|
НАША ЛЮБОВЬ
Она дрожит на тех вокзалах,
где откатили поезда
за сеть обратных поворотов,
она встречает самолёты
в небесных аэропортах из
городов, прилежно стёртых
на картах позапрошлых стран,
в её глазах струятся годы
за веком, канувшим в века.
Мы различаем в раме окон
её прощальное лицо, в дыму
обугленных бессонниц,
во мгле оледенелых снов,
с той отгоревшей сигаретой
над отыгравшимся вином.
Недораспахнутое небо, недо—
гадавшаяся память, недо—
любившая любовь, в потёртом
прошленьком пальто, со взглядом
дальним и незрячим, она
дрожит на тех вокзалах, на той
заснеженной скамье, в той
неразгаданной аллее, куда
её мы заводили и где
мы предали её.
В ИЕРУСАЛИМЕ
Как полый ствол седых олив,
пульсирует секундная, минутная
и часовая растерянно висят, с утра
предвечный батюшковский час
и длань в расплавленной стене
на людной Виа Долороза,
где жизни-
смерти слаженный базар. Вороны
в финиковых пальмах, авраамических
религий непримиримые жрецы,
и зацелованные камни подогнаны
под мир, как Пифагора додекаэдры
в текучем тлении свечей. А небо
белое в глазницах, а алое в груди, и
отрясанье риз земных, как времени
свинца. Пульсирует секундная,
минутная и часовая вневременно
висят, а рядовые ангелы, сбиваясь
в стаи шелестящие, сливаются
с руинами теней и за спинами
громко молчат, сверяя с нами
вечный час и не жмурясь
на свет проливной.
ИЗ НИКОГДА
А
те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно
обошлись без нас – и даже
Всё
к лучшему…
Анна
Ахматова
Из никогда или когда-то вдруг объявился
не друг, не брат, забвенный знак от юности
патлатой, его картины и стихи, и та же быль
вокзальная судьбы, любви рассветные мазки
и колкий воздух поздних одиночеств. И дочь,
и сыновья, а в сердце стёртом – н и ч е г о,
ни отзвука, ни музыки, ни стука. Она тупа,
немая боль. Он пишет «вы», хоть были мы
на «ты» в проигранном когда-то, когда
пернатые надежды учили реять-обмирать
от взгляда, ветра, от волны, что тает на
глазах бессмертно и напрасно. Не друг, не
брат, чужой и одинокий, в шершавых стенах
несвершений, на гребне убывающей судьбы
меня окликнул ты из юности патлатой,
из никогда или когда-то, где всё
лишь раз
и навсегда, где так темна и непреложна
обратная наука расставаний.
ЧАС ПРИЗНАНИЙ
Д. Г.
Из вихрастого мира, где за воротом
шея работы Кановы и из звёзд, не мигая,
заплывают в нагие глаза, тобою послано
ночное посвященье в мои оснеженные
рощи, в мои безгласные равнины, в моё
незрячее окно.
Вслед отжившим поэтам,
чьи лазурные тоги устилают небесный
склон, мне бы должно ответить, взор
потупивши долу, элегическим вздохом,
что длиною в полжизни, или сказкою
разминовений, что, конечно, уже
не про нас,
но если это час признаний, что оплавился
в нежную просинь, то я младше тебя
на века, и обо всём, что не назвали мы
именем земным и безучастным, ангел
вечерний и непоправимый, давай
безумолчно
молчать.
ПОРА
Пора повыбросить пластинки и музыку
былого, долетавшую до куполов упованья
в опечатанных храмах надежд, как отпевшие те
голоса, бередившие пыльные души, пора, мой
друг, пора[1] без вздоха позабыть на голом алтаре
поминовений частичку
бытия.
Пора порвать немые фотографии, их взоры
строгие и вещие улыбки, сводящие с ума,
и книги рыхлые, в закладках лета, пора снести
на ближнюю помойку, с открытками, где города
и море прошлого, где пряничные замки
и стёртые сады, где мы с тобой
вдвоём.
Не говоря о жёлтых письмах, веющих лиственным
тленьем чьей-то аллеи над обрывом юнеющих
далей – пора, давно пора на свалку, где не
читают, не видят, не слышат, где пробавляются
прошлые души бедною снедью сношенной
жизни. Пора: замыслил я
побег.
ДОМА
Как у Христа за пазухой, у мамы
я буду спать под ватным одеялом
остатние века.
«Было лихо, и сейчас не тихо», –
в старинном вздохе ты повторишь.
В последний вечер
мы обнимемся, заплачем на грани
убывающих миров, под небом,
рухнувшим на плечи,
и закачаемся на самом, на краю,
бросая тень беззвучного упрёка за
них, за вас и за себя,
за всех, кого здесь обманули, как ту
собаку за окном, в снегах дорожных,
что подозвали и пнули
в нос. «Спокойной ночи, мой дружок», –
ты скажешь и по-новому вздохнёшь,
и скрипнет дверь
в бессильные миры, где мы сильнее
ночи и себя, пока, как столп, качаемся,
обнявшись, на самом,
на краю.
* * *
В скором поезде были, обгоняя
ветра, мы с тобой докатили до,
где нету в помине и не будет
тебя. Я застыл на перроне, как
в янтарной смоле, не внимая
разладу заскуливших гудков, и
почти не мигает там, за речкой
гравюрной, неземной огонёк.
Жизнь обнимет за плечи и
заглянет в глаза: «подожди
немного, отдохнёшь и ты».
Лермонтов, из Гёте, с хором
ангелов неосторожных
исполняет народный артист.
В скором поезде были, обгоняя
ветра, мы с тобой докатили до,
где нету тебя, где безгрешная
Лета в ледяных берегах и
безветрия млечность гасит те
огоньки, «не пылит дорога, не
дрожат листы», и замкнулась
за нами эта «свежая мгла» там,
где музыка преданных вёсен
поплыла над последней землёй.
|