Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2014
Время поэзии
и правды
О ежегоднике «День поэзии» за 2013[1]
Прислали на рецензию сразу два поэтических альманаха за 2013 год: калифорнийский ежегодник «Связь времен» и всероссийский «День поэзии». Хороший повод для размышлений и сопоставлений. В обоих виден приоритет «прямого высказывания». Даже в стихах американских русских поэтов, представленных в альманахе Раисы Резник[2], преобладают классически ясные построения, отсутствует то, что можно назвать поэтикой косвенных намеков, метафор, некоторой поэтической бессмыслицы, отличающей как современную американскую, так и русскую поэзию. Вообще говоря, в русской стихотворной традиции есть и то, и другое. И трудно указать ту грань, когда поэзия становится совсем уж птичьим языком, донельзя зашифрованным и понятным только самому автору, или наоборот превращается в ужасную банальщину и прозаизм[3]. Наверное, все дело в таланте… В своем разборе главное место уделю российскому «Дню поэзии», обращаясь к американскому альманаху только для сравнения.
В российском ежегоднике собраны стихи 126 поэтов из разных мест – столичных Москвы и Петербурга, нестоличных Иркутска и Хабаровска, Воронежа и Нижнего Новгорода, Ханты-Мансийска и деревни Бахта Красноярского края, из маленьких городков и поселков средней России, а также из Казахстана и с Украины. Очень много поэтов из Петрозаводска, что легко объясняется тем, что куратором и выпускающим редактором этого номера стала Елена Пиетиляйнен, главный редактор журнала «Север». И напечатан ежегодник там же, в издательстве карельского журнала. Еще цифры: у ежегодника четыре главных редактора – Наталья Гранцева, Елена Пиетиляйнен, Сергей Мнацаканян и Андрей Шацков, все четверо – поэты, авторы сборника. Не могу не назвать составителя «Дня поэзии» – поэта Аршака Тер-Маркарьяна. Не могу не назвать еще и потому, что в своей судьбе он несет географическую многоохватность сборника – живущий в Москве армянин, чей дед Нерсес «рыжебородый, / как ветвь абрикоса, / в Эчмиадзинской церкви служил», Аршак Тер-Маркарьян оплакивет в стихах своих красавиц-дочек, Елизавету и Анаид, похороненных на берегах Дона (см. «Плач о дочерях»).
Среди расположенных по алфавиту фамилий есть никому не известные и такие, которые знает каждый: Евгений Евтушенко, Евгений Рейн, Лариса Васильева, Марина Кудимова, Новелла Матвеева, Владимир Костров, Глеб Горбовский, Юрий Ряшенцев, Игорь Шкляревский, Кирилл Ковальджи, Александр Городницкий…
Российский поэт – особенный, в нем бродит некрасовское: «Иди в огонь за честь отчизны, за убежденья, за любовь». В сборнике мало чистой лирики. В нем звучат «гражданственные» мотивы. Во времена, такие как сегодня, не могут стихи российского поэта не отражать неблагополучия общества, в них поневоле звучат тревога, страх, неуверенность в будущем страны и мира. «Ощущение Апокалипсиса» называется стихотворение москвича Александра Асманова, Александр Ивушкин из Волоколамска удивлен, что «Жизнь человечества бьется о рифы, / словно она никому не нужна», Дмитрий Вересов из Петрозаводска пишет о своем веке и своем поколении, озирающем «чужое столетье», Дмитрий Мизгулин из Ханты-Мансийска впадает в уныние от «беспощадно железного» мира «в преддверии судного дня», Евгений Каминский из Санкт-Петербурга грозит времени кулаком на манер своего безумного тезки из пушкинской поэмы: «У, времени языческая власть! / У, гнет временщиков! Ни скинуть бремя, / ни выпасть из времен…», а Геннадий Красников из Москвы констатирует: «человечество сходит с ума / со звериным восторгом». Но человечество человечеством, а на первом плане все же свое, родное, – Россия. И здесь искра надежды порой высекается, казалось бы, среди сплошной темноты. Вот начало стихотворения московского поэта Валентина Сорокина:
На Руси
родиться – распроститься
С радостью и с дедовским крестом.
На Руси родиться, как явиться
Атаманом или же Христом…
На Руси мятеж короче лета,
Он к зиме кончается тоской.
На Руси благодарят поэта
Гробовою крепкою доской…
Читаешь – и вспоминаются саркастические и горькие строчки «Русского бога» Вяземского: «К глупым полон благодати, / к умным беспощадно строг». Но стихотворение князя Петра Андреевича не имеет «выхода», кончается парадоксом: «Бог в особенности немцев». Современный же стихотворец завершает свои стихи так:
«Потому
и быть на свете русским –
Доля атамана и Христа!..»
И получается, что «быть русским» выпадает не просто бунтовщику или смиреннику, но высочайшим носителям «бунтарских» или «смиреннических» начал – предводителю-атаману или самому «сыну человеческому» – Христу. Что это, если не апофатика – возвеличивание от противного? Нечто похожее можно усмотреть в стихотворении Натальи Гранцевой «Дива», где заглавие обозначает отнюдь не актрису, не примадонну, а нечто совсем другое, – что именно, можно понять из первой же строфы:
Россия сошла с исторической
сцены
Под слезы восторгов и грохот оваций
И скрылась осмеянной жертвой измены
В кругу умирающих цивилизаций.
Не будем расшифровывать, жертвой чьей измены явилась Россия и по какой причине ей пришлось покинуть круг активных «игроков», главное в стихах – та радость, с которой бывалые пророки кричат вослед ушедшей: «Она проиграла! Она не вернется!» Стихи эти представляют собой некую развернутую «театральную» метафору, несущую в себе мысль о России и постигшей ее судьбе. И опять хочется вспомнить классика, на этот раз Федора Тютчева, с его бессмертным «Кончен пир, умолкли хоры», тем более что в стихах петербурженки есть схожие образы:
«Конец представленью! Безумства иссякли! / Высоких светильников меркнет блистанье / Всемирное общество суперспектакля / Выходит из зала во мрак мирозданья». Сходство с Тютчевым – скорей всего, не случайное – усиливается этим выходом из зала «во мрак мирозданья» /, «где звезды играют…». В стихах классика тоже два мира – дольный, с опустевшей пиршественной залой, и горний, с чистыми звездами, глядящими вниз, на толпу. И снова у современного автора апофатическая концовка – вера, несмотря на глумливый «победный» хохот неверующих: «И фениксом веры в ночи умираю». Феникс, как известно, птица необычная, – сгорая, она возрождается из собственного пепла, так что в контексте поэтического высказывания его «умирание в ночи» – равносильно будущему возрождению «дивы» – России.
Да, Россия – в беде, в лихолетье, в раздрае, но живущий на две страны замечательный Геннадий Русаков не хочет «помереть» в нелюбимой стране (речь идет об Америке), стремится к своему, «пристрастному и неправому» народу:
чтоб из моих
бессмысленных Неметчин
вернуться мне на отческий порог.
Не к благополучию собирается возвращаться поэт, отнюдь:
К ее раздорам и
усталым людям.
К былому ощущению беды.
Сходное чувство владеет израильтянином Евгением Мининым, с его правдивой констатацией: нет, он не из праведников, которым снится Гефсиманский сад: «Мне тоже снится… / Но не этот… / Летний…».
Характерно, что мотивы смерти-бессмертия своей собственной личности, выходящие на первое место в американском альманахе, в российском «Дне поэзии» отступают перед трагической темой судеб страны. В обоих сборниках не так много исторических стихов, которые могли бы дать освещение и объяснение сегодняшним дням. Истории 18–19-го веков посвящена подборка Александра Городницкого («Ода империи», «Казанское кладбище»). Знаменателен конец последнего стихотворения, повествующего о расправе большевиков над мятежными матросами Кронштадта, где автор предлагает искателю Российской Свободы:
Пусть ищет ее
посреди безымянных могил,
За Царским Селом, на Казанском смиренном кладбище.
В стихах москвички Надежды Кондаковой упомянуто другое кладбище – Бутовский полигон, страшное расстрельное место, где в безымянных могилах десятки тысяч убиенных сталинским режимом. Здесь убито множество священников, пострадавших за то, что они «служители культа». Можно ли – даже спустя годы – простить убийц, простить – как учит евангельская проповедь? «Нет», – говорит поэтесса: «вновь недостойна Причастья, / гневом палима – душа».
Стихи о любви. Щемящее стихотворение – уже немолодой поэтессы, пишущей о себе, восемнадцатилетней: «Я вброд переходила реку. / Мне было восемнадцать лет. / Я улыбалась человеку, / которого на свете нет». Поэтесса – а это Лариса Васильева, – не в силах решить заданную ей в начале жизни загадку: «Кто скажет, что все это значит, – я до сих пор к нему иду!» Правда, случаи «чистой лирики» единичны. Чаще тема любви сопрягается с темой неблагополучия, неустроенности жизни. Любовь в этом случае воспринимается как единственная опора, как то, что послано судьбой для выживания. Так звучит эта тема в подборке москвича Виктора Кирюшина:
Жизнь в который раз
идет по кругу
И яснее ясного уже:
Нужно лишь тесней прильнуть друг к другу,
Чтобы устоять на вираже.
Или – в женской вариации – в стихах Валерии Салтановой из Ростова- на-Дону:
Мой любезный, мой
свет, мой сокол,
Тот, с которым полет – высоким
И безбрежным отныне стал,
Становище. Становье. Стан…
Спасает не только любовь – но и память, воспоминания детства, оставшегося для многих самым ярким и незабываемым временем:
Задыхаюсь от
нежности к этим годам,
И в былое опять возвращаюсь упрямо…
В нем – цвели георгины по дачным садам
И спускалась с крыльца синеглазая мама.
Это стихи московского поэта Андрея Шацкова. А его земляк Валерий Дударев вспоминает «тетушкин погреб святой», где хранились «варения, сало, капустка»… Поразительно, как стойки детские вкусовые ощущения, какой след они оставляют в душе. Вот и ставшая москвичкой Наталья Чистякова вспоминает деревенскую еду из прежней жизни:
Я соленую капусту
Обожаю до сих пор.
С алой клюквой и с грибочком,
Огурцами и лучком.
Ах, огурчики из бочки,
Чай, заваренный с медком!
Прочитала недавно в статье[4], посвященной современным американским авторам российского происхождения о том, как популярна у них тема «русской еды» – и это легко объяснить: она, эта еда, во-первых, очень вкусна, а во-вторых, – пришла из их детства.
Стихи о деревенском детстве часто сопровождаются плачем по современной деревне, «где давно уже не пашут / где по две недели пьют / то ли плачут то ли пляшут / то ли песенки поют» (Валерий Лобанов, город Одинцово Моск. обл.).
Неудивительно, что именно деревенский пейзаж и картины родной природы для многих россиян до сих пор олицетворяют родину, Россию:
Улыбается яблоко,
хоть и слеза – по щеке,
И река расцветает кувшинками, чайками, бликами.
И степенное стадо в рассветном бредет молоке,
И колодец скрипит, и клубникою пахнет, клубникою.
(«Родным». Евгений Юшин. Москва)
Тема «дома» и «воспоминаний детства» объединяет россиян с русскими американцами, а вот разговор о «поэте» и «поэзии», пожалуй, специфичен именно для российских поэтов. Прагматичная Америка – для поэтов мачеха. Нет здесь такой профессии. А вот кое-кто из россиян не забыл еще те времена, когда поэт мог, хоть и скромно, но кормиться своим ремеслом. Однако можно ли «стихоплетство» назвать делом? И что это за человек такой – поэт? Вот самопризнанье «ветерана» цеха, который вот уже не один десяток лет выглядит как молодой, – Юрия Ряшенцева:
Я ничего на свете
не умею.
На удивленье. Только рифмовать.
В наш век информации и компьютера поэт чувствует себя виноватым в своей «бесполезности»[5].
Но что поделаешь, если есть люди, «говорящие стихами», и это для них, как и для Владимира Шемшученко из Санкт-Петербурга, «последний шанс / Не превратиться в камень».
В мой анализ не поместились ни поэт «жирафьей породы» москвичка Юлия Покровская, ни ее землячка Елена Кацюба, с ее необычной фонетической поэзией, ни Ирина Егорова-Крекнина из города Саров Нижегородской области. Впрочем, скажу об одном стихотворении этой последней под названием «Мое чудище». Так и осталось для меня загадкой, что за «чудище» имела в виду поэтесса, – уж не ель ли, силой поэзии возведенную в ранг «живых»? Так я когда-то приводила маленького сына на сырую лесную полянку – поглядеть на крокодила…
Ничего не пишу – за неимением места – об интересных статьях, посвященных старым и новым поэтам: Державину и Хераскову, Лермонтову и Тютчеву, Заболоцкому и Маяковскому, Андрею Вознесенскому, Борису Корнилову, Ярославу Смелякову, помещенных в ежегоднике. Они здесь бесспорно на месте – как свидетельство продолжения традиций и неустанного, кропотливого исследовательского поиска.
И в заключение хочу сказать вот что. Для меня, как и для многих россиян, возрождение «Дня поэзии», казалось бы, навсегда оставшегося где-то в 1960–1990-х годах, – очень хороший знак. Значит, не заросла еще поэтическая тропа в России, живут и творят в ней поэты, ежегодно представляя плоды своих трудов на читательский суд. И это радует.
/ Бостон /
[1] (Вернуться) День
поэзии. ХХI век.
[2] (Вернуться) В журнале «Дружба народов», № 6 за 2014 год в подборке современных, в основном нью-йоркских поэтов, составленной Андреем Грицманом, представлена другая линия русской американской поэзии.
[3] (Вернуться) С другой стороны, что такое «Рождественский романс» (1961) Бродского как не некоторый, на первый взгляд, вполне бессвязный и малопонятный текст? При этом можно наслаждаться музыкой этих гениальных стихов, их завораживающим ритмом. Совсем недавно прочитала блестящий комментарий Олега Лекманова к этому стихотворению, переводящего метафоры и недомолвки поэта во вполне реальные обозначения. Восхищена комментарием, хорошо, что он есть, но удивительно, что даже без него эти стихи производят впечатление, как, скажем, картина Тарковского «Зеркало», также построенная на часто непонятных символах и метафорах…
[4] (Вернуться) Сара Азарнова. Русские идут! Побережье. Антология (литературоведение). Филадельфия, №21, 2012, ред. И. Михалевич-Каплан.
[5] (Вернуться) Впрочем, и в 19-м веке «бесполезность» профессии писателя тяжело переживал Толстой, на время даже отказавшийся от создания художественных произведений.