Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2013
Продолжение. Начало «Крещатик» №61.
Наконец, директриса решилась позвонить в офис сенатора и договориться о встрече.
– Так приезжайте, – ответил ей Роберт, – он сейчас очень занят, но для вас у него найдется минутка. Кстати, Лиза Эванс заинтересовалась вашим заведением. Она тоже хочет как-нибудь заскочить вас проведать.
«Это еще зачем?» – подумала директриса.
День оказался занятым и для нее. Вновь прибывшая старушка Вивьен Найгель никак не могла прижиться в заведении. Она в беспокойстве металась по коридору, приговаривая: «Господи, как я одинока, Господи, как я одинока». Никакие уговоры и попытки отвлечь Вивьен от горьких мыслей не увенчались успехом, а только привели к осложнению. Старушка вырвалась во двор и завопила: «Помогите, люди! Я так одинока!» Пришлось звонить в скорую помощь и отправлять ее в госпиталь. Директриса опасалась, что крики Вивьен вызовут чувство беспокойства у других обитателей. Не понравилось ей и то, что некоторые из старичков отнеслись к Вивьен с враждебным раздражением. Они совсем не сочувствовали этой несчастной, а обзывали ее и передразнивали. Не успела уехать скорая, как директрису подозвала одна из уборщиц. Кажется, в заведении завелись клопы вдобавок к полчищам тараканов.
«Только этого мне не хватало», – подумала директриса,– с отвращением рассматривая мертвое насекомое на ладони уборщицы. Не обрадовался этой новости и Аззи. Было решено делать срочную дезинфекцию.
– Теперь-то мы точно тут все передохнем, – обреченно заметила повариха Пэт.
Посматривая на часы, директриса пошла в сторону своего кабинета, все еще надеясь успеть повидать сенатора. В дверях ее кабинета стоял абсолютно голый девяностолетний Джим Бретт.
– Тебе, наверное, очень жарко, да? Кто же помог тебе раздеться? – только и смогла печально осведомиться она. Джим попробовал что-то ответить, глаза его закатились и он повалился на пол. Приехавшая второй раз за день скорая помощь увезла Джима в тот же госпиталь что и Вивьен. Визит к сенатору пришлось отложить.
Мрачные предсказания Пэт не сбылись. Борьба с клопами и всякими прочими насекомыми не привела к человеческим жертвам, а лишь добавила хлопот персоналу заведения. Не оправдались и дурные предчувствия директрисы. Лиза Эванс оказалась женщиной очень приятной, совершенно не похожей на жен политиков, стоящих рядом, и в тоже время как бы немного позади своих мужей. Они все казались директрисе на одно лицо, с одинаковыми улыбками, прическами и маникюром.
Лиза обошла барак и перезнакомилась со всеми его обитателями, кошка Маффин снова оказалась в центре внимания. Роуз вышла на этот раз из своего укрытия и повела Лизу Эванс к клумбе, возле которой в последний раз задумалась Пенни Рив. Клумба не особенно понравилась Лизе. Она обещала развести настоящий цветник вокруг мрачного заведения. А вот к никогда не унывающей Пэт сенаторша сразу почувствовала симпатию. Они довольно странно смотрелись рядом: полненькая Пэт, готовая, как резиновый мячик, подскочить от легкого шлепка и кинуться в любую сторону, перебирая коротковатыми ножками, обутыми в неизменные белые кроссовки, и ухоженная сухощавая Лиза на шпильках и с безупречной укладкой коротких с проседью волос. Такой же безукоризненной была и её улыбка, в то время как у Пэт отчетливо виднелся пробел сбоку в неровном заборчике её зубов. Поговорив об особенностях скудного рациона и незатейливости диеты большинства обитателей заведения, они перешли к невыносимым условиям, в которых работала Пэт и две ее помощницы. Обычно девушки сбегали после двух-трех недель, не выдержав дикой жары на кухне. Их работу можно было сравнить с усилиями сталеваров возле раскаленных доменных печей. Пэт продержалась на этой кухне двенадцать лет. Лиза искренне удивилась такой стойкости.
– А и сама не знаю – как, – сказала Пэт, стянув мокрое полотенце с головы и тряхнув прилипшими ко лбу золотистыми кудряшками. – Привыкла.
– Пошли-ка отсюда, – она решительно подхватила Лизу под руку, – а то еще упадете, чего доброго, в обморок. Сенаторша и вправду испытывала легкую дурноту и непреодолимое желание как можно скорее выбраться не только из кухни, но и из барака. Пэт провела ее в медицинский кабинет, один из немногих в бараке, где работал кондиционер.
– Знаете, а ведь я еще подрабатываю здесь ночами. Два раза в неделю. Так, немного. Убираю кабинеты директрисы и вот этот. Здесь у нас принимает доктор.
И вдруг хихикнула, заметив сострадание в глазах Лизы.
– Ой, что скажу. Видите это кресло? – она указала на стоящее в кабинете гинекологическое кресло. – Вот когда у меня ночью выдаются свободные два часа, я забираюсь в это кресло немного вздремнуть. Нет, вы представляете себе эту картину? – и Пэт заразительно расхохоталась. – Взбираюсь, а сама молюсь: «Господи, не дай мне ебн*ться отсюда, а то самой мне уже будет не подняться и все узнают, что я сплю в гинекологическом кресле», – и, похоже, Господь пока слышит мои молитвы.
– Это потому, что ты такая славная, – сказала сенаторша и обняла Пэт.
Было решено, что Лиза Эванс приедет в заведение 4 июля и устроит всем обитателям настоящий праздник.
Наконец, в бараке выдался более или менее спокойный день, и после ужина директриса отправилась к сенатору в офис. Хотя ее «форд» весь день простоял в тени, в машине было ужасающе душно. Привычным движением заведя мотор и включив кондиционер, Джуди вдруг заволновалась. Чего же ей хочется больше, повидать сенатора или узнать подробности истории Ромео? «Ладно, раздумывать некогда», – она решительно выехала за ворота богадельни.
В офисе сенатора было шумно и многолюдно. Здесь была в основном молодежь, хотя за компьютерами сидели и довольно пожилые люди. Интересно, о чем они говорят? Она придвинулась к двум оживленно беседующим дамам, делая вид, что рассматривает какие-то подвернувшиеся под руку журналы. Речь шла о диете, снижающей уровень холестерина в крови.
– Господи, везде одно и тоже, – подумала Джуди.– Настоящая война идет здесь, а не в Ираке, и у этой войны все больше и больше солдат, желающих биться до последней капли крови за продление своей жизни. Сколько же врагов у этой армии: холестерин, сахар, соль, лишний вес…
Джуди почувствовала себя толстой и несчастной. Она отвернулась от дам и увидела сенатора, стоящего среди молодых людей, с каким-то почтительным восхищением ловящих каждое его слово.
«Наверное, я выгляжу со стороны, как эти дети. И чем же он меня так очаровал?» – думала она, разглядывая невысокую, но довольно хорошо сложенную фигуру сенатора, выдающую в нем спортсмена. Он был одет в джинсы и простую рубашку синего цвета, так шедшую к его голубым глазам, и совсем не походил на фотографию Джона Эванса с официального сайта Сената США, которую Джуди иногда рассматривала на компьютере.
Ей вдруг захотелось стать невидимой и поскорее сбежать с этого места. Но отступать было поздно. Обернувшись на чей-то голос, сенатор её увидел и улыбнувшись той самой улыбкой, которую она уже так любила, крикнул:
– Джуди, здравствуйте! Ну что же вы там стоите, идите сюда. Познакомьтесь с моими друзьями и будущими коллегами. Большинство ребят учится на адвокатов.
Увидев дружелюбные лица и улыбки, Джуди забыла свои горести и с удовольствием поддалась обаянию этого человека.
– Как вы там выживаете, в своём бараке? – продолжал расспрашивать Эванс, – что-нибудь изменилось к лучшему или Аззи тянет время?
– Нет, у нас таки начался ремонт, но кондиционеров, похоже, нам ждать еще долго. Знаете, сенатор, мне всё не даёт покоя ваша встреча с Алексом Флинтом. Я и приехала разузнать некоторые подробности этого дела, если у вас, конечно, есть на это время, – сказала Джуди.
И пока она говорила эту заготовленную заранее фразу, успела подумать, что вот сейчас он извинится и сошлётся на то, что времени-то у него как раз и нет. И после этого ей ничего не останется, как откланяться и уехать, и уж больше она никогда не решится сюда вернуться.
Но все её страхи пропали, когда она услышала:
– Конечно. Знаете, Джуди, за двадцать лет адвокатской практики через мои руки прошли сотни дел, но дело Флинта я помню отлично, а после встречи с ним у вас в заведении припомнил даже множество деталей. – Постойте-ка, – он вдруг обернулся к своему окружению. – А не устроить ли мне для вас мастер-класс? Вы давно меня просили об этом, да всё как-то удобный момент не подворачивался.
– Хотим мастер-класс! – крикнуло несколько голосов. Кто-то захлопал в ладоши. Молодой человек, стоящий возле Джуди, пронзительно свистнул. Сенатор жестом попросил всех желающих рассаживаться вокруг него. Те, кому не хватило стульев, уселись прямо на пол.
– Поднимите руку, кто ни разу в своей жизни не пересекся каким-то образом с госпиталем Святого Иосифа? – начал он. – Так я и знал – таких нет. И это неудивительно.
Не удивило это и Джуди. Огромное здание, построенное из красного кирпича ещё в шестидесятые годы, обросло многочисленными корпусами, и напоминало средневековый замок, виднеющийся с хайвэя задолго до въезда в город. Госпиталь давал работу двум тысячам человек, и она сама сразу после окончания колледжа начинала здесь медсестрой в психиатрическом отделении, пока её ни заприметил Аззи и не переманил в барак, учуяв её готовность беззаветно служить бедным и больным людям.
– «Святой Иосиф» так или иначе связан со всеми жителями нашего округа, – продолжал Эванс, расхаживая перед аудиторией и уже входя в роль адвоката. Кто-то из вас там родился и получил свои первые прививки от кори, кто-то лечился или лечится до сих пор, жизни чьих-то родственников или знакомых пытались там спасти и спасали, или проигрывали эту битву в обреченных случаях. Словом, у госпиталя прекрасная репутация, а хорошая репутация – вещь чрезвычайно важная. Поэтому-то Александру Флинту, о котором мы будем много и подробно говорить сегодня по просьбе мисс Маккин, три года не могли найти адвоката, чтобы начать судебное дело против госпиталя Святого Иосифа. Но в один прекрасный день сенатор штата Скотт Саймон набрал номер молодого и только начинающего свою практику адвоката Джона Эванса, вашего покорного слуги, и попросил его познакомиться с этим делом в надежде, что тот за него возьмется. И вот, друзья мои, вам первый вопрос: «Почему сенатор Скотт Саймон выбирает молодого и, судя по всему, неопытного адвоката для, скорее всего, проигрышного дела?»
– Потому, что молодой адвокат не рискнет отказать сенатору, – быстро предположил кто-то.
– Хорошего же вы обо мне мнения, – парировал Эванс. – Если бы я понял, что дело безнадежное, я бы никогда за него не взялся и отказал бы самому президенту. Скорее всего, тут было что-то другое.
Эванс всё больше входил в роль – эта игра ему явно доставляла удовольствие.
– А может быть, из-за гонорара? – продолжил гадать кто-то. – Молодому адвокату не столько важны деньги, сколько известность, чтобы раскрутить свою практику. Солидные фирмы бьются за большие гонорары.
– Вполне может быть, что сенатор на это тоже рассчитывал, – кивнул Эванс. – Хотя, как вы потом узнаете, дело обернулось совсем по-другому. Выиграв этот процесс, я получил свой первый большой гонорар. – Эванс наконец увидел девушку, тянущую руку для ответа. – Да, мисс. Вы что-то хотели сказать по этому поводу?
Мисс зарделась и сказала:
– Скорее всего, молодой адвокат был еще и новичком в нашем округе. Иначе он никогда бы не рискнул связаться со «Святым Иосифом». Вы сами говорили о высокой репутации госпиталя. И правда, мы все здесь так или иначе с ним связаны. Его врачи пользуются у нас беспрекословным авторитетом.
– Точно! – Я, как и вы, мисс… Простите, как ваше имя?
– Эмми, – скромно сказала та.
– Я, как и Эмми, думаю, что сенатор просто прикинул, что ему нужен молодой начинающий олух, плохо знающий и местных людей, и могущество цитадели под названием «Госпиталь Святого Иосифа». Только такой адвокат мог рискнуть схлестнуться с командой его защитников, не думая о последствиях для своей карьеры.
– Ну, а что же потерпевший? – не удержалась Джуди. – Расскажите же, наконец, об Алексе Флинте. Каким он был в то время?
– В то время, двадцать лет назад, мисс Маккин, состояние Алекса Флинта вызывало сострадание. А теперь, следующий вопрос для участников моего класса. У вас на столе дело неизвестного вам человека. Допустим, имя потерпевшего Александр Флинт. Вы никогда не встречались с ним. С чего вы начнете такое дело?
Ответ был получен сразу же. Все согласились, что начинать надо с истории жизни мистера Флинта еще до того, как он превратился в субъекта права, и, чем разительней будет контраст, тем убедительней будет трагедия потерпевшего.
– Именно этим я и занялся, – продолжил Эванс. – И потрудиться мне пришлось изрядно. Чтобы узнать человека, недостаточно переговорить, скажем, с его женой, даже, если она и бывшая, а у Алекса было две бывших жены. Правда, я нашел всего одну. Но вот друзей у него оказалось много, а это значило, что он человек общительный, правда, мисс Маккин?
Джуди кивнула, и, вспомнив своеобразный метод Ромео обращать на себя внимание, улыбнулась.
– Он еще и большой поклонник прекрасного пола, – сказала она.
– Точно, об этом говорили все. И неудивительно. Он был настоящим красавцем – высокий, широкоплечий, с белозубой улыбкой. Зеленые глаза – и копна непокорных черных волос. Таким, во всяком случае, я видел его на фотографии.
– Ну, и как этот наш красавец зарабатывал себе на жизнь? – спросил кто-то из молодых людей, сидящих на полу.
– Наш красавец был продавцом. Я уже сейчас не помню, что он продавал, всё-таки прошло двадцать лет, но я помню прекрасно, что он не стоял за прилавком, а колесил по штату на своем фургоне, и его торговля шла очень успешно. Настолько успешно, что он с боссом, а вот это уже важная подробность, ездил во Флориду на выходные дни поиграть в гольф.
Итак, мы уже знаем о нашем клиенте, что он был прекрасным гольфистом, был в очень дружественных отношениях с семьей своего босса и, пользовался большой популярностью у дам. Возможно, это обстоятельство и послужило причиной первого развода. Его первая жена не фигурировала в деле, зато вторую я нашел. Она-то мне и рассказала, что у нашего клиента начались проблемы с алкоголем. Ему удавалось скрывать это от босса, но второй брак распался именно из-за его пьянства. И уже после второго развода Александр Флинт безудержно скатился в серьёзную стадию алкоголизма. Интересная подробность, никто из друзей никогда не видел его пьющим, но квартира Алекса была забита пустыми бутылками из-под водки и дешевого виски, да и сам вид нашего бывшего красавца стал выдавать в нем алкоголика со стажем.
Так прошло несколько лет. И вот однажды, обеспокоенный исчезновением Алекса, босс заехал его проведать и узнать, в чем дело. Он застал своего подчиненного, друга и партнера по гольфу в ужасающем состоянии, называемом в народе «запоем». Надо сказать, Алекс осознавал, что он алкоголик, и хотел-таки избавиться от своей пагубной зависимости. Вот почему двадцать лет назад он вошел в двери госпиталя Святого Иосифа в сопровождении своего босса.
Когда я увидел Алекса в первый раз, он сидел в инвалидном кресле в своей однокомнатной, почти пустой квартире, пропахшей мочой и грязным человеческим телом, заваленной окурками, клочками каких-то бумаг, грязной посудой, сломанными картонками. Ничто в нем не напоминало того красивого человека, которого я видел на фотографии трёхлетней давности.
И дело было не в том, что в пятьдесят один год его еще недавно черные волосы поредели и поседели, а когда-то широкие плечи ссутулились. Он не мог ходить. Пока мы говорили, я рассматривал его заросшее седой щетиной лицо, желтые длинные ногти на руках, опухшие ноги. Загаженная комната – всё, что осталось ему в этой жизни, и здесь он был оставлен гнить до смерти. Полотенцем, намотанным на шею, он пытался подтирать слюни, беспрерывно текущие из его полуоткрытого рта, но не успевал, и его и без того грязная футболка была мокрой на груди. Слава Богу, в комнате не было ни одного зеркала.
Несколько преданных друзей навещали его, оплачивали счета, приносили еду, а главное – мороженое, которое он мог поедать килограммами, бросая пустые обёртки прямо на пол. Раз в неделю приезжала медсестра. Она мыла мистера Флинта и подбирала мусор в комнате.
Наша первая встреча была короткой, честно скажу, я не мог долго оставаться в этой ужасающей комнате, но я хорошо помню, как выйдя за порог и закрыв за собой дверь, подумал: «Господи, дай мне силы вытащить его из этой ямы».
На следующий день я перезвонил сенатору Саймону и сказал, что берусь за «Дело Александра Флинта против госпиталя Святого Иосифа».
Эванс замолчал, обвёл глазами всех присутствующих и, выдержав эффектную паузу, продолжил:
– Сказать-то я сказал, но ни малейшего опыта в таких делах у меня не было. Итак, друзья мои, как бы вы приступили к этому делу?
Ему ответил хор голосов.
– Подождите, подождите. Давайте по одному, – восстановил порядок Эванс. – Начните вы, – он ткнул пальцем в сторону молодого человека, сидящего ближе всего к нему. Молодой человек, одетый в линялую футболку и клетчатые шорты, подскочил со своего стула:
– Так это же элементарно, – довольно самоуверенно заявил он. – В деле должны быть убедительные доказательства того, что медицинская ошибка работника или работников госпиталя Святого Иосифа послужила причиной ухудшения здоровья пациента.
– Согласен, – кивнул Эванс, – но одного этого условия будет недостаточно для того, чтобы судья начал процесс. Нам нужны еще, по крайней мере, два. Кто знает? Смелее… Это же основополагающие положения Медицинского права.
Молодой человек в линялой футболке, назвавшийся Кристофером Броном, сел на свой стул и повернулся к Джуди.
– Вот мисс Маккин наверняка знает Медицинское право.
И странное дело, эта фраза совсем не смутила Джуди. Ей даже очень захотелось, чтобы на неё обратили внимание, потому что она и в самом деле знала ответ.
– Ну же, Джуди, что еще должно присутствовать в нашем деле? Подскажите нам, а то мы так никогда и не узнаем, что сделали в госпитале с нашим потерпевшим. У меня совсем немного времени осталось на этот класс.
А впереди еще весь процесс. – Сенатор в нетерпении посмотрел на часы.
– Всё совсем несложно, – начала Джуди со своего места. – В деле должно быть подтверждение того, что госпиталь принял мистера Флинта на лечение, и тем самым обязался его лечить.
– Точно, – подхватил Эванс. – Обратите внимание на это слово: «обязался». Оно для нас ключевое. – Эванс сделал решительный жест рукой, подчеркивая значительность того, что говорил. – Адвокату истца нужно, прежде всего, доказать невыполнение госпиталем своих обязательств. Но есть и второе условие: больной, согласившийся на лечение, в свою очередь, должен выполнять предписания врача. Это договор, понимаете меня? Так что адвокатам ответчика в суде придется доказывать, что договор был нарушен больным.
– Ну, а как быть, если в ходе лечения выяснится, что больной, скажем, неизлечимо болен и госпиталь не может выполнить свои обязательства? – поинтересовался кто-то.
– В этом случае госпиталю достаточно доказать факт неизлечимости болезни, и дело против него не будет возбуждено. Но это, слава Богу, не наш случай.
Незаметно в офисе воцарилась тишина, умолкли даже звонившие без конца до этого телефоны. К молодёжи присоединились дамы, покинувшие свои места возле компьютеров.
– Итак, Александр Флинт принят в госпиталь Святого Иосифа для лечения от алкоголизма. Через несколько дней после его поступления, доктор Радли предлагает ему довольно распространённое и эффективное лечение антабусом, препаратом, вызывающим у пациентов рефлекс отвращения к алкоголю.
Алекс соглашается на такое лечение, и доктор прописывает ему максимально допустимую дозу антабуса. Но доктор Радли оказался врачом продвинутым. Он посещает всевозможные семинары, где обсуждаются результаты агрессивной методики лечения антабусом и решает применить эту новую методику на нашем Алексе Флинте. Сначала ему дают двойную максимальную дозу, а через день – тройную. Тревожные симптомы появляются через две недели: головная боль, слабость, высокое кровяное давление. Но лекарство отменяется только тогда, когда дежурная медсестра находит больного лежащим в постели без сознания. Александр Флинт впадает в кому. Очнется он через два месяца уже инвалидом с неизлечимой травмой головного мозга. Итак, мы приближаемся к процессу, – Эванс внимательно оглядел собравшихся вокруг него людей. – Кто согласен представлять интересы ответчика?
В комнате стало шумно. Игра предстояла быть интересной, и участвовать в ней захотели многие.
Эванс отобрал несколько человек в «группу ответчика», среди которых лидировал Кристофер Брон. Затем нашлись и желающие представлять интересы «истца».
– Ну что ж, пока наши господа адвокаты продумывают стратегии защиты и обвинения, я продолжу. Поговорим теперь о роли судьи на процессе.
У кого-нибудь есть соображения по этому поводу? – Заметив какое-то движение в стороне, где стояли пожилые дамы, он повернулся к ним. – Вы что-то хотели сказать, миссис Паркер?
– Иногда мне кажется, что судебный процесс напоминает оперу, роли в которой строго распределены, и где судья – главный дирижер, – внесла свои два цента миссис Паркер, польщённая вниманием сенатора.
– А адвокат в этой опере лирический тенор, – подхватил кто-то под сдавленный смех молодёжи.
– А, что, мне нравится ваше сравнение, миссис Паркер, – улыбнулся сенатор, – но здесь кое-что нуждается в уточнении. Дирижер, насколько я знаю, свободен в интерпретации партитуры, написанной композитором, основная же обязанность судьи – следить за точным соблюдением закона на его процессе, и здесь уже никакие интерпретации не допустимы. У закона нет вариантов и не может быть разночтений. Зато личность самого судьи чрезвычайно важна. На наше дело был назначен судья Дюпри, довольно замечательный господин, скажу я вам. Высокий, сухощавый с седой шевелюрой. Настоящий южный аристократ. Мне довелось повстречаться с судьёй Дюпри еще в свою бытность студентом, когда я обратился в его офис в надежде найти работу на лето. Меня по телефону позвали к нему на собеседование и попросили захватить с собой теннисную ракетку. Для начала судья задал мне какие-то довольно незначительные вопросы, а потом мы сыграли в теннис. Убейте меня, не помню, кто из нас выиграл, но на работу в свой офис судья Дюпри меня не взял. Когда мы встретились в зале заседаний, он и виду не подал, что знаком со мной, а может, и вправду забыл, как однажды сыграл со мной партию в теннис. Стиль судьи Дюпри отличался вежливостью и сухостью. Конечно же, он прекрасно понимал всю сложность процесса против известного госпиталя. И знаете, друзья мои, я благодарен ему, прежде всего, за беспристрастность и умение работать не только с присяжными, но и с начинающими адвокатами.
Эванс явно наслаждался вниманием аудитории, живо реагирующей на каждое его слово. Здесь не обращали внимания на некоторый пафос его фраз, довольно известные демагогические приёмы в рассуждениях, многозначительные паузы. Он был среди своих и чувствовал себя раскованно и уверенно. Но странное дело, он почему-то ни словом не обмолвился о Лизе, которая помогала ему в этом процессе больше, чем кто-либо. И кто знает, может быть, именно благодаря ей он и выиграл.
– А не выбрать ли судью для нашего процесса, – предложила одна из слушательниц.
Сразу несколько желающих объявилось и на эту роль. Победу одержал молодой человек невысокого роста и довольно плотного телосложения, назвавшийся Роберто Гонзалесом.
– Судья должен быть респектабельным, да? – спокойно спросил Роберто – Посмотрите, я здесь один одет в белую рубашку с галстуком.
Этот довод показался самым убедительным. Судье Гонзалесу подали стул и придвинули письменный стол.
– А где же судейский молоточек? – важно осведомился судья.
– Ой, – вскрикнула одна из немолодых дам, – мы тут недавно прибивали портрет сенатора при входе. А настоящий молоток вам не подойдет?
– Давайте, – согласился судья Гонзалес. – А мантии у вас не найдется?
– Не будем увлекаться внешними эффектами, судья. Мы сюда пришли не гвозди забивать, – остановил его Эванс. – Лучше скажите нам, какова ваша роль на процессе?
– О’кей, я обойдусь без внешних эффектов, – ответил слегка разочарованный Роберто. Было видно, что ему уж очень хотелось выглядеть повнушительней. – Я думаю, мне надо переговорить с обеими сторонами еще до начала судебного процесса.
– Приступайте, – кивнул сенатор.
И тот, совершенно не смутившись, начал:
– Я ознакомился с материалами дела «Александр Флинт против госпиталя Святого Иосифа» и считаю, что его можно решить до начала процесса, если истец и ответчик придут к обоюдному согласию. Что нам скажет представитель госпиталя? – Судья Гонзалес повернулся в сторону Кристофера Брона и решительным жестом подозвал его к столу, за которым сидел.
– Ваша честь, мы готовы пойти на компромисс и предлагаем пострадавшему возмещение убытков в размере ста тысяч долларов, – сказал Брон и вопросительно посмотрел на Эванса.
– Неплохо, – отозвался тот, – а почему вы решили идти на досудебную сделку? У вас нет уверенности в том, что вы выиграете дело?
– Ну, как сказать, сенатор, Флинт всё-таки стал инвалидом, правда, мы не можем согласиться с тем, что по вине госпиталя. Зачем нам начинать тяжбу, если мы можем решить дело полюбовно и закрыть его до начала процесса. – Кристофер важно раскланялся и плюхнулся на подставленный ему стул.
– А я представляю интересы потерпевшего Александра Флинта, – направилась к столу судьи девушка, запомнившаяся сенатору.
– Меня зовут Эмми Лоуренс. И сумма сто тысяч нас совершенно не устраивает, ваша честь.
– А сколько же вы хотите? – важно осведомился судья. Эмми протянула ему листок бумаги, взглянув на который, судья присвистнул. – Вы что, хотите выбить из госпиталя компенсацию в пять миллионов долларов, защищая алкоголика? Да где вы найдете в нашем штате присяжных, которые вам такое присудят?
– Я попрошу вас остановиться на этом чрезвычайно важном моменте, – резко прервал его сенатор. Он снова выдвинулся вперед. Эмми незаметно отступила в сторону. – Судья Гонзалес подвёл нас, пожалуй, к самой главной части нашего мастер-класса. Настало время поговорить о коллегии присяжных. Так вот, дорогие мои друзья, начинающему адвокату очень важно помнить простую, казалось бы, истину: присяжные – это обыкновенные люди. Это мы с вами. Это служащие в компаниях и банках, фабричные рабочие, учителя, продавцы, наши соседи. Это люди, с которыми мы выросли, ходили в одну школу. У нас много общего, но в то же время, каждый из коллегии присяжных приходит в зал суда со своим собственным жизненным опытом и со своими собственными проблемами и взглядами. Как правило, в коллегию выбираются люди, не знающие юриспруденцию, и тут, конечно, задача судьи объяснить им суть закона, под который попадает обвиняемый. И каждый судья, обращаясь к присяжным, говорит о том, что в своем вердикте они должны опираться, прежде всего, на здравый смысл. И перед вынесением вердикта каждый из них должен спросить себя, остались ли у него сомнения в доказательности предъявленных обвинений. Потому что вина не считается доказанной до тех пор, пока у кого-то из них существует такое сомнение. Я уверен, что тот из вас, кому довелось быть присяжным, знаком с этими основополагающими принципами нашего судопроизводства. Но вернемся к мистеру Флинту.
Конечно же, я понимал, что в нашем округе практически невозможно найти таких присяжных, которые решат дело в пользу алкоголика против уважаемого всеми доктора. Поэтому мне было важно отобрать людей, готовых внимательно и непредвзято выслушать историю жизни мистера Флинта, узнать подробности и последствия его лечения, и уже потом принять решение. Выиграть такой процесс можно было, только завоевав их доверие. И работа как защиты, так и обвинения на процессе – это борьба за доверие присяжных, – Эванс замолчал и обвёл взглядом своих слушателей, пытаясь понять, какое впечатление произвела на них его последняя фраза. Выдержав паузу, он продолжил.
– И наглядный пример тому – суд над О’Джеем Симпсоном. Кто из вас слышал об этом очень громком деле, буквально расколовшем страну десять лет назад? – В комнате оказалось совсем не так много людей, знавших дело Симпсона.
– Это был известный процесс, полностью показанный по телевидению и приковавший внимание всей страны. Настоящая мыльная опера, длиною почти в год. Большинство из вас, друзья мои, были тогда в нежном возрасте и не следили за этим увлекательным зрелищем. Так вот, в одном из респектабельных районов Лос-Анджелеса произошло зверское убийство. Николь Браун и Рон Голдман были зарезаны почти на пороге дома Николь, где спали ее ни о чем не подозревающие дети. Место происшествия было буквально залито кровью. Убийца оставил множество следов своего преступления, которые привели лос-анджелесскую полицию, в конечном счёте, к бывшему мужу Николь – О’Джею Симпсону, в прошлом известному футболисту, спортивному комментатору и актёру, делающему довольно успешную карьеру в Голливуде.
Прокуроры представили суду тонны вещественных доказательств, обличающих Симпсона, начиная с ревности как мотива преступления, анализов ДНК, подтверждающих идентичность крови жертв и крови, найденной на носках Симпсона, и кончая его суицидной запиской и попыткой побега, которую показывали по всей Америке в прямом эфире. Белый «бронко», в котором в панике мчался по хайвэю Симпсон, стал тогда самой продаваемой машиной в Америке. Но я говорю сейчас не о влиянии телевидения на умы и воображение наших соотечественников. Мистер Симпсон был чернокожим, а зверски зарезанная Николь Браун и её друг Рон Голдман были белыми. Незадолго до этого преступления Лос-Анджелес перенес настоящий расовый бунт, после того, как белые присяжные оправдали полицейских, избивших черного водителя. Было очевидно, что присяжные, выбранные для суда над Симпсоном из жителей округа Санта Моники, где произошло убийство, будут белыми, а это могло вызвать новые беспорядки. Поэтому решили набирать присяжных в Лос-Анджелесе. Два месяца защита и обвинение буквально сражались за каждого члена коллегии. В результате, в числе избранных оказался всего один белый. Интересно и то, что в коллегию присяжных попали только двое мужчин. Прошло время «Двенадцати разгневанных мужчин»[1]. Прокурор Марша Кларк думала, что ей будет проще найти понимание у женщин и… ошиблась в своём расчете. Вид преуспевающей энергичной белой женщины вызывал скорее неприязнь у черных женщин-присяжных. Досталось и второму прокурору, чернокожему Кристоферу Дардену. На него посыпались обвинения в предательстве и угрозы расправы. И вот, после изнурительнейшего процесса, длившегося восемь месяцев, и показаний более ста свидетелей, у присяжных ушло всего три часа на вынесение вердикта – «невиновен». Я до сих пор помню крик сестры Рона, ужас в ее глазах: невиновным, вопреки всякому здравому смыслу, признан убийца двоих людей. Голдман вообще погиб только потому, что стал невольным свидетелем расправы над Николь. В шоке были все, кому доказательства вины Симпсона казались неоспоримыми. Другая половина страны ликовала. По мнению этих людей, справедливость восторжествовала – была доказана невиновность их кумира. А как же тонны вещественных доказательств, обличающих Симпсона? – спросите вы. – Так вот, присяжные сочли все представленные улики неубедительными, проще говоря – сфабрикованными полицейскими-расистами, а это означает, друзья мои, что обвинение, в отличие от защиты, не смогло завоевать доверие присяжных и поэтому проиграло процесс. Несмотря на все представленные ими доказательства, у присяжных остались сомнения в том, что Симпсон убийца, а вердикт «виновен» должен быть принят только тогда, когда таких сомнений нет.
Легкий шумок прокатился среди слушателей Эванса.
– А не кажется ли вам, сенатор, что оправдание убийцы свидетельствует, скорее, о кризисе нашей судебной системы? – возмущенно спросил кто-то.
– А чтобы вы предпочли – оправдать убийцу или осудить невиновного? – парировал сенатор. По-моему, оправдание Симпсона – как раз свидетельство того, что судебная система работает. Поймите, вердикт «невиновен» не означает «невинен». Прокуроры не смогли убедить коллегию присяжных в виновности Симпсона. Несмотря на все представленные ими доказательства, у присяжных остались сомнения в том, что Симпсон убийца, а вердикт «виновен» должен быть принят только тогда, когда таких сомнений нет.
– Есть в этом какая-то несправедливость, – продолжал настаивать тот же голос. – Выходит, убийце может сойти с рук его преступление.
– Вы затронули сложнейший аспект судопроизводства, молодой человек. Я буду краток в своей попытке ответить вам. Поймите, в зале суда мы не можем опираться на наши чувства и жажду справедливости. Правосудие и справедливость – не одно и то же. Правосудие – это следование закону, а справедливость – представление каждого из нас о том, как закон должен работать. И поверьте, друзья мои, наше представление о справедливости очень и очень субъективно. Вердикт, казавшийся несправедливым сестре Рона Голдмана, казался справедливым тысяче поклонников Симпсона. Поэтому в зале суда мы должны опираться на закон и только на закон и не допустить… осуждения невиновного. Много лет назад я был потрясен словами Джона Адамса: «Гораздо важнее защитить невинного, чем наказать виновного». И дальше великий отец-основатель развивает свою мысль: «Нашей целью не может быть наказание за преступление, ибо в этом мире слишком много творится зла и преступлений, но если невиновный осужден и, может быть, даже приговорен к смерти, то каждый гражданин вправе задать вопрос: а в чем разница, творю я зло или добро, если невиновность не защищена».
Сенатор замолчал, давая слушателям время обдумать сказанные им слова.
Посыпались вопросы, которые Джуди почти не слышала. Она-то прекрасно помнила этот процесс и жаркие дебаты между Пэт и ее помощницами на и без того раскалённой кухне. Никакие доводы не могли убедить чернокожих девушек в виновности Симпсона. Джуди старалась не вмешиваться в перебранки, но когда одна из них крикнула в запале, что все белые женщины, выходящие замуж за черных мужчин, просто с?чки… да-да – с?чки обыкновенные, которым надо сами знаете что, она не выдержала.
– Вот что, милая моя, – начала она в раздражении, появившись в дверях кухни, но осеклась, встретив предостерегающий взгляд Пэт. – Поди-ка лучше, убери со столов, – закончила она свою фразу совсем не так, как собиралась.
Но не это воспоминание мучило Джуди. Она уволила девушку при первой же возможности, что оказалось совсем не сложным. Рассылая громкие ругательства, та покинула её кабинет, громко хлопнув дверью на прощанье. Она была не лучше и не хуже всех других девушек, перебывавших на кухне. Кажется, у неё был маленький ребёнок. Джуди приходилось и до этого увольнять людей, но на этот раз причиной была боль, спрятанная в глубоком тайнике её души и затронутая ничего не подозревающей девушкой.
– Господи, как я могла её выгнать, – мучилась угрызениями совести Джуди каждый раз, вспоминания эту историю.
– А не вернуться ли нам к Алексу Флинту, – чей-то знакомый голос прервал ход её грустных мыслей. – У сенатора через час назначена встреча на военной базе.
В проходе между стульев стояла Лиза Эванс, нагруженная коробками с пиццей. – Помогите-ка мне принести кока-колу из машины.
Сразу несколько человек кинулось ей на помощь. Джуди показалось, что лицо сенатора выразило скорее недовольство, чем радость при виде жены.
Суета вокруг коробок с пиццей отвлекла ее внимание от супругов Эвансов.
– Вот так всегда, – подумала она, глядя на пожилых дам, оживленно расхватывающих довольно-таки большие куски, – и про холестерин забыли.
– Мисс Маккин, – окликнула ее Лиза, – угощайтесь. Вы хотите пепперони или овощную? Джуди покачала головой и скорбно отхлебнула глоток воды из пластмассовой бутылочки. – Я на диете, – ответила она Лизе, с завистью оглядывая ее худенькую фигурку. Как это некоторым удается не набирать вес. Кажется, Лиза еще больше похудела и вообще выглядела усталой.
– Внимание, судья Гонзалес, продолжайте процесс, – голос сенатора перекрыл шум в комнате и восстановил порядок. Роберто Гонзалес торопливо вернулся к своему месту, дожевывая пиццу.
– Так, – сказал он, – ввиду того, что стороны не пришли к соглашению до суда, я начинаю процесс. Первыми будут заслушаны представители госпиталя Святого Иосифа.
Всем уже известный Кристофер Брон снова поднялся со своего стула и развернулся к слушателям.
– В стратегии защиты мы будем исходить из того, что Александр Флинт дал согласие на лечение антабусом, понимая серьёзность побочных явлений и последствий в случаях нарушения режима приёма препарата. Лечащий врач Алекса – доктор Радли, один из самых уважаемых и заслуженных врачей госпиталя, у него прекрасная репутация, он посещает всевозможные научные семинары, повышает свою квалификацию и заботится о больных как отец родной… У нас будут доказательства его безупречной лечебной практики. Короче, мы покажем наглядно выполнение госпиталем своих обязательств по лечению больного Флинта, а вот больной Флинт нарушил свои обязательства, принимая алкоголь во время лечения, что и послужило причиной осложнения и, в конечном счете – инвалидности. – Кристофер раскланялся и повернулся к судье.
– Мистер Брон, кто ваши свидетели? – важно осведомился судья.
– Мы пригласили доктора Радли, пару его коллег из госпиталя, участников семинара, где обсуждалось эффективность лечения антабусом ударными дозами, ну и нянечку, нашедшую пустые бутылки в тумбочке Алекса. Да, еще – его вторую жену, натерпевшуюся от его пьянок. Её рассказ должен произвести неприятное впечатление на присяжных.
– Протестую! – вскочила со своего места Эмми Лоурэнс. – Всем известно, что Александр Флинт страдал алкоголизмом и, между прочим, он сам хотел избавиться от этой зависимости.
– Протест принят, суд готов заслушать представителя истца, – судья жестом пригласил Эмми к своему столу.
«Ну что она так волнуется, – подумала Джуди, глядя на раскрасневшуюся Эмми, вертящую в руках карандаш, – сейчас она его сломает…»
Карандаш хрустнул в руках защитницы несчастного Алекса Флинта.
– Смелее, Эмми, – подбодрил ее сенатор, – помните, вы выиграли это дело.
– Защита Александра Флинта исходила из того, что доктор Радли игнорировал тревожные симптомы в состоянии его пациента после приема ударной дозы антабуса, – начала Эмми. – Второй пункт в нашей стратегии – доказательство халатности фармацевтов госпиталя, готовящих превышенные дозы медикамента. Они должны были запросить у доктора Радли основания для такого лечения.
– Отлично, – а я ведь даже не упомянул этого факта в своём рассказе, – вставил свою реплику Эванс.
– Ну, и наконец, никто не видел Алекса пьющим в госпитале, а анализ крови на содержание алкоголя, насколько я понимаю, сделан не был, – перевела дух Эмми.
Тут уже подскочил Кристофер Брон, словно бы ожидающий этого момента:
– Совершенно верно! Даже близкие друзья не видели Алекса Флинта пьющим. Это как раз и подтверждает нашу гипотезу о том, что он умел скрывать приём спиртного и прятать улики. А анализ крови потерян!
– Ха, – злорадно крикнула защитница мистера Флинта. – Могу себе представить, что делается в госпитале, если там теряются анализы крови больных.
– Порядок в зале суда! Я не давал тебе слова, Кристофер, – прервал начавшуюся было перебранку судья Гонзалес. – Мисс Лоурэнс, кого вы представите в качестве свидетелей?
– Мы заслушаем мнение эксперта о возможных побочных действиях антабуса, а так же медсестер, подтверждающих изменение в состоянии больного после начала лечения. Потом пригласим босса Алекса дать показания о состоянии подзащитного до того, как тот привёз его в госпиталь. Тут можно показать фотографию Алекса, где он красавец с копной черных волос, а после этого вкатить его в инвалидном кресле в зал суда, – перевела дух Эмми.
– Протестую! – опять завопил Кристофер Брон со своего места. – Флинт уже был не красавцем, а алкоголиком со стажем, когда лёг в госпиталь!
– Протест принят, – поддержал его на этот раз судья.
– Стоп-стоп, – вмешался сенатор. – К сожалению, друзья мои, я должен прервать наш урок на этом месте. Меня ждут ребята на военной базе. Им через месяц отправляться в Ирак, хотелось бы поговорить с ними, узнать их настроение. Мы не успели обсудить множество аспектов судопроизводства, да это и невозможно успеть за два часа. Так какой счет вы выставили госпиталю? – он обернулся к Эмми.
– Пять миллионов, – скромно сказала она.
– Вот это я понимаю, – присвистнул кто-то.
– Интересно, откуда появилась эта цифра? – не удержался от вопроса судья.
– Очень просто, Роберто, – Эмми развернула тетрадку, – сначала мы подсчитали стоимость жизни и лечения мистера Флинта за один год, а потом умножили эту сумму на двадцать.
– И вы сможете убедить присяжных в том, что сто тысяч недостаточное возмещение убытков для потерпевшего? – улыбаясь, спросил сенатор.
– Вы же сами говорили, мистер Эванс, что присяжные – такие же люди, как все мы. Значит, главная задача адвоката спокойно и вразумительно показать этим людям последствия непреднамеренной ошибки персонала госпиталя. Мой клиент стал инвалидом, не способным прокормить себя, иметь свою семью и вообще вести нормальную человеческую жизнь. Алекс нуждается в круглосуточном уходе, и сто тысяч долларов хватило бы… ну-у, – она задумалась на секунду – на год, от силы два года.
«А ведь эта девочка совершенно права» – успела подумать Джуди.
– Ну что ж, двадцать лет назад коллегия присяжных присудила Алексу Флинту три с половиной миллиона. С учетом инфляции и роста стоимости жизни, ваша сумма вполне резонна, Эмми. Всё, на этом закончим. – Ну, что скажете, мисс Маккин? – обратился сенатор к Джуди. Шум отодвигаемых стульев и хлопки заглушили его слова. Когда она пробралась к сенатору, возле него уже стояла Лиза с ключами от машины наготове.
– А я тоже прекрасно помню это дело, – сказала миссис Эванс. – Тогда Джон еще не отказывался от моей помощи. А знаете, ведь это я нашла в Бостоне того самого эксперта, доктора Ричардса, показания которого решили дело в пользу Флинта. Я сама ездила за ним в Бостон и уговорила его выступить в суде. Семь часов езды по хайвэю в одну сторону под проливным дождём…
Было видно, ей и дальше хотелось рассказать о своей самоотверженности, благодаря которой тогда еще никому не известный адвокат выиграл миллионное дело.
– Лиза, мы торопимся, ты что, забыла? – перебил её Эванс. – И когда это я отказывался от твоей помощи? Ты мой первый помощник всегда и во всём. – Он приобнял Лизу за плечи, этим жестом как бы смягчая свою невежливость. – Извините нас, Джуди. Кстати, обратите внимание на Эмми Лоурэнс, очень многообещающая девушка, со временем станет хорошим адвокатом.
Распрощавшись со всеми, Эвансы удалились.
«Ничего не понимаю. Где же эти деньги?» – только и успела подумать Джуди.
Уже в машине, которую вела Лиза, Джон вспомнил, почему не разрешал ей присутствовать на своих процессах, хотя она и могла зачастую дать ему хороший совет. На этих подмостках вдвоём им не было места. Ему хватило Флинта. Она приходила на каждое заседание, следя за каждым его словом и подробно разбирая дома каждую его ошибку. В конце концов, ее присутствие стало раздражать его. Он с трудом дотянул до заключительной речи. Стараясь не смотреть в зал, чтобы не видеть ее внимательного и строгого лица, он приготовился к выступлению, когда кто-то тронул его за рукав: «Кажется, миссис Эванс хочет вам что-то сказать».
– Ну, в чем дело – недовольно осведомился он, подойдя к ней.
– Дорогой, – зашептала она, – у тебя расстегнута ширинка.
Её сконфуженное, как показалось ему, виноватое лицо, вызвало у него ярость.
Он поспешно отошел от нее и, вернувшись на свое место, попытался собраться с мыслями. И странное дело, ему показалось, что именно ярость, вызванная Лизой, придала его заключительной речи особенную убедительность, позволившую ему выиграть этот процесс. И привезённый из Бостона эксперт тут был не столь важен. Позднее он понял, что для любой победы ему нужна была эта энергия ярости, но не хотел, чтобы Лиза была её источником. Она была верным и надёжным другом, с которым он разделял свою жизнь последние двадцать пять лет, но другом требовательным и строгим. Ему же всё больше хотелось нежности и восхищения, на которые Лиза, как казалось Эвансу, была не способна.
– Ничего не понимаю, – Джуди еще раз перечитала историю болезни Александра Флинта. Там не было ни слова о том, как он получил свой страшный диагноз и никаких данных о родственниках или друзьях. Никто не навещал его, что, впрочем, не было редкостью в этом заведении, и никто так бы и не знал про его три миллиона, не попадись он сенатору в коридоре барака.
«Куда подевались твои деньги, бедный Ромео, – подумала Джуди. – Когда и как ты их истратил? То, что ты живёшь у нас в заведении, означает только одно – за тебя платит государство, а государство платит за тех, у кого ни гроша. Ноль. Зеро. Пусто. – Она в задумчивости уставилась на телефон. – Кто бы тут мог помочь разузнать хоть что-нибудь? Может, Фрэнк?»
Фрэнк Салливан много лет работал главным бухгалтером у Аззи и был её хорошим приятелем. Ему, конечно, всего не расскажешь, но попробовать можно.
– Привет, дорогая, – забулькало в трубке. – Ты что, решила разорить Аззи? Мне ужасно любопытно, кто это натравил на него сенатора Эванса, – Фрэнк хохотнул в трубку и закашлялся, поперхнувшись.
– А ты всё куришь как сумасшедший, – рассмеялась Джуди, стараясь держать трубку подальше от уха. – У нас тут жуткая жара и никакие вентиляторы не спасают. Старички страдают, сам понимаешь. Пока мы дождёмся кондиционеров от Аззи… Правда, он начал ремонт в столовой. Есть надежда, что закончит к празднику. А вот, кто надоумил сенатора наведаться к нам в гости, и сама не знаю. Загадка.
– Он тут разнюхивал, может, я знаю, что и как, только от меня толку мало. Лучше скажи, когда ты меня пригласишь на ланч.
Так они поболтали еще немного. Погода. Артрит. Пачка сигарет в день. Внуки. Наконец, Джуди перешла к делу:
– Слушай, Фрэнк, у нас тут есть некий Алекс Флинт, вообще-то он у нас давний постоялец, но вот давление у него подскочило недавно. Я бы хотела поставить ему в комнату кондиционер, но не уверена, что ему это будет по карману. Взгляни, пожалуйста, что у него там со средствами.
Джуди чувствовала, как кровь приливает к её лицу. Она совершенно не умела лгать и боялась, что Фрэнк может заподозрить её в чём-то. Но Фрэнк, как ни в чём не бывало, полез в компьютер и после чертыханий и жалоб на медлительность загрузки, изрёк:
– Можешь забыть про кондиционер для мистера Флинта, если, конечно, не будешь платить за него сама.
– Ты хочешь сказать, что у него ничего нет за душой.
– Именно это я и хочу сказать. Медикэйд плюс Медикейр[2] и больше ничего. А на фиг тебе сдался этот старикан?
– Мне просто жалко его, вот и всё. Не подумай чего… – продолжала Джуди. – Откуда он вообще взялся? Родственники… Дети…
– Вот ведь надоеда какая, – заворчал Фрэнк. – Ладно, я посмотрю в архиве.
Часа через два он перезвонил Джуди:
– Аззи где-то подобрал твоего старикашку голого и босого двенадцать лет назад. Тут стоит пометка «Одинокая звезда». Может, это название заведения? Не могу сказать. Накормил он его и одел в пижаму полностью за государственный счёт. И не спрашивай меня больше ни о чём, потому что это всё, что я смог раскопать.
Поисковик выдал более сотни «одиноких звезд», но ни одного дома для престарелых с таким названием.
– Ладно, – вздохнула Джуди, – может, старик сам что-нибудь припомнит, но на это надежды мало.
Она прошлась по коридору барака, постояла в пустой комнате Ромео.
А чем, собственно, эта комната лучше той, в которой сенатор увидел его в первый раз? Голые стены, смятое покрывало на кровати, тумбочка с картинкой Иисуса Христа в дешёвенькой рамке. Полотенце валяется на полу.
«Будет здесь когда-нибудь порядок?» – мрачно подумала Джуди, с трудом наклоняясь за полотенцем.
Ромео нашёлся во дворе в тени все той же чахлой акации. Возле него на скамейке курил Рэй, жестом пригласивший Джуди присесть рядом с ним.
– Мистер Флинт, – начала Джуди, – я случайно узнала, что вы отлично играли в гольф. У нас тут недалеко есть замечательные поля для гольфа. Зеленая травка, желтый песочек. Хотите, я вас покатаю, покажу наши замечательные окрестности?
Мельком взглянув на директрису, Ромео потерял к ней всякий интерес. Свесив голову, и тяжело отдуваясь, он сидел в своем инвалидном кресле, скрестив узловатые старческие руки на животе.
«Всё-таки рот он может сейчас держать закрытым, и слюней у него поменьше», – подумала, разглядывая старика, Джуди. – А какое мороженое вы любите больше – шоколадное или сливочное?
– А у вас какое? – вдруг совершенно осмысленно осведомился Ромео, поднимая голову. – Вообще-то я люблю клубничное, но шоколадное тоже пойдет. Вот он любит сливочное, – корявым пальцем с желтым ногтем старик указал на Кэвина, беспокойно шагающего из одного угла двора в другой.
– Да Кэвин ест всё, что ни попадя, – вдруг рассмеялся Рэй, – а сам худой как черт.
– Это потому, что у него повышенный метаболизм, – вздохнула Джуди.
– Эй, Кэвин, – вдруг крикнул Рэй, – у тебя есть булочка?
– Зачем тебе? – живо откликнулся Кэвин.
– Хочу поджарить тостик.
– Как это? – удивился Кэвин, останавливаясь на секунду.
– А так, положим твою булочку на крышу и – порядок. Через пять минут тостик готов. Тут главное не передержать, а то подгорит.
Кэвин задумался на мгновение. По его сухонькому личику, изборожденному морщинами, пробежало какое-то сомнение.
– Не-е-е, нету у меня булочки. Тебе бы всё смеяться надо мной. – Он возобновил перемещение из угла в угол, которое уже начало слегка раздражать директрису.
«Не посадить ли его снова на успокоительные таблетки, – подумала она. – А может, самой начать их принимать?»
Во дворе было так же душно, как и в бараке. Ни одного дуновения ветерка.
«Еще немного, и я сама превращусь в ”тостик”… и на крыше поджаривать не надо», – она обвела глазами двор, местами вспучившийся и потрескавшийся от жары асфальт, несколько старых вязов, кусты акации, две клумбы с цветами. Ворота здесь не закрывали. Никто не запрещал обитателям заведения выходить в городок. Небольшой парк с открытым бассейном находился всего в нескольких минутах ходьбы. Мария Баверсток отправлялась туда каждое утро после завтрака в сопровождении своей кошки Маффин, неизменно следовавшей за своей хозяйкой. Джуди улыбнулась: эта пара стала достопримечательностью городка. Знали здесь и Кэвина. Когда у него заводились несколько монеток, он бегал за сладкой булочкой в небольшой магазинчик, расположенный у ближайшего светофора. И снова улыбка тронула губы Джуди. Она вспомнила, как много лет назад, когда Кэвин только поселился у них в бараке, ей в офис позвонила, судя по голосу, пожилая негритянка и стала отчитывать ее за то, что они морят голодом несчастного старика, жадно пожирающего булочку прямо на улице.
– Я скормила ему весь свой ланч, и он заглотнул его за одно мгновение чуть ли не вместе бумажным пакетом, – возмущалась она.
Пришлось ей объяснять, что прожорливость Кэвина ни что иное как часть его болезни. Он просто не знает чувства насыщения и голоден всегда. Кажется, они закончили свой разговор вполне дружелюбно.
Прогулки по городу обитателей барака не пугали Джуди. Хуже было, когда кто-нибудь из них не мог найти дорогу назад. Дело обычно кончалось приездом полицейской машины с перепуганным стариком на заднем сидении. Больше всего тревог вызывал Джулиус, норовящий выскользнуть из барака по ночам. Обычно Рэй присматривал за своим соседом, но на него нельзя было рассчитывать всё время.
«Скоро придется отправить Джулиуса в другой дом для престарелых, где двери заперты всегда», – вздохнула Джуди.
– Хей, чего это ты там расселась возле Ромео, – крикнула из окна кухни Пэт, – мы недавно сменили ему памперсы. Знаешь же, чем это всё кончается.
– Да, он на меня не реагирует, – Джуди поднялась со скамейки. – Зайди-ка ко мне в кабинет на минутку.
Стянув с головы мокрое полотенце, которым она оборачивала голову, спасаясь от жара кухни, Пэт внимательно выслушала историю Алекса Флинта. Её всегда смешливые голубые глаза помрачнели.
– Сдаётся мне, Аззи приложил к этому руку, – подытожила она. – Доказать, конечно, никто ничего не сможет.
– Но это же преступление! Воровство! Обворовать беспомощного старика-инвалида, – взорвалась вдруг директриса, покрывшись красными пятнами. – Мы и правда ничего не знаем… может, и не Аззи вовсе, а ещё кто-нибудь… вместе с ним…
– Да и ладно, – испугалась за неё Пэт. – Ну чего ты так разволновалась. Разве Ромео у нас плохо? Жарковато, конечно, ничего не скажешь.
– Я хочу докопаться до тех, кто это сделал, понимаешь? Я хочу справедливости для него, понимаешь? Я хочу справедливости для всех нас, понимаешь?
– Да я-то тебя понимаю, как никто другой, – тихо сказала Пэт, а потом добавила уже громко и решительно, тряхнув кудряшками, прилипшими ко лбу. – Некогда мне тут с тобой сидеть. Пора готовить обед старичкам. Справедливостью их не накормишь. – И ушла, плотно прикрыв дверь кабинета, в котором почему-то разрыдалась директриса.
Джуди Маккин прекрасно знала, что она не может рассчитывать на ответную любовь Джона Эванса.
Когда-то в ранней юности она посмотрела фильм «Ромео и Джульетта», вспоминая который, и сейчас могла расплакаться. И плакала она не столько из жалости к молодым влюблённым, сколько из жалости к себе.
«Разве можно меня полюбить? – Джуди с любопытством рассматривала в зеркале своё большое тело. – Господи, зачем ты создал меня такой уродливой?» – много лет спрашивала она в церкви по воскресеньям.
Скорее всего, Господь так и не дал ей ответа, потому что она встретила с недоверием того, кто полюбил её большое тело вдобавок к отзывчивой душе, а когда доверие пришло, возлюбленный вынужден был от неё отказаться.
О какой же справедливости говорила директриса, разрыдавшись в своём кабинете? Да о той, которая соединила бы её с сенатором Эвансом в вечном союзе под сладостное пение прихожан пресвитерианской церкви одним прекрасным весенним утром.
Перед самым праздником в бараке закончили ремонт столовой. Вентилятор на длинной ноге с грохотом крутил свои лопасти, раздувая новые клеёнки в цветочек, постеленные на столах, и заглушая телевизор, который теперь не велела выключать директриса.
«Ну, ничего невозможно услышать, – сокрушалась она, когда в новостях передавали что-нибудь о сенаторе. – И эту ветряную мельницу из-за духоты не отключить ни на секунду».
Настоящим подарком для нее были коротенькие кусочки из выступлений самого Эванса.
Бросив все, она торопливо подходила к телевизору, не сводя глаз с лица сенатора. Подтянутый и обаятельный, он убедительно обещал продолжить борьбу с коррупцией в штате в случае его избрания на второй срок. Иногда его сменяла Лиза, успевающая за несколько секунд сказать о том, как она гордится своим мужем – защитником интересов простых американцев. Интервью с Макмэрфи казались Джуди неубедительными.
В бараке, кроме Роуз, никто не разделял её разгоревшегося интереса к политике. Здесь не все различали, в каком тысячелетии живут, не то что разницу между республиканцами и демократами. И только Роуз с директрисой были уверены, что Джон Эванс станет со временем президентом Америки.
– Да-да-да, – говорила себе Джуди. – Я непременно буду за него голосовать. Но до выборов было еще далеко, и ее страдающее сердце молило о встрече. Понимая, что дело Александра Флинта – единственная ниточка, связывающая её с сенатором, она решила снова отправиться в его офис.
На этот раз здесь было почти пусто. Несколько человек сидели за компьютерами.
– Хей, мисс Маккин, как поживаете? – окликнул её чей-то голос. Из-за компьютера выглянуло девичье личико, усыпанное веснушками.
– Эмми? – обрадовалась Джуди. – Вот хотела перевести немного денег на счёт кампании сенатора. – Она поспешно полезла в сумку за чековой книжкой, довольная удачным оправданием своего визита. – Всего двести долларов. Ничего, что так мало?
Пальцы Эмми проворно засновали по клавиатуре, внося в компьютер данные очередного донора кампании сенатора Эванса.
– Ну что вы, мисс Маккин. Мы благодарны всем за любые взносы, даже два доллара имеют значение, поверьте. Сенатор говорит, что простым людям он обязан больше всего. Кстати, деньги можно переводить через интернет. Нет даже необходимости приезжать сюда. Всё быстро и удобно.
Раздавшийся телефонный звонок прервал девушку на полуслове, она жестом попросила Джуди обождать.
Офис был завален всевозможными буклетами и фотографиями сенатора. Отобрав наиболее ей приглянувшиеся, Джуди помахала рукой девушке, всё еще болтающей по телефону, и медленно направилась к выходу. Больше, кажется, ей было нечего здесь делать. Надежды встретить сенатора не было никакой, но уходить из места, где все было с ним связано, ей не хотелось. У неё резко испортилось настроение.
– А как там поживает мистер Флинт? – Эмми догнала её почти в дверях. – Подождите, не уезжайте, я хотела с вами немного поболтать.
И задержавшаяся мисс Маккин поделилась с Эмми Лоуренс всеми своими сомнениями по поводу исчезнувших денег несчастного Ромео. А поскольку девушка была доброй и отзывчивой, она решила присоединиться к поискам Джуди, и только наступающие праздники помешали ей тут же приступить к осуществлению плана.
К середине лета жара достигает своего апогея в наших краях. Случайно проезжающим через измученный зноем Мейзон-сити могло показаться, что городок не подает ни малейших признаков жизни, но это обманчивое впечатление. Еще до восхода солнца команда мальчишек на велосипедах объезжала его улицы, разбрасывая утренние газеты, обтянутые пластиковыми пакетами, к дверям подписчиков. Метко запущенные сверточки летели через газон и с легким шлепком приземлялись на крыльце домиков, где их находили любители последних известий в наспех накинутых халатах, а чаще просто в трусах и футболках. Почти все дома городка украшали американские флаги, а если кое-где и виднелись красные флаги с голубым крестом[3], то это была лишь дань традиции. Патриотизм издавна присущ южанам. Они скорее отправятся в Диснейлэнд, чем в Европу, и гамбургер с кока-колой предпочтут изысканной французской кухне.
Башни, обрушившиеся в Манхеттене, взывали к возмездию и означали объявление войны. Кое-кто из жителей городка воевал еще в Кувейте. Они сохранили стойкую неприязнь к Саддаму, помня черный шлейф горящей нефти, покрывающий пустыню до горизонта. Подросшее поколение было готово закончить их дело и освободить народ далекого Ирака от злобного тирана.
Желтые банты, прикрепленные к почтовым ящикам, означали, что здесь ждали писем от солдата. За тех, кто на фронте, молились в местной церкви по воскресеньям, прося Бога сохранить солдатам жизни и поскорее вернуть домой.
Возможно, из-за близости к столице штата Мейзон-сити подвергался частым набегам политиков всех сортов. По выходным дням они наезжали в автобусах, разукрашенных своими портретами и предвыборными лозунгами, оглашая улочки бравурной музыкой. Небольшая площадь перед мэрией наполнялась народом, пришедшим послушать заезжих певцов кантри, поесть поджаренных хот-догов и сфотографироваться с очередным избранником. Политики произносили речи, похлопывали по плечу своих выборщиков и брали на руки орущих младенцев. Выбирать в городе приходилось постоянно: то мэра и членов муниципалитета, то шерифа и его помощников, то прокурора и судью, не говоря уже о губернаторе и членах законодательного собрания, сенаторах и конгрессменах и, конечно же, самом президенте.
В Мейзон-сити любили и отмечали все праздники, начиная с Рождества и кончая Хэллоуином, но к празднованию Дня независимости здесь относились с особым трепетом. И объяснялось это не столько высоким уровнем патриотизма наших горожан, сколько их особой любовью к парадам. Только ураган или землетрясение могли отменить это мероприятие в нашем городе. К нему непрерывно готовились в течение всего года. Зимой, или тем временем года, которое у нас так называют, подготовка заметно оживлялась. Уже к наступлению весны музыканты школьного оркестра падали от усталости из-за бесконечных репетиций. В это же время заканчивался конкурс местных красавиц, и очередному почтенному отцу семейства предстояло выразить недоумение по поводу возрастания цены на наряд королевы красоты при уменьшении затраченной на него материи. Суетились и в мэрии. На праздничные мероприятия традиционно не хватало денег, и каждому вновь избранному мэру приходилось в срочном порядке собирать пожертвования, объезжая всех наших известных благодетелей.
Вот и на этот раз День независимости накатил на наш город так же неизбежно, как и все другие дни в году. Возбуждение по поводу праздника проникло даже в стены богадельни. Сразу после завтрака обитатели заведения, толкаясь, высыпали на Главную улицу со стульями, занимать первые места в партере. К ним присоединились седоки в инвалидных креслах. Постепенно улица наполнилась желающими поделиться распиравшими их чувством гордости и радости принадлежности к великой нации, отмечающей сегодня свой главный праздник.
Появление мэра в машине с откидным верхом означало, что парад начался. Сразу за ним ехали пожарные машины, сверкая надраенными боками, и маршировали ветераны всех прошедших войн.
Кстати, наши ветераны никогда не устраивали тренировочных маршей в городе. В положенный день каждый из них надевал военную форму со всеми прилагаемыми значками и наградами и прибывал в назначенное время на Главную улицу. Здесь они выстраивались шеренгами и под звуки марша конфедератов «Когда Джони вернется домой» торжественно проходили положенный им участок пути. Каждый из них шел как бы сам по себе, одновременно являясь незаменимой частью чего-то общего и обязательного. Многие из переполняемого их чувства патриотизма несли американские флаги. Тех, кто был уже не в состоянии идти, везли в инвалидных креслах. Отбывших на вечный покой ветеранов Корейской и Вьетнамской войн заменяли молодые люди, воевавшие в Ираке и Афганистане.
За ветеранами шли скауты обоих полов и пара заимствованных в соседнем городке конных полицейских, преисполненных чувством собственной значимости и достоинства.
Появление королевы красоты, раздающей воздушные поцелуи во все стороны, открывало самую веселую и долгожданную часть шествия. Строгие пуританские нравы давно отступили перед жаждой лицезрения прекрасного, и королевы парадов сменили пышные туалеты на откровенные бикини.
За королевой обычно шла местная футбольная команда с толпой болельщиков и группой поддержки. Все девушки в коротеньких юбочках, прикрывающих лишь трусики, и в сапожках на голую ногу. Популярность лидера такой группы поддержки в городе можно сравнить только с популярностью принцессы Дианы за стенами Букингемского дворца. На ходу девушки выстраивали из своих юных тел немыслимые пирамиды, распадающиеся на сальто и шпагаты в воздухе.
– Всем от нас большой привет, – начинала свою партию принцесса Диана местного значения.
– Лучше нас на свете нет, – подхватывал хор девушек.
– Раз, два, три. Свой носок тяни.
– Три, четыре, пять. Нельзя отставать.
Никто и не думал отставать. Шествие продолжали все виды местных артистов, акробаты на ходулях и без них, вперемешку с политиками всех сортов. Лиза Эванс проплыла на открытой платформе, украшенной американскими флагами и портретами сенатора. Заметив знакомых старичков, она прокричала, что навестит их после парада.
Наконец, блестя начищенными медными инструментами, появился марширующий оркестр, любимец и предмет гордости любого маленького городка. На всех музыкантах роскошные мундиры с золотыми аксельбантами. У тамбурмажора – раскрашенный жезл. Тон и ритм шествию задавали барабаны, без которых немыслим ни один оркестр. Сначала шли большие барабаны, за ними – барабаны поменьше, и дальше, выступая с неподражаемой грацией, поднимая стройные ножки, следовали девочки с крошечными барабанчиками наперевес. И все это двигалось и ликовало, и, переливаясь на солнце, являло абсолютное счастье и радость жизни.
Доля этого счастья досталась и обитателям заведения. Оставшаяся в бараке Роуз с волнением прислушивалась к звукам музыки, доносившимся с Главной улицы. Было видно, что в душе ее происходила какая-то мучительная работа, и в тот самый момент, когда директриса направилась к ней с предложением выпить успокоительной микстуры, она вдруг запела:
Прекрасна, в
вольности небес
Неся янтарь полей,
И гордых гор пурпурный блеск
Над сочностью степей!
Америка! Америка!
Судьба к тебе щедра.
Стань океанам берегом
Из братства и добра[4]
Память вернула ей только первый куплет песни, но Роуз пела его снова и снова, до тех пор, пока директриса не обняла её, а присутствующие при этой сцене старички не разразились аплодисментами.
Эту трогательную сцену застала Лиза Эванс, заехавшая в заведение после парада. На этот раз Аззи, предупрежденный, что гости могут появиться снова, решил не ударить лицом в грязь. Во дворе учреждения, прямо на газоне, растянули тент, куда спасаясь от палящего солнца, перебрались все желающие со своими ходунками и инвалидными креслами. Не пожалел он денег и на барбекю. Старички были в восторге от подрумяненных хот-догов и куриных крылышек, обжаренных в остром соусе. Лиза с некоторой тревогой наблюдала за исчезновением целых кусков в беззубом рту тощенького Кевина.
– А ему не будет плохо? – спросила она Джуди, указывая глазами на старикана.
– А что делать? – ответила та. – Не могу же я отнимать у него еду. Знаете, у него совершенно необыкновенная судьба. Мама родила его в концлагере. Да-да-да. Где-то перед самым освобождением, это их и спасло. Может быть, поэтому он все время голоден и ненасытен. Самое удивительное, что она жива и до сих пор звонит мне время от времени, а вот Кевин ее даже не вспоминает. Она очень старенькая, но совершенно в здравом уме, чего нельзя сказать об ее сыне.
Лиза вздохнула вслед за директрисой.
– Ну, пора переходить к сладкому, решила сменить она тему. – А на сладкое всех ждет сюрприз!
– Сюрприз! Сюрприз! – обрадовались старички.
Сюрпризом оказался громадный шоколадный торт и мороженое всех сортов, привезенные сенаторшей. Насытившиеся и отяжелевшие обитатели поползли в свои комнаты слегка перевести дух.
Но в бараке их встретила музыка. Это неугомонная Пэт решила устроить танцы. Она подскочила к Джулиусу и, обняв его за талию, потащила на середину столовой, где он, блаженно улыбаясь, тут же наступил своими босыми ногами сразу на две ее ноги.
– Джулиус, слушай музыку, – закричала она ему на ухо.
Но было очевидно, что если он и слышит музыку, то не ту, под которую хотела танцевать Пэт. Она бросила его и через несколько минут закружилась с другим старичком.
– Посидите со мной, – сказала директриса, показывая Лизе на стоящий рядом стул. – Расскажите, как идут дела.
Лиза заметно устала и обрадовалась возможности немного передохнуть.
– Все прекрасно. Дела-дела. Ужасно много дел. Вечером нас принимает президент. Джон уже в Вашингтоне, а мне еще нужно успеть переодеться и все-такое, – она указательным пальцем обвела вокруг лица. Нужно прилично выглядеть, а я что-то стала уставать в последнее время. Когда мы начинали нашу первую кампанию с Джоном, сил у меня было гораздо больше.
Лиза задумалась на какое-то мгновение. Легкое дуновение приятного воспоминания коснулось её лица.
– Видите это кольцо? – она показала директрисе свое простенькое обручальное кольцо. Джон купил его за 11 долларов. Вот уже двадцать пять лет я не снимаю его с пальца.
«Какая счастливая», – подумала Джуди с легким уколом зависти.
Через полчаса сенаторша покинула заведение, не увидев нашего фейерверка, с треском и шипением разрывавшего душный июльский воздух, и разноцветными звездочками осыпавшегося на крыши домов городка.
За Лизой заехал приодетый Роберт. Он не был в числе приглашенных президентом на праздничный концерт, но вроде бы, собирался навестить друзей в Вашингтоне. Что-то не ладилось между ним и Лизой, хотя они были подчеркнуто внимательны и вежливы друг с другом. Она прекрасно знала, как сенатор ценит своего секретаря, и у нее не было никаких сомнений в его преданности, но ее отношение к Роберту никогда не было сердечным. Словно она боялась, что тому известны какие-то потаенные стороны ее мужа, о которых она могла только догадываться. А Роберт, в свою очередь, с трудом переносил легкий запах пота, часто доносившийся от Лизы. Она могла запросто открыть ему дверь в халате, из-под которого торчала пижама. Возможно, в этом и была какая-то доверительность с ее стороны, но вид бигуди на голове сенаторши не вызывал у него ничего, кроме отвращения. Ему не хотелось быть посвященным в интимные подробности быта супругов. Он и так знал слишком много.
Сейчас они ехали в Джорджтаун, в дом, который Роберт нашел для них после победы сенатора на первых выборах, когда стало ясно, что им придется подолгу жить в Вашингтоне. Дом был просторен, и как бы само собой разумелось, что там всегда найдется место и для него. Лизе казалось странным, что у Роберта совершенно нет личной жизни. Он был молод и обаятелен, но, кажется, у него не было даже подруги. Ей было совершенно неизвестно чем он, собственно говоря, занимается, когда не работает. Или он работает всегда?
И как бы в подтверждение этой мысли Роберт повернулся к ней и, улыбнувшись, сказал:
– А у меня есть для вас с сенатором новость. Знаете Аззи Ковальски? Ну, хозяина богадельни. Так вот. Он перевел на счет избирательной кампании сенатора 10 тысяч долларов. Старый лис. Всегда платил большие деньги республиканцам, а тут решил подстраховаться. Думаю, это только первый транш.
– А это не похоже на взятку? – засомневалась Лиза. – У него люди умирают один за другим в этом жутком бараке. Как бы не вышел скандал.
– Губернатор отправит туда комиссию, им и решать, в конечном счете, что делать с этим заведением.
– А, знаете, Роберт, там работают прекрасные люди. Мне очень симпатична директриса, а шеф-повар там просто очаровательная. Её зовут Пэт. Такая веселая и жизнерадостная девушка. Я давно хотела спросить, а у вас есть девушка?
«Не иначе, как она собралась знакомить меня с этой Пэт», – подумал Роберт и, помолчав немного дольше, чем требовалось для ответа на такой вопрос, сказал:
– У меня была подруга, но мы разошлись…
Вскоре они въехали в Джорджтаун. Лизе нравились узкие и многолюдные улочки этой части Вашингтона. Здесь не было столичной помпезности и казенного духа, которым, как ей казалось, был пропитан центр города. А вот сенатор не любил больших городов. Он был провинциалом и не скрывал этого. Небоскребы и широкие проспекты его угнетали. Белые домики с зелеными лужайками навсегда остались милыми его сердцу. Он любил размеренный и спокойный быт американской провинции с обязательным стрекотанием газонокосилки по субботам, хождением в церковь по воскресеньям и барбекю по праздникам. Вид желтого автобуса, развозящего детей по школам, вызывал у него приступ умиления.
Сенатор был уже в костюме и галстуке, когда Лиза вошла в дом.
– Не целуй, не целуй, – замахала она руками. – Пойду быстренько приму душ, смою вонь этого проклятого барака.
Джону не терпелось рассказать ей главную новость дня.
– Только не долго, – крикнул он ей вслед и пошел на кухню к холодильнику. Холодильник был пуст. Они совершенно запустили этот дом, проводя все последнее время в своем штате.
«Ладно, поем у президента», – решил он.
Лиза-таки провозилась у себя наверху, и теперь они уже опаздывали. Патрик не получил допуск в Белый дом, где охрану гостей взяла на себя служба президента, поэтому сенатор сам вел машину. На повороте к Пенсильвания-авеню выстроилась длинная очередь. Шла проверка документов и приглашений. У дома номер 1600 их проверили еще раз. Пройдя через металлоискатели, они очутились, наконец, на Южной лужайке Белого дома.
Здесь уже собрался весь политический истеблишмент Вашингтона. По замыслу президента республиканцы и демократы должны были продемонстрировать американскому народу свое единение и поддержку правительства в период войны. За президентом неотступно следили внимательные глаза первой леди. Она была готова немедленно прийти ему на помощь в случае необходимости, а главное, проследить за тем, чтобы в его руке не оказалось бокала с крепким напитком. Все присутствующие знали о прошлой слабости президента и с интересом наблюдали за развитием событий. Пока что скандалил один только Барни – черный скотч-терьер первой четы.
Завидев двух громадных псов, с которыми на лужайку явился Тед Кеннеди, он зашелся в громком лае.
– Барни не выносит демократов, – пошутил президент, – и за это ему придется поплатиться. Подхватив собаку на руки, он передал ее кому-то из прислуги. После изгнания терьера мир был восстановлен.
Угощение было традиционным. Вся Америка ела в этот день хот-доги и крылышки, поджаренные на гриле. Праздничное меню дополняла пицца всех сортов. Пиво наливалось прямо из бочек. Крепкие напитки разносили официанты. Голодный Джон отхватил пережаренный хот-дог.
– Так что ты мне хотел рассказать? – вдруг вспомнила Лиза.
– У нас теперь есть самолет, – с набитым ртом ответил сенатор.
– Какой самолет, откуда? Ты бы не мог сначала прожевать свой хот-дог?
– Банни одолжила мне свой джет. Она считает, что я должен начать свою кампанию как можно раньше и посетить каждый – понимаешь? – каждый город штата.
Джон наконец справился с хот-догом и нацелился на куриные ножки.
– Ураааа! – закричала Лиза. – Я хочу выпить за нашу славную Банни!
Она ловко подхватила бокал с шампанским с подноса, подставленного ей услужливым официантом.
– За кого это вы тут пьете? – к ним подошла Типпер Гор[5], давняя приятельница Лизы еще со студенческих лет. Они не виделись после поражения Гора на президентских выборах.
– За нашу Банни, одолжившую Джону свой маленький такой джетик.
– Вау! – сказала Типпи. – Дашь полетать?
– А что, у вас разве нет своего?
– Неа.. Мы тут и ездить перестали, не то что летать.
– Как он? – спросила Лиза, показывая глазами на Ала, мрачно слушавшего прилепившегося к нему сенатора из Вирджинии, – растолстел, по-моему, ужасно.
– Уже лучше, – ответила Типпер, отхлебывая из банки с пивом «Хайнекен». – Стал поговаривать, что хочет уйти из политики, может быть, даже насовсем. Какие-то там у него новые идеи появились про экологию и спасение человечества.
– Как это жалко, – разочарованно протянула Лиза. – Джону очень важна поддержка Ала именно сейчас. Может, он еще передумает. А как ты?
– Ой, тоже растолстела, пока сидела с ним дома. Всё это пиво проклятое. Не могу устоять перед «Хайнекен». Помнишь, как мы напивались в колледже? – Теперь Типпер пыталась дотянуться до блюда с хот-догами.
– Пивом? Нееет. Я всегда любила шампанское. Ой, посмотри-ка на Терезу.
Джон Эванс подводил к ним чету Керри. На Терезе Хайнц-Керри[6] было надето длинное вечернее платье темно-красного цвета. Но, завидев Теда Кеннеди, она бросила приятельниц и кинулась в его сторону, утягивая за собой супруга. Виновато улыбаясь, сенатор Керри успел крикнуть: «Мне надо с вами поговорить, Джон».
– Непременно, – прокричал ему в ответ Эванс.
– Ну, быстро скажите мне, на что она похожа в этом своем темно-красном платье, – не удержалась Лиза.
– На бутылку с кетчупом, – разом ответили Типпер и Джон, и расхохотались.
Веселое настроение маленькой компании стало привлекать внимание.
К ним присоединились несколько голливудских пар.
– Над кем вы это тут хихикаете? – подошел и Ал Гор, избавившись, наконец, от разговорчивого однопартийца, державшего его буквально за рукав.
– Да вот обсуждаем, стоит ли Джону Эвансу сделать укол ботокса. Помните, как это помогло сенатору Керри на прошлых выборах. Он был так хорош собой, что получил не только место в сенате, но и Терезу Хайнц с ее кетчупом. А спорим, на следующих выборах кетчуп может потянуть против нефти. Надо бы написать роман «Красное и черное». Как уже написан? Кем?
– Так это же француз. Кто же в Америке читает французов после смерти Жакки Кеннеди?
– Мария обожает французские романы, – вставил Шварценеггер.
– Ну, ясное дело, она тоже из рода Кеннеди. А ты сам, поговаривают, собрался в большую политику.
– Слава Рейгана на дает ему покоя,– рассмеялась Мария Шрайвер.
– Тогда ему надо воон туда, – Стив Спилберг указал пальцем в сторону Рамсфельда, громко рассуждающего о чем-то своим гнусавым голосом с губернатором Миннесоты. Кажется, речь шла о танках, которые Рамстфельд отказывался закупать в этом штате. Губернатор заметно нервничал, отказ мог означать только одно – сворачивание производства, потерю рабочих мест и, в конечном счете, проигрыш на следующих выборах.
– Посмотрите на бедняжку Конди, – не унимался Спилберг. – У нее такой вид, словно ей только что запломбировали зуб, а наркоз еще не отошел. И пиццу она ест без всякого удовольствия, как бы не подавилась.
Но Конди Райс, вопреки предсказаниям режиссера, справилась с пиццей и запила ее кока-колой.
– Говорят, – подхватил заметно повеселевший Гор, – у Конди всего лишь маленький такой танкер и там совсем нет места для морских ванн. Не может же она купаться в нефти. Стивен, подарите мисс Райс яхту.
– А зачем ей яхта? Она проводит уикэнды в Техасе на ранчо президента. Интересно, а где это Дик Чейни? Неужели до сих пор прячется в бункере?
В Голливуде продолжали злословить о том, что местонахождение вице-президента слишком долго оставалось засекреченным после атаки 11 сентября.
– Нет уж, мне тут и Рамсфельда хватит, – вставил Гор, – говорят, наши стратеги не ладят друг с другом. Как они собираются выигрывать эту войну, – добавил он с раздражением. Разговор мог принять неприятный оборот.
– Ладно, – прервала Ала уже изрядно поддатая Лиза, – если Джон сделает ботокс, я поставлю себе в грудь импланты и мы утрем нос этим Макмэрфи.
Её слова встретили дружным хохотом. Жена Макмэрфи была дамой высокой и плоской. Поблескивая бриллиантами на жилистой шее, она прислушивалась к доносившемуся смеху из кружка ее врагов.
На лужайке появилась большая группа телевизионщиков. Это означало скорое начало праздничного концерта.
– А вон и твой кумир, – Спилберг толкнул в бок Арнольда Шварценеггера, расплывшегося в улыбке, навстречу подходящему к ним президенту. – Не вздумай его поправлять, если он начнет тебя расспрашивать, как там у вас в Австралии.
Хохот покрыл его последние слова. Всем было известно, что президент довольно часто путает в своих выступлениях Австралию с Австрией.
На этот раз обошлось без конфузов, и лужайка постепенно опустела. Гости отправились рассаживаться на приготовленные места. Концерт начался. Обслуживающий персонал занялся уборкой со столов. Повсюду валялись огрызки недоеденных куриных крылышек. Собаки Тедда Кеннеди загадили ухоженный газон Южной лужайки Белого дома. По этому поводу негодовали только черный терьер Барни, выпущенный, наконец, из заточения, и садовник.
Фейерверк в Вашингтоне показывали по национальному телевидению.
Усталые Эвансы возвращались домой.
– Пока ты напивалась с Типпи, я успел-таки переговорить с Керри и Тедом Кеннеди, – начал сенатор. – Керри хочет выставиться на праймериз на следующий год. Ему нужна поддержка людей с Юга. В случае победы я бы мог оказать ему такую услугу. А вот мне нужен сейчас Ал. Ты поговорила с Типпи?
– Боюсь, Ал никуда не годится. Он хочет уйти из политики, – откликнулась Лиза.– Ты обратил внимание на то, что Клинтоны так и не появились?
– Черт бы его побрал вместе со всеми его бабами, – Эванс резко затормозил на красный свет. – Кто бы мог подумать, что все так кончится. Какая-то смазливая стажерка – и вся карьера коту под хвост.
– Ты находишь ее смазливой, – удивилась Лиза, – а, по-моему, эта Левински просто толстая корова. – Рассмеявшись, она дотронулась до руки Джона, лежащей на руле. – Поехали. Уже зеленый. Слушай, а не попробовать ли нам Хиллари?
– Надо подумать. Надо хорошенько подумать, – ответил Джон. – Будут ли люди доверять ей. А как ты относишься к обманутым женам?
– Не знаю, – пожала плечами Лиза. – Надеюсь, я никогда не была и не буду в их компании. Она потрогала свое дешевенькое обручальное кольцо, словно это был талисман, способный уберечь ее от всех напастей.
– Ты же знаешь, как я люблю тебя. С нами не может быть ничего подобного. – Донеслись до нее слова мужа. Или только почудились? Нет, она была решительно пьяна.
Джон въехал во двор их дома и помог Лизе выбраться из машины. В доме никого не было.
– Странно, а где же Роберт? Может, мне ему позвонить?
– Слушай, он может раз в жизни остаться ночевать у своей подружки, – зевая, сказала Лиза. И подумала: «или у своего друга».
У Роберта не было друзей в Вашингтоне и уж, во всяком случае, никто его здесь не ждал. Поэтому он решил поставить машину у первого же бара, где найдется место на стоянке.
Ему пришлось долго кружить по городу. Четвертое июля это не Рождество, и все бары были забиты, в основном такими же, как и он, приезжими. Уже где-то почти на окраине, место, наконец, нашлось, и, припарковав машину, он вошел в полутемный бар, где было прохладно и немноголюдно.
Несколько человек оживленно гоняли биллиардные шары. На плоском экране телевизора без звука показывали праздничный фейерверк в Вашингтоне. Тихо наигрывала музыка.
– Соду со льдом и что-нибудь поесть, – сказал он бармену.
– Тогда пройдите за столик,– ответил тот, и подал ему меню.
«А может, стоит немного выпить? – подумал Роберт, – все-таки праздник». И уже отходя от стойки, добавил: «Сто грамм Абсолюта со льдом». Бармен молча кивнул.
За столиками сидели молодые люди. Роберт попытался прислушаться к тому, о чем они говорили. Бейсбол. Отпуск на Багамах. Серфинг на Гавайях. Пожары в Калифорнии. Никакой политики. Как приятно. Водка начала действовать. Серфинг на Багамах. Отпуск в Калифорнии.
Пожары в Пенсильвании. Пожары в Пенсильвании. Стоп. Какие пожары? В Пенсильвании его дом. Мама. О, Господи. Роберт достал мобильник, на котором дважды высветился телефон его матери. Чтобы дозвониться домой, ему пришлось выйти на улицу, куда уже спустился душный вечер.
– Бобби, – обрадовано затараторила мама, – а мы тебе звонили два раза поздравить с праздником, ты, наверное, нас не слышал. Да, все тебе передают привет. Мы смотрим концерт из Вашингтона. Видели сенатора Эванса. Такой красавчик. Лин ушла в поход со скаутами. Мэри с мужем покупают дом. А как у тебя дела, мальчик? Твоя комната всегда тебя ждет. Приедешь только на Рождество? Как еще долго ждать… я в порядке. Ну, ты знаешь…
Машины продолжали подъезжать к бару. Какой-то знакомый силуэт показался в дверях. Роберт закончил разговор и проверил все поступавшие звонки. Номера сенатора там не обозначилось.
– Ну, и то слава Богу, – подумал он и вернулся в бар.
Возле стойки, спиной к столику Роберта, стоял Патрик Джордан собственной персоной. Патрик был высок, широкоплеч и смугл. Неудивительно, что возле него уже вертелись ножки в коротенькой юбочке. Роберт решил посмотреть, чем кончится дело. Судя по всему, девушку вежливо отваживали. Когда ножки процокали мимо Роберта, он окликнул Патрика.
– Вот это да! Мистер Пэйдж, какими судьбами в моем любимом баре? – повернулся тот и направился к его столику.
– Присаживайтесь, мистер Джордан, давно мы с вами не виделись, аж со вчерашнего дня, – осклабился Роберт. – Что-то мы сегодня не у дел. Закажем что-нибудь поесть или будем мрачно напиваться?
– Напиваться не будем, зато наедимся, – Патрик подозвал официанта.
Заказали пасту с креветками,
пару салатов и «Будвайзер» для Патрика. Роберт решил повторить
Народу прибавилось. Становилось шумно и очень оживленно.
– Я тут недалеко живу, – продолжал Патрик. – А вот что ты здесь делаешь, дружок? Сенатор тебя бросил, и ты не можешь найти подходящую компанию?
– У меня нету компании, Патрик, и сюда я попал случайно. Крутился по городу, пока не нашлась свободная парковка. Но я так рад, что встретил тебя. – По всей видимости, водка начала действовать сильнее. Роберт почувствовал какую-то легкость в голове. Он словно увидел себя со стороны и с удивлением услышал свой вопрос, на который никогда не решился трезвым:
– Слушай, а за что ты не любишь Джона? Ты его считаешь карьеристом, ну как они все, да? Политиканом-болтуном. А вот увидишь, он станет президентом и это может произойти очень скоро, даже на предстоящих выборах, если он, конечно, соберется выставляться.
Патрик внимательно посмотрел на слегка опьяневшего Роберта.
– Знаешь, много сенаторов я перевидал за пятнадцать лет работы в Секретной службе, и никто из них не стал президентом.
– Эванс не такой. В нем колоссальная потенция. Он умеет разговаривать со всеми, начиная с простых домохозяек и кончая мультимиллионерами. Умеет слушать. Люди верят ему. Это такая особая харизма. Да что я тебе говорю, ты же слышал его сам.
– Ну, если на меня начнет действовать его харизма, я кончен как охранник. Ты что, думаешь, я слышу хоть одно его слово на выступлениях? С ним вообще тяжело работать, особенно когда он нарушает протокол и неожиданно идет на контакт с большой группой людей. Все эти рукопожатия и похлопывания проходят у меня на пределе сил.
– Ой, Патрик, мне всегда было до черта любопытно узнать, о чем это ты думаешь, стоя за спиной сенатора с таким проводочком в ухе.
– Да ни о чем. Если у сенатора встреча с толпой, мы работаем группой, делим толпу на секторы. Каждый сектор закрепляется за определенным агентом, ведущим наблюдение. Я смотрю на лица людей. Лицо человека, решившегося на покушение, напряжено. Он закрыт. Сосредоточен. Он готовится, понимаешь? Он стремительно идет на сближение с целью и делает резкое движение. – Патрик показывает, какое именно движение делает убийца, выхватывающий пистолет. Моя задача вовремя вычислить его толпе.
– А что, если ему удается приблизиться к цели, а вы не успеваете его перехватить, – сглотнув, спросил Роберт.
– На это тоже есть инструкция, дружок. – Патрик допил свое пиво. – Хуже всего иметь дело со снайпером. Надо все время держать живой щит вокруг цели. Если цель раскрывается хоть на долю секунды, снайпер может ее поразить.
И вдруг Роберт живо представил себе все, что сейчас рассказал ему Патрик. Он словно бы увидел улыбающегося сенатора в толпе кричащих и приветствующих его людей, яркое слепящее солнце, услышал какую-то музыку, кажется, что-то патриотическое, и вдруг всё остановилось и замерло, как во сне. Он увидел лица людей, обернувшихся к нему, и себя, делающего то самое «неоправданное» движение – медленное и неотвратимое…
– Эй, малыш, о чем задумался? Патрик потряс его за плечо. Соскучился по сенатору? Ничего, скоро встретитесь опять.
Роберт очнулся. Ему было приятно прикосновение Патрика.
– Какие у тебя голубые глаза, – вдруг сказал он.
– А? Моя мама ирландка. Это она назвала меня Патриком, а отец – черный, из Мемфиса. Отсюда и странное сочетание – Патрик Джордан.
– Странное? – повторил Роберт. – Мне никогда так не казалось.
Он осторожно коснулся руки Патрика. В ответ на это осторожное прикосновение тот с нежностью дотронулся до щеки Роберта.
– Обещай мне, малыш, что Джона Эванса никогда не будет между нами.
– Обещаю, – ответил Роберт и прижался щекой к руке Патрика.
Самые большие в мире арбузы растут в Арканзасе.
Нелепость этой фразы заставила ее обернуться и, близоруко сощурясь, взглянуть на говорящего.
Им оказался высокий бородатый молодой человек. «Это Билл Клинтон, – сказала подруга,– понятное дело, он из Арканзаса».
Арканзас. Это же глухомань. Захолустье. Провинция. Дыра. Оказывается, там растут не только самые большие в мире арбузы. И говорит он без отвратительного южного акцента. Бородатых студентов в Йеле было предостаточно, но этого патриота Арканзаса она запомнила сразу.
Дальше идет история, которую Клинтоны обожают вспоминать. Встреча в библиотеке. Она с очередной книгой по Семейному праву, он – среди друзей. Знакомый ей голос рассуждает уже не об арбузах, а о политической карьере, и начинать свою карьеру он собирается, угадайте где? Ну да. В Арканзасе, и только там.
Вот это уже интересно. В двенадцать лет Хиллари написала, что станет адвокатом, выйдет замуж за сенатора и будет жить в Джорджтауне. Первый пункт почти выполнен.
В шестнадцать лет Билл решает стать президентом США. Сохранилась фотография Джона Кеннеди, пожимающего руку юному Биллу Клинтону, который смотрит на президента так, как никогда в жизни не посмотрит ни на одну женщину. Он влюбился в этого человека раз и навсегда. Это его кумир. Он будет подражать ему всю жизнь.
Ну, а сейчас, в библиотеке, он замечает ее неотрывный взгляд и смотрит на нее в ответ. Тогда она подходит к нему и говорит: «Чем пялиться друг на друга, лучше давай познакомимся. Меня зовут Хиллари Родэм».
По его воспоминаниям, он забыл свое имя. В это трудно поверить. Ему всегда нравились яркие вульгарные женщины, чем-то напоминающие его мать, которая не выходила из дому без накладных ресниц и накрашенных ногтей.
Она же была отчаянно некрасива: тощенькая фигурка в брюках, зализанные волосы, большие круглые очки с толстыми линзами. Нет. Дело тут было не во внешности. Конечно же, он заметил, с каким вниманием она его изучала и, конечно же, был заинтригован, но скорее всего, она покорила его своим напором, целеустремленностью, энергией и отчаянными неукротимыми амбициями. Ему нужна была такая женщина. Боевой товарищ. Соратник. Боец. К тому же, она оказалась хорошенькой, когда снимала свои очки и закидывала голову, распушив волосы и подставляя губы для поцелуя.
Они повсюду были вместе. Но вот настало время расставания. Учеба закончена. Билл сбривает бороду и отправляется в свой Арканзас. Хиллари в раздумье: не податься ли ей в столицу.
Летом 1972 года там разразился крупнейший скандал в политической жизни Америки. Грянул Уотергейт. Обнаружилась связь между молодыми людьми, пытающимися установить подслушивающие устройства в штабе Демократической партии, и президентом Никсоном. Конгресс срочно создал юридическую комиссию по изучению незаконной деятельности президента и подготовке обоснований для импичмента. Какая удача – оказаться в нужном месте в нужно время. Среди сорока трех юристов, приглашенных работать в эту комиссию, только три женщины, и среди них наша юная выпускница Йела. Трудовая карьера Хиллари началась именно со скандала, на этот раз не имеющего к ней отношения.
В Конституции США говорится, что основаниями для импичмента могут быть обвинения в измене, коррупции или других преступлениях против государства. В чем же преступления Никсона? Он что-то скрывает. Копать, ребята, надо копать! Комиссия копает два года. Поначалу Никсон обещает Конгрессу даже поддержку и содействие в расследовании, но ситуация резко меняется, когда становится известно о существовании магнитофонных записей разговоров президента и его помощников, относящихся к Уотергейту. «Это что еще за записи такие, немедленно подать их на прослушивание комиссии Конгресса», – требует прокурор Кокс.
«Да кто ты такой, требовать от меня секретные записи моих разговоров… не пойти ли тебе, прокурор, подальше», – примерно так думает президент Никсон и отдает распоряжение генеральному прокурору Ричардсону уволить Кокса. А тот не только не увольняет этого самого Кокса, а уходит в отставку сам. Скандал нарастает. Любопытный Кокс, наконец, уволен новым генеральным прокурором, но негодованию Конгресса нет предела. Конгресс голосует за начало процедуры импичмента. Снова требуют пленки, снова поступает отказ на основании «привилегии исполнительной власти». Дело доходит до Верховного суда. Такой «привилегии» у исполнительной власти нет. Пленки приходится отдать в распоряжение комиссии, где их сосредоточенно прослушивает Хиллари Родэм. Какая глупость, – думает она, – оставлять улики. Какая недальновидность и непредусмотрительность. Опрометчивость. Ведь, если бы этих пленок не было, не было бы и никакого импичмента. Какой урок для молодой леди. На всю жизнь.
Никсон не стал дожидаться публичного позора и подал в отставку. На лужайку перед Белым домом за бывшим президентом приземляется вертолет. Прощальный взмах руки. Не поминайте лихом. В одном из окон Белого дома показывается лицо Дика Чейни. Прощайте, господин Президент. Никто не видит слез молодого человека. Какой урок. На всю жизнь.
А Хиллари остается без работы. Как там дела у Билла? Она едет к нему в Арканзас.
«Я скучаю по тебе. У меня ничего без тебя не получается. Ты мне нужна», – никто и никогда больше не скажет ей таких слов. «А почему бы тебе не поискать работу у нас здесь, в Арканзасе?». В самом деле, почему бы и нет. Год назад Билл провалился на выборах в Конгресс, но теперь с ним Хиллари. Теперь он может всё. Кажется, это самое счастливое время в ее жизни.
Выбор сделан: пока Билл занимается политикой, она займется защитой детей. Да-да-да, – поддерживают ее решение друзья, – это же непаханое поле. Сама она была из благополучной буржуазной семьи. Строгий отец, заботливая мать. Церковь по воскресеньям. Совсем другое детство у Билла. Пьющий отчим, избивающий мать, сводный брат, подсевший на кокаин. За стенами опрятных белых домиков творится много зла, скрытого от глаз посторонних. Она становится адвокатом.
Вы что же, хотите, чтобы дети с двенадцати лет могли судить своих родителей? Да, Ваша честь, если отцы могут насиловать своих двенадцатилетних дочерей, то почему вы лишаете этих девочек права голоса в суде?
У нас не принято выносить семейные проблемы на всеобщее обозрение, мисс Родэм.
Общество должно защищать детей от родителей, которые не выполняют свои обязанности. Закон одинаков для всех и дети имеют такие же права, как и взрослые. Это мое убеждение, господа.
Она начинает выигрывать процессы. Она разворачивает бурную деятельность по усовершенствованию системы образования в Арканзасе. Она поднимает вопрос о медицинской страховке для всех детей штата.
Нужны новые школы, новые программы обучения, новые талантливые учителя, новые денежные вложения в образование. Нужно изменить наше здравоохранение.
К ее словам начинают внимательно прислушиваться. Появляются первые друзья, с которыми Клинтоны будут связаны всю жизнь, но и первые враги.
Это кто же такая? Вроде, не здешняя. Говорят, она жена генерального прокурора штата Билла Клинтона. Да что вы? А фамилия у нее Родэм. Это что же, специально, чтобы никто не знал, что она жена прокурора? Где же это наш Билл нашел такую замухрышку? И потом, муж – генеральный прокурор, а жена – защитник в суде. Нет ли здесь конфликта интересов?
Конечно, лучше заняться частной практикой в какой-нибудь представительной фирме. Не нужно, чтобы Билла, ставшего генеральным прокурором Арканзаса, обвиняли в семейственности. Помог Винс Фостер. Высокий красивый человек, чем-то напоминающий Грегори Пэка[7]. Он родом, как и Билл, из городка с замечательным названием – Надежда. Тоже адвокат, прекрасный специалист и верный друг. Он работает в небольшой, но очень престижной адвокатской конторе, куда принимают и Хиллари. Теперь она сидит с Винсом в одном кабинете и ходит с ним на ланчи. Пожалуй, это смело – на юге настоящие леди ходят на ланч со своими, а не чужими мужьями.
А муж Хиллари готовится к выборам в губернаторы Арканзаса. Ему 32 года. Он обещает вывести этот захолустный штат из застоя. Здесь будут проложены новые дороги, открыты доступные всем школы и специальные больницы для неимущего населения. У Билла грандиозные планы и неизбывная энергия. Он играет на саксофоне и умеет нравиться. Его таки выбирают губернатором, правда, всего на два года. Таков закон Арканзаса.
Первый успех честолюбивой пары. Они счастливы. С усердием скаковой лошади молодой губернатор принимается за осуществление своих обещаний. Рядом с ним молодая очкастенькая губернаторша. У них много дел. У них много сил и энергии. Для начала надо переехать в губернаторский дом с охраной. Потом – реформы, реформы. Денег в казне штата нет. Ерунда – увеличим налоги. Стоп.
Так дело не пойдет. Арканзас это вам ни Иллинойс. Здесь люди считают каждый доллар.
Губернатор, вы обещали нам реформы, но ничего не говорили о налогах. Освободите, пожалуйста, особняк для нового избранника народа.
Клинтоны не отчаиваются. Они молоды, но, между прочим, совсем не богаты. В их планы входит дальнейшее занятие политикой.
– Билл может так много сделать для людей, – говорит она Винсу. Кто бы сомневался. Винс с нежностью смотрит на нее. – Знаешь, дорогая, я давно хотел тебе сказать, только ради Бога не сердись, но мы, южане, люди особенные. Тебе придется с этим считаться, если ты хочешь, чтобы Билл снова стал губернатором. Нужно взять его фамилию, наконец, и потом… не обратиться ли тебе к стилисту. Не подумай ничего такого… ты мне ужасно нравишься в этих очках… и у тебя хорошенькие ножки… но ты не выглядишь как первая леди нашего затрапезного штата. И потом, учти, ты кажешься чересчур либеральной. Здесь таких не любят.
Она всё поняла. К фамилии Родэм добавлена фамилия Клинтон. Хиллари Родэм Клинтон становится гораздо осторожнее в своих высказываниях. Она учится говорить то, что от нее хотят услышать, а не то, что думает. Важный навык для политика. Нужно что-то делать и со своей внешностью. С этих пор никто и никогда не увидит ее в очках. Над ней работают парикмахер и косметолог. Из нее делают, наконец, настоящую леди. Винс был прав – она хорошенькая. Она может нравиться мужчинам, она может нравиться своему мужу. Тут, правда, не всё в порядке.
Пока только первые подозрения. Может, рождение ребенка изменит ситуацию. Есть какие-то очень смутные намеки на то, что и над этим тоже пришлось «работать». Казалось бы, молодые люди, полные сил и энергии… Так или иначе, старания увенчались успехом, у Клинтонов родилась дочка. В этом же году они вернули себе губернаторский особняк в Литл Роке. На этот раз надолго. На 10 лет.
Кто только не слетается на огонь его окон. Странное дело, вокруг этой молодой либерально настроенной пары, занимающейся активной реформаторской деятельностью в одном из самых отсталых штатов, всё время крутятся какие-то проходимцы.
Дорогая, познакомься, пожалуйста, с замечательными ребятами, – Билл подводит к жене Сюзанну и Джима Макдугал, – они зовут нас прокатиться загород, отдохнуть и заодно посмотреть кое-что интересное. Конечно, поедем. Хиллари всегда рада познакомиться с новыми людьми. Она общительна и обаятельна.
Макдугалы отвозят губернатора с женой на берег горной реки. Чудное место. Лес, горы, река, воздух, дешевая земля. А что, если купить здесь участки и заняться строительством дешевых коттеджей? Сюда потянутся пенсионеры со всей Америки. Рыбалка. Туризм. Охота. Мы построим здесь настоящий райский уголок, который начнет приносить доход уже через пару лет. Какое заманчивое предложение. Через пятнадцать лет оно станет известно под названием «Уайтвотергейт».
Если верить воспоминаниям Хиллари, Билл получал 35 тысяч губернаторских долларов в год, она – и того меньше, правда, жили они на всем готовом, но всё равно – маловато. Нужно было подумать о бюджете увеличившейся семьи, да и политика – увлечение дорогостоящее.
Клинтоны вступают в долю с Макдугалами и вкладывают около 200 тысяч долларов в покупку земли. Эти деньги они занимают в банке под проценты, рассчитывая погасить долг в ближайшие годы. Сделка оформлена в юридической фирме, где продолжают работать Хиллари и друг семьи Винс Фостер.
Но всё складывается не так удачно, как обещал Джим Макдугал. Даже губернатор Арканзаса может разориться, если экономический кризис поражает всю страну. А именно это происходит в годы президентства Картера. Получить кредит в банке на строительство коттеджа можно было только при условии выплаты 20% годовых. Далеко не каждый пенсионер может себе это позволить. Земля куплена, но вот только желающих строить на ней коттеджи не нашлось. Джим Макдугал разворачивает бурную деятельность по спасению своего предприятия. Кажется, Клинтоны не принимают участия в его бесчисленных махинациях. Вот только многие из его сделок оформляются все той же фирмой, где продолжает работать Хиллари. Есть документы, где стоит и ее подпись.
В конце концов, Джим Макдугал сядет в тюрьму, откуда уже не выйдет живым. Через пятнадцать лет появится некий Давид Хайл, заявивший, что губернатор Клинтон, пользуясь своим служебным положением, принуждал его к выдаче незаконного займа в 300 тысяч долларов для Сюзанны Макдугал. Сумей он это доказать, Билл оказался бы в тюрьме, только кто же поверит Хайлу. Этот человек уже привлекался за клевету и ни один суд не признает его показания правомочными. Он, кстати, тоже умрет в тюрьме. Пятнадцать человек, имеющих отношение к махинациям Макдугала, окажутся в тюрьме. Сядет и Сюзанна. Она откажется давать показания под присягой против Клинтонов. Это будет ей стоить 18 месяцев заключения. Завершая свое президентство, Билл дарует помилование старому верному другу.
Но нельзя же все время только терять деньги. Хиллари больше не верит никаким заманчивым предложениям. Первая леди Арканзаса решает заработать на торгах. Никогда в жизни Хиллари не предавалась азартным играм. Она с легким осуждением посматривает на свекровь, регулярно посещавшую казино. Расчет и выжидание – стратегия Хиллари. Сработает ли это сейчас? Сработало, да еще как. Вложив тысячу долларов в торговлю скотом, через десять месяцев она выходит из дела, заработав сто тысяч долларов.
Что-то мы не замечали у нашей первой леди особого увлечения животноводством, и откуда такие тонкие познания механизма биржи у новичка? Что-то тут не так.
Стали поговаривать о связях Клинтонов с мясным магнатом штата, владеющим известной во всей Америке фирме «Tyson». Скорее всего, была заключена какая-то договоренность между ним и губернатором, а выигранные сто тысяч долларов – вклад в политическую карьеру Билла.
Через пятнадцать лет Клинтонам припомнят и этот выигрыш.
Ребята, вам не нравится, когда мы теряем деньги и вам не нравится, когда мы делаем деньги. Что же нам делать, чтобы вам понравится? – скажет озадаченный Билл.
Хиллари к тому времени уже научится непринужденно общаться с прессой. Положив ногу на ногу и покачивая туфелькой, она даст пресс конференцию в Белом доме. Но я же не делала ничего противозаконного. У вас есть улики? Нет улик. Тогда считайте, что мне просто повезло.
Как мы знаем, везение в деньгах не означает везения в любви. Кажется, уже тогда она поймет, что Билл не создан для моногамной семьи. Когда он стал изменять ей? Да кто его знает. По утверждению Дженнифер Флауэрс, через полтора года после свадьбы. Она еще много чего наговорила и написала, эта Дженнифер Флауэрс. Мы что, поверим этой поблядушке из кабаре? А почему бы и нет?
Стали просачиваться приглушенные донесения охранников. Не всё ладно в губернаторском доме. За его закрытыми дверями первая леди Арканзаса ругается, как сержант на плацу. Часто она бросает в губернатора чем-то тяжелым. Один раз это была хрустальная ваза, в другой – пепельница. А что губернатор? Уворачивается. Кажется, он умеет вывернуться из любой ситуации. Говорят, что кроме Дженнифер, которую он навещал 4 раза в неделю, если, опять же, ей верить, к особняку поздно ночью, когда губернаторша уже спала, подъезжали машины с девушками для губернатора. Бедная Хиллари, она, слава Богу, ничего про это не знает.
– Винс, я ненавижу его. Мне давно наплевать на его похождения, но он же компрометирует меня. Это унизительно, в конце концов. Весь штат знает, что Билл шляется по девкам. Я слышу какие-то вечные пересуды за своей спиной.
– Дорогая, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Брось его. Мы поженимся и уедем. Ты же прекрасный адвокат. Ты умная. Ты никогда не пропадешь.
Винс Фостер настоящий друг. Верный. Единственный на всю жизнь. Ему никогда не стать президентом.
Даже если Хиллари очень этого захочет.
– Знаешь, у него какие-то странные отношения с матерью. Он рассказывал, что иногда в каком-то экстазе она хватала его и покрывала поцелуями… Ну, я не знаю… нет, не думаю.
В моей семье таких страстей не было никогда.
Вирджиния Клинтон многому научила своего сына. Главный урок он запомнил на всю жизнь:
Всегда отрицай. Никогда не сознавайся. Пусть они потрудятся, доказывая твою вину. Не помогай им в этом. Кажется, так просто, даже примитивно, но это работало, пока не нашелся тот, кто таки серьёзно потрудился над доказательством его вины.
Никогда не лги, – с детства учили Хиллари религиозные родители, – помни, Господь внимательно следит за тобой. Интересно, какую жизнь они готовили своей дочери. Этот урок она усвоила с точностью наоборот.
Из Чикаго к Клинтонам приезжает пастор, хорошо знающий семейство Родэм. Он поможет молодой паре справиться с «возникшими проблемами», о которых открыто пишут в прессе. Скорее всего, с этого времени Хиллари уже только деловой партнер своего мужа. Какой удар по самолюбию этой женщины. Она никогда публично не признается в этом. Они нужны друг другу. Только вдвоем они могут добиться главного – власти. Сначала Билл, потом она. В другом порядке эта цель не достижима.
Мы любящая и заботливая семья,– заявляют они на пресс конференции, – несмотря на все наши проблемы.
Пора двигаться дальше. Биллу удалось преобразовать Арканзас. Говорят, он был хорошим губернатором. Еще говорят, что он не принял ни одного решения, не посоветовавшись с женой. Но Хиллари не только помощник и советчик своему мужу, ее собственная карьера на подъеме: она входит в список ста самых влиятельных юристов Америки, создает организацию «Адвокаты Арканзаса для семьи и детей», возглавляет Фонд по защите детей, разрабатывает программу снижения смертности новорожденных, постоянно печатается в передовых американских изданиях. К тому же у нее подрастает и своя дочь. Когда только она находит на всё время.
Челси, деточка, ты хочешь, чтобы твой папа стал президентом? Вот и хорошо. Только это очень не просто – стать президентом. Мы с тобой должны ему помочь, ведь ты уже большая девочка.
Но не только Челси помогает папе стать президентом. У Клинтонов много почитателей. Они очень популярны в Демократической партии. У них не только идеи, но и связи – прекрасные отношения с финансовыми донорами, готовыми оплачивать Биллу его предвыборную кампанию. За пятнадцать лет активной деятельности им удается сплотить вокруг себя тесный круг соратников, который будет назван республиканцами «машина Клинтонов».
Кажется, всё готово. Билл Клинтон заявляет о намерении выдвинуть свою кандидатуру на пост президента Соединенных Штатов Америки. Но одно дело быть губернатором провинциального штата и совсем другое – стать президентом. Семейство попадает под пристальное внимание прессы. Люди хотят знать о них как можно больше. Возрастает цена ни интимные подробности из жизни губернатора Арканзаса. И тут снова появляется Дженнифер Флауэрс. Вся в белом, с розой в волосах. Вы не хотите знать размеры полового члена Билла Клинтона? Тогда не мешайте тем, кто хочет знать. Таблоиды с ее откровениями хорошо раскупаются. Она дает интервью на телевидении. Мгновение славы. Думайте обо мне что хотите, улыбается Дженнифер, но я двенадцать лет спала с Биллом и кое-что о нем знаю.
– Блядь! – орет Билл, – чего еще надо этой суке! Я же пристроил ее на работу в Арканзасе, где она получала отличные деньги.
Хиллари, Хиллари, Хиллари, это все неправда, неправда, неправда…
В штабе его кампании паника – пора закрываться. Америка никогда не выберет в президенты прелюбодея.
Господи, помоги мне. Научи, что делать. Земля уходит из-под моих ног. Ты же знаешь, Господи, как много я могу, ведь это же ты, Господи, создал меня такой, так помоги мне, Господи, научи, научи, научи.
Трудно сказать, кто дал Хиллари этот совет, спасший Клинтона от провала уже в начале гонки.
Воскресным вечером собравшаяся у телеэкранов страна была свидетелем отчаянного признания жены в любви к обманывавшему ее мужу.
Я вам не маленькая женушка, стоящая рядом с муженьком и закрывающая глаза на все его грешки. Я здесь, чтобы сказать: «Я люблю этого человека, я уважаю этого человека. Мы прошли нелегкий путь, но мы прошли этот путь вместе. И если вам недостаточно моих слов – не голосуйте за него, и все дела!»
В ту пору такие публичные признания еще неожиданны. Американцам предстояло решить, стоит ли верить Биллу Клинтону. Опросы, проведенные после интервью супругов на национальном телевидении, показали – Клинтон может рассчитывать на доверие избирателей.
Гонки продолжаются. Билл Клинтон выигрывает номинацию Демократической партии и предлагает Гору место в упряжке. Тот соглашается баллотироваться на место вице-президента. Вместе они объездят штат за штатом до победы на выборах, вместе проработают восемь лет после.
Мы никогда не были друзьями, – скажет Билл об Алане, а тот и вовсе отречется от него, когда придет пора баллотироваться в президенты самому. Но это еще впереди.
Авторитет Джорджа Буша после Войны в заливе непререкаем, но у Клинтона есть шанс: Буш не сдержал слова, данного американцам, и повысил налоги. Эта ошибка стоила ему второго срока в Белом доме. Америка избирает 46-летнего демократа Уильяма Джефферсона Клинтона 42-м президентом. Литл Рок провожает своего героя в Вашингтон. Рядом с ним гордая Хиллари. У них всё идет по плану. Билл играет на саксофоне, многие плачут…
Прощайте, зеленые арбузы Арканзаса!
Не все так просто.
В своих мемуарах Хиллари упомянет преподобного отца Хэли, неожиданно умершего от инфаркта и не успевшего отправить письмо Биллу. Это недописанное письмо президент Клинтон получит в День присяги.
«С вашей победой, – пишет Хэли, – в Америку придет весна, которую мы так заждались. Вы возродили в людях надежду».
Сравнение с весной не случайно. Чередование властей для американцев так же естественно, как чередование времен года. Как не восхититься мудростью отцов-основателей, заложивших в фундамент государства священный принцип сменяемости власти. Двенадцать лет республиканского правления страной закончились.
Клинтоны полны новых идей. Они приводят свою команду в Белый дом. Это тоже молодые и прекрасно образованные люди. Они помогали Биллу прийти к власти, они же разделят ответственность управления страной. Вашингтон встретит выходцев из Арканзаса неприветливо. Не всем легко достанется опыт политической борьбы. Многих, включая Хиллари, ждут разочарования. Но это еще впереди.
Ну, а пока Барбара Буш показывает Хиллари комнаты Белого дома. Президенты приходят и уходят, персонал остается. Сто человек обслуживают резиденцию. Они свято хранят традиции и соблюдают ритуал.
– Мадам, как прикажете вас называть? – «миссис Клинтон» или «миссис Родэм Клинтон»?
– Зовите меня «Хилари», – улыбается она в ответ.
– Офицер, что вы тут делаете? – у дверей спальни президента торчит охранник. – А что, если у президента ночью случится инфаркт?
– Глупости. Президенту сорок шесть лет и он в прекрасной физической форме. У него не будет инфаркта, уверяю вас. Пожалуйста, перенесите свой пост на первый этаж.
Ну и штучка, эта первая леди.
У нее свой офис и своя команда. Многие из Арканзаса. Кажется, она не собирается заниматься только чаепитиями с кексами. Не случайно в ходе кампании Билл частенько шутил: «Платя за одного, вы получаете двух Клинтонов».
– Как ты думаешь, Винс, могу я рассчитывать на место главы администрации президента?
– Не думаю, дорогая, на это плохо посмотрят. К сожалению, ты не можешь получить ни одной официальной должности у Билла. Но у первой леди и так много обязанностей. У тебя просто не будет время заниматься чем-либо еще.
– Меня совершенно не интересуют все эти церемонии с приседаниями. Дело, мне нужно настоящее дело.
И оно нашлось для Хиллари.
Тридцать семь миллионов американцев не имеют медицинской страховки. И эти люди не в состоянии оплатить стоимость врачебных услуг из своего кармана. Заболеть для них означает разориться. Если преступник имеет право на адвоката, почему рядовой американец не имеет право на доктора?
Клинтон был далеко не первым президентом, пытающимся изменить сложившийся порядок вещей. Каждый из его предшественников, осмеливающийся заикнуться о всеобщем медицинском обслуживании, объявлялся социалистом и терпел поражение в борьбе с ведущими страховыми компаниями, лоббирующими все попытки реформирования.
42-ой президент хочет подготовить медицинскую реформу за сто дней. Неизлечимый оптимист, он уже забыл свой первый провал в Арканзасе.
– Понадобится, по крайней мере, лет пять на то, чтобы убедить республиканцев только начать рассматривать твои предложения, – говорят ему.
– Но мы же можем попробовать… Да? Хиллари?
– Я, думаю, мы должны попробовать…
– Вот и отлично. Ты этим и займешься.
– Ну что ж, мы создадим группу экспертов и начнем с изучения опыта других стран. Билл, мне нужна твоя помощь в разработке политической стратегии, иначе республиканцы завалят все наши попытки еще на подходе к Конгрессу.
Хиллари разворачивает бурную деятельность по подготовке реформы, встречаясь с конгрессменами, врачами и представителями страховых компаний. Еще ничего не разработано, но в прессе уже началась кампания против реформы. По национальному телевидению без конца крутится реклама: мирное американское семейство пытается разобраться в сложностях предстоящей реформы. «Как ни смотри, всё одно и то же – государство хочет навязать нам свой выбор», – разочарованно говорит отец семейства.
В это же самое время Билл начинает свою битву в Конгрессе за бюджет. В наследство от Буша и Войны в заливе он получил дефицит и застой в экономике.
Интересная вещь – демократия. Партийная дисциплина обязывает республиканцев проваливать все реформы президента демократа, а демократов – проваливать реформы республиканцев. Это легко делается, если оппозиционная партия имеет значительное преимущество в Конгрессе, но лавирование и компромисс может принести успех в случае, если такого перевеса нет. Билл учится навыкам большой политической игры. Ему удается провести в Конгрессе свой бюджет без единого голоса от республиканской партии. Это и понятно, президент Клинтон проводит закон об увеличении налогов для 1,2% богатейших налогоплательщиков, зато пятнадцать миллионов семей получают послабление. Республиканцы ответят бесконечными нападками, впрочем, это тоже входит в правила политической борьбы.
– Хиллари, мне не нравится то, что происходит в «Травел».
– А что такое, милый? – она снимает очки и смотрит с удивлением на Винса.
– Этот человек, Билли Дэйл, тридцать лет проработал в Белом доме и имеет благодарности от шести президентов. Кстати, он голосовал за твоего мужа.
– Так и что? Поэтому его нельзя уволить? У него там обнаружили какие-то финансовые нарушения… я не очень, знаешь ли, в курсе.
Это неправда. Она очень даже в курсе того, что там происходит, потому что на смену уволенных сотрудников «Травел-офиса» приходят люди Клинтонов, а директором становится племянница Билла. Понятное дело, это право президента – привести в Белый дом свою команду. Может быть, никто бы и не удивился, если бы Билли Дэйла с почетом отправили на пенсию, но его дело принимает совсем другой оборот.
«Травел-офис» Белого дома обеспечивал билеты и гостиницы для представителей прессы, сопровождающих президента в его многочисленных поездках. У журналистов и сотрудников офиса сложились прекрасные отношения, поэтому разгон всего отдела вызывает в Вашингтоне шок. Назревает «Травелгейт2. В ответ на появившиеся в газетах статьи, обвинявшие Клинтонов в противозаконных действиях, администрация президента передает дело для расследования в ФБР. Проверки находят-таки финансовые нарушения в деятельности офиса. Вместо почетной пенсии его директор, Билли Дейл, может оказаться в тюрьме.
Хиллари считает, что на этом можно поставить точку и «заняться более важными делами», но не тут-то было. Суд не только оправдывает Дейла и всех сотрудников отдела, но и признает их увольнение незаконным. Теперь уже люди Клинтонов должны уйти из «Травела».
– Зачем ей понадобилось уничтожать меня, – в недоумении спрашивает старик.
На этот вопрос Винс Фостер, оказавшийся в центре скандала, ответить не может.
«Странное дело, в Арканзасе я считался хорошим человеком, – напишет он в своей предсмертной записке, – что же изменилось в Вашингтоне?»
Всё очень просто – в Вашингтоне он стал частью «машины Клинтонов». С одной стороны, Фостер искренне привязан к ним. Это его друзья и единомышленники. Он гордится их успехами. С другой стороны, история разгона «Травел-офиса» больно отзывается в его сердце.
Он не уверен в непричастности Хиллари к этому скандалу.
Уничтожить человека здесь считается спортом, – продолжит Винс в своей записке. Это относится не только к старику Дейлу, это относится и к нему самому.
Хиллари была в Литл Роке, когда Винс Фостер застрелился. В своих мемуарах она посвятит ему несколько страниц. Конечно, он был очень ей дорог. Кто-то даже утверждает, что они были любовниками. Как же так получилось, что никто не заметил его душевной агонии, – снова и снова спрашивает она. Трудно поверить, но говорят, что в этот день он был спокоен. Умиротворен. Кому-то даже показался счастливым…
– Миссис Клинтон, будьте любезны, объясните коллегии присяжных, с какой целью вы неоднократно звонили директору вашей администрации Маргарет Вильямс после того как вам стало известно о смерти мистера Фостера?
– Мой близкий друг покончил с собой, сэр! Я просто не могла прийти в себя от полученной новости. Все были в шоке, включая Маргарет, которая хорошо знала Винса.
Шок, однако, не помешал Маргарет Вильямс отправиться в офис Фостера и вынести оттуда ящик с документами еще до приезда полиции.
– Миссис Клинтон, с какой целью вы неоднократно звонили Патси Томасон, директору Административного офиса Белого дома после того как вам стало известно о смерти мистера Фостера?
– Я не помню подробностей наших разговоров, но уверена, что мы обсуждали преждевременную смерть мистера Фостера.
По показаниям трех свидетелей, Патси Томасон вызвала специальную группу, открывшую для нее сейф Фостера. Документы были вынесены до того как прибыла полиция.
– Миссис Клинтон, коллегия желает ознакомиться с документами, извлеченными из сейфа Фостера до прибытия полиции. Согласно показаниям Маргарет Вильямс, вы лично получили эти бумаги из ее рук.
– Ваша честь, у меня нет этих документов. Винс Фостер был моим официальным адвокатом и представителем. Естественно, после его смерти все относящиеся ко мне документы были переданы моему новому адвокату. Вы знаете, что это легальная практика.
– Миссис Клинтон, нам известно, что часть документов, извлеченных из офиса Фостера до прибытия туда полиции, относилась к так называемой сделке «Уайтвотер». Не могли бы вы представить коллегии эти документы для ознакомления.
– Я не могу представить запрашиваемые документы, ваша честь. Они потеряны…
Как тут не вспомнить пленки с записями разговоров президента Никсона. Если бы эти пленки потерялись, история сложилась бы по-другому.
К слову сказать, документы нашлись через два года в одной из дальних кладовок апартаментов первой леди. На каждой странице были обнаружены отпечатки пальцев Хиллари, но это было уже в разгаре другого скандала.
– Ну что они привязались к нам, Билл? Им что, больше нечего делать? Мне кажется, сама идея «расследования преступлений Клинтонов» доводит их до оргазма.
– Спокойно, Хиллари. У них нет главного козыря: мы не нажились, мы потеряли деньги, вложившись в «Уайтвотер». Пусть они попробуют доказать нашу вину.
И в самом деле, доказать вину Клинтонов пробовали многие и много раз. Хиллари входит-таки в американскую историю, но не как великий реформатор, а как первая леди, попавшая под криминальное расследование. Она вынуждена давать показания комиссии Сената и Коллегии присяжных. Вся страна может наблюдать по телевидению этот поединок. Хиллари Родэм Клинтон стойко держит оборону. Она забыла многие детали сделки «Уайтвотер». Что вы хотите, это было почти пятнадцать лет назад. К тому же, они просто жертвы бесконечных махинаций Макдугала. У Коллегии нет никаких оснований считать Клинтонов причастными к этим махинациям. У всей страны есть основания считать, что первая леди что-то скрывает. Дело было закрыто только в 2000 году, закончившись, практически, ничем.
«Уайтвотергейт» еще в разгаре, но уже следует «Трупергейт»[8]. Двое бывших охранников бывшего губернатора Арканзаса Билла Клинтона опубликовали воспоминания о том, как доставляли ему девочек, причем с ведома его жены.
– Да это же настоящая война, Хиллари. Не верь, не верь, не верь им, дорогая. Они просто хотят нас уничтожить.
Сколько еще унижений придется вынести этой женщине. Ну, а пока она с честью выходит и из этой ситуации. Пусть американский народ решает, лгут или говорят правду двое бывших охранников, – заявляет она в своем интервью на телевидении.
И американский народ решает. Президенту Клинтону удалось развернуть экономику, которая впервые за многие годы наращивает темпы развития. Безработица бьёт рекордно низкие цифры. Рейтинг Клинтона чрезвычайно высок, несмотря на все обвинения.
Война в разгаре. На сцене военных действий появляется Пола Джонс. Она подает в суд на Билла Клинтона, обвиняя его в сексуальных домогательствах и требуя семьсот тысяч долларов компенсации за нанесенный ей моральный ущерб.
Ну и вкус у нашего президента. Дженнифер Флауэрс была, по крайней мере, красоткой, чего не скажешь о Поле. Может, ей нужны деньги от Билла на пластическую операцию?
Хиллари не до смеха. Одно дело статейки в желтой прессе, совсем другое дело – суд.
Разве можно судить президента, когда он при исполнении своих обязанностей?
Верховный суд считает, что можно. Целая группа адвокатов работает на Клинтона. Главное – не доводить дело до суда. Через пару лет Пола Джонс получит свои деньги. Через год никто о ней уже не вспомнит.
«Когда у меня депрессия – я работаю сутками» – Хиллари часто вспоминает эти слова Элеоноры Рузвельт.
– Билл, я поеду по стране. Мне осточертел Вашингтон с вечными обвинениями и разборками. Ну, должны же люди понять, наконец, что моя реформа для них, а не для нас с тобой. Они просто не понимают своих выгод. Им нужно объяснить, наглядно показать и убедить. Я знаю, это трудно, но мне всегда удавались трудные задачи.
Поздно. Война проиграна. Уже в первом штате ее встречают с плакатами «Мы не хотим социализма, мы не хотим твоей реформы, Хилари».
Господи, «социализм» для них страшное слово. Им можно пугать детей и малограмотных кретинов. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них знал, что это такое на самом деле. Похоже, две вещи невозможны в Америке – всеобщее медицинское обслуживание и запрет на продажу оружия.
В каждом штате её автобус окружают обозленные люди. Охранники работают на пределе человеческих сил. Они настоятельно рекомендуют первой леди не снимать пуленепробиваемый жилет. Разговора не получается. Страховые медицинские компании победили и на этот раз. Им удалось убедить людей в том, что реформа Хиллари приведет страну к социализму. Ничего не получилось и в Конгрессе. Республиканцы занимают там большинство мест после промежуточных выборов. Для Клинтонов наступают тяжелые времена. Если Биллу уже приходилось переживать неудачи, то для Хиллари это первый провал. Двадцать месяцев напряженной работы и нулевой результат.
Как работать с людьми, которые тебя ненавидят? Новый спикер палаты Ньют Гингрич за глаза называет первую леди «сукой».
– Знаете, я не собираюсь с ним целоваться. И я не миллион баксов, чтобы всем нравится.
Биллу нужно серьёзно продумать свою новую тактику. Возможно, многим нашим соратникам придется уйти.
Кажется, это называется «развернуться на пятачке». «Машина Клинтонов» срочно перестраивается. Её покидают наиболее либеральные, на их смену приходят более умеренные люди, готовые к компромиссу с республиканцами.
Удары продолжают сыпаться на Билла. В один и тот же день он узнаёт о смерти матери и о назначении специального прокурора Старра для расследования его деятельности. Старр будет копать методично и долго, до тех пор, пока судьба не подбросит ему, наконец, долгожданный подарок.
Разочарования, разочарования, разочарования.
Слава Богу, есть еще другие радости в жизни. Подрастает Челси. Родители строго охраняют ее от назойливого внимания прессы. Папа объясняет задачки по математике. Когда его нет дома, она отправляет ему вопросы факсом. Он посылает ей решения, где бы он ни был, иногда с борта президентского самолета.
Похоже, в Белом доме больше некому объяснить девочке задачку.
Хиллари решает покинуть на время Вашингтон. Она отправляется с миссией доброй воли в страны Восточной Азии. Встречается с президентами и королями, выступает перед простыми людьми. Здесь она популярна. К её словам внимательно прислушиваются. Доброжелательность и уважение людей возвращают ей силы.
Надо сказать, американский президент и первая леди хорошо известны за границей. Их восторженно принимают в Европе. В Праге даже выпустили пластинку саксофониста Клинтона, исполняющего джазовые вариации.
На саммите в Южной Америке Хиллари уводят со встречи, как только там появляется Фидель Кастро. Обмен любезностями с диктаторами не входит в протокол жены американского президента. Ей и так будут долго припоминать демонстративные объятия с Сухой Арафат.
Ну, а дома разворачиваются бесконечные баталии с Конгрессом и Гингричем[9].
Скорее всего, Ньют не знает элементарных правил математики. Если отменить налоги, да еще и самым состоятельным налогоплательщикам, то как они собираются залатывать дыры в бюджете?
Уважаемые конгрессмены, дамы и господа, мы не можем сократить расходы на государственные программы для самых бедных. Американский народ никогда не поддержит ваши предложения. Называйте это как вам угодно, да хоть социализмом, но президент имеет право наложить вето на решения Конгресса, если с ними не согласен. И Билл активно пользуется этим своим правом. Бюджет не принят. У правительства нет денег на выплаты своим сотрудникам. Государственные служащие не выходят на работу шесть дней. Такого в Америке еще не было. Президент ставит Конгресс в тупиковую ситуацию. Теперь уже Гингрич вынужден уступить. Так рождаются компромиссы. Так делаются дела в Вашингтоне. Несмотря на старания республиканцев, президент популярен. Снова и снова его действия одобряют большинство американцев.
– Нет, ты только послушай, Гингрич предлагает забирать в детские дома детей бедных и малолетних мамаш, а я так считаю, что сначала этим мамашам нужно помочь встать на ноги, получить образование и найти достойную работу. Бедность не может быть помехой материнству. У нас с ним совершенно разные взгляды на роль государства в воспитании детей.
– А почему бы тебе, дорогая, не написать об этом книгу? И через год такая книга написана.
Она называется «Всем миром».
Между тем, Биллу подходит время переизбираться на второй срок. Чикаго восторженно принимает первую леди. Это ее родной город. Здесь открывается съезд Демократической партии и здесь Хиллари Родэм Клинтон произносит свою блистательную речь, которую транслируют по национальному телевидению. Никогда еще у нее не было такой громадной аудитории.
Никогда до этого она не была так взволнована и счастлива.
Я часто спрашиваю себя, каким будет мир, когда Челси будет столько же лет, сколько мне сейчас.
Одно я знаю наверняка – он будет отличаться от сегодняшнего и, конечно же, как все матери, я хочу подготовить своего ребенка к жизни в этом новом мире. Что же нужно Челси? Что нужно всем нашим детям сейчас, чтобы достойно жить в неизведанном будущем? Им нужны: любящая семья, умные учителя, мудрые наставники, заботливые врачи и пожарные, политические лидеры и бизнесмены. Одним словом – весь мир. Я думаю, все мы нужны нашим детям. Я думаю, им нужен Президент.
Им нужен такой президент, который верит не только в способности своего ребенка, но и всех детей, который верит не только в ценности своей семьи, но и всех американских семей. Им нужен – Билл Клинтон!
Зал отвечает длительной овацией. Это триумф Хиллари. Она признанный лидер своей партии.
Билл с легкостью проходит на второй срок. Республиканский кандидат ему не соперник.
На традиционном обеде в Капитолии подросшую Челси посадили рядом с сенатором-республиканцем от Южной Каролины девяностопятилетним Стромом Турмондом. Стром принимал участие в высадке союзников в Нормандии в 44-м году и был известным ценителем женской красоты. Последние четверо его детей родились, когда ему было за семьдесят.
– Знаешь, почему я так долго живу? – спросил он зардевшуюся Челси, – отжимания! Надо отжиматься каждый день! И есть надо шесть раз в день, но маленькими порциями.
Вежливая Челси кивнула и принялась за свой салат.
– А ты почти такая же хорошенькая, как твоя матушка, – не унимался старый ловелас.
После очередной порции спиртного Стром снова принялся за Челси:
– Ты и впрямь хорошенькая, как твоя мама. Твоя мама уж очень хорошенькая.
К тому времени, когда на стол стали подавать десерт, сенатор выдал заключительный аккорд:
– Нет, пожалуй, ты даже покрасивее своей матушки, и будь я так лет на семьдесят помоложе, я бы за тобой приударил”.
Пока Челси не знала, куда деваться от назойливого старика, Хиллари скучала в соседстве с Ньютом. Кто-то хорошо подшутил над ними, посадив их рядом. Гингрич был мрачен. Теперь уже он попал под расследование комиссии Конгресса за неуплату налогов. Обед прошел в молчании.
А между тем независимый прокурор Кен Старр продолжает расследование. Какое расследование? Да кто его знает. Все уже сбились со счету.
На последнем допросе Хиллари заметила плохо скрываемое торжество на лице прокурора.
К чему бы это? Вроде бы всё те же вопросы со всё теми же ответами.
Очень скоро ситуация прояснилась.
– Хиллари, дорогая, только не волнуйся, ладно?.. Я должен предупредить тебя кое о чем…
Билл держит ее руку и виновато смотрит в глаза. Господи, знакомый взгляд, знакомые вкрадчивые интонации. Неужели опять?
Да. История Полы Джонс неприятная, но старая. Поди докажи, что там было пятнадцать лет назад. История Моники Левински началась сравнительно недавно и грозит гораздо большими неприятностями. Так что там было?
Ничего не было. Ничего не было. Ничего не было.
У меня не было сексуальных отношений с мисс Левински.
Мисс Левински придерживается другого мнения. Она часами рассказывает по телефону своей подруге о любви к американскому президенту.
– Когда это началось? – спрашивает очень заинтересованная подруга.
– Ой, знаешь, в первый раз я увидела его на лужайке Белого дома, когда он садился в вертолёт. Ну, церемония прощания… все отдают ему честь, а он стройный, высокий, виски с сединой, шикарный такой мужчина. Зна-чи-тель-ный. Совершенно в моем вкусе. Ну, думаю, как же мне подобраться поближе. И, представляешь, дорогая, такой случай подвернулся. Помнишь, правительство не работало шесть дней? Да-да-да. Вот я и напросилась к его секретарше. А когда привезли пиццу на ланч, пошла к нему в кабинет с подносом. Он приветливо со мной заговорил. Как тебя зовут, туда-сюда. А сам смотрит на меня, ну, знаешь, как мужчины могут смотреть. Я тоже не промах – раз и юбку поднимаю… Посмотри, мол, что тут у меня для тебя есть. Ну что он… что он.. засмеялся, подошел ко мне и … поцеловал.
Подруга внимательно и сочувственно выслушивает телефонные излияния бывшей практикантки Белого дома и записывает их на магнитофон. Зачем? Да кто ее знает.
Может, она ненавидит подругу, или Клинтона, или весь мир. Так или иначе, прокурор Старр получает сто часов болтовни доверчивой идиотки. Теперь надо понять, что с этим делать.
Конечно, это шанс. Ну, а где, собственно, преступление? Копать, надо копать. На Билла всегда найдется что-нибудь по этому делу. Нашлось и на этот раз.
Ты должна всё отрицать, даже если тебя вынудят давать показания под присягой. Запомни это, детка, раз и навсегда, – учит он Монику.
Мисс Левински была арестована, когда пришла на встречу с той самой подругой. Ланч ей предложили в другом месте, но в обмен на признание. Признание в том, что президент учил ее лгать под присягой. Есть, оказывается, и такое преступление, за которое дают 25 лет.
Мисс Левински допрашивали одиннадцать часов. В обмен на судебную неприкосновенность, она согласилась дать показания на Билла Клинтона коллегии присяжных.
Теперь Конгресс и вся Америка, да что там Америка, весь мир должны были получить доказательства вины президента.
Ничего не понимаю, а что, до этого наши президенты не изменяли своим женам? Да сколько угодно. Так в чем дело? Видать, раньше у государства не было четырёх миллионов, чтобы платить независимым прокурорам за копание в грязном белье.
Президент уверен, что одних показаний «этой женщины» недостаточно. Он знает, что нужно делать и на этот раз. Отрицать. Отрицать даже под присягой.
Он не знает, что Моника Левински хранит доказательство их связи. Знаменитое синие платье со следами спермы президента пятилетней давности. Дело сделано. Анализ ДНК подтверждает преступление. По телевидению крупным планом показывают лицо 42-го президента, отвечающего на вопросы коллегии присяжных. Он не помнит, за какие места он трогал мисс Монику Левински и куда вставлял ей сигару.
Слушайте, а сигара случайно не кубинская? Жаль. А то можно было бы пришить и контрабанду.
Президент с такой плохой памятью не может оставаться на государственном посту. К тому же, весь мир знает, он лгал под присягой. Начинается процесс импичмента.
Что сейчас хочет Хиллари? Ослепнуть и оглохнуть. Нельзя. Нужно продумать свой следующий шаг. Кажется, с этого момента она будет думать только о себе. Скорее всего, развод ей помешает. Пусть она будет «прощающей» Хиллари. Такая Хиллари более привлекательна для избирателей, чем Хиллари «ненавидящая». К тому же, она не может отдать президента-демократа на растерзание республиканцам, даже если этот президент и Билл.
«Машина Клинтонов» дает сбой. Многие верят, что с президентом покончено. Кто-то начинает публично отрекаться. Республиканцы устраивают настоящий шабаш. Телевидение и радио день и ночь обсуждают скандал в Белом доме. Монику Левински знает весь мир. Билл заявляет, что добровольно не уйдет.
Второй раз в своей жизни Хиллари приходится иметь дело с импичментом президента. Это значит – у нее есть бесценный опыт. На Клинтонов работает большая команда адвокатов. Им нужно доказать, что в его действиях не было: государственной измены – очевидно, взяточничества (галстук, подаренный Моникой – не в счет), коррупция – никогда не была доказана Старром. О каких преступлениях идет речь? Разве он лгал под присягой? Ну, тогда мы должны пускаться в длительные рассуждения о том, является ли оральный секс сексом в правовом понимании. Пенисом-то он туда не проникал. Хиллари, вы уверены, что вам надо присутствовать при нашей работе? Она уверена, что президент должен извиниться перед американским народом. Американский народ получает от своего президента такое извинение.
Интересно, что даже в разгаре этого скандала, его рейтинг остаётся высоким.
Между тем, нижняя палата Конгресса проголосовала за импичмент. Теперь дело идет в Сенат. Там нужно две трети голосов чтобы отстранить 42-го президента от должности.
Хиллари с напряжением следит за дебатами по телевидению. Ей запоминается речь молодого сенатора от южного штата Джона Эванса: «Мне глубоко отвратительны поступки мужа и отца Билла Клинтона. Они совершенно аморальны. Но в действиях президента Клинтона я не вижу оснований ни для уголовного наказания, ни для импичмента».
Эванс – адвокат с большим стажем работы в суде. Его речь аргументирована и эмоциональна.
Демократы отвечают овациями. Республиканцы – глухим рокотом неодобрения. И всё-таки им не удается набрать нужное количество голосов для импичмента. Президентство Билла Клинтона спасено.
Хиллари продолжит свое восхождение в политике. Через год она и сама станет сенатором от штата Нью-Йорк. И совсем скоро их пути с Джоном Эвансом пересекутся.
После Дня независимости Вашингтон опустел. Как и опасался сенатор, скандал с «Халлибертон» в столице так и не разразился: Чейни удалось отбить первую атаку. Расследование отложили до осени. Но Эвансу нельзя было медлить. Он не мог позволить себе не использовать такой шанс в борьбе за второй срок в Сенате. К тому же, Макмэрфи продолжал свои нападки, разъезжая по штату, и не пропуская ни одного Макдональдса на своем пути.
– Ну и что изменилось в вашей жизни к лучшему оттого, что еще один адвокат протирает штаны в Сенате? – строго вопрошал он людей, стоящих в очереди за гамбургерами. – Он что, создал рабочие места в нашем штате? А может, выступил за снижение налогов? Ах, он заставил докторов выплачивать компенсацию за медицинские ошибки! А вы знаете, почему ни с того ни с сего подскочила цена вашей страховки? Да потому, что они за ваш же счет покрывают компенсации пострадавшим больным. Неплохо устроились, да? Надо бы еще проверить, не получает ли наш защитник, – тут Макмэрфи соединял указательный и безымянный пальцы на обеих руках в виде кавычек, – свою долю от всех этих компенсаций, – намекая на продажность сенатора.
И так далее все в том же духе. Привыкшие к политикам всей мастей, простодушные жители слушали его внимательно, но без особого энтузиазма. До выборов было еще больше года, и многое могло измениться за это время, но и Макмэрфи, судя по всему, приготовился к длительному забегу. На его плешивой голове вдруг появилась ковбойская шляпа, которую стали замечать на всех ярмарках и местных праздниках. Выяснилось, что он не так уж плохо играет на банджо, что добавило ему популярности гораздо больше всех обвинительных опусов против выскочек-демократов. Эванса трясло от ярости, когда местное телевидение показывало посещения Клиффом Макмэрфи воскресных служб в церквях, где большинство прихожан были чернокожими.
– Смотри-ка, этот плешивый ку-клукс-клановец обнимается с реверендом[10] Джонсоном, – возмущался сенатор. – Они что там все, с ума посходили?
При этом он и сам прекрасно понимал, что «там» никто с ума не сошел, а скорее совсем даже наоборот, начал хладнокровную игру против него. Поэтому-то, прокатившаяся с новой силой по штату волна против геев и абортов тоже была не случайной. Пожалуй, самыми противными были намеки на бездетность жены сенатора, которую втихомолку объясняли сделанным в ранней молодости абортом. Хотя было понятно, откуда ползут эти слухи, уличить Макмэрфи в их распространении было невозможно.
Сенатору пришлось забыть об отпуске и начать предвыборную кампанию гораздо раньше намеченного срока. Лиза с двумя помощницами отправилась агитировать за мужа в отдаленные городишки, в то время как он сам остался в столице штата. Нужно было подготовить серию телевизионных роликов, направленную против коррупционера Макмэрфи, но у сенатора не было веских доказательств его участия в сделках «Халлибертон» с правительством. К тому же, спонсоры не спешили вливать в его кампанию новые средства.
– Черт бы их всех побрал, – не удержался Эванс в разговоре с Лизой по телефону.
– Послушай, я вот что думаю, – осторожно начала она. – А не заручиться ли тебе поддержкой Хиллари. Может, она вспомнит, что во время всех их разборок ты выступал в Сенате за Билла. Все равно больше рассчитывать не на кого. Ал, судя по всему, сошел с круга. Остальные разъехались до осени.
– Надо подумать, – согласился сенатор.
Почему-то всегда получалась, что самые хорошие идеи приходили в голову не ему, а его жене, но на этот раз он не был уверен в том, что поддержка сенатора от Нью-Йорка поможет ему здесь, на юге. Хиллари была человеком сложным, многие ненавидели ее, но в тоже время она вызывала любовь, доходящую до обожания, у других.
– Вроде бы сейчас ее политическая карьера на подъеме, может, стоит рискнуть и позвонить ей, – рассуждал Эванс, но все как-то откладывал звонок, пытаясь набрать нужные деньги своими силами.
Зато Джуди своими силами так и не смогла найти «Одинокую звезду». Два воскресных дня она потратила на игру в бинго[11] со старичками в клубе встреч при нашей церкви. Кто-то из них вспомнил, что это название штата Техас, несколько пожилых дам видели фильм об одиноком шерифе, и никто не слышал про такой дом для престарелых.
«Ну все. Облом, – с досадой думала Джуди. – Куда же запропастилась Эмми? Может, ей удалось что-нибудь разузнать?»
Эмми объявилась только в конце июля.
– Ой, – затараторила она по телефону. – Сейчас я пошлю вам кое-что по факсу. Мне пришлось посидеть немного в библиотеке и даже смотаться в архив, потому что в интернете нет никакой интересной для нас информации.
– Да. Тупик, – кивнула директриса, рассматривая присланный Эмми листок бумаги. – Я не понимаю, Эмми, кто этот мистер Дорнер? Что-то не могу припомнить этого господина.
– Да это же босс Алекса Флинта и его партнер по гольфу. Помните, сенатор упоминал его на своем мастер-классе? Мистер Дорнер отвез вашего Ромео лечиться от алкоголизма в госпиталь. И, скорее всего, не мог себе этого простить всю оставшуюся жизнь.
– Но здесь написано, что он умер почти десять лет назад. Прямо все концы уходят в воду, – вздохнула Джуди.
– А там еще кое-что написано. Смотрите, он был членом NRA[12]. Само по себе это еще ни о чем нам не говорит. Ну, было у него какое-то оружие и любил он пострелять, а может, и поохотиться не знаю там на кого. И так бы это прошло мною незамеченным, если бы я не наткнулась на объявления некоей организации под названием «Созвездие Щита», члены которой должны были обязательно состоять и в стрелковой ассоциации. А вот это уже интересно, да? Мы с вами ничего не можем найти про «Одинокую звезду», зато есть какое-то «Созвездие». Что-то такое космическое в обоих названиях, да? А в названии «Созвездие Щита» слышится еще что-то и милитаристское, для меня во всяком случае. Так вот, стала я искать в газетах хоть что-нибудь про это самое созвездие, и нашла-таки несколько упоминаний двадцатилетней давности. Но, знаете, очень все скупо, без особых подробностей. Какие-то пайщики, зачем-то собирались и что-то там обсуждали. Ну и пришлось мне поехать уже в архив. Там-то я и нашла самое интересное. Джуди, вы сидите или стоите?
– Да сижу я, сижу! Что там у вас, Эмми? Не томите.
– А то, что пайщиками «Созвездия Щита» были наш покойный губернатор Харрисон, уже известный вам мистер Дорнер и особенно хорошо вам знакомый мистер Ковальски! К тому же все они были членами NRA.
– Подумать только! А наш Ромео случайно не затесался к ним под этот «Щит»?
– О нем – ни словечка. Зато в «Желтых страницах» я нашла некую Элейн Дорнер. Судя по возрасту, она вполне может быть вдовой босса Алекса Флинта. А что если мне ее навестить и попробовать что-нибудь разнюхать?
– Предоставьте это мне, дорогая. Мне кажется, я умею разговаривать со старушками, – сказала Джуди и скоро пожалела о своей излишней самоуверенности.
Конечно, ей и раньше приходилось встречаться с людьми, которые с легкостью впадали в бесконечный монолог о себе и своих личных проблемах, нимало не заботясь о собеседнике, а вернее, обреченном слушателе. Джуди знала, что в таких случаях нужно просто терпеливо ждать окончания арии, изредка вставляя удивленные или удовлетворительные междометия, и ни в коем случае не давая повода для ее продления. Но в умении перевести даже самую отдаленную тему в длительный и подробный рассказ о себе миссис Дорнер превзошла всех знакомых мисс Маккин.
Элейн Дорнер и вправду оказалась вдовой того самого мистера Дорнера, о котором говорила Эмми. Судя по всему, престарелая леди не бедствовала после смерти мужа. Компаньонка, проживающая с ней в небольшом, но аккуратном домике, провела Джуди в гостиную, уставленную семейными фотографиями. Сама хозяйка появилась несколько позже, дав Джуди возможность оглядеться и подготовиться к разговору.
– Скажу, что я социальный работник, – решила она, успев заметить, что лгать с каждым разом ей становится легче, а ведь еще пару месяцев назад даже мысль о необходимости говорить неправду была ей невыносима.
Когда-то высокая и стройная, а сейчас сгорбленная и высохшая как щепка, с аккуратной укладкой крашеных волос и маникюром на скрученных артритом пальцах, миссис Дорнер показалась в дверях гостиной под руку с чернокожей девушкой.
– Что вам угодно, милая? – обратилась она к гостье, обнажив два ряда ровных вставных зубов.
И тяжело опустившейся в скрипнувшее под ней кресло Джуди пришлось выслушать нескончаемую историю жизни Элейн Дорнер. Ни один наводящий вопрос не вызвал у пожилой леди воспоминаний об Александре Флинте. Зато луч надежды блеснул при упоминании «Созвездия Щита».
– Знаете, милая, я никогда не интересовалась связями моего мужа с NRA, но у них там был один забавный малый, как его, Господи, звали-то? Он до сих пор пишет мне поздравления ко всем праздникам. Такой, знаете, смешной безобразник. Все мне в любви объяснялся, комплименты расточал и склонял ко всяким непристойностям. Ну вы меня понимаете, милая, – миссис Дорнер снова обнажила вставные зубы и сделала неопределенный жест старческой рукой. Было очевидно, что воспоминания о забавном безобразнике доставляют ей удовольствие. – А работал он… Нет, вы мне не поверите! Гинекологом! Я никогда бы к нему не обратилась, да специалист он был прекрасный. А у меня возникли проблемы со здоровьем в этой области. Что делать? Муж говорит – иди к нему без разговоров. Я и пошла. Так этот безобразник осмотрел меня и говорит: «Миссис Дорнер, я таких прекрасных мест – ну, вы понимаете каких, милая, – не видел ни у кого в своей практике», – и миссис Дорнер зашлась в счастливом смехе, – а практика у него, уверяю вас, милая, была обширная.
– Так как же его звали? – успела вовремя вставить вопрос Джуди, опасаясь перехода памяти пожилой дамы к другим ценителям ее былых достоинств.
– А вот Элси помнит его имя. Да, Элси? – обратилась миссис Дорнер к своей компаньонке.
– Как же не помнить, – с готовностью кивнула та своей аккуратно прибранной черноволосой головой и услужливо подскочив, принесла красочную поздравительную открытку ко Дню независимости, отправленную из Флориды неким Спенсером Стоуном.
– Какая прелесть, – сказала Джуди, внимательно прочитав и запомнив адрес отправителя.
Оставаться в аккуратном домике больше не было ни малейшего смысла, и воспользовавшись паузой в сетованиях пожилой дамы на изжогу и артрит, она поспешно оттуда удалилась.
Сенатор привык к взглядам. Ему было важно, чтобы люди смотрели на него, хотя он сам во время выступлений не видел ни одного отдельного лица, да ему это было и не нужно, настроение толпы он чувствовал не глядя. Но на этот раз он обратил внимание на устремленный на него упорный взгляд и, не прерывая выступления, продолжал искать запомнившееся ему лицо в толпе. Встреча с избирателями в Сити-холле проходила по намеченному плану: разоблачения коррупционера Макмэрфи следовали за предвыборными обещаниями и ответами на вопросы. Потом к Эвансу стали подходить какие-то люди, пожимать ему руку, улыбаться и обещать поддержку. Тут же их сменяли другие, жалующиеся на что-то, которым уже он пожимал руку с обещанием разобраться и привлечь виновных к суду или, наоборот, защитить невиновного. Согласно обкатанному сотни раз регламенту, сенатор закончил встречу и вышел в фойе, пропустив вперед охранника, и тут же увидел стоящую немного в стороне Хайди. Повинуясь какой-то силе, он сделал чуть поспешный шаг к ней навстречу, и она, подойдя к нему, сказала не так уж и много, всего несколько слов, слов, которые когда-то говорила ему Лиза и которые были так нужны ему сейчас. Рукой он отвел темные волосы, упавшие на ее лицо, и увидел знакомое ожидание в обращенных к нему глазах.
– Это серьезно, Хайди. Это очень серьезно, – сказал он ей в ответ.
«Че-то я не понял, что он имел в виду», – подумал охранник, стоявший в двух шагах от сенатора и не пропустивший ни одного его слова.
Прослужив пятнадцать лет в секретной службе, Патрик Джордан знал свое дело. Его самым ценным качеством было умение молчать. Притормозив «лендровер» по просьбе сенатора, на углу улицы, где торчала одинокая фигурка Хайди, и обождав, когда она заберется на заднее сидение, он всем своим видом продемонстрировал, что его совершенно не интересует завязавшийся между ними разговор. Но это не означало, что он ничего не слышал.
«У сенатора, как пить дать, будут неприятности. Все они, поздно или рано, прокалываются на чем-либо и чаще всего – на сексе, – рассуждал Патрик, ведя машину к загородному дому Эвансов. – Похоже, малышка своего добьется. И когда это она успела в него влюбиться? Он-то на нее положил глаз еще в бараке».
Джордан открыл дверь и первым вошел в этот дом. Мониторы показали пустые коридоры, комнаты и подсобные помещения. Пусто. Тихо и прохладно. Он помедлил немного у камер внутреннего наблюдения. Отключать или не стоит? И не отключил.
– Все спокойно, – сказал он сенатору, идущему к нему навстречу, и посторонился, пропустив вперед Хайди. Теперь его присутствие было излишним.
Вы уже забыли молодого человека, тайком наблюдавшего прощание с президентом Никсоном на лужайке Белого дома? Пора вспомнить Дика Чейни. Ему всего тридцать два года, но он не новичок в Белом доме. Последние шесть лет он приезжает сюда на старом ржавом «фольксвагене», крыша которого протекает во время дождя. Его офис находится на втором этаже. Главные решения принимаются этажом ниже. Через двадцать пять лет он пересядет в лимузин и разместится в офисе на первом. Пока же он в центре политического кризиса: не дожидаясь объявления импичмента, президент Никсон подает в отставку. В Белом доме все заняты перераспределением власти. Джеральд Форд, ставший президентом, срочно набирает свою команду. Ему нужны люди, которым он может доверять в такое сложное для страны время. Никого не удивляет назначение на должность главы его администрации Дональда Рамсфельда, хорошо известного конгрессмена-республиканца от Иллинойса. Рамсфельд или Рамми, как зовут его близкие, приведет к Форду невысокого широкоплечего молодого человека с аккуратно завязанным галстуком и пробивающейся лысиной на макушке. Через двадцать минут он получит место в администрации нового президента. Легкость, с которой неизвестный статист попадёт в зону власти, удивит многих.
Откуда он взялся, этот Дик Чейни? Да из Вайоминга. Еще один провинциал в столице.
Повезло парню, вытащил звёздный билет: приехал в Белый дом по направлению, работал над диссертацией, завел знакомства с конгрессменами, что-то там для них писал, выполнял поручения. Тут его Рамми и заприметил.
Существует несколько версий, объясняющих особую благосклонность соракатрехлетнего Рамсфельда к тридцатидвухлетнему Чейни. Ни в одной из них нет даже и намека на самое простое предположение: а что, если это была любовь бывшего летчика-истребителя к бывшему капитану футбольной команды. Такое объяснение настолько не вяжется с этой парой, что придется от него отказаться и сослаться на слова Дона, охотно вспоминающего молодого человека, начавшего работать на него 40 лет назад.
– Чем острее была ситуация, тем спокойнее был Дик. Он никогда не терял голову… просчитывал варианты решений и выбирал лучший.
Никогда ни одним словом Дон не упомянет главного качества молодого человека – беззаветную преданность. Дик станет верным и послушным «ведомым» в этой паре. Присущий им стиль работы начнет складываться именно в те годы. Основная черта этого стиля – секретность.
Протоколы, докладные, отчеты пишутся только в самых крайних случаях. Никаких подписей и письменных распоряжений. Никаких улик. Никаких «отпечатков пальцев». Никаких интервью.
Особую неприязнь вызывают у них журналисты, вечно промышляющие вокруг Белого дома в поисках сенсаций. На них лежит главная вина за раздувание политического кризиса, из-за которого ушел в отставку президент Никсон. К слову сказать, Чейни мало интересует журналистов. Незаметно и аккуратно занимается он рассылкой поздравительных открыток к праздникам от имени Форда, следит за починкой сломавшегося в вертолете сидения первой леди, пополняет набор солонок в Белом доме.
Зато Рамми разворачивает бурную деятельность. Объектом его пристального внимания и нападок становится государственный секретарь Генри Киссинджер, доставшийся Форду в наследство от прежней администрации Никсона, а это уже повод для недоверия. Хладнокровно и последовательно Рамсфельд наезжает на все попытки Киссинджера наладить отношения с Россией и Китаем. Он сторонник жестких мер, а не переговоров. Верный Чейни всегда готов подменить шефа, когда тот занят разборами промахов Киссинджера.
В конце концов, Форд дрогнул под напором Рамсфельда. Он идет на кадровые перестановки, и Киссинджер уходит со своего поста. Рамми становится министром обороны. Остаётся выяснить, кто будет возглавлять администрацию президента вместо него.
А что тут выяснять? Вам еще не понятно? Новым главой администрации президента будет Дик Чейни. Такой молодой, ему всего тридцать четыре года и такой пост… И вообще, да кто он такой, у него есть хотя бы высшее образование? Ну-у, кажется, он закончил что-то там у себя, в Вайоминге… Зато есть в нем что-то напоминающее бульдозер: расчищает завалы и прёт к своей цели.
И впрямь, попёрло. Чейни безукоризнен на своем новом посту. Теперь уже Форд оценил его деловые качества: умение спокойно, не перебивая, выслушать собеседника, принять взвешенное решение, при этом оставаясь в тени, на скамейке запасных. Спокойно и уверенно он ждет своего часа, впереди большая игра – президентские выборы. В этой гонке Чейни уже не пешка. Форд ставит его во главе своей избирательной кампании. Все понимают, что у него небольшие шансы победить. «Уотергейт» и отставка Никсона воспринимаются американцами как национальная катастрофа, авторитет республиканской партии подорван надолго.
Джеральд Форд ищет выход из «затянувшегося национального кошмара» и, кажется, находит. В своем обращении к американскому народу он говорит как человек, прежде всего, глубоко верующий. Прощение – важный постулат христианской религии. Суд над Никсоном, продолжит раскол в обществе, а не примирит нацию. Обладая президентским правом помилования, Форд освобождает Никсона от судебного разбирательства, спасая его от позора.
Не все поддерживают это решение президента. Многим поступок Форда кажется антидемократичным. До конца своих дней Джеральд Форд убежден в правильности такого решения, стоившего, как многие считают, ему президентства. На выборах побеждает демократ Картер.
Пора освобождать Белый дом для нового президента.
Что делать Чейни? Выбор есть: он может заняться бизнесом или преподаванием. Его покровители уходят из большой политики, но побывавшему в зоне власти, обладающей особой силой притяжения, уже трудно преодолеть эту силу. Дик решает вернуться к истокам, в родной штат, в Вайоминг, и оттуда начать борьбу за место в Конгрессе.
В те времена в Вайоминге вполне было возможно пожать руку каждому избирателю.
Со всей семьей Дик объезжает самые захудалые городишки штата. В машине с ним его жена Линн и две дочери Лиз и Мэри. Дик Чейни однолюб. Свою будущую жену он приметил, когда им было по четырнадцать лет. Они начали встречаться в семнадцать.
Линн не назовёшь красавицей. Сжатый ротик. Маленький подбородок выставлен вперед. Характер. Сто лет назад такие девушки уходили в монастырь и быстро становились настоятельницами, ну а в провинциальной школе 50-х годов прошлого века она была просто отличной спортсменкой. Он же был капитаном школьной футбольной команды. Скорее всего, их объединила не только любовь к спорту. Не то чтобы у Линн, упаси Бог, не было своего мнения, но как-то так всегда выходило, что оно совпадало с мнением Дика. А это уже залог для прочного союза. Так или иначе, они поженились вскоре после окончания школы.
Со старшей дочкой Лиз было всё в порядке, но вот Мэри росла странной девочкой. Предпочитала штанишки юбочкам и просила в подарок не Барби, а бейсбольную биту.
Обе крошки были вовлечены в политику с детства. Объезжая с папой глухой Вайоминг, они подолгу ждут, когда он закончит своё выступление, выставляют нарисованные ими плакаты с призовом голосовать за него и только за него, потому что он самый лучший папа на свете.
Было в этом что-то трогательное, вот только папу нельзя назвать блестящим оратором. Он как-то явно предпочитает долгие разговоры с каждым избирателем, внимательно вслушиваясь в то, что ему говорят простые люди. Сил на такую изнурительную кампанию не хватило даже у бывшего футболиста.
Через несколько месяцев после начала кампании Дик Чейни попадает в госпиталь с первым инфарктом. Ему тридцать семь лет. Посыпались советы завязать с политикой и заняться чем-нибудь поспокойнее. Но не зря он напоминает бульдозер. Уже через три недели его машина продолжает колесить по отдаленным уголкам дикого штата Вайоминг, только за рулем на этот раз сидит Линн.
Вот это по-нашему. Парень-то оказался крепким. Вайоминг – это вам не Флорида. Здесь живут люди, привыкшие к суровому климату и тяжелому труду. Упорство и настойчивость им только импонируют. Им всё больше нравится этот парень.
Но не только симпатии избирателей помогают Дику. У него есть одно бесспорное преимущество перед своим соперником: работа в администрации двух президентов. Это означает доступ к спискам спонсоров и связи. И он реализует это преимущество. В отчетах о денежных поступлениях на счет его кампании упомянуты даже комитеты дантистов и мебельщиков.
Зубные врачи и плотники явно предпочли Дика Чейни, и он с большим отрывом победил на выборах в Конгресс.
Работать в Конгрессе – это вам не сидеть в предбаннике президента и составлять график его приемов. Это работа законодательная, кропотливая и подотчетная. В целом, это школа демократии. Здесь Чейни – один из четырехсот тридцати пяти человек, большинство из которых демократы. Говорят, это было время, когда Дик еще умел с ними работать. Он тихо пересидел годы президентства Картера и достаточно набрался опыта к моменту прихода в Белый дом Рейгана.
Пожалуй, ничто не занимало его так сильно в эти годы, как внешняя политика. Чейни никогда нельзя было назвать белым голубком, несущим ветвь мира в клювике, а тут и вовсе он прибился к стервятникам. Это означало одно – никаких переговоров с «Империей зла», никаких уступок и компромиссов. Что ж, вполне в духе времени. Накоплен такой ядерный потенциал, что первый же удар по врагу может оказаться решающим.
– Что вы хотите, межконтинентальная ракета, запущенная с их территории, долетит до Вайоминга за двадцать пять минут. – Глаза Чейни многозначительно поблескивают из-под очков, в голосе слышится металл. Защитник.
В составе делегации Конгресса он отправляется в Москву «взглянуть в глаза врагу». Его и конгрессмена-демократа Томаса Дауни приглашают на встречу с начальником Генерального Штаба СССР Сергеем Ахромеевым. По воспоминаниям Дауни, на этой встрече Ахромеев предлагает возобновить переговоры по сокращению ядерного вооружения, приостановленные после вторжения СССР в Афганистан. Ссылаясь на слова маршала, Дауни пишет в своем отчете о том, что русские явно посылают сигнал о готовности начать переговоры. Чейни же заявляет, что Ахромеев ничего такого не говорил.
– Надо здраво смотреть на вещи, Дик, вы же не можете заставить русских принять все ваши предложения!
– Почему же… Мне кажется, я могу…
– Откуда такая уверенность? – Дик медленно прогуливается по Красной площади, покрытой легким снежком. Нащелкавшись фотоаппаратом, Дауни поворачивается к нему. Ни тени восхищения на лице Чейни.
– Здесь здорово, да? – Молчание.
– О чем вы сейчас думаете, Дик?
– Я думаю, мы стоим на «Граунд Зиро».
У Дауни портится настроение. Ему не хватает воображения представить себе гигантскую воронку вместо припорошенных морозом елочек. Ну и мрачная же вы личность, Дик Чейни.
– Мистер Чейни отлично ведет переговоры, – заметил кто-то из его коллег, – потому, что с ним невозможно вести переговоры. Он внимательно слушает собеседника. Никогда не возражает и не вступает в полемику и всегда всё делает по-своему.
Это было время, когда Рональд Рейган ещё не был провозглашен великим президентом.
Наоборот, и над ним нависла тень импичмента.
Пятого октября 1986 года выстрелом ракеты земля-воздух, произведенным солдатом Сандинисткой армии, закончилась секретная война американского президента в Никарагуа. Гибель всей команды транспортного самолета США была бы лучшей вестью для Белого дома, чем сообщение о том, что одному её члену удалось-таки спастись, имея при себе запрещенный инструкцией парашют. И этот человек не скрывал предназначения доставляемого в джунгли груза.
Снабжение «контрас» оружием было запрещено Конгрессом.
Скандал разрастался, как снежный ком, после сообщения одной из бейрутских газет о секретных переговорах американских служб с иранским правительством.
– О чем можно тайно переговариваться с врагом? – заволновались американские газеты.
И вскоре журналистам удалось раскрыть продажу противотанковых ракет Ирану, в обход эмбарго, наложенного Конгрессом. Выяснилось, что этой операцией руководило ЦРУ, пытаясь освободить своих агентов, захваченных Хизбаллой в Бейруте. Полученные от этой сделки миллионы пошли на поддержку никарагуанских «контрас» в их борьбе с социалистическим правительством Ортеги.
– Вот это да! – завозмущались демократы в Конгрессе. – Рейган и его окружение нарушили сразу несколько законов, принятых высшей законодательной властью страны. Дело идет к импичменту. Пора американскому президенту объяснить народу, что происходит.
И Рейган выступает по телевидению.
– Было дело. Продали Ирану что-то там такое, что уместилось в одном грузовом самолете, – говорит он. – Но это было сделано исключительно в целях спасения жизней наших сограждан, захваченных Хизбаллой. Иран обещал помощь в переговорах.
– Ну да, – иронизируют газеты, – за «что-то там такое» Иран заплатил двенадцать миллионов долларов, а поддерживать «контрас» и вовсе неприлично: они бомбят школы и больницы. Почему в администрации не думают о репутации Америки в мире?
– Какие всё-таки мерзавцы эти журналисты, – возмущается Дик Чейни. – В погоне за сенсацией они готовы растрезвонить любую государственную тайну, если даже речь идет о безопасности собственного народа.
Впервые он меняет тактику, появляясь на экранах национального телевидения и страницах политических журналов. К этим холодным глазам под линзами круглых очков и спокойному уверенному голосу начинают привыкать.
– Не надо даже пытаться сравнивать «Уотергейт» с «Иран-контрас», – говорит Чейни. – Всё это дело рук прессы и будет забыто так же быстро, как сообщение о поражении вашей любимой футбольной команды. О каком импичменте может идти речь, когда президенту осталось два года до окончания срока?
Странное дело, но этот довод устроил большинство. В конце концов, законы нарушались из патриотических, так сказать, побуждений, а пережить заново уотергейтский кошмар хотели далеко не все. Рейган был спасен от позора, а усилия Чейни были замечены благодарными однопартийцами. Лучше бы, конечно, поставить точку на всех разбирательствах, но далеко не все согласны это сделать. Неважно, из каких побуждений нарушен закон. И вообще, хорошо бы докопаться до тех, кто это всё начал. Вот пусть комиссия и занимается раскопками, а еще лучше – независимый прокурор.
Такая комиссия создается, и Чейни входит в ее состав. Рядовой от Вайоминга, он доблестно защищает полковников и генералов спецслужб, представляя их не иначе как героями, пожертвовавшими своими репутациями в интересах государства. Вполне возможно, что благодаря его усилиям участники скандала отделываются символическими наказаниями.
– А этот Чейни – опасный человек, – догадывается кое-кто. – И какое странное отношение к соблюдению законов у члена Конгресса. Послушать его, так выходит, мы можем вооружать ракетами даже террористов в «интересах нашего государства». Кто же тогда определяет эти «интересы»?
У Дика Чейни есть ответ на этот вопрос. Для себя он уже давно его решил: президент Соединенных Штатов и, конечно же, республиканец. Есть у него и некоторые претензии к демократии. Конгрессмен с десятилетним стажем, он невысокого мнения о своих коллегах, говоря, что они «текут», как старый кухонный кран, сливая любую известную им информацию журналистам. Он «подправит» демократию позже, когда станет вице-президентом, пока он использует ее в своих интересах.
У нового президента Джорджа Герберта Буша проблема с министром обороны. Предложенный на этот пост кандидат проваливается в Конгрессе. Время идет. Министра всё нет. Без него невозможно сформулировать принципы внешней политики новой администрации. Нужна кандидатура, которую без проволочек утвердит Конгресс.
Конгрессмен от Вайоминга чаще обычного стал появляться в Белом доме. Ничего удивительного. У него здесь старые знакомства и связи. Заглядывает он и к вице-президенту, озабоченному поисками нового министра.
– Вам нужен человек опытный, умеющий работать с Конгрессом, – наводит его на мысль Чейни…
Ну да. Вот это идея… Похоже, вице-президент понял Дика. В самом деле, Чейни отлично знают в Конгрессе, он работал в администрации двух президентов, его уважают в партии.
Какое поразительное умение оказаться в нужном месте в нужное время…
Правда, есть некоторое сомнение: к сорока восьми годам – три инфаркта и сложная операция на сердце. Кардиологи тщательно обследуют Чейни. Всё в порядке. Здоровье не преграда для нового поста. Зато выясняется, что будущий министр обороны никогда не служил в армии.
Он неоднократно призывался во время войны во Вьетнаме, но всегда получал отсрочки.
Как-то непатриотично выглядит для министра обороны. Но Чейни не просто сбить с намеченного пути.
– В то время у меня были другие обязанности, – говорит он.
В самом деле, – сначала учеба, потом семья, дети. Линн и Дик никогда не курили марихуану и не поддерживали антивоенные выступления. Они ходили в церковь и исправно платили налоги. Никаких внебрачных связей, правда, два штрафа за вождение в нетрезвом виде двадцать восемь лет назад. С тех пор ни-ни. Придраться не к чему. Поприветствуем нового министра обороны.
В Пентагоне никто особенно не радуется этому назначению. Для военных Дик Чейни всего лишь чиновник, никогда не нюхавший пороха. Зато Чейни не испытывает ни малейшей неловкости. Всё так же спокойно и внимательно выслушивает он собеседников, записывая что-то в свой блокнот. Все ждут, что будет дальше.
Через неделю новый министр обороны устраивает разнос генералу Ларри Уэлчу. Помилуйте, за что же, да еще на пресс-конференции. Это же прямое нарушение неписаного кодекса чести, по которому гражданский чиновник не может публично унижать членов генералитета. У Ларри Уэлча четыре звезды на погонах, он один из самых крутых генералов Пентагона, главнокомандующий военно-воздушными силами страны.
Чейни наплевать на кодекс чести. Собравшимся в его кабинете генералам он спокойно разъясняет, что не потерпит от них никакой «самодеятельности». Генерал Уэлч имел неосторожность обсуждать в Конгрессе вопросы, связанные с МБР[13]. По мнению нового министра обороны, такие обсуждения допустимы только в стенах Пентагона. Он спокойно подписывает отставки тех, кто не согласен с его мнением. Военно-воздушным силам особенно не везет. Их следующий главнокомандующий, генерал Майкл Дуган, уволен через семьдесят девять дней после назначения на этот пост. Дуган провинился за готовность делиться с прессой информацией, которую Чейни считал секретной. Это уже нарушение кодекса Чейни.
Собственно, ничего нового тут нет. В Пентагоне, среди многозвёздных погон, у него было два пути: быть униженным или унижать самому. Он выбирает второй путь. Казалось бы, при таком подходе никто не захочет с ним работать, но постепенно Чейни удается наладить контакт и завоевать авторитет у генералов. Ну, и что с того, что он гражданский. Зато он умеет внимательно выслушивать мнения других и принимать продуманные решения. Вон, Дон Рамсфельд был летчиком, но уже через полгода никто в Пентагоне не хотел с ним иметь дела из-за его высокомерного и нравоучительного тона.
Особенно досталось генералам от Чейни во время подготовки к первой войне с Хуссейном. Ни один план ведения боевых действий не был принят министром обороны. Он разносил генералов за отсутствие новых идей и неоригинальность мышления. Убежденный консерватор по своим взглядам, он оказался новатором в военном деле. Цель Чейни – не допустить прямого контакта с миллионной армией Хуссейна, оккупировавшей Кувейт, во избежание потерь своего контингента. Потери другой стороны его, естественно, не интересовали. В Пентагоне нашёлся-таки человек, к мнению которого Чейни внимательно прислушивается. Это генерал Колин Пауэлл. Они прекрасно сработались, белый консерватор из провинциального Вайоминга, никогда «не нюхавший пороха», и чернокожий парень из Бронкса, прошедший путь от рядового до генерала. Колин Пауэлл пользовался безграничным доверием президента Буша-старшего, поставившего его во главе Объединенного комитета начальников штабов.
– Поразительная вещь, – вспоминает Пауэлл, – как Чейни был спокоен, разнося очередной план в пух и прах. Мы работали сутками, пока не был найден окончательный вариант войны в заливе, удовлетворивший министра.
Грандиозный спектакль под названием «Буря в пустыне» начался с 38-дневной бомбёжки позиций армии Хуссейна, вторгшейся в Кувейт. Война шла в прямом эфире CNN. Американцы могли наблюдать ее ход на экранах своих телевизоров под комментарии отставных генералов. Наземная операция продолжалась всего четыре дня. Она унесла жизни сто сорока американских солдат. Хуссейн капитулировал, слив миллионы баррелей нефти в Персидский залив в отместку победителям. Мощные пожары затмили солнечный свет, черный шлейф дыма растянулся на тысячу миль. И всё-таки, это была блестящая победа новой военной доктрины бесконтактных войн, разработанной генералами Пентагона и Диком Чейни.
Дорога на Багдад открыта, но президент Буш принимает решение не добивать врага в его логове. Неблагодарный Саддам ответит попыткой покушения на американского президента во время его визита в освобожденный Кувейт. И хотя покушение удалось предотвратить, многие стали поговаривать о том, что надо было бы закончить работу.
Ну, а пока мальчики и девочки в камуфляжной форме возвращаются домой. В их честь в столице даётся банкет. Присутствуют генералы, министр обороны, телевидение, пресса. Толпа окружает Колина Пауэлла. Он кумир этих молодых людей, их герой. Министр обороны никого не интересует, возле него два-три сослуживца, ему не достаётся и кусочка славы Пауэлла.
Оказывается, чтобы быть популярным, недостаточно иметь ум и блестящие аналитические способности. Нужно ещё иметь что-то, чего Чейни явно лишен. Это «что-то» называется «харизма». Но и харизмы иногда бывает недостаточно. Президент Буш проигрывает выборы молодому губернатору Арканзаса, несмотря на всю свою популярность после Войны в заливе.
О чём думает Дик Чейни, когда покидает Пентагон, даже не попрощавшись с Пауэллом? Трудно сказать. Он спокоен и невозмутим, как всегда. Не случайно его зовут сфинксом. Сфинкс сделал своё дело, сфинкс может уходить.
Нью-Йорк – Санкт-Петербург
Продолжение в следующем выпуске
[1] (Вернуться) Известный американский фильм, судебная драма.
[2] (Вернуться) Государственные программы обеспечения медицинским обслуживанием престарелых и малоимущих.
[3] (Вернуться) Флаг конфедерации.
[4] (Вернуться) «Америка прекрасная» – американская патриотическая песня. Перевод Алексея Сергейчука.
[5] (Вернуться) Супруга Ала Гора.
[6] (Вернуться) Супруга сенатора Керри, владелица крупной фирмы «Хайнц», производящей кетчуп.
[7] (Вернуться) Известный американский актер.
[8] (Вернуться) От английского слова «trooper» – здесь в значении «охранник».
[9] (Вернуться) Спикер Палаты Представителей Конгресса США
[10] (Вернуться) Реверенд – баптистский пастор в негритянских церквях.
[11] (Вернуться) Настольная игра типа лото. Очень популярна среди пожилых американцев.
[12] (Вернуться) Национальная стрелковая ассоциация.
[13] (Вернуться) Межконтинентальная баллистическая ракета.