Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2014
В стихах Риммы Запесоцкой
заново всплывает чувство бездны, с которой русскую поэзию сроднил Тютчев.
Чувство, которое может принять облик страха перед бездной зла, дремлющего в
душе, и облик страха перед бесконечностью пространства и времени, где тонет без
следа наше «я». Это не болезнь, без которой лучше всего обойтись. Это боль, в которой рождается нечто великое, боль, ведущая к
радости увиденного вечного света и к радости творческого мгновения, когда
удаётся замкнуть параболу, летящую из ниоткуда в никуда, – в круг
художественной цельности.
Поэт погружён в свои внутренние проблемы. Но эти
личные проблемы суть вечные проблемы каждой развитой личности – в юности,
в зрелые годы, в старости. Сквозная метафизическая тема делает Римму Запесоцкую – говоря словами Цветаевой – «поэтом
без истории».
Моя единственная
тема
как будто вышла на поток.
В моих словах одна дилемма,
в моих стихах один итог –
и неизбывная греховность,
и по иной земле тоска,
и Божьей милостью неровность
неповторимого мазка.
В том же году – снова, еще острее:
Бесконечно
маленькая точка,
созданная в зоне мерзлоты,
на огромном дереве листочка
нету беззащитнее, чем ты.
Чуткая ко всем прикосновеньям,
раненная каждою бедой,
ты не прикрываешься забвеньем
и неравный принимаешь бой…
Мартин Бубер, переживший
страх бездны в 14 лет и едва не сошедший от этого с ума, сближает паскалевское (для нас – и тютчевское)
чувство бесконечности со страхом Божьим. Оно действительно толкает к поискам смыслообразующего начала по ту сторону пространства и
времени. Поиски веры начинаются с неверия в окончательность очевидного.
И пульсом бьётся
ощущение
конца истории земной.
И жизнь уходит, а прощение
ещё не выстрадано мной.
Когда были написаны эти строки, поэту было 33
года. Чувству разрыва времени, неожиданному прорыву в вечность «все возрасты
покорны». Здесь особый счет начальных и зрелых лет. Зрелость – возвращение
в мир пяти чувств, но с каким-то новым, шестым – чувством глубины.
В средневековой китайской притче сжато пересказан путь к зрелости: «Сперва
я не знал Учения и думал, что гора есть гора. Потом, познав Учение, понял, что
гора – вовсе не гора. Но еще больше углубившись в Учение, я постиг: гора
есть гора!» Мало кто проходит этот путь до конца. В православии это называется трезвением. Не житейским трезвым отличием предмета от
предмета, а чувством вечности, вмещённым в сердце и пронесённым сквозь
повседневность.
Вера начинается с неверия в окончательность
страдания и смерти. Неверие в неподлинное толкает к
подлинной вере. До нее трудно дойти. Поэты, затронутые страхом Божьим, по
большей части остаются на мучительном раздорожье, – без полноты неверия в мир обособленных
вещей и без полноты веры в реальность Целого.
«Всякая религиозная действительность, – пишет
Бубер, – начинается с того, что библейская
религия называет “страх Божий”, то есть с того, что бытие от рождения до смерти
делается непостижимым и тревожным, с поглощения таинственным всего казавшегося
надежным».
Только пройдя через этот страх, можно прийти к
действительности метафизической поэзии. Стихи Риммы Запесоцкой
неуловимо непохожи на плоды экзальтации и
стилизованного вдохновения, наполняющие сегодня книжные полки. В них есть
подлинность – подлинность лично пройденного духовного пути. Сквозь карамазовский ужас перед бездной зла пробивается отдельными
всплесками, вспышками – чувство света, радость духовного опыта.
И вспышка на
древе прозренья
мне новое знанье дала.
О, трижды блаженно забвенье
на самой вершине ствола.
Когда я пытался написать о поколении, сложившемся в начале 80-х, я цитировал стихи Риммы Запесоцкой:
Икринки во
враждебном океане,
летящие по ветру семена,
пронзённое бессмертием сознанье,
в который раз воскресшая весна…
Пробиваясь сквозь хаос истории и повседневность
суеты, поэт ищет свой предначертанный изнутри путь.
Боже, великой
своей немотой
дай мне не сбиться с Пути!
Григорий Померанц, 1994
г.
|
ПОСЛЕДНИЕ
ВОПРОСЫ |
/ Лейпциг /