|
Лёле,
свидетелю
не нашей эры
I
Ты выходишь утром из душа на босу ногу, –
как когда-то древний философ, накинув тогу,
выходил на квадрат агоры, будь то – под своды храма, –
и стоишь в полотенце, точно оживший мрамор;
мир застыл, что у Скиллского мыса – триера,
и повсюду, где взгляда хватает, не наша эра,
а руины античности: статуи в зелени лавра;
и чугунная ванна в сбруе сего барахла
упирается краем в ладони, ища тепла,
точно в стойле – бедро кентавра.
II
«Дом Культуры» – диптерическая колоннада,
точно делимый атом в момент своего распада,
смешивается с теня?ми. В
этой архитектуре –
образ времени в миниатюре.
По утру светило, застревающее в кипарисе,
оголяет обломки фермы по биссектрисе,
остаются от зданий части, что рифма от
песни, становится слышно, как ропщут травы,
и смиренно выходит на место рогатый скот,
оборачиваясь в минотавров.
III
Провинциальный полис – точно утраченный эпос;
в полночь вещи врастают обратно – в эйдос,
то есть – в хаос, в космос, точнее – в логос.
И над ухом писаки Евтерпа терзает голос,
будто в душном саду цикада творя мимесис.
Бородатые боги держат в ладонях месяц,
отражаясь на дне колодца из стратосферы;
в полночь ветер яблоню клонит туда-сюда,
ее тени текут, что под землей вода,
как у Платона в пещере.
IV
Вода, несомненно, прекраснее, чем что-либо, –
особенно ранней весною во время ливня
в прибрежном городе, что на краю обрыва
лег плашмя, как сухопутная рыба, –
ибо вода – есть причина любого предмета,
в том числе – философии, бытия примата;
прекрасно о том полагал Фалес из Милета:
материя, коль существует – течет всегда,
точно и речь мудреца, – все одно вода, –
которой нету названья и нет возврата.
V
С наступлением сна, заползающего под веко,
точно волна морская под лодку во время ветра,
человек превращается в память, ее отраженье,
в череду событий, помнящих происхожденье –
выходящей на сушу рыбы, амфибии, динозавра,
птицы с чириканьем, что наступило «завтра»,
в древнегреческий профиль в двойном овале
на раскопках в складках, риз?мах
плато,
в абсолютную душу, эйдос, и в то,
чему названья еще не дали.
VI
Лунная ночь в квартире. От беспокойства
в спальне голое тело находит свойство
анатомии статуй, лишенных ворса –
мускулов, складок торса.
И сползает с бедра одеяло у смуглой девки,
точно кокон – у бабочки-однодневки.
Я смотрю на нее молчаливей сфинкса:
в полутьме остаются от сей фигуры
только части, будто от фурнитуры,
точно слепок из гипса.
VII
Совершенно забытый всеми кусок равнины,
там когда-то стояли храмы – теперь руины.
На три тысячи стадий отстроенный остров
погружался, точно тритона остов.
В той Империи знали, как сеять пашни,
как вырывать каналы и строить башни,
как побеждать на войне и плести интриги,
но богам стало страшно. И все исчезло.
Есть такие Империи, коим свободного места
не хватает даже в начале книги.
VIII
Говоря о звездах, горящих вверху во сто крат
сильнее светильника в южном краю менад,
точно на дне кувшина с красным вином и над,
вел диалог по душам Сократ.
Вел диалог, вспоминая себя, да тряс бородкой.
Вечность делала жизнь короткой –
профиль созвездий, что дан окулярам,
мир отражал в чем мать родила,
вещи свои покидали тела,
словно музыка – полость футляра.
IX
Весною нимфы дурнеют, в этом закон «натуры»:
в городе, выросшем в зарослях сорной дурры,
бабы выходят из дома, точно полускульптуры
с примесью ландыша, арматуры;
бедра, запястья, груди, мышцы, каркас костей –
все их тела и души собраны из частей
амфоры, арфы, клине, некой такой вещицы
из интерьера спальни за чешуей портьеры;
и даже при этом всем тела такой гетеры,
мучая, не добиться.
Х
В полдень свет застревает в кроне садовых дерев,
оголяет углы и окружности стройных дев.
Как сказал бы когда-то Пракситель: их нагота
заключается в скобках грудей, живота;
но и этим формам в хитоне менять свой вид, –
суждено обратиться в мрамор, не то в гранит;
тем не менее, камень – тоже источник мер.
Девы бродят, качая бедром, возмущая вокруг
всю природу, как будто подделки Венер, –
совершенны, – без ног и рук.
XI
Ввечеру небеса выжимают поток воды.
Ты приходишь домой с безымянной войны,
на которой забыл, где свои, и, сказать не грех,
снимаешь рубашку, точно литой доспех;
хочется пить вино и смотреть натощак,
как замирают вещи при взгляде, как
буря за стеклами воет, как будто в горны.
В это мгновенье по телу ползет усталость
и плоть каменеет, точно и ей досталось
от взгляда медузы-горгоны.
/ Смоленск /
|