Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2014
Алла Щетинникова не была красива, и все-таки ее полюбил француз. Не то чтобы миллионер или коммерсант, но все-таки…
А было все проще простого: Алла Щетинникова переживала критический период своей молодой судьбы. Она собиралась замуж за одного летчика, который на Алле Щетинниковой вдруг жениться не захотел. А вот поскольку у них были, сами понимаете, отношения, при которых уже не думаешь, где достать флёрдоранж себе на фату, да и фата уже не нужна, то жизнь здорово стукнула Щетинникову по мозгам. Но не такая она была девушка, чтобы будоражить своим дурным настроением родителей! Алла Щетинникова плакала себе втихомолку по закоулкам, и о беде ее никто, кроме меня, не знал…
Я даже ездила к этому самому Пете, я его уговаривала, но он заладил себе одно – я ее не люблю! Словом, он был подонок, а может быть, правда он не любил ее?..
В том, что Аллочке потом так повезло в жизни, есть и моя заслуга.
Я вообще предприимчивая, это раз; и знакомств у меня по Москве множество, самых разнообразных. Порой мне эти знакомые так надоедают, что ухожу в «подполье»: на даче себе скрываюсь или в библиотеке сижу – читаю стихи, журналы. Но стоит мне только вечер один побыть дома, как тут же опять звонки – Танечка, то, Танечка, это!..
Вот отчего такая нужда во мне? Трудно даже сказать… Я тоже наружности самой обыкновенной, но я заводная, я справедливая, вот все ко мне и тянутся.
Ну и на этот раз сидим мы с Щетинниковой на кухне – я имею в виду у меня на кухне, – сидим и что ж мы такое делаем?.. Даже я и не вспомню – наверное, просто чай пьем.
Щетинникова моя бледная, кожа тебе да кости, смотреть, честно сказать, не на что, да и я не лучше… Я всю неделю в лаборатории вкалывала за троих; у нас ведь какая в НИИ система: если ты молодая, если у тебя детей нет, то и дуди за всех!.. Я и дудела, устала за рабочий день страшно, сидим мы с Щетинниковой и жалуемся друг другу на нашу жизнь…
Жизнь у нас вообще разная, потому что Алла Щетинникова работает по вызовам – я же с девяти до шести, как миленькая… У Щетинниковой вообще работа редкая: она со своей сестрой работает в учреждении, которое ведает мором разных вредителей – то они на клопах сидят, то на мышах, то на тараканах… Едут себе на специальной машине и, согласно полученным от жителей зараженных квартир заявкам, производят мор. Ну это, в общем-то, и несложно, химиком здесь быть необязательно – бери распылитель да обрабатывай пол там, стены, ванную или туалет…
В общем, если верить Щетинниковой, то клопов, тараканов и крыс всяких у нас еще, к сожалению, весьма много – и как ни стараются специальные службы, вроде той, в которой и Алла служит (вернее, теперь можно уже сказать – служила), ну не переводятся все равно, гады!
Вот мы, значит, сидим и калякаем о том о сем. Я, между прочим, уже с Андрюшей своим начала встречаться. Щетинникова мне закидывает, что он, дескать, такой же, наверное, как и Петр.
А я и сама не знаю: парень он вроде скромный, до главного мы в то время еще не допрыгались. Словом, Щетинникова его ругает, поскольку он Петькин товарищ и тоже летчик, а я помалкиваю и лижу из банки югославский джем.
И вдруг звонит телефон, и моя школьная не подруга даже, а так, пятая вода на киселе, мне щебечет: «Танечка, выручай, я переводчица у французов, которые по обмену с Зайцевым от Кардена; они вот ко мне пристали: хотим себе поглядеть на фий рюсс, то есть русских девушек, а у меня в институте такие на курсе кикиморы… Хочешь со мной пойти? Это недалеко от тебя, в кафе «Ландыш», напротив метро «Кировской».
Ну я поломалась себе для виду, а про себя думаю: ну отчего вот Бог так несправедливо распределяет? Валерия эта, которая мне звонит, ума палата, золотая медаль, а вот женственности Бог не дал! Я ведь ее поняла сразу – она почему звонит – знает, что я-то не подкачаю, а сама боится этих самых французиков до смерти!
А чего, спрашивается, их бояться? Такие же, как мы, люди!.. Потоньше себе слегка, ну языковой барьер, ну галантное обхождение с женщиной… Господи, да чтобы все это знать, и инязов кончать не надо, и с преподавателем частным родительских денег гробить нечего… Сиди себе напротив француза, кофе пей, вот и все!..
Посмотрела я на себя в зеркало, посмотрела я на свою Щетинникову и вижу, что с такими физиономиями не то что французу – отцу родному лучше уж не показываться. Обе мы такие зеленые, такие за рабочую неделю измученные – и все-таки, конечно же, соглашаюсь!
Я лично так считаю: женщина, если она, конечно, женщина, а не какой-то там чулок синий, должна свои силы пробовать ежесекундно. И тут не важно, кто перед тобой: француз, дядя Ваня, что живет этажом ниже и до работы меня подвозит исключительно из-за уважения к родителям, или Андрюша, в которого я влюблена.
– Ну что, – говорю, – Щетинникова, пойдем, поглядим на французов?
Щетинникова молчит.
Молчание – знак согласия. Иду к себе в комнату, беру у матери духи, правда, не французские, а арабские; навожу с Щетинниковой макияж: ей – румяна, себе – румяна… Вот только надеть нам с Щетинниковой нечего. Потому что родители у нас весьма строгие: я до сих пор платья старшей сестры донашиваю, а она уже три года замужем – так что можете себе представить, что это за платьица! А у Щетинниковой еще хуже – юбка у нее мини, как была в школе, так и сейчас мини, кофта же – ширпотреб полный!..
– Да, – говорю, – Щетинникова, удивим французов! Валерия небось вся в загранке, а мы с тобой действительно а-ля рюсс!..
– Хоть отвлекусь, – говорит Щетинникова, – а то знаешь, Таньк, мне вот каждый день кажется, что сегодня я отравлюсь. Я даже и димедрола накупила двенадцать пачек; все-таки подлец Петр!..
– Да, не француз! – говорю. – Ну не дрейфь, Щетинникова! – Вытираю у нее на глазах слезы, берем – была не была – такси и ровно в восемь ноль-ноль ждем Валерию с французами у входа в это довольно-таки паршивое, надо сказать, кафе.
– Да, не Монмартр!.. – говорю Щетинниковой, а она, бедная, даже и улыбаться уже от своих жизненных невзгод разучилась.
– Как ты, – говорит, – думаешь, аборт лучше частным образом или в государственном?..
– Какой, – говорю, – Щетинникова, аборт?! Глупости! Как пить дать все будет у тебя в аккуратности; подожди ты несчастные два с половиной дня, и не трави ты себе душу!..
– Нет! – говорит Щетинникова. – Если окажется, что беременна, лучше уж димедролом! Жалко мне моего ребеночка до ужаса!..
– Ну Щетинникова, ну псих! Какой такой ребеночек, когда все еще будет наверняка в ажуре! Ну не беременна ты, Щетинникова, поверь ты своей закадычнейшей подруге!..
– Откуда ты, – говорит, – знаешь?.. В нашем роду все беременеют от ветра!..
– Дура ты, Щетинникова! Отойди от двери, а то сквозняк, еще и вправду забеременеешь!
Надо сказать, что Валерия и французы еще целых полчаса нас заставили ждать у двери, и наконец приходят! Валерия как была пигалица, так и есть. Шуба на ней ондатра, шапка – ондатра, но на лице никакого секса, одна ученость!..
Ах ты, господи мой, думаю, бедная ты, Валерия!..
Французы же один другого страшнее: длинненькие, тощие и совсем юнцы, лет девятнадцати на вид, а то и меньше… Всего их с Валерией человек пять. Потом, правда, оказалось, что два русских – которые посолидней: а французов – три. И один из них Патрик, будущий супруг Щетинниковой.
Конечно, в эту минуту мы ничего такого не подозреваем. Бон суар, Валерия, бон суар; и все друг другу жмут руки…
С этого самого кафе все у них и пошло; Патрик уселся рядом с моей Щетинниковой и что-то там ей, вижу весь вечер на столе чертит… Может быть, фасон платья?.. Хотя потом выяснилось, что Патрик не модельер, а учится на портного.
За мной, надо сказать честно, советский ухлестнул, Витя. Быть может, он и хороший парень, там, бригадир, активист, то да се, но я вообще однолюбка. Сижу с этим Витей в интимном полумраке кафе и думаю об Андрее.
Но Патрик, Патрик каков! Уже через два часа с Щетинниковой от нас смылся!.. Валерия раскраснелась вся: как быть, что я буду говорить в Комитете СССР – Франция? Да что за девушка эта твоя подруга?!. Девушка, говорю, как девушка, не обидит она твоего Патрика!..
Ну досидели мы без них; танцы, мороженое, то да се… На следующий день голова болит, хотя, кроме сока, и ничего не пили.
Звоню Андрюшеньке, честно ему отчитываюсь: так, мол, и так; была в компании, где французы. А он мне:
– Ну и как?..
– Что – как?! Влюбилась по уши!
– Да? В кого?..
– В тебя! Молчит, а потом:
– Все иронизируешь?
– И ничего подобного, – говорю. – Сидела без тебя весь вечер и поняла, как ты мне, Андрюша, дорог!
Молчит, и потом:
– А я одно решение сейчас принял!
– Какое такое ты принял, Андрей, решение?..
– А так, переезжай ты, Таня, в нашу семью; мама у нас хорошая, я ей уже сказал, что, наверное, мы женимся…
Ну, в общем, идет у нас с ним объяснение на полный тебе ход; в душе у меня цветут всякие там ромашки; договариваемся вечером, если он прилетит, встретиться, как всегда, у станции метро «Щелковская»…
Только вешаю трубку – опять звонок! Ну, думаю, Андрей что-то недосказал!..
А в трубке Щетинникова.
– Слушай, – говорит, – же ву зем – это ведь я люблю, так?..
– Так-то, – говорю, – так, но только это, Аллочка, такое «же ву зем», как у Петечки! Не верь ты ему, прохвосту!
Щетинникова молчит, а потом:
– Тань, ты бы заскочила ко мне сегодня… Очень важное у меня дело!..
– Никак не могу! Сегодня у меня Андрюша…
Вздыхает моя Щетинникова:
– Хоть завтра тогда зайди…
Звоню Валерии:
– Что ж это, – говорю, – делается? Патрик твой, разнесчастный молокосос, распустил нюни и крутит моей Щетинниковой голову! Она, между прочим, девушка, обиженная судьбой, так что хотела бы я выяснить моральный облик и соцлицо этого самого Патрикея!
Валерия в трубку чуть не рыдает:
– Тань, а она-то сама что за девушка? Я ведь за Патрика отвечаю! Если она, сама понимаешь какая, меня в комитете комсомола за такие дела… Ну ты понимаешь!..
– Она человек прекрасный, судьбой обиженный, и очень тебя прошу, объясни Патрику: здесь не Франция, наши девушки если уж влюбляются, то любят! Если у него намерения подлые, пускай не портит Щетинниковой биографию!
– Слушай, – говорит Валерия. – Ну кто тебя просил эту мини-хвостку с собой брать?!
– Она никакая тебе не хвостка! – я отвечаю. – Не у всех родители дочерям покупают в Нью-Йорке замшу – Щетинникова девушка небогатая, вот и вся тебе мини. Донашивает юбку, которую ей в школе мать сшила…
– Да… – говорит Валерия язвительно, – а во Франции, между прочим, мини, как у нее, сейчас носят только женщины определенного, сама понимаешь, сорта!..
– Сволочь ты, Валерия! – и брякаю трубку. Что она злится так? Прямо оса… Жалит тебе и жалит!.. Сама, что ли, виды имела на этого недоноска Патрика?..
Нет, думаю, жалко Алку! Пропадет ни за что. Андрюша мой никуда не денется. Пойду вразумлю Щетинникову! Подруга я или нет!
И вот, чуть было не разрушив свое счастье – Андрей очень на меня разозлился, что я наше свидание отменила, – иду к Щетинниковой…
И что же, вы думаете, я там вижу?
Сидит под торшером дядя Коля, Алкин папа, известный во всем квартале алкаш и мастер-слесарь каких мало, и разговаривает – с кем бы вы думали? – с Патриком, который, как ни в чем ни бывало, развалился перед ним в кресле напротив.
Беседы же дядя Коля ведет следующие:
– Ну и балбес ты, Патрик, ну и балбес!
Патрик же заливается смехом:
– Ты балбес!
– Нет, ты балбес, Патрик! А Патрик опять:
– Нет, ты балбес, Николя!..
Алка же и ее мама у стола с недоеденной курицей сидят; и мама с лицом, как аршин проглотила! Алка же хохочет вовсю, куда только ее трагическое мироощущение делось!
– Ой, – говорит, – ты бы, Тань, видела, что здесь было! Они сейчас пили на брудершафт, и две бутылки «Столичной», которые мама к Новому году припрятала, вдвоем вылакали! А после этого уже полчаса вот так сидят. Уморили они меня до смерти, ох уморили до смерти!
Так, думаю, привет от Валерии, прекрасный пример подается в семье Щетинниковой иностранным подданным!
– Патрик, – говорю, – силь ву пле, оревуар! А он:
– Но-но, же вэ дормир иси! Я люблю, Алла!
«Же вэ дормир иси! Же вэ дормир!» Что такое это – «же вэ дормир»? Господи, хорошо, что это Валерия мне только на свадьбе Алкиной перевела, а то бы я ему такое залепила «же вэ дормир иси»[1].
Но, как говорится, то хорошо, что хорошо кончается! Уже через неделю пошли голубки в загс и подали заявление.
И самое что ведь странное: не знаю, как они там во Франции разговаривают – Алка вот приглашение пришлет – поеду и погляжу, – но ведь в Москве за два месяца, ну ей-богу, и не сказали-то друг другу ничего путного!
Потому что Щетинникова, естественно, во франсе ни бельмеса, а Патрик по-русски, естественно, ни бум-бум!
Смотреть на них все эти месяцы была умора. Он ей – же ву зем! Она ему – чмок в щеку! Потом он ей что-то рисует, она ему что-то руками показывает, вот и все!..
Какая такая любовь, если двух слов друг другу и не сказали?! Но во всяком случае, была свадьба, на которую я пришла с Андрюшей. И знаете, что он сказал?!
– Твоя, – говорит, – Щетинникова красивая… Ну и дурак Петька, проворонил такую девку…
Выходит, Патрик что-то такое вот в ней нашел, что и без слов понятно?..
Свадьба была хорошая, только вот дядя Коля выпил, конечно, лишнего, и Валерия мне потом все шипела, что несчастный Патрик женится на дочери алкоголика.
Дура она, Валерия… Он ведь прекраснейший человек, дядя Коля! Честный, надо сказать, добрый… И знаете, что он Патрику говорил?
– Ты балбес, Патрик, ибо Алка у нас себя не соблюла еще до того, как ты ее, разнесчастный мой, дорогой, увидел! Хоть она и дочь мне, но драть ее надо, как Сидорову козу, потому что еще до тебя она уже, дорогой, «дормир»[2]!
Откуда он только слово-то это выведал, дядя Коля: дормир! Ну что с него взять, пьяный, а то бы, конечно, не стал на родную дочь! А Патрик только все улыбается и кричит:
– Дормир – это бьен! Дормир – это бьен! Я есть счастлив! Я есть счастлив!
И Аллочка Щетинникова улыбается! И всех ее печальных размышлений о жизни – как не бывало!..
А я была просто очень за нее счастлива, просто очень! И хотя мне и не хватает теперь моей лучшей подруги, но все-таки я надеюсь, что во Франции ей неплохо. Им уже дом родители подарили и две машины, а дяде Коле Алка прислала кожаную куртку. Только мама Алкина, тетя Фрося, хочет ее продать за четыреста в комиссионке, а то ведь отец все равно, она говорит, пропьет. Конечно, пускай продаст!..
А все-таки странно, за что же он ее полюбил, когда ни она по-французски ни бельмеса, ни он по-русски ни бум-бум?.. Вот этого я, честно говоря, понять не могу!..
С другой стороны, мне что?! Главное, что Щетинникова моя счастлива!.. Работать ей только, наверное, будет негде. Во-первых, там сейчас свирепствует безработица, а Щетинникова ничего ведь, кроме как морить тараканов, и не умеет!.. Хотя, может, и во Франции такая, как у нас, служба по тараканам есть?.. Надо в письме Щетинникову спросить. Пока-то она дома сидит, осваивает французскую национальную кухню. Недавно вот написала, что испекла пирог с сыром на день рождения своей свекрови…
А я за Андрюшу вышла, обзаводимся мы хозяйством… Родители его нас на машину поставили в очередь; словом, живем как надо…
Валерия же все учится. В аспирантуру теперь надумала… Ну что же: се ля ви, как говорят французы. А русские говорят еще лучше – каждому свое!..
/ Москва /
[1] (Вернуться) «Же вэ дормир» – я хочу спать здесь (искажен, франц.)
[2] (Вернуться) «Дормир» – спать (искажен, франц.)