесть
для творческого порыва.
Подрежем совесть, скроем честь,
порядочность сотрём брезгливо.
Неважно, что раскрыт секрет,
и кто-то взглянет с укоризной.
Так сделаем, как будто нет
того, что нам – помехой в жизни.
Того, что в лишнее, спеша,
мы занесли небезуспешно…
Ликуй, искусство монтажа,
пока душа во тьме кромешной.
НАСТРОЕНИЕ
Ну, какая разница – живу,
не бездомный и не голодаю.
И зимой зелёную траву
с тихим удивленьем наблюдаю.
Ну, какая разница – живу
вдалеке от мест, где жил когда-то.
Я нашёл, где преклонить главу,
времени бесцельный соглядатай.
Ну, какая разница – обман
чувства ли, неважного ли зренья?
Рыхлый серый утренний туман
над землёй, как зыбкое забвенье.
Расплылось всё то, что позади,
впереди – в холодный сумрак еду…
Но туман рассеется, поди,
уступая солнечному свету.
* * *
Иначе
среди птиц, но птицы мало значат.
И.Бродский
На вечернем балконе смиряется взгляд,
упирается в сумрак соседней стены.
Только слышно, как птицы о чём-то галдят,
очевидно, дневных впечатлений полны.
Нам бы тоже с тобой повести разговор
под спадающей крышей притихших небес.
Но в отличье от птиц – в наших мыслях простор,
а слова разбивает и путает бес.
Для чего же тогда нам издревле язык
обладателям дан человеческих лиц,
если даже и клюв, и перо, и кадык
в ход невольно идут в объяснениях птиц?
Мало значат они, но рука и крыло
так похоже во взмахах прощаний и встреч.
Говори. Не молчи. Нас судьбою свело,
значит, праздник общенья должны мы сберечь.
Вот и я, неожиданным чувством объят,
на вечернем балконе о чём-то шепчу…
Слышишь, птицы в деревьях бессвязно кричат,
и прохлада приятно скользит по плечу.
ЛЁТЧИК ДОСААФ
Старушка, «Аннушка», АН-2 –
летал на нём самозабвенно.
А нынче тащишься едва
с авоськой, жалкий и согбенный.
Когда-то – виртуоз-пилот,
учил других парить по-птичьи.
А нынче хмуро морщишь лоб,
в кармане подсчитав наличку.
С утра гудел аэродром,
и прыгали парашютисты.
Ты счастье чувствовал нутром,
кружа над полем в небе чистом.
Твой друг освоился давно
на белом лайнере – на ТУшке,
А ты, почти как Мимино,
был верен «Аннушке»-простушке.
Не испытатель, не герой,
нет сложных перелётов дальних.
О чём ты говоришь порой
с самим собой исповедально?
Судьбой проверен на изгиб,
живёшь – в ушах мотор молотит.
А друг твой спился и погиб,
когда расстался с самолётом.
Идёшь и дышишь тяжело,
глядишь туда, где гнёзда грачьи,
ввысь, где железное крыло
тебе пророчило удачу.
* * *
В пустой трёхкомнатной квартире
с тобой нам крупно подфартило
почти что день пробыть вдвоём.
Нет ни софы, ни даже стула,
ни коврика. Как ветром, сдуло
все вещи сквозь дверной проём.
Они загружены в контейнер,
хозяин пьёт портвейн в купейном.
А нам на гвоздике – ключи
да оглушительное эхо.
И не любовь – одна потеха,
и тихий смех: молчи, молчи!
Конечно, дело молодое,
внутри горячка нас колдобит.
Глотает веник пыль в углу,
в окно глядит осенний сумрак,
вино с закуской лёгкой в сумке
на жёстком стонущем полу….
Затёрлась в памяти картина.
Давно чужой живёт в квартире.
Хозяин, тот, что дом сменил,
уже расстался с миром этим.
А мы пока на белом свете
след оставляем от чернил.
Всё поменялось, пробежало.
В душе – зола былого жара.
Лишь через годы, одинок,
для убедительности вящей
звонит в момент неподходящий
к нам в дверь назойливый звонок.
* * *
Вот и вышло всё так, как вышло.
Ничего менять не хочу.
Видно, так порешили в вышних –
тут тягаться не по плечу.
Да причём здесь судьба-планида?–
Чаще делаешь выбор сам.
Не успел, не хотел, не видел,
по усам текло, по усам.
Карту вытащил из колоды –
нет причины кричать «виват!»
Если был я завзятый лодырь,
кто, скажите, в том виноват?
Мне примером трудяга прадед,
а укором живым – родня.
Три потрёпанные тетради
оправдать не смогут меня.
Строчка к строчке до самых корок
заполнял их, скорбя, смеясь.
А набрался бумажный ворох,
никому не нужный Парнас.
Вот и вышло всё так, как вышло.
Ничего менять не хочу.
Но карабкаюсь вверх с одышкой,
как пожарный на каланчу.
|