Повесть
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2014
1
Всю ночь Родченко кусала змея, но не настоящая, а плюшевая, и кусала она не больно, а так… плюшевые челюсти цеплялись то за пятку, то за лодыжку. Родченко боролся с ней, как мог, то есть плевал в неё, пытался удушить подушкой или хотя бы отшвырнуть ногой. Змея, заливаясь веселым смехом, улетала в угол, причем, всегда вместе с тапком. Наконец, изловчившись, Родченко схватил гадину за хвост и, раскрутив над головой, метнул в оконный проем. Змея улетела, но ее место занял таракан, здоровый, пуда на два, усища, глаза, к тому же, говорящий всякие гадости.
Родченко выругался, сплюнул и пошел на кухню за топором. В это время позвонили в дверь. Изменив траекторию и громко сквернословя, Родченко вышел в коридор и открыл дверь незнакомцу.
Пожилой мужчина с лихими казачьими усами молча протянул ему бумагу, на которой красным фломастером было написано «Киевскому Зоопарку требуются разные гады».
– Ага, допрыгались, голубчики, – весело протянул Родченко и проснулся.
Проснувшись, Родченко понял, что повода для веселья нет. Жутко болела голова после «вчерашнего».
Вчера полузнакомым балаганом Родченко отмечал выход своей новой книги. После шумного застолья на столе остался растрёпанный экземпляр вышедшего романа, на обложке которого была ассиметрично наклеена старая черно-белая фотография с тремя молодыми людьми и девушкой на фоне зоопарка. Название книги было залито кетчупом.
Также на столе красовались засохшие объедки на грязной посуде. В хрустальном бокале с вином плавал окурок. В комнате висел тяжелый, как совесть скандалиста, запах, всегда остающейся после подобных попоек. Галерея пустых бутылок дополняла натюрморт. Из горлышка одной из них торчала двадцатидолларовая банкнота, на которой помадой было написано – «тварь».
Родченко долго рассматривал надпись, пытаясь сообразить, как лучше ее стереть, не повредив драгоценную бумагу. Это привело его в тупое медитативное состояние, из которого вывел телефонный звонок.
Звонил Колян, друг Родченко.
– Привет, похмелиться есть?
– Двадцать баксов, но на них Нелина помада.
– Сдай с помадой
– Надпись неприличная. Думай, как стереть.
– Что тут думать, дуй ко мне, разберемся.
– А почему я к тебе, а не ты ко мне?
– Потому что вчера пропили все мои деньги, до копейки, а к тебе через весь Киев, две пересадки.
– Ладно, не пукай в брюки. Скоро буду.
Родченко выключил телефон и начал собираться к другу. Прежде всего, он достал мизинцем окурок из фужера и брезгливо морщась, выпил вонючее вино, закусив это пойло огрызком бутерброда. Прислушиваясь к ощущениям, Родченко с огорчением понял, что не полегчало.
Разгладив рукою мятые джинсы, которые он не снимал ночью, похмельный тридцатишестилетний писатель, позевывая, отправился в ванную.
Чистя зубы, Родченко бросал резкие, злые взгляды на флакон одеколона. Фантазия тут же дорисовывала рюмку, нехитрую закуску и долгожданное избавление от похмельного синдрома. Но, преодолев искус, вылив в ладонь достаточное количество хорошо пахнущей жидкости, Родченко распорядился ею правильно, то есть размазал по небритым щекам.
Посмотревшись в зеркало, он удовлетворился результатом проделанной работы.
Далее, громко хлопнув входной дверью, он стал спускаться по лестнице.
Путь с пятого этажа на первый был долгий и отвратительный. Позывы к рвоте заставили его останавливаться между третьим и вторым этажами… Пару глубоких вдохов, в животе грозно заурчало, в голове застучали молоточки и… ничего, движение вниз было продолжено. Открыв дверь в парадном, Родченко сощурился, явно не радуясь резкому летнему солнцу. Следующие двести метров до остановки он преодолел без приключений.
На остановке, прячась в тени от назойливого дневного светила, Родченко своим видом напоминал вампира. Зеленоватый цвет лица, худоба и налитые кровью глаза придавали ему сходство с опасной нежитью. Может быть, поэтому люди, ожидавшие транспорт, постепенно растворились в летнем мареве, оставив молодого человека в одиночестве. Впрочем, ненадолго. Местность огласилась цоканьем каблуков, и в поле зрения Родченко появилась красивая девушка.
Вместо того чтобы подойти к ней, достойно представиться и, несмотря на внешний вид, сделать все возможное, чтобы привлечь к себе внимание юной красавицы, Родченко с циничной непосредственностью начал рассматривать ее ноги, он делал это так заметно, что девушка, обернувшись на ловеласа и изобразив презрительную мину, твердо сказала:
– Мужчина, слюни подберите.
В ответ на это предложение ловелас дико расхохотался.
Смутившаяся девушка еще несколько минут покрутилась на остановке, после чего, остановив такси, уехала.
Родченко остался один.
Это было странно. Обычно в это время на остановке толпился народ. Но сегодня.… Меряя шагами остановку, ибо стоять или сидеть его состояние не позволяло, Родченко мысленно проклинал все, что связано с общественным транспортом. Действительно, полчаса стояния кого угодно выведут из себя, а тем более похмельного человека.
– Странно, странно, – негромко проговорил Родченко.
Наконец, вдалеке показались рога троллейбуса. Еще минута, и ржавое убойное чудовище остановилось на остановке. Таких страшных троллейбусов Родченко раньше на маршруте не видел. Вне всякого сомнения, он был самодельным. Угловатый, грязный, пугающий, он сразу вселил тоску в сердце несчастного похмельного писателя. Захотелось вернуться домой, отключить телефоны, испортить дверной звонок, разбить молотком телевизор и, таким образом отрешившись от всего земного, залезть в теплую ванну и валяться в ней, прихлебывая пивко. Но пивка не было, и этот фактор на данный момент был определяющим. Вздохнув, Родченко по неестественно крутым ступеням начал карабкаться в тулово троллейбуса.
Содержание троллейбуса было так же омерзительно, как и его внешний вид. Ржавые поручни располагались так, что до них можно было дотянуться только кончиками пальцев, из-за чего в салоне стояла непрерывная ругань, народ выяснял, кто кому отдавил ногу, кто на кого навалился, кто скотина и, соответственно, кто еще большая скотина. Люки и окна были законопачены намертво, стояла неимоверная духота, заставляющая потеть и материться. Словом, все, что окружало Родченко, было безобразно.
Пара гнилозубых студентов, явно отчисленных семестр тому назад, задорно пытались дозвониться какой-то Даше. Цель их была очевидна, но телефон давал сбои, заставляя нервничать. И парни нервничали. Вполголоса, но достаточно отчетливо матерились, не обращая внимания на присутствующую публику. Впрочем, публику это мало шокировало, по причине ее собственного физического и духовного уродства.
Родченко со студентов перевел взгляд на девушку в короткой юбке и с толстыми, некрасивыми ногами. Студенческий мат ее явно вдохновлял на подвиги. Спроси ее гнилозубые «как дела?», и дела у всех троих завертятся без всяких Даш. Девка плотоядно смотрела на студентиков, но те были заняты недосягаемой Дашей. И тогда она заметила одиноко стоящего красивого Родченко.
Шумно выдохнув перегар и закрыв глаза, Родченко представил себя в постели с этой… замутило опять. Он отвернулся и тут же встретился с наглым взглядом, который принадлежал ухоженному пузатому человеку, брезгливо озирающемуся вокруг. «А этот как сюда попал?» – подумал Родченко. Впрочем, данная про себя сказанная реплика не означала, что Родченко был знаком с этим плотным человеком. Просто подобный тип мужчин полновесно представлен в местных широтах.
Весь их организм состоит из желудка и детородного органа. Эти две составные тела работают безукоризненно, остальное, включая головной мозг, для блезиру. Подобные толстяки очень любят и уважают себя. Добившись в жизни максимума, то есть став финансовыми директорами или совладельцами какого-нибудь среднего бизнеса, но так и не сколотив приличного состояния, они, тем не менее, умудряются произвести впечатление не только на односельчан. Одеваются они в качественные, хоть и безвкусные костюмы и ни в коем случае не унизят себя шаурмой и пивом на улице. Тела же свои везут исключительно на подержанных иномарках. Увидеть их в троллейбусе, тем более таком, большая редкость. «Кабан», как окрестил про себя толстяка Родченко, беспокойно крутил головой и то и дело поглядывал на «ролекс». Короче, он куда-то спешил.
– Дай ему в морду, Стас, – неожиданно услышал Родченко у себя за спиной капризный женский голос. Оглянувшись, он увидел парочку, затянутую в дерматин, и это при такой-то жаре.
– Спокойно, Нинок, – ответствовал Стас, присматриваясь к Родченко. За что «дерматиновые» хотят начистить ему морду, Родченко выяснять не стал, но страшным, охрипшим басом рявкнул:
– Рот закрой, а то в морге бинтиком подвяжут, – продолжая в упор рассматривать парочку, чтобы окончательно морально подавить негодяев, он услышал робкий ответ:
– Брат, успокойся, женщина просто выпила.
– Да я-то спокоен, – процедил в ответ Родченко, и, немного подумав, не стал продолжать беседу.
Одного взгляда было достаточно опытному Родченко, чтобы понять, кто это такие.
Итак. Лет пятнадцать назад она поступила в институт, в хороший институт, их много у нас в городе. Параллельно с учебой, с которой она справлялась блестяще, бегала девочка Нина на рок-концерты (сейшены) и однажды встретила там Станислава, по кличке, скажем, Апостол. Апостол ввел ее в таинственную и манящую тусовку, где все играли на барабанах, бас- и соло-гитарах, слушали «правильную музыку» и вели правильные разговоры, то есть о «правильной музыке» и дзен-буддизме. Пара самых крутых тусовщиков лично знали Егора Летова, по крайней мере, они всем об этом рассказывали. Но это неважно. Важно то, что Нина не стала учиться в престижном институте, но зато стала учиться играть на блок-флейте, чтобы в будущем занять достойное место в проекте Апостола. «А зачем институт? – рассуждала тогда она. – Слава не за горами, к тому же в этом гадком институте совсем не учат дзен-буддизму». И конечно… да, да, она не сдала сессию, (и совсем шепотом) её выгнали из института. Впрочем, это не расстроило ни её, ни тем более Апостола. Потому что… прошел первый концерт их группы, и в преотличном месте, рядом с культовым Домом офицеров, где выступали АукцЫон, Арефьева, Мамонов, да мало ли кто выступал в этом самом Доме.
Они отлабали рядом, через квартал, на квартире у Лехи, по случаю отъезда родителей Лехи в Крым. Концерт прошел блестяще, собралась почти вся тусовка, группу хвалили, разливая портвейн по пластиковым стаканчикам. Окрыленные успехом, участники ансамбля стали усиленно репетировать (то есть каждый день нажираться портвейном), чтобы выступить на сейшене, в ДК (название не важно), и выступили, да так выступили, что, протрезвев, большинство участников ансамбля разбежались, и Нина с Апостолом остались вдвоем. Станислав, Стасик, Стас запил, как всякий непризнанный гений. Постепенно в этот увлекательный процесс втянулась и Нина. Институтские подруги, с которыми Нина пыталась поддерживать отношения, стали ее сторониться, учеба закончилась, и они, получив красные и синие дипломы, рассыпались по офисам и постелям состоятельных любовников. Еще через несколько лет Апостол и Нина стали алкоголиками, нервными, злыми, но вольными, не предавшими идеалы.
«Так появилось новое поколение бичей», – про себя закончил этот сюжет Родченко.
– Э, водитель, мы куда едем? – неожиданно заревел полный гражданин с «ролексом». И далее фальцетом: – Господа, это какой троллейбус?
Господа стали выглядывать в окна, и сквозь грязное стекло неожиданно заметили, что точно, троллейбус свернул не туда, куда надо, и возмутились, и загомонили вместе с Кабаном. Родченко, который волновался не меньше других, подошел к кабине водителя и мощно, бескомпромиссно застучал в дверь кулаком… Молчание. Еще раз кулаком… никакой реакции. И, наконец, сильный удар ногой. Народ замер, ожидая ответа водителя. Ноль… то есть в полном смысле ничего, как и прежде, троллейбус катил куда-то в пространство, а не туда, куда надо. И тут в салоне начался настоящий бедлам, заорали, завизжали сразу все, один гражданин с блестящей лысиной, покрытой веснушками, даже запел. Разъяренный похмельем и поведением водителя Родченко заорал: «Если сейчас не остановишь, окно разобью». И опять, как в воду, как будто не к нему, водителю, обращаются, обидно, одним словом. «А ну расступись», – и сильный удар ногой. Еще и еще, и еще несколько раз. Окно даже не дрогнуло. Троллейбус продолжал ехать своею дорогой. По скучным улицам Киева. Мимо обшарпанных многоэтажек. Мимо пикетов старушек с плакатами «ЗАЩИТИМ ПАРК…» Мимо новостроек на месте бывших парков. Короче, мимо… и это мимо всех страшно пугало.
Родченко достал телефон и набрал номер милиции – органы правопорядка оказались в недосягаемости. Через несколько минут повторил звонок, опять ничего. Не зная, что делать, он подошел вплотную к кабине водителя и громко, чтобы наверняка быть услышанным, проговорил в трубку мобильного:
– Алло, милиция… троллейбус угнали с людьми… по Лепсе едем, в сторону центра.
Из кабины раздался неприятный хохот. Родченко сильно ударил кулаком в дверь и прокричал:
– Все равно куда-нибудь приедем, как только выйду, убью.
И тут противно закрякали троллейбусные динамики, и сквозь этот треск раздался уверенный голос:
– Граждане, не вопите и не психуйте, конечный пункт прибытия – через двадцать минут, если пробок не будет, так что движение продолжаем спокойно, без припадков. Кто будет себя плохо вести, запишу в блокнот.
Часть публики, убоявшись блокнота, апатично замолкла, села на жесткие посадочные места и, подперев ладонями щеки, уставилась на мелькающий индустриальный пейзаж. Другую часть, включая Родченко, эта фраза наоборот подбила на неразумные подвиги, то есть безуспешные попытки разбить окно, выломать двери, и прочие паскудства. Один только Кабан истерично взвизгивал от смеха, постоянно повторяя разными голосами: «Дурдом, дурдом».
Сильный похмельный приступ после яростной, но, увы, бесплодной борьбы за свободу временно отключил Родченко.
«В самом деле, – думал он. – Если через двадцать минут приедем, чего брыкаться, просто и сурово выйду и разобью морду водиле. Наверняка ведь пьяный. Что за народ», – мысленно сокрушался Родченко.
Он тупо смотрел в окно. По раскаленным киевским улицам, мимо магазинов с холодным пивом, мимо бочек с квасом, шли люди. Никто из прохожих не обращал внимания на уродливый троллейбус, который ехал неизвестно куда.
Через несколько минут троллейбус с хмурыми и нервными пассажирами нырнул в тенистую аллею и, проехав еще сотню метров, затормозил возле КПП. Водитель дал пару сигналов, и улыбающийся сторож с карабином наперевес увидел милую картину – сквозь туманные, мутные стекла троллейбуса, словно в страшном фильме «Ожившие мертвецы», проступали мутные лица пассажиров, среди которых сторож с удовлетворением заметил своего соседа Родченко.
«Вот уж, действительно, гад», – подумал он про себя, открывая ворота.
В салоне началась суета. Одна часть людей испуганно переглядывалась, другая явно готовилась к бою, то есть грозно посматривала на кулаки, потирала ладони, выпячивая челюсти, стараясь выглядеть максимально устрашающе.
Родченко протиснулся к самой двери с целью, как только её откроют, сразу выскочить, врезать по сопатке и бегом. «Нечего выяснять, что да как», – подумал. Ему очень не понравился КПП.
Сзади него расположились в боевом порядке Стас с Нинкой, неизвестный рыжий бугай с бычьими глазами, пришедший с конца салона, плюгавый мужичок с колоритной лысиной, который в недавней сутолоке пытался петь. Далее уродливые студенты, толстоногая и очень испуганная девица с чувственным ртом и преданно смотрящими на Родченко глазами, замыкал отряд Кабан с выставленным наготове удостоверением, удостоверяющим, вне всякого сомнения, его мерзкую личность.
– Они какую-то клетку везут, – дрогнувшим от испуга голосом сказал один из студентов.
– Набери милицию, – угрюмо огрызнулся Родченко.
– У меня не работает телефон, – ответил студент и совсем плаксиво добавил: – Я хочу в Кременчуг. Они у нас почки вырезать будут.
– У кого есть телефоны, звоните в милицию, – приказал Родченко. И в это время дверь троллейбуса открылась.
То, что предстало перед очами Родченко, было дико и неожиданно. Клетка-коридор, по каким выводят хищников на арену цирка, была плотно пристыкована к выходу и вела неизвестно куда. Родченко, крепко держась за поручни, высунул голову наружу и громко крикнул:
– Что за беспредел? Кому здесь делать нечего?
В ответ он услышал спокойный отстраненный голос:
– Выходи и не рассусоливай, нам еще оформлять вас надо.
– Кому вам? Куда выходить? Мужики, вы чего?
Голос не ответил ничего испуганному Родченко. Вместо этого он (голос) мягко, по-доброму приказал Витьку «врубать». И Витек «врубил».
Жуткая вонь наполнила салон троллейбуса. Мгновенно всем стало ясно, что надо бежать, причем сломя голову, даже не обращая внимания на то, что кто-то блюет тебе на спину. И все побежали. Впереди всех несся похмельный Родченко. По заданному клеткой-коридором пути в неизвестное далёко, вперёд, к надписи «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ». За ним вольным стилем, кто как мог, преследуемые невыносимым запахом, объятые ужасом бежали все остальные пассажиры. Кто молча, кто матерясь, кто с песней.
Родченко бежал, не обращая ни на кого внимания. И добежал. А добежавши, понял, что он находится в клетке. Рядом с ним, в точно таких зарешеченных унылых помещениях находились и его недавние попутчики.
2
Все, кто ехал в троллейбусе вместе с Родченко, угрюмо пыхтели в клетках. Клетки стояли незамкнутым кругом, оставляя проход, в который через мгновение весело вломился невысокий полноватый господин, одетый в чёрную фрачную пару и такой же чёрный цилиндр.
– Здравствуйте, – радушно рассмеялся господин. И выслушав поток грязной матерщины, а также справедливых упрёков в свой адрес, не менее радушно продолжил: – Вот вы и дома, дорогие мои. Рад вас приветствовать, ценнейшие и разлюбезнейшие представители многочисленного отряда гадов, – и, не обращая внимания на вновь поднявшуюся бурю сквернословия, он продолжил свою приветственную речь: – Отрадно любоваться вами. Таких эталонных экземпляров, как вы, мы давно ждали в нашем Зоопарке. Совсем скоро к вашим вольерам толпами будут ломиться люди. Сердце сладко замирает от нехорошего предчувствия скандала. Вы уж постарайтесь, – карикатурно заискивающе засюсюкал толстяк. – Не зря мы ведь вас здесь кормим и поим, – и, резко повернувшись к клетке с Родченко, джентльмен во фраке неожиданно проговорил: – Ах, Родченко, Родченко, господин писатель, какой же вы всё-таки мудак, – после чего демонически расхохотался и под аплодисменты, которые хлынули из скверно настроенного громкоговорителя, прикрепленного к фонарному столбу, скрылся в межклеточном проходе.
Речь и исчезновение наглого таинственного оратора произвела на запертых в клетках гнетущее впечатление. В воздухе повисло угрюмое, испуганное молчание. Только в дальнем ряду двое окончательно потухших студентов испуганно скулили о том, как они боятся, что у них вырежут почки.
– Тааак, – нарушил нависшую неопределённость Родченко. – У кого-нибудь есть внятные соображения, что это за херня? Про почки не хныкать. Их не так экзотично вырезают. И не из таких алкоголиков…
– Э, брат, притормози. Кто здесь алкоголик, – перебил Родченко разделённый с ним тремя клетками красноносый, синегубый, желтоглазый Стас. Он сидел вместе с верной Нинкой, которая во всём поддакивала своему сожителю:
– В морду бы ему дать, Стас, – агрессивно встряла она. – Как этот колобок его назвал? Писатель! Что пишешь? Сортирные детективы?
– Всё ясно, – брезгливо прокомментировал Родченко речь Нинки. И, обращаясь к присутствующим, сказал: – Нормальные люди есть? Отрезанным почкам и дерматиновым алканам предлагаю заткнуться. Есть, кому что сказать? Только внятно.
– А что там этот говорил насчёт кормят и поят? – неожиданно отозвался рыжий детина. – Что-то я не вижу пойла и жратвы.
– И я, – поддержал рыжего плюгавый старичок, любящий петь. – И я есть хочу, – обратился он к громкоговорителю. – Когда у вас здесь обед?
Громкоговоритель молчал. За него ответил Родченко:
– Вы что, с ума сошли. Какой обед, думайте, как выбираться отсюда.
– Я, когда голодный, не могу думать. Я сирота, – миролюбиво отозвался рыжий.
– И я, – подтвердил догадку Родченко плюгавый. Клетки плюгавого и рыжего стояли рядом. Они дружелюбно переглянулись и искренне пожали друг другу руки.
– Готовченко, – бодро представился рыжий.
– Примак Зиновий, – сообщил о себе плюгавый.
– А меня Ева зовут, – обратилась к Родченко та самая толстоногая тёлка, которая так и не нашла понимания у прыщавых подростков.
– Девка, не по адресу. Ты лучше к почкам приставай, – грубо осадил её Родченко.
– Я ваши книги читала, – продолжила, не обидевшись, Ева. – Я ваша поклонница. И я, в общем, рада, что очутилась в клетке рядом с вами, – кокетливо продолжила она. Родченко слушал её, уткнувшись лбом в прутья клетки. До него уже не доходило, о чём говорит Ева. Он просто стоял и всеми силами пытался не сорваться в истерику. Вдруг его осенило.
– Я понял. Это телевизионный проект, людей разводят, гниды, а потом по телеку покажут. Короче, кто у вас тут главный. Кто продюсер, – громко и грозно прокричал Родченко.
– Я продюсер, – отозвался Кабан с «ролексом». – Я тоже думал об этом, но это невозможно, это не так делается. Я пятнадцать лет на телевидении людей развожу. Это не так делается. На такие проекты людей не ловят, они сами, добровольно и что угодно сделают, и мне делали… чтобы попасть, чтобы только попасть, – он боязливо оглянулся по сторонам и тихо серьёзно проговорил: – Случилось что-то страшное, Родченко. Наверное, в стране переворот. Вы лучше помалкивайте, мой вам совет. Вы на нас беду навлечете.
Родченко польстило, что продюсер знает его, но покровительственно вторить телевизионному бреду он не стал.
– Какую беду! Какой переворот, – выдохнул он. – Что же это, заговорщики троллейбусами ловят неугодных и свозят в Зоопарк. Вы в своём уме? Кстати, как ваша фамилия?
– Не надо, Родченко. Тише. Не надо! – морщась, словно от зубной боли, проговорил продюсер. – Я случайно в троллейбус попал. Машина заглохла. А тут троллейбус. Я случайно попал. Они разберутся. Куда же они без телевидения. А вот вы, Родченко, и здесь надрываетесь. Подумайте о себе! Подумай, гад! – прошипел, почти плача, продюсер и, неврастенично подёргиваясь, отошёл в дальний угол своей клетки.
– А жрать сегодня будут давать? – раздался требовательный голос из рыже-плюгавого сектора.
– Скоро поднесут, – отозвался Родченко. – От нас еще не все бредовые версии выслушали. Кстати, что ты думаешь по этому поводу?
– Я же говорил, я о жратве думаю, когда жрать хочу, – раздражённо ответил Готовченко.
– И ты? – обратился к плюгавому Примаку писатель.
– Это конец света, – уверенно ответил он. – Нас предупреждали. Это было предсказано. Также было предсказано, что спасутся только избранные. Вот Господь и спасает нас. Запер по клеткам, как Ной в своё время животных. Духовный потоп начался давно. Тогда, когда в мир пришёл Сатанаил и провёл антиалкогольную компанию. Мы в клетках, братия. На новом духовном ковчеге. И так же, как Ной спасённым им скотам и гадам давал вдоволь еды и питья во время потопа, так и о нас позаботится спасший нас.
– А когда спасшие дадут нам вдоволь еды и питья? – уважительно спросил Готовченко.
– Скоро, – ласково ответил Зиновий и запел какую-то радостно-дикую песню.
Родченко замутило от проповеди и последующего пения. Захотелось напиться, уснуть и проснуться не в клетке, а дома, или хотя бы в парадном, под забором, в блевоте, но только не здесь, не с этими уродами. Недавнее сильное раздражение разлилось апатией. Он равнодушно посмотрел на небо, на кружащих над ним птиц. И, окончательно успокоившись, почувствовал, как ему хочется пить. Пересохшее горло и нехорошее предчувствие, что могут и не дать воды, вновь разбудило в нем агрессивный настрой.
– Воды принесите, падлы! – прокричал он и сильно ногой ударил решетку. В ответ на это требование недовольно заурчал громкоговоритель и бодренько заиграл аккордеон. После аккордеонной увертюры раздались бурные овации и уже знакомый голос, который, без сомнения, принадлежал господину во фраке и цилиндре, объявил:
– Кушать и выпить будет подано немедленно.
Что и было исполнено.
Перед клетками белоснежными официантами был поставлен стол, накрытый девственно-крахмальной скатертью. И далее, под восхищённые взгляды узников, на столе появились холодные закуски, горячие блюда и много-много напитков разной крепости, со знакомыми и незнакомыми этикетками.
Появление официантов крайне возбудило продюсера. Высунув руку как можно дальше, он махал черно-золотой визиткой и визгливо просил, чтобы её передали главному, что это очень важно и что сам он очень важный и нужный человек. Официанты делали вид, что не замечают молящих повизгиваний и волосатую руку. Они расторопно сервировали банкет, что у них, в конце концов, замечательно получилось. Справившись с поставленной задачей, белоснежные юноши скрылись в том же межклеточном пространстве, откуда и появились.
Сразу после их исчезновения передние прутья клеток медленно поползли вверх острыми пиками, а проход между клетками резко, с лязгом закрылся ржавыми воротами. Родченко угрюмо смотрел на пики, но и не сидел сиднем, как все. Дождавшись того момента, когда сможет пролезть в открывшуюся щель, он быстро, как змея, выбрался из западни и, разогнавшись, прыгнул на ворота, отделявшие его от свободы. Током его не поразило, но и выбраться он не сумел. Еще пару раз повторив попытку выбраться из вольера, измазавшись солидолом, под довольное ржание Нинки и ухмылки остального клеточного населения, злой Родченко подошёл к столу и грубо сказал, вытирая испачканные руки о скатерть:
– Что вы ржёте. Еда отравлена.
Эта шутка произвела на всех разное впечатление. Кабан, уже успевший основательно приложится к бараньей ноге в чесночном соусе, поперхнулся и изменился в лице.
Растерянно оглянувшись на спокойно жующего и запивающего Примака, он совершенно искренне заголосил: «Не хочу, сволочи, дайте противоядие, я всё отдам, всё подпишу». Плача, он не слушал умиротворённого Зиновия, уверявшего, что они на новом Духовном ковчеге, и что пища совершенно безвредна и вкусна. Что спасший их, их же никогда не отравит, а наоборот, будет всячески холить и лелеять, так как они избранные, все, кроме Родченко, который возводит хулу на своего спасителя. Он еще что-то хотел сказать, но, получив мощного пинка под зад от оклеветанного им писателя, мгновенно успокоился и, отбежав к противоположному краю стола, продолжил выпивать, закусывать и жаловаться на Родченко, но уже своему другу Готовченко. Тот внимательно слушал жалобы Приймака, но никак не реагировал на речи плюгавого. Только один раз, сглотнув пережеванную пищу, он встревожено спросил своего товарища: «Точно не отравлена?» – и выслушав убедительный ответ, отобрал у Зиновия понравившуюся ему канапешку, а затем, застенчиво улыбнувшись, отправил её себе в рот. Также он забрал у Нинки пачку с чипсами, грубо, нетерпеливо открыл её и, печально посетовав, что в пачке нет призовых вкладышей, хотел вернуть обратно, но Нинка брезгливо отшвырнула чипсы и что-то горячо зашипела на ухо Стасу. Стас мельком, воровато взглянул в сторону рыжего и тут же очень сильно обиделся на свою подругу. В его злобном полушепоте отчетливо можно было разобрать следующие изречения: «нормальный человек», «не лезь к нему», «и ко мне не лезь», «не втравливай меня». Нинка послушалась своего Стасика, и больше к методично жующему рыжему Готовченко она не приставала, зато обратила свой взгляд на бледных юношей, дорожащих своими почками.
Дрожащие, всего боящиеся молодые люди, внимательно и хищно следили за действиями проголодавшихся пленников. Недоеденную снедь, огрызки бутербродов, надкусанные яблоки, оставшиеся дольки апельсинов и половинки бананов они подбирали со стола, но не ели, а прятали себе за пазуху.
– Что это вы делаете? – спросила нагруженных объедками хлопцев Нинка. Хлопцы переглянулись и ничего не ответили. За них злобно ответил Родченко:
– А они умнее вас, Нина. Они посмотрят, сдохнете вы или нет, а по результатам опыта пообедают. Правда, почки?
Один из студентов захныкал, другой боязливо попятился к своей клетке. Но путь к отступлению ему перегородил Кабан. Сняв с руки «ролекс», он настойчиво, с угрозой в голосе предложил обменять объедки на эти престижные часы. При виде «ролекса» у юноши загорелись глаза и задрожали руки, но всё-таки с огрызками он не расставался.
– А что я буду есть? – гнусаво протянул он.
Кабан что-то проурчал невнятное, но тут ему на помощь неожиданно пришёл Родченко. Он убедительно посоветовал студенту обменять продовольственный мусор на часы. Мастерски, ярко он расписал достоинство легендарного швейцарского механизма, и через три минуты довольный Кабан, нагружённый снедью, задом пятился к своей клетке и сдержанно благодарил Родченко. Но тот, в свою очередь, не стал слушать благодарностей спасённого им мужчины. Он резко обернулся к Примаку и предложил ему надкусить для студентов что-нибудь, что пожелает их студенческая душа. Примак с испугом посмотрел на недавно его обидевшего Родченко и с вызовом сказал:
– Я наелся. Не хочу больше.
– А за хорошие часы? – настаивал Родченко.
– За часы понадкусываю! – согласился Зиновий.
– Работай, – приказал Родченко.
Примак сыто вздохнул и подошёл к столу. Почки переглянулись и, наскоро посоветовавшись, подвели дегустатора к огромному блюду и ткнули пальцем в солидный кусок буженины.
В это время Родченко докучал обманутому им Кабану. Насмешливым голосом он указывал обескураженному бывшему часовладельцу на его главную стратегическую ошибку, а именно на то, что он неспособен распознать без лабораторного анализа отравленный кусок пищи.
– Отравить могли всё, что угодно! – беззаботно говорил Родченко, очищая банан. – Фрукты, мясо, питьё. Но как вы узнаете, что именно? От чего именно умер вкушавший и пивший? Почки, – Родченко бананом указал на прыщавую юность, – не умнее вас. Они, конечно, догадались посмотреть, что будет с едоками, и, в случае положительного результата, то есть если никто не умрёт, слопать объедки. Но они, также как и вы, не подумали о том, что если результат будет отрицательный и кто-нибудь из вас, принявших пищу, двинет кони, какой именно кусок пищи погубил… – Родченко не успел договорить. Неожиданно Кабан вцепился ему в руку и вырвал недоеденный банан. После чего, затравленно оглядываясь, отбежал на самое дальнее от Родченко расстояние. Но, лишившись банана, Родченко не стал преследовать похитителя. Громко рассмеявшись, он сказал бывшему владельцу «ролекса»:
– Продюсер, только сразу не ешьте, посмотрите, умру ли я. Потерпите до утра.
– Дурак, – огрызнулся продюсер.
– Давай, давай, иди буженину у студентов выторговывай за свои обноски, – посоветовал Кабану Родченко, щурясь от удовольствия.
– Зачем вы так с ними? Разве вы не видите, они же боятся!
– Что? – Родченко не успел оглянуться, чтобы узнать, кто это сказал. Дикий вопль огласил окрестности Зоопарка.
Случилось следующее. Кабан внимательно выслушал последний совет Родченко и нашёл его разумным и основательным. Ощупав карманы пиджака и достав из них права, ключи и визитницу, он снял его с себя, элегантно повесил на руку и отправился выторговывать буженину. Но ход его был прерван дикой выходкой Зиновия Примака. С криком «А вот тебе третья половинка!» он нагнал продюсера, вонзил нож ему в ягодицу и вспорол её снизу доверху. Причина такого неуважения к любителю буженины разъяснилась после того, как взбесившегося плюгавого Приймака Родченко пинками отбуцал от ревущего о пощаде Кабана. Оказалось, что Кабаний «ролекс» не «ролекс» вовсе, а дешевая одноимённая китайская подделка. Родченко всё понял. Он грозно обернулся к горько плачущему студенту.
– Я думал, ему всё равно. Вот часы, возьмите. Отдайте ему. Я в Кременчуг хочу, – булькал соплями юный обманщик.
– Сам отдай, – сквозь зубы процедил Родченко.
– Прикольно! – жуя, рассмеялся Готовченко, рассматривая порез на продюсере и поглаживая лысину Зиновия.
– Врача! – проверещал раненый деятель телевизионного искусства.
– Скорую! – крикнул Родченко.
– Всем гадам разойтись по своим клеткам! – прозвучало из недр громкоговорителя.
– Да пошёл ты, – огрызнулся Родченко, но уже под холодными струями воды, которые мгновенно обрушились на обезумевших от неожиданного поворота гадов и загнали их по своим местам.
Только нетранспортабельного продюсера не поливали водой. Когда все угомонились и были заперты, за ним пришли врачи и унесли куда-то на носилках. Через сорок две минуты, – Приймак засёк время, – его вернули с забинтованным задом и двумя коробками консервов в руках.
– Эти точно не отравленные, – громко и довольно хвастал продюсер.
– А ты почём знаешь? – отозвался Стас.
– Дали куму позвонить, – довольно ответил Кабан. – Он привез. Разрешили мне, как больному, передачу.
– Ты что, не сказал, что с нами произошло? Не сказал, чтобы он вызвал милицию? – ошарашено вымолвил Родченко.
– Знаете что! Заткнитесь лучше. Мне и без вас неприятностей хватает, – ответил на это продюсер и повернулся к Родченко забинтованным местом.
– Баран, – в сердцах крикнул Родченко.
В ответ на это оскорбление Кабан умеренно громко, чтобы не разбудить спящих, пукнул.
На Киев спускалась ночь. Улёгшись на надувной матрас, Родченко прислушался к городу. Поначалу, кроме продюсерского чавканья, он ничего не слышал, но вскоре Кабан угомонился, и Родченко услыхал привычные звуки киевской ночи. Нетрезвый гогот подростков, догнавшихся пивом, внезапно заглушил мощный «умц-умц-умц», конечно же, раздавшийся из салона дорогого автомобиля, на секунду остановившегося у перехода и тут же рванувшего к центру города. Крики. Резкая сирена милиции. Что там за решеткой? Родченко закрыл глаза и ясно представил привычную картину. Шатание из знакомых клубов, где он только что выступал, в знакомые квартиры с попутным заходом в магазины. Разговоры, стихи, хвастовство, объяснения с соседями, и, опять перебивая друг друга, стихи под привычную с ранней юности музыку, под пристальным взглядом той, которая тебя еще толком не знает и горда тем, что сидит в одной компании с тобой.
Это был его мир, его атмосфера. Что-либо менять в этом укладе Родченко не собирался. Немедленно захотелось ввалиться толпою в знакомый клуб, где его знали и ценили, где на полках стояли его книги, а за столиками сидели его поклонники. Где знакомые официантки и бармен не спрашивали «что будете пить», и владельцы заведения порой закрывали глаза на дикие выходки своего завсегдатая. Родченко понимал, что он и его друзья создавали атмосферу подобных заведений. На них ходили смотреть… «Как на зверей в зоопарк», – подумал Родченко. Стало холодно. Пошарив рукой возле матраса, он нашёл одеяло и укрылся.
Он представил себе, как в своей нынешней компании заявился бы в одно из привычных мест, и неожиданно понял, что ровным счетом никакого диссонанса не произошло бы. Все спутники его заточения вполне гармонично вписались бы в привычное для него окружение. И даже немногословный вечно голодный Готовченко сошел бы вполне за своего человека. Почки, Нинка и Стас, поющий проповедник Зиновий Примак и раненый им продюсер – сколько раз он смотрел с эстрады на подобную публику, читая им рассказы, выдержки, главы, свои и чужие стихи. «Нет, не только для них читал…» – сконфуженно пробормотал про себя Родченко. И уже засыпая, неожиданно вспомнил услышанную сегодня фразу: «Они же боятся. Зачем вы так с ними?». «Кто бы это», – подумал Родченко уже в полудрёме.
3
Жизнерадостный улыбающийся лик – это было первое, что увидел Родченко сразу после того, как проснулся.
– А вот никто и не умер, – аппетитно отрапортовал продюсер, щеки которого так ласково гармонировали с рассветом. – Еда была не отравленная, – причмокнул он языком.
– Вы, продюсер, совсем от страха мозги потеряли, – ответил на это утреннее приветствие Родченко. – На кой чёрт им надо нас сюда везти, рассовывать по клеткам и после этого травить. Вы гад, продюсер, и будете жить в Зоопарке, – Родченко зябко потянулся и, невнимательно слушая неумело-язвительные речи так и не отравленного продюсера, огляделся по сторонам. То, что он увидел, премного удивило его. Клетка была обставлена мебелью, причем мебель эта была его собственная, из его же квартиры. Первым делом он кинулся к своему ноутбуку, нетерпеливо включил его и, на пределе нервного срыва, дождался, когда компьютер загрузится… облом, Интернета не было. Родченко скверно выругался, но вслед за его руганью из рупора громкоговорителя последовало следующее объявление:
– Не всё сразу. Интернет появится только к вечеру. Наши специалисты работают над этим.
– Кто это чавкает там? – крикнул пробудившийся похмельный Стас.
– Ответственный за встречу Платон Чеширский, – строго откашлялся рупор и замолчал.
После этого ответа из клетки Стаса и Нинки раздался вой электрогитары. Оказывается, за эту ночь клетки превратили в привычные для каждого из узников места обитания. А некоторым, конкретно Стасу и Нинке, вернули даже некогда пропитые ими ранее инструменты и аудиоаппаратуру. Обрадованная этой приятной неожиданностью парочка мгновенно вспомнила об идеалах юности и начала им предаваться, то есть громко слушать Гребенщикова и пить портвейн, которым их снабдили ночные доброхоты. Натурально, в течение получаса они максимально накалили ситуацию в вольерах. На угрозы обитателей расправится с ними они нецензурно посылали угрожающих по известному неприлично-эротическому маршруту. Послали и Родченко, который предупредил, что как только доберётся до них, то обязательно разобьет гитары об их головы, а барабаны вместе с палочками засунет им в афедрон. И только после агрессивного уточнения, что такое афедрон, парочка слегка угомонилась. Гитара смолкла и печально, негромко зазвучала Нинкина флейта.
Уловив акустическую коду скандала, Родченко нервно покосился на письменный стол, в ящике которого он почти всегда хранил спиртное. Интуиция его не подвела. Бутылка бехеровки и бутылка джина уютно стояли в глубине ящика. Секунду поколебавшись, узник взял джин и демонстративно вылил содержимое бутылки на землю, конечно, не в клетке, а за её пределами. Отшвырнув подальше пустую тару, Родченко без колебаний подошёл к столу, достал из ящика бутылку бехеровки и, неожиданно для себя, сделал основательный глоток, после чего поставил её на стол.
– Всё, хватит! Кто здесь главный? Я хочу с ним поговорить, – настойчиво прохрипел Родченко.
Молчание застыло над вольерами. Молчали все. Растерянно, с надеждой молчали обитатели клеток, и непримиримо-равнодушно – громкоговоритель. Молчали те, кто мог посредством его рассказать вопрошавшему Родченко, кто здесь главный и что он хочет от пойманных и заточённых в клетки людей. Застыли деревья и облака. Птицы, еще недавно щебетавшие о том, что мир прекрасен, прекратили свое весёлое словоблудие и замерли.
Покой разлился над всем миром. Ещё глоток. И привычно развалившись в кресле, тупо уставившись на экран своего ноутбука, Родченко раскинул пасьянс «косынка». Не собрав и со второй попытки этот несложный расклад, он сделал еще один основательный глоток. После чего, оглянувшись по сторонам, заметил Еву и, что-то припомнив, ласково спросил её.
– Это ты вчера переживала, что им страшно?
– Им страшно, – уверенно ответила некрасивая девушка.
– Ты говоришь это? Тогда почему ты здесь? – спросил её Родченко.
– По той же причине, что и все, – краснея, ответила Ева.
– Стихи пишешь? – навязчиво продолжил допрос писатель.
– Да, – с еле слышным вызовом ответила она.
– Поэтому и здесь, – уверенно подвёл черту Родченко. – Давай выпьем с тобой, коллеги по цеху вроде как.
Ева охотно подвинулась к прутьям своей клетки, Родченко передал ей бутылку. Девушка оценивающе посмотрела на неё и, отхлебнув, тут же поперхнулась крепкой настойкой и матерно выругалась. Родченко не покоробило от этой брани. Он давно привык к подобному самовыражению слабого пола. Он даже вспомнил, что несколько раз встречал Еву на литературных тусовках. И там она так же отпивала из протянутых бутылок и так же материлась, то есть поступала в точности так, как почти все пишущие и поющие девочки своего поколения. Порой Родченко казалось, что они стараются перематерить друг друга в наивной уверенности, что чем откровенней брань, тем они становятся ярче и независимей. Но поток мата, исходящий от них, давно перестал резать слух и сам собой превратился в норму, в некий формат светского общения. Родченко угрюмо посмотрел на Еву и спросил:
– Почему ты материшься?
– Потому же, что и вы.
– Я? Ты от меня слышала мат?
– Читала.
– А, ты это имеешь в виду, – поморщившись, ответил Родченко. – Ну, это совсем не то. Я таких вот, как ты, описываю, бессмысленных.
– И как же вы нас любите… а мы вас стараемся не разочаровать.
– Бред! Материтесь, чтобы мне было о чём писать, – по-своему интерпретировал мысль Евы Родченко.
– Да нет… наверное, нет. Я не знаю, – с досадой ответила девушка.
Родченко отобрал у неё бутылку и задумался: когда это случилось? Наверное, так: сначала активно стали материться герои новейшей литературы, визгливо и безобразно, стараясь перекричать литературных героев прошлого, и, в конце концов, им это удалось. За ними, проанализировав эту сокрушительную победу, заматерилась вся прогрессивная тусовка, и понеслось… к примеру, взять эту самую Еву, сюжет готовый. Некрасивый маленький менеджер, пишущий, как все… дальше продолжать не захотелось. Перед Родченко в полный рост встали все отвратительные черты современной женской литературы, с истериками, превышающими все мыслимые децибелы, публичным выставлением на показ менструальных циклов, ПМС, орального и анального секса и прочей физиологии. И, тем не менее, у этого «товара» всегда находился свой читатель и слушатель. Как мухи на дерьмо, слетались посмотреть на этих девочек разного рода уроды и половые психопаты, такие как Кабан-продюсер, к примеру. «Ну вот, – развеселился Родченко, – связать их липкой ниткой спермы и провести по всем кругам городского ада. По-моему, неплохо», – довольно подумал он и, не обращая внимания на что-то говорящую Еву, сел за компьютер и стал писать синопсис своего будущего произведения. Через десять минут напряжённой работы Родченко честно спросил у Кабана, где тот учился, а также попытался уточнить другие моменты биографии но, услышав в ответ истинно партизанское молчание, он под подозрительным взглядом вопрошаемого придумал ему другую биографию, столь же мерзкую, как и настоящая.
– Что ты там пишешь? – внезапно заметался по вольеру Кабан, бережно придерживая рукой незаживающую рану, нанесённую Примаком. – Покажи, что там про меня написал! – и тут же, ожидаемо для Родченко, невыносимо громко заревел: – Ты не имеешь права! Я в суд подам, конституционный! У меня там кум и сват судьи, – после чего продюсер, встав на колени и протянув руки между прутьями, истово взмолился: – Куда пойдёт бумага, в какую организацию? Ну, дайте почитать, господин Родченко, что вы пишете.
– Рассказ пишу. А ты мне работать мешаешь. И не говоришь о себе правды, приходится додумывать за тебя, – глядя в поросячьи глаза продюсера, чётко ответил Родченко.
– Куда рассказ. Не позволяю рассказ. Я всё про себя расскажу. Мама и папа работали на телевидении и никогда не сотрудничали с КГБ, – быстро, не сбиваясь, начал о себе рассказывать продюсер. – Хотя про КГБ вычеркните, господин Родченко, мало ли что происходит, вот где мы оказались. Может, они и… ну, не пишите же обо мне… я вас молю.
– Да не психуйте вы, – изумлённо ответил ему Родченко. – Я просто пишу рассказ, там вот и Ева…
– Я? – радостно взвизгнуло над ухом Родченко. – Покажите, что про меня написали. Ну, пожалуйста, милый Родченко, ну хоть одним глазком. А как там меня зовут? Не меняйте, пожалуйста, имени. Я понимаю, имя не ахти, но ведь родителей не выбирают. Знаете ли, такие инертные рохли, из пригорода которые выбились в город. Не пишите о них, пожалуйста…
– Совсем сдурела девка, – печально выдохнул Родченко. – Зачем тебе это? Пойми, я не портретист восемнадцатого века и ты не маркиза. Ты ведь радуешься ничему и при этом блюешь на своих родителей. Я ведь об этом напишу…
– А дальше что напишете? – перебила писательскую тираду Ева.
Родченко в сердцах сплюнул:
– Напишу, что ты с продюсером трахаешься, вы ведь так похожи…
– Обед с напитками, – объявил громкоговоритель голосом Платона Чеширского. – За обедом будут даны новые сведения относительно вашего пребывания в Зоопарке. Ведите себя, как хотите.
И опять суета официантов, только в этот раз не под Кабаньи мольбы, а под громкое одобрение Готовченко. Причмокивая, он нетерпеливо комментировал вносимые блюда и требовал к себе в клетку до конца сервировки принести хотя бы пирожок. Пирожок не принесли, но, в конце концов, его нетерпение было вознаграждено. Опять передние прутья потянулись вверх, и узники Зоопарка вышли к столу. Не вышел только Стас. Как только он увидел, что дело запахло обедом, а, следовательно, и встречей с угрожавшими ему утром соседями, он немедленно притворился спящим. Так что Нинке ничего не оставалось, как выйти одной. Испуганно озираясь, она робко подошла к заливным языкам и, вооружившись двузубой вилкой, с ненавистью проткнула один из них. Никто не обратил на Нинку особого внимания, все заняты были своими делами. Хрустя ломаемыми костями и чавкая, сосредоточенно работали Приймак и Готовченко. Тихо пыхтя, хомячил продюсер, отвернувшись раненым задом от всех. Брезгливо наблюдая за этим, наливалась пивом Ева, за которой в свою очередь похотливо наблюдали почки, подхихикивая и тихо переговариваясь между собой. Со стороны компания напоминала небольшое стадо мирно пасущейся скотины. Эту идиллию прервал следующий казус. Зиновий Примак в поисках вкусненького приподнял колпак блюда, стоящего в центре стола. Но на блюде, вместо ожидаемых яств, он обнаружил небольшой телевизор, немедленно вспыхнувший чёрно-белым экраном, по которому разлилось счастливое лицо ответственного за встречу Платона Чеширского. Все присутствующие настороженно притихли. И в этой пугающей тишине заскребли железом по нервам следующие слова:
– Прослушайте важное сообщение. Завтра с 9:00 ваша экспозиция будет открыта для посетителей. Я не призываю вас к образцовому поведению. Ведите себя так, как вели в естественной среде. Вы убедились, что примерные условия вашего обитания мы создали. Я понимаю, что не всё идеально. Я также понимаю, что условия неволи сопряжены со стрессовым состоянием. Но я уверен, что вы, в конце концов, благополучно адаптируетесь к условиям Зоопарка. Чтобы вы не чувствовали себя оторванными от среды, в которой пребывали на воле, в ближайший час перестанут глушить ваши мобильные телефоны, а также включат Интернет. Как видите, вы не изолированы от общества. Это не тюрьма, мерзавцы. Это Зоопарк, – Чеширский исчез с экрана, и место на экране занял голливудский кролик, жующий морковку и третирующий низкорослого охотника.
– Телефоны и Интернет, значит, включат, – спокойно ухмыльнулся Родченко. – Если не врут, всем в «Богадельне» выставлю шампанского.
– Я не хочу в богадельню, – пискнула одна из почек.
– Это кабак на Прорезной. Тебе понравится.
– Знаю я этот кабак, говно, всё дорого, и еду плохо готовят, – неожиданно отозвался Готовченко.
– Именно, – потвердел слова друга Примак
– Здесь лучше? – изумлённо спросил Родченко.
– Конечно. Пищу здесь готовят гораздо лучше, – убедительно, с достоинством ответил Зиновий под ураганный звук втягиваемых в себя Готовченко спагетти.
Родченко налил себе рюмку водки и, ни с кем не чокаясь, выпил. Он уже представлял, что примерно будет после освобождения, а в скором освобождении он не сомневался. Он видел себя в эпицентре ураганного скандала, от которого трепещут все, кто немил ему и его друзьям. Как управлять этой стихией, он тоже знал. Не раз ему приходилось вызывать интерес к себе, раздувая из пустяка монстра. Но то, что произошло с ним сейчас, было событием не пустяшным, и Родченко решил воспользоваться этой ситуацией. Опрокинув в себя вторую рюмку водки и привычно забыв закусить алкоголь, Родченко вскрыл бутылку пива и стал в деталях обдумывать план действий.
Прежде всего, нужно оповестить друзей, которые могут влиять на процессы. Несколько журналистов, желательно женщин, которые умеют истерично добиваться любой правды, даже если эта правда – не правда. Таких в последнее время развелось много, и с ними проблем не будет. Они и заварят кашу. Далее, нужно изложить свой взгляд на произошедшее, обойдя тему гадов, и намекнуть на свою гордую, отстранённую позицию касательно… впрочем, это не важно, чего, главное – уверенным наглым тоном.
Родченко допил пиво и потянулся за чекушкой виски. Скручивая пробку с горлышка бутылки, он внимательно оглядел собрание. Всё пока было спокойно. И даже Стас сделал вид, что проснулся, и присоединился к Нинке. Глядя на этот купаж скверных характеров, Родченко подумал, кого их них он мог бы использовать в своих целях.
– Прежде всего, нужно поговорить с продюсером, он что-то на кумьёв-сватьёв намекал. Отсюда он вряд ли согласится идти буром против администрации Зоопарка, и звонить побоится тоже, но на определенном этапе, после освобождения… кстати, где он? – Родченко огляделся по сторонам и внезапно от увиденного подскочил с места. Кабан рылся в его ноуте. Бешенными, бесшумными скачками Родченко рванул к наглецу и со всего размаха дал ему потрясающего пинка. Зоопарк опять огласился нечеловеческим рёвом. Родченко в запале справедливого гнева не подумал о третьей половинке, которая вчера появилась на Кабане, и опять разбередил продюсерскую рану.
– Что вы со мной сделали, – сипел, обливаясь слезами, продюсер. – Убийца. Смотришь. Что смотришь? А потом смешно напишешь. Гонорар пропьешь и смеяться надо мной, над моей раной будешь. И друзья твои будут. И мои. Все будут. Где то, что ты писал обо мне? – вопрошал он.
Оцепеневший от справедливых упрёков Родченко послушно показал продюсеру открытый текстовый файл. Но продюсера это не успокоило.
– Я читал это. Там не про меня. Третья половинка – не смешно, и фамилия другая. Сам ты Кабан! Где про меня? Отвечай, Ирод!
– Слушай, давай я тебя в клетку твою отнесу. Ты, главное, не вой. Смотри, как напугал всех, – Родченко оглянулся на компанию не напуганных зрителей, внимательно, с интересом наблюдавших за инцидентом. На не прекращающих жрать Готовченко и Приймака, на брезгливо-любопытных Стаса и Нинку, на смущенную Еву и жмущихся друг к другу почек, правая из которых снимала эту сцену на мобильный телефон.
– Тебе что, делать нечего? Нафига это видео? – спросил у почки Родченко.
– Выложим в Интернет. Прикольно ведь, – прозвучал робкий ответ.
– Если Интернет включат, – с сомнением в голосе сказал Родченко.
– Уже включили. И телефоны тоже, – сообщили ударную новость прыщавые юноши.
Родченко судорожно достал свой мобильный и набрал первый попавшийся номер. Ему ответили. Родченко сбросил вызов.
– Хорошо, – спокойно сказал он. – Теперь главное не суетиться, – с этими словами он подошёл к столу и налил себе виски. – За свободу! – искренне провозгласил он тост. – Много раз я говорил эти слова, но так искренне впервые.
– И что теперь делать будем, – спросил за всех Приймак.
Родченко огляделся. Он увидел растерянные лица людей, действительно не представлявших, что делать дальше. Они тревожно смотрели на него, понимая, что сложившееся положение просто обязывает их что-либо предпринять. И выбор этого шага они оставляли за Родченко, тем самым признав его своим лидером. Родченко принял этот знак. Сделав шаг вперёд и оказавшись в центре собрания, он чётко сказал:
– Торопиться не будем. Надо досконально продумать, что нужно сказать милиции и не только. Положение наше, мягко говоря, странное. Сказать ментам, что нас заперли в Зоопарке, – немыслимо. Нас просто примут за идиотов. Я сейчас подумаю, куда прежде всего стоит позвонить, – с этими словами Родченко налил еще порцию виски и опрокинул в себя спиртное. Его качнуло, он понял, что уже основательно набрался. Но, как всегда, в этот момент его стал одолевать тот самый пресловутый дух противоречия, который неизменно приводил его к печальным концовкам при застольях. Родченко очень быстро убедил себя, что всё контролирует, и в доказательство этого выпил залпом еще одну рюмку. Тряхнув головой, он убедительно приказал себе остановиться.
– Водка – это тормоз на пути к свободе, – заплетающимся языком провозгласил он.
– Выпей рома, – посоветовал ему Готовченко.
– А какая разница, всё водка, даже пиво. Ладно, значит, так, надо что-то решать. Я сейчас в Интернет загляну. А вы тут… – Родченко завистливо оглянулся на стол с аппетитными объедками, но всё-таки отправился к компьютеру.
Все социальные сети, в которых был зарегистрирован Родченко, работали. Людей, в том числе и влиятельных, подписанных на его странички, тоже было предостаточно для того, чтобы поднять первую волну скандала. Родченко открыл вордовский файл, потёр ручонки и страстно впился пальцами в клавиатуру.
«Внимание всем. Я, Родченко А.В., вчера был похищен неизвестными мне людьми. В данный момент я нахожусь в Зоопарке города Киева. Эта провокация, вне всякого сомнения, была организованна при содействии государственных и муниципальных властей. Об этом говорят чудовищные обстоятельства похищения…» – Родченко не понравилось написанное. Он задумчиво уставился в монитор, пытаясь понять, что он, собственно, хочет сообщить людям. И, как всегда в таких тупиковых случаях, он, прежде всего, попытался сформулировать для себя то, что хотят от него услышать в этой ситуации. Вскоре он понял, что это небанальное запутывание банального сюжета из жизни спившегося, но внутренне прекрасного, простого, в кавычках простого, разумеется, человека. Он перечитал написанное, убрал слово «чудовищные» и продолжил: «… о которых вы узнаете в своё время. В данном информационном формате я об этом говорить не буду, так как могу просто-напросто показаться сумасшедшим. Подозреваю, что на это и рассчитывают похитители», – тут Родченко вспомнил одно немаловажное обстоятельство и сделал приписку: «Также следует сообщить, что этот текст не является пиаром моей книги, действие которой частично происходит в киевском Зоопарке», – Родченко перечитал текст, убрал несколько лишних запятых и задумался: «А ведь, действительно могут подумать, что это пиар, и не только могут, обязательно так подумают», – от этой простой догадки сделалось совсем кисло на душе. О книге он вспомнил случайно, по ходу написания письма. Как назло, на обложке книги красовался Зоопарк. И опять всплыло слово «пиар», причём самый дурацкий из возможных пиаров. С пошлым размахом провинциальных рок и поп-исполнителей из конюшни поющего ректора Поплавского. Короче, ему стало стыдно. Стыдно ни за что. Раньше, за всеми скандальными перипетиями, на это совпадение Родченко не обращал внимания, но сейчас, поджав от неловкости пальцы в кедах, он понял, что это обстоятельство может сыграть с ним злую шутку. «Нужно что-то придумать. Отвлечь прессу от книги. Вот попал. Надо самому отвлечься как-нибудь…» – подумал он и оглянулся на монотонно галдящее застолье. Всё, что он увидел у себя за спиной, было решительно нетрезво. Даже неодушевлённая посуда и бутылки потеряли свои изящные формы и напоминали пьяных провинциальны театралов после удачной премьеры в городе N. Что касается людей, окружавших стол, то с первого взгляда было понятно, что они уже находятся не в первой стадии алкогольного вдохновения. Преобразившийся Стас, кивком головы откинув со лба прядь сальных волос, настраивал гитару под восхищённым взглядом Нинки и бестолковые рассказы продюсера о его мощных знакомствах в мире шоу-бизнеса. Стас запел козлиным голосом песню собственного сочинения о том, как он ненавидит это общество. Общество на минуту сделало вид, что горько задумалось, но так как песня длилась больше минуты, Стас был грубо прерван Готовченко.
– Про милую давай!
– Какую милую? – опешил Стас, не переставая играть.
– Ну как, какую? – растерялся Готовченко. – Ну, во дворе пели…
– Мы таких не пели во дворе, – вмешалась заносчиво Нинка. – У нас дворы были разные.
– Тогда про милого, – задумчиво пошутил Родченко. – Слушайте, у кого-нибудь из вас родственники в милиции есть, или очень близкие друзья?
Этот деловой вопрос разрушил царившую идиллию. Первым поспешно удалился в свою клетку продюсер. За ним, о чём-то плаксиво перешептываясь, рванули почки. Пробурчав «На хрена нам менты», встал и ушел Готовченко, за ним, прихватив разрезанную дыню, засеменил Примак. Стас и Нинка тоже неожиданно слились с сумерками и стали невидимы. С Родченко осталась только Ева. Она хотела что-то сказать, но Родченко её раздражённо перебил:
– Не надо повторять, что им страшно. И вообще, не надо меня насиловать моралью и навязывать сострадание к этим скотам, – последнее слово Родченко сказал громко, чтобы всем присутствующим было слышно его мнение о них. – Вам же, мать вашу, место только в Зоопарке. Все вы хотите на свободу, но вы же этой свободы и боитесь. Расползлись по клеткам, – Родченко еще хотел добавить что-то, но его перебила Ева:
– А вы свободы не боитесь?
– Что? – оглянулся на неё Родченко.
– Ну, тогда звоните в милицию, – обиделась Ева.
Родченко сплюнул, достал телефон и набрал номер Коляна. После долгих гудков Колян радостно заорал в трубку, перекрикивая шум кабака:
– Привет, ты куда пропал? В «Богадельне» сказали, что ты только вышел. Заходи обратно.
– Как только вышел? – опешил Родченко.
– На своих, уж не знаю, как тебе это удалось, но вали обратно.
– Послушай, Колян, меня что, там видели? – не на шутку разволновался Родченко.
– Ну, ты же, мля, не прозрачный, – похабно заржал друг.
Родченко сбросил Коляна и набрал номер Артура – арт-директора «Богадельни».
– Привет!
– Привет, Артур. Напомни, мы сегодня с тобой встречались?
– Ну, да! А что?
– И о чём говорили? – засипел пересохшим горлом Родченко.
– Ээээ, да я не помню… а что?..
– Слушай, мы точно встречались сегодня?
– Да, какого хера ты мутишь! Не помню. Хотя нет, я же в «Богадельню» только что пришёл. Короче, подваливай.
Родченко понял, что его двухдневного отсутствия никто не заметил. Карнавал продолжался без него. В сознании своих друзей и знакомых он даже присутствовал на этом празднике жизни. Он пил и гулял с ними еще минуту назад, а сейчас просто вышел за сигаретами и скоро вернётся. Родченко стало страшно. Не задерживаясь ни минуты у стола, он отправился в свой загон и не мешкая разослал написанный ранее текст по всевозможным адресам. После чего разместил написанное в социальных сетях и, отключив возможность глупо комментировать это послание, отхлебнул бехеровки. Он вслушался в ночь. Ему захотелось услышать город. Но город молчал. Справа трахались Нинка и Стас, слева Кабан пыхтел на Еве.
4
Родченко проснулся от смеха ребенка. Дитя рассмешила попытка фотографа композиционно снять спящего писателя. Дело в том, что бутылка, приконченная Родченко ночью, довольно далеко откатилась от него и не попадала в кадр. Фотограф решил штативом подвинуть тару к спящему объекту. Но, несмотря на то, что лицо его побагровело, а брюки мерзкой полосатой улыбкой разошлись на заднице, до бутылки он не дотягивался. Ребёнок засмеялся. Родченко проснулся. Фотограф бросил штатив и начал щёлкать камерой.
Родченко сразу сообразил, что происходит. Быстро поднявшись на ноги, он внимательно осмотрел фотографа и с удовольствием заметил торчащее из кармана рубашки удостоверение «пресса», после чего робко посмотрел на окружавших его клетку людей. Те, в свою очередь, без особого любопытства рассматривали проснувшийся экспонат. Родченко немного успокоился и обратился к фотографу.
– Вы из какого издательства?
– А вы шо, действительно Родченко? – вопросом на вопрос ответил невежливый представитель прессы. Родченко поморщился от суржика, но как можно вежливей ответил:
– Да, это я. Скажите, кто вас сюда послал?
– Та я из газеты «Вистнык Сиверщыны». Вот, в Зоопарк заслали, – явно стесняясь своей миссии, ответил фотограф.
– Здесь еще, кроме вас, есть журналисты? – продолжил свой допрос Родченко.
– Не имею никакого понятия, наверное, нет.
– А как вы узнали, что я здесь?
– Редактор послал. Я и пошёл…
Этот разговор был прерван счастливым смехом. Родченко облегчённо вздохнул. К его вольеру направлялся Колян, его старинный друг и известный журналист сразу нескольких столичных издательств. Человек с ветвистой биографией и запачканной интригами совестью.
Колян бесцеремонно отодвинул фотографа и спросил:
– Что это за цирк? Я сегодня утром прочел твоё послание миру. Тебе звоню, телефон отключен. Короче я ломанулся сюда…
Ещё в процессе рассказа Родченко о своих злоключениях, Колян сделал пару важных звонков, естественно, согласовав их со своим заточённым в клетку другом. Смысл их был в том, чтобы втолковать пишущей и снимающей публике, что похищение Родченко не шутка, а горячая тема для информационного пространства, сулящая небывалые рейтинги. Акулы пера обещали в скором времени прибыть. Колян отправился встречать журналистов. Друзья резонно предположили, что Коляну вместе с Родченко оставаться небезопасно. К тому же, надо было как следует подготовить звёздных представителей прессы. Колян, вихляя ляжками, торопливо ушёл. Родченко включил зарядное устройство, вспомнил и набрал пин-код и с нетерпением оглянулся по сторонам.
Только сейчас он в полной мере осознал, что рядом с ним ходят люди. Обыкновенные люди, ничем не отличающиеся от тех, кто смирно и испуганно сидел в вольерах. Люди тыкали пальцами то в мрачного Кабана, то в позеленевшие от страха почки. Некоторые фотографировались на фоне клеток. Часто, то там, то тут, неприятно смеялись. Родченко потрясло общее равнодушие людей, которые гуляли между клеток. Особенно разозлила его фраза одной смазливой сволочи, которая, скучая, обратилась к своему провожатому:
– Ничего интересного здесь. Идём обезьян, что ли, посмотрим.
Родченко не выдержал. Мощно вдохнув в себя налетевший невесть откуда ветер, он выплеснул в скучающее лицо бурю – потрясающий, творческий набор нечистот, сметающий всё на своём пути.
– Круто! – пискнул юноша и телефонной камерой стал снимать Родченко на видео. Подтянулись и другие зрители. Они с интересом наблюдали за происходящим.
– А еще поматюкайтесь, а то я не успел снять, – деловито попросил кто-то из толпы.
Родченко понял, что совершил ошибку, матерно прокомментировав реплику девицы. Люди с той стороны решетки, услышав ненормативные поливы, явно оживились. Нельзя сказать, что всем присутствующим понравилось выступление Родченко. Несколько мамаш, отягощенных детьми и доктринами воспитания, двинулись к выходу, но большинство, включая искренне возмущённых граждан, оценило лингвистические познания экспоната. Одни радовались необычным матершинным переливам, другие – что этим можно искренне возмущаться. Родченко отвернулся от толпы. Люди это не оценили. Кто-то стал откровенно задирать его, пытаясь таким образом раззадорить. Стиснув зубы, Родченко молчал, всеми силами стараясь не сорваться. Он слышал у себя за спиной недовольный гул. Он понял, что то, что еще несколько минут назад было людьми, превратилось в публику, и публика ждала представления. Вновь прибывшие весело спрашивали старожилов о причине собрания и, выслушав их недовольные ответы, толкаясь локтями, пробирались ближе к объекту всеобщего внимания.
Родченко, конечно, понимал, чего ждёт толпа от заключённого в клетку человека. Матюги вызвали только первоначальный интерес. Толпа ждала социального скотства. Как можно более мерзкого попрания человеческих норм. Того, на что многие из присутствующих не решились бы никогда. Они ждали возможности осуждать своих ближних, желательно за обеденным столом. Заключённые в клетку люди в их глазах были призваны стать оправданием их бытовых мерзостей.
Много раз Родченко был в центре подобного внимания. Стоя на сцене или сидя за столом в полузнакомой компании, он намеренно, цинично провоцировал скандалы. Он не считал это чем-то экстремальным, это было своеобразное времяпровождение плюс небольшой пиар. Но он никогда не заходил слишком далеко и при некорректном повороте всегда умел шуткой свернуть нежелательную тему на пустой анекдот или житейский разговор. В этот раз всё было иначе. От него ждали. Он с отвращением посмотрел на проявления слюнявого любопытства, сел за рабочий стол и начал строчить текст, уже не оглядываясь на толпу.
Толпа разочарованно загудела. Еще несколько раз его пытались взбодрить. Кто-то метнул в писателя огрызком яблока, но он продолжал работу. Не дождавшись ответной реакции, люди стали расходиться. Неожиданно в это людское болото врезался визгливый голос из клетки:
– Это писатель. Смотрите, пишет. Ему плевать на вас! Плевать!
– Гад это, а не писатель, – захныкал еще один сосед. – Ударил. Повязку сбил. Теперь болит.
Толпа опять зашевелилась. Слово «писатель» произвело на публику впечатление. Многие вспомнили школу и ВУЗы. Опять заморгали фотовспышки и закудахтали вопросы «кто, мол?» и «что написал?». Всё это летело мимо его сознания. Он понимал, что, ответь он хоть на один вопрос, публика заведётся и потребует большего. Но публика не собиралась оставлять его в покое. За шокирующими сведениями она обратилась к его разговорчивым соседям. И соседи наперебой стали рассказывать подробности писательской жизни в клетке и за ее пределами. Один даже подыгрывал при этом на гитаре. Через пять минут злой трескотни писатель уже был наделён всеми сакральными чертами злодея, магнетизирующего женщин и гомосексуалистов своей загадочностью. Все хотели любых подробностей лично от него. Но реакцией на это желание было молчание. Как известно, самое большое преступление в глазах публики – это равнодушие к ней. И публика отомстила…
– Что это ты колбасишь? Заявление в милицию? «Как известно, самое большое преступление в глазах публики – это равнодушие к ней. И публика отомстила…». Что это за говно? Рассказ, что ли? Ни дня без строчки, типа. Заканчивай. Сейчас подойдут люди, будешь говорить с ними, – Колян с недоумением посмотрел на Родченко. – Да отвлекись ты. Соберись. Идут уже. Ну, ладно, я в партер. Тоже задам нужные вопросы. Не ссы.
Родченко радостно обматерил друга. Почесал затылок и уверенно начал отдавать приказания прибывшим журналистам.
– Подходите, подходите. На этих пока что не обращайте внимание. Неизвестно, сколько у нас времени. А вот и стульчики несут. Какие услужливые твари.
Действительно, при появлении журналистов появились люди, которые деликатно стали отстранять случайную публику и заносить стулья для прессы. Это обстоятельство озадачило Родченко. Он не ожидал подобного. Со стороны всё выглядело как организованная акция, и поэтому Родченко решил поставить точки над «и».
– Сразу заявляю, что это не художественная и не пиар-акция. Это похищение.
– Почему тогда вы не обратились в милицию? – мгновенно перебили вопросом Родченко.
– Обстоятельства и следствия похищения, мягко говоря, фантастические. Я, конечно, могу позвонить в милицию и заявить, что меня похитили и заперли в Зоопарке. Но боюсь, я окажусь в положении несчастного Ивана Бездомного, звонящего из дурдома в отделение.
– Расскажите, что произошло.
– Еще раз напоминаю о фантастических обстоятельствах похищения. Просто организовать подобный трюк невозможно. За этим стоит что-то серьёзное. Что именно – я не рискну даже предположить, – Родченко довольно подробно начал рассказывать историю, с ним приключившуюся, не упустив при этом подробности, выставляющие его не в лучшем свете, чтобы быть предельно честным. Но всё-таки прокол случился. Эпизод ранения Кабана вызвал у пострадавшего от этого преступления резкую критику. Одичавший и обросший щетиной Кабан неожиданно заплакал:
– Ничего подобного не было. Никакие харчи за часы я не торговал! Всё он выдумал! Я сам поранился, о гвоздик. Господин литератор горазд выдумывать. Я на него в суд подам!
– Вот именно, – пропел Приймак. – Что вы выдумываете, Родченко! Я человек верующий! Я не мог поднять руку на ближнего своего, на высшее создание!
Родченко растерялся. Доказывать свою правоту в подобной ситуации было крайне опасно. Неизбежно бы начался потрясающий балаган, который разметал бы всю идею пресс-конференции. Родченко осторожно обратился к Приймаку:
– Вы хотите отсюда выйти? – он надеялся, что плюгавый проповедник запоёт о спасительном ковчеге и всем станет ясно, что перед ними придурок.
Но предатель Приймак предательски коротко ответил «Нет» и замолчал. Кабан на подобный вопрос только обиженно и строго взглянул на Родченко и ничего не ответил. Было видно, что он ни во что не хотел вмешиваться.
– Согласитесь, странная ситуация, господин Родченко. То, что вы нам сейчас рассказывали, очень напоминает те ситуации, в которые попадали герои вашего нового романа. Я успела его прочитать, и вы знаете, ощущение, что вы прокручиваете тот же сценарий, что прокручивали и со своими героями. Как вы это объясните?
– Я не знаю, как это объяснить! Поймите, я не могу дать никаких внятных показаний по этому делу. Проще всего назвать это совпадением! Я сам только вчера ночью наткнулся на эти совпадения, на эти параллели. Я предполагал, что пресса окрестит произошедшее со мной, как пиар книги! Но это не так, поверьте мне. Если рассуждать логически, то, кроме того, что подобное мероприятие стоит немалых средств, которых у меня нет, оно совершенно по-дурацки выглядит. Я не могу найти другого слова. Пропиарить таким образом книгу – верх пошлости. Это что-то другое.
– Как вы думаете, что?
– Вот это нужно обязательно узнать. Что это и кто за этим стоит.
– Каким образом?
– Для этого необходима огласка этой ситуации, это прежде всего!
Возникла небольшая пауза, в которую неожиданно вмешался Чеширский. Мурлыкающим голосом, с помощью громкоговорителя он объявил:
– Господа, после пресс-конференции состоится небольшой фуршет с раздачей нового романа господина Родченко.
– М-да, странный не пиар, однако! – произнёс грузный бородатый мужик. Большой авторитет среди пишущей братии и старый недруг Родченко.
– Ну что, мне землю жрать тут перед вами! – прокричал Родченко.
– Да мы верим, – попытался успокоить друга Колян.
Родченко на это только покачал головой.
– Господин Родченко, а о чём ваш роман? Можно узнать краткое содержание? Родченко на минуту задумался, стоит или нет рассказывать содержание книги. И решил, что стоит.
– Во-первых, это повесть. Действие её, на самом деле, частично происходит в Зоопарке. Рассказывать действие повести, передвижение героев сейчас глупо, тем более вам обещали её подарить! Скажу только, что книга, по сути, о страхе. О том, что человек сам выдумывает чудовищ, которые воплощаются в реальные персонажи истории. Ситуация, в которую я попал, действительно напоминает те ситуации, в которые попадали мои герои, и это для меня загадка.
– Ну, что же, ваш рассказ о книге очень интригует. Обязательно прочту.
– Но вы поняли, что я здесь не за этим, – как можно спокойнее сказал Родченко.
– Мы стараемся это понять, – ответил за девушку бородатый недруг писателя и с улыбкой добавил: – Но это очень трудно.
Родченко разозлился:
– А вот и закусить подано, – язвительно ответил он и кивком головы указал журналисту на сервируемые у него за спиной столы.
– С размахом! – удовлетворенно отметил сервировку бородач и, погладив холёную бороду холёной ладонью, добавил: – У меня вопросов больше нет.
– У меня вопрос. Вы общались с администрацией Зоопарка? И вообще, здесь присутствует хоть один представитель этого учреждения? – Родченко с благодарностью посмотрел на Коляна.
– Спасибо! У меня те же самые вопросы, но, как видите, ответа не последовало, и я уверен, не последует. Попытки связаться с администрацией ни к чему не привели. Надеюсь, что вам повезёт больше. Но мне кажется, максимум, что вы услышите, – это приглашение закусить. Знаю только одну фамилию – Чеширский, это он себя объявил ответственным за встречу. Если бы вам удалось поймать его и задать вопросы…
– Я здесь. Задавайте, – перебил Родченко Чеширский. Он, как и при первом своём появлении, лучезарно улыбался и источал флюиды оптимизма.
– Вы можете представиться официально? – официальным тоном попросил Колян. – Чтобы мы знали, кому задавать вопросы.
– Я – ответственный за встречу, Платон Чеширский, – поклонился в сторону журналистов услужливый Чеширский.
– Вы официальный работник Зоопарка?
– Точно так. Отвечаю за встречу официально.
– Как вы прокомментируете заявления господина Родченко о его похищении?
– И комментировать тут нечего. Похитили, конечно, похитили. Сначала приснились ему, а затем похитили, – Чеширский обратился к Родченко: – Вы ведь помните, как мы вам приснились?
Родченко помнил, но не сказал.
– Нет, не помню!
– А я помню, – неожиданно встряла Ева. – Пауки приснились…
– В банке, конечно! – вскипел Родченко. – Ева, заткнись со своими пауками. Ты что, не понимаешь, что они сейчас гламур мистический наводят. Мало ли, что кому снится.
– А мне ковчег приснился…
– Заткнитесь все! Чеширский, покажи документы.
Чеширский с готовностью подлизы мгновенно достал паспорт и служебный пропуск в Зоопарк.
– Чеширский Платон Васильевич, – констатировал задумчиво Колян.
– Ну что, удостоверили личность мою. Хе-хе. Видите, не соврал, что я Чеширский. А засим просим отобедать. Стынет же всё.
В суматохе словесных стычек присутствующие на пресс-конференции не заметили, как чисто, аккуратно, а главное, быстро накрыли стол невидимые официанты. Пара молодых негодяев из известного таблоида с удовольствием направились к столам. Этого зрелища не вынес доселе молчавший Готовченко.
– Ээээ, вы что, а нас? Уберите этих, а то я всё здесь разнесу! Положи на место! Милиция…
– Успокойтесь! – обратился к взволнованному Готовченко Чеширский. – Вас покормят эксклюзивно…
– Как?
– Всё самое лучшее, свежее, вкусное…
– Несите! Скорее только! И виски. Я полюбил его больше, чем водку! – расчувствовался Готовченко.
Все остальные любители самого свежего и вкусного тоже аппетитно загудели в своих клетках, делая заказы. Толька Нинка и Стас не потревожили официантов. Нажравшись вдребезги мерзейшим портвейном, они мирно почивали друг на друге. У Нинки была расстегнута ширинка.
Родченко внезапно охватило чувство стыда. Он осознал, что для всех его неприятности – это прекрасное времяпровождение. Фуршет и сплетни. Он вспомнил недавнюю смерть своего друга. Под железным предлогом невыносимого горя все напились в сопли и под лозунгом «покойный был человеком весёлым» завершили поминки лихой матерной песней.
Поджав от неловкости пальцы в кедах, он жалобно обратился к жующей прессе:
– Сходите кто-нибудь в администрацию Зоопарка!
Журналисты неохотно обратили свои взгляды к Родченко. Ещё несколько фотовспышек с этого ракурса – и две девушки не выдержали напора совести и согласились навестить директорат. Чеширский дал подробную информацию, где найти директора, но лично сопроводить не согласился, ссылаясь на обязанности ответственного за встречу. Родченко посмотрел им вслед стеклянным взглядом и подозвал Коляна:
– Слушай, сходи с ними. А то, чувствую, идут они не к директору, а к остановке.
Колян замялся:
– Пусть эти девицы вернутся. Наверняка за нами всеми следят. Пойми правильно, в этом деле нужно быть осторожным. Вытащим тебя, не волнуйся.
Родченко больно толкнул своего друга в плечо и зло ответил:
– Это ты не волнуйся и не ссы, а просто сходи.
Колян послушно пошёл, но вскоре вернулся с бутылкой джина и швепсом.
– Давай выпьем! – не глядя в глаза другу, предложил он.
Родченко принял бутылку, протянутую товарищем, и, сильно размахнувшись, обрушил её на его же голову. Колян не упал. Выдержав удар, он отскочил от клетки и тут же стал уверять всех, что всё нормально, размазывая по лицу кровь, смешанную с джином. Но эти уверения никто не слушал. Фотографы снимали крупные планы, прочие журналисты наперебой галдели о случившемся. В этой трескотне особо неприятно выделялся голос Чеширского. Он театрально сокрушался о неприятном инциденте и непрестанно повторял: «Моя вина, моя вина, забыл предупредить, что близко к клеткам подходить опасно, а тем более кормить и поить экспонаты».
Мощный гул недовольства раздался и из других клеток. Родченко обвиняли в невыносимом характере и диктаторских замашках. Обвиняемый же гордо и презрительно молчал, подтверждая своим молчанием эти наглые наветы. Ситуация всё более и более накалялась и вполне резонно, что в происходящее вмешался ответственный за встречу. Хлопоча о порядке, он стал выпроваживать представителей самой древней четвёртой власти. Родченко видел, с каким облегчением уходил Колян, стараясь не смотреть в его сторону. Как, довольно улыбаясь, диктовал что-то по телефону его бородатый недруг и как выпивали «на коня» представители сенсационной жёлтой прессы. Почти все расходились довольные. Родченко понимал, что эта битва проиграна.
– Конец, – пробормотал он.
5
На опустевшем дворе остались несколько окурков и разбитый бокал. Родченко накрыла тоска. Он с необычайной ясностью увидел все последующие события. Перед глазами замелькали страницы журналов и вэб-страницы Интернет-таблоидов с его фотографией в клетке и с неверным пересказом его же слов. Он увидел заточённое в кавычки слово «похищение» и откровенный намёк на пиар. Он понял, что раскупленный тираж книги, наконец, перебьет пятитысячный барьер и это, несомненно, подольёт еще масла в огонь. И даже если кто-то из друзей поймёт суть дела, это не изменит его положения. Всё обрастёт насмешками и испуганным шёпотом, и, в конце концов, все привыкнут и к этому развлечению. Закономерно появилась и заполнила собой всю душу мысль о самоубийстве, но и этот последний тупик с надписью «выход» показался ему отвратительно вульгарным в контексте его профессии. Отчётливо представился фривольный заголовок «Известный писатель случайно повесился на подтяжках в ходе презентации своей же книги». Он посмотрел на Кабана, чистящего неотравленное страусиное, сваренное вкрутую яйцо, которое тот заказал себе на обед. Кабан перехватил его взгляд и важно сказал:
– Ну что, господин писатель, обделались? – и, не дождавшись ответа, продолжил поучительным тоном: – Вот вам спесь ваша вышла боком. Думаете, вы кто-то, хе-хе, а вы как все. И ничем не хуже меня. Хотя хуже, гораздо хуже. Всё из-за вас. Вот вы не понимаете ничего, а я понял. Если сидеть тихо, то мы не понравимся администрации, и нас отпустят, зачем мы им такие вежливые. А вот если будем бутылками по голове, то тогда да, тогда нас будут здесь держать. Я ведь продюсер, Родченко, я ведь знаю, как это делается. Тихие не годятся для шоу. А вот такие, как вы, негодяи – это да, этих в прямой эфир – и не выпускать оттуда, пока не сдохнут сами. И когда сдохнут – тоже в прямой эфир. Рейтинги, красота, реклама. Так что в следующий раз подумайте, прежде чем бутылками головы портить журналистам…
Родченко прямо сейчас захотелось убить продюсера. Он представил, как душит собственными руками этого упитанного человека и после того, как тот затихает, садится на его тушу и закуривает сигарету. В этот момент недодушенный продюсер оживает, и тогда он сначала тушит о его щеку сигарету, а после страшно добивает Кабана ногами.
Эти мысли прервал Готовченко, вмешавшийся в рассуждения продюсера о свободе:
– Неправильно тихо сидеть. Правильно – жрать самое дорогое. Тогда они сами выгонят нас. Кому охота столько тратиться на еду. Вот я буду жрать, а они подумают про себя «эге, да этого не прокормишь» и выгонят. Вы что же думали все? Я свободу люблю. На свободе сладче пьется. И закуска приятнее, когда крадёшь её. И водку люблю больше, чем виски. Но виски дороже, и поэтому его буду пить, пока не попрут.
Родченко прижал ладони к ушам, чтобы не слышать этого бреда, но это не помогло. Он знал, что именно сейчас тему подхватит проснувшийся похмельный Стас и сообщит, что лучший способ выйти на волю – это бухать и громко слушать музыку. Что Стаса горячо поддержит Нинка, рассказывая случай за случаем, когда их с любимым многократно из-за этого выгоняли, выталкивали, вышвыривали. С нелепым, уродливым заявлением выступила Ева, которой нравилось в клетке. Она говорила, что только за последний час её зафрендило 13 человек, когда узнали, с кем она рядом сидит и что он о ней пишет повесть. Что завтра многие из её новых знакомых придут в Зоопарк развиртуаливаться и что будет весело. Этот поток признаний неожиданно перебил звонок Коляна, который предложил ему не «валять дурака» и немедленно явиться в «Богадельню», а не бухать в «Стерильной совести», где его только что видели…
Всё это словесное месиво чёрным маревом окутало душу писателя. И он понял, он неожиданно понял, что его давно окружают не люди, а персонажи его же собственных книг. Всё, что с ним происходит, было инспирировано его собственной фантазией. Всё, что его окружало, было ненастоящим. Это был бред больного человека. И тогда он подхватил свой ноутбук и со всего размаха грохнул его об пол. Что-то разлетелось вдребезги. Покатилось мелкими деталями по паркету. Завалилось в самые потайные щели квартиры, из которых еще долго будет ворча выметать их Неля. Именно сейчас она вбежит в комнату и испуганно спросит «что случилось, Саша?»
– Что случилось, Саша?
– Ничего. Ноутбук уронил. Вдребезги.
Ночью он прислушался к наступившей тишине.
Он долго слушал наступившую тишину.
Он испуганно слушал наступившую тишину.
Осторожно, чтобы не разбудить подругу, он встал с постели и вышел на кухню. Закурив, он открыл Нелин компьютер и вставил в порт свою уцелевшую флешку…
– А вы, Родченко, так и останетесь здесь навсегда. Так что ставьте будильник на полдевятого. С девяти до восемнадцати у нас приём, – с насмешкой сказал Кабан, растирая ладонью чешущуюся, заживающую рану на заднице…
1.11.2011 Киев