|
2010
Пенелопа
Кто
объяснит, зачем клепсидра в море?..
М.
Спациани
Узкая щель натюрморта. Изображаю цветы
густыми мазками, кистью хвоста обмахнув
(в образе греческой вазы) виды Толедо – Эль Греко,
в Римини домик Гуэрры и, философствующие букетом,
швы на полях дневника. В этот центр,
усматривающийся пропавшим Улиссом
в свернутом воздухе между двух скал,
по мертвым цветам не идет Пенелопа;
и не к тому, где узор, тысячу раз превращенный Овидием
(вроде морских побережий) от проходящего катера
нежной волны отхлебнуть от испуга –
плывет.
2011
В альбом другу
Hunc, Macrine, diem numerameliorelapillo,
Qui
tibilabentesapponitcandidusannos[1].
Persius, Sat. II
Пока не полна дата жизни твоей, нам ведом
левый бок ее, резво ж время течет вправо.
Камушки, что у ворот сложил, не возьмут воры.
Сходи, прибавь еще один к груде этой.
Полною ль жизнь взойдет луной с этим годом,
кто узнает? Молишься нынче богам рьяно.
Рано с постели встаешь, тяжела тога.
Пешим ходом идти не легко к храму.
Время чертою разделит ровно с чужим – наше.
Правые начертать числа твои сложно ль,
сбивая колени о камень, что ты выбрал,
уплатив за него на треть цены больше?
Людных чураясь мест, где молений велик шепот,
не раздавая долгов богам, стороной вел их
ты вдоль стены городской, чтобы в уши им льстить сладко.
Каждой трещинкой петь губ своему духу.
Или, это мои вспомнив в ночи песни,
ты говорил им то, что от меня услышал,
долго что-то шептал, в сердце меня вспомнив
и, поливая вином дубы, о моих думал
манах, из чаши возлив им то же вино щедро?
Камни лет твоих собрались уж давно в кучу!
Дождь хлестал их и серебрил иней,
в с е в голубиной жиже, в листве палой
они, новый бросишь, сверкать и ему с месяц.
Эху слов этих в день твоего рожденья
не внимай грустно, искусным чтецом стань я,
то, сказал бы тебе по-латыни живым слогом,
что поэт уместил в пару стихов кратких.
2010
Сельский пейзаж
Дуй,
дуй, Борей, неси их дальше, прочь…
И.
Бродский
«Подумаешь – соседи!» Я из тех,
Кто до сих пор читает ХартаКрейна
И мечется меж двух библиотек.
Выстукивая чувственно Шопена
Ногтем на окантовке рулевой,
В горах вы будете дышать, а я
Всплыву полоской хмари городской
Средь дачной зелени, где вьется колея,
На объездной сползая в бездорожье.
Свой бурный век я доживу вот здесь,
И примирюсь, должно быть, с волей Божьей.
Но как ручной медведь у входа в лес
Припомнит прелесть лестничных пролетов,
Когда бежишь, но, кажется – летишь
На поводке, так вспомню я природу
Вещей, что свыкнуться успели лишь
С подобием меня в плену квартирном.
Подумаешь!.. До душа и – назад,
Кряхтя и проклиная этот мир, но,
Другой, что впереди – Эдемский сад.
И на ветвях плоды отяжелели,
Садовник с изумленьем смотрит как
Из-под колод повылезали змеи…
Но не попасть бы мне опять впросак,
Попробовав отрисовать с натуры
Неприхотливый деревенский вид,
Где жизнь течет без лоска и халтуры
И в каждой тени облик наш открыт.
2011
Голова всадника
Пусть
о рае расскажет ветер…
Э.
Паунд
Это стихи, которых я еще не написал.
Они о голове. Но, пережить ее,
вот главное, что я обязан сделать.
Построить плот и переплыть, но чтобы
картонным глобусом вращались
два вкривь соединенных полушария,
где посреди пустыни – гладь морская,
а горная вершина смотрит в пропасть,
и пропасть ей взбирается на плечи.
Покуда мчится с туловищем конь,
она покойна, как всегда, болтлива,
но чувствует, что может захлебнуться
водой и воздухом, что стали бесполезны.
Последнее, с чем примирюсь, когда
начну писать: слова, глаголы, буквы
от головы. Вот это ей доступно:
укатится в Платонову пещеру
да и переместится в зазеркалье.
Покажется ей – вот она идет,
почудится, что семенит вприпрыжку,
движенья претворяя в тему фуги. И все
в похожем духе, а болтать
не разучилась в темноте, напротив,
озвучивает все, что проплывает,
все то, что в силах разом оживить
без помощи двух крепких кулаков,
содействия объятий и событий
да беготни бесцельной по ступенькам
щербатых лестниц и поездок в лифте…
Но выбора, пожалуй, нет, придется
произнести случайный приговор
тому, кто на коне несется по равнинам,
сказать, что знаю этого уродца,
а тот не ведает, что сотворил на воле,
где первым канул в очередь слепых
с картины Брейгеля, похожий сам на куклу,
на целый легион без имени – немой
с колышущейся почвой под ногами!
И что держало вместе нас, меня
и туловище! – взвизгнет напоследок.
Где спрятан я?.. Там – всадник, тут – кувшин
наполненный самосознаньем, речью,
воспоминаниями о предметах,
словами без вещей, названиями без смысла.
Вот голова – она опять повисла
среди абстракций, переходящих в вопль
молчания, а туловище едет на коне
и топчет землю, шпоря без причины;
так значит – всадник? Только голова
саму себя не уболтала б к смерти.
Стихи, которых я не написал,
похоже, совершили что-то сами,
болтаясь между жизнью и предметом
нежданной встречи перед входом в рай.
2011
Надпись
Давиду
Паташинскому
Он лежит под древом, по рту его бегают муравьи,
на лбу пропечатался след от истлевшей бабочки;
червь вползает в зад (похожий на мозг свиньи), –
на нем рубец от крючка с утонувшей удочки…
Ископаемые жуки преграждают пути туда,
к раю, где шепот последней его извилины
прерывается звуком бурения – муравьи занимают места
в Колизее, как сановитые римляне.
Он лежит, постепенно превращаясь в пятно…
Пятками – вместе, носками к другому свету
катится. Наспех вывернутое дно
его собирает надломленной глыбой – где-то…
2011
Написанное на роду
Вальдемару Веберу
Родовое поместье прадеда
близ озера Севан.
На обороте снимка: Гарнык, Эмма, Арцвик (полустерто…).
Африканская деревушка
прибитая к шершавой скале.
Жертвенный черный козел
приезд мой праздновал смертью…
В Москве через шторы
Кремлевская горка видна
из Иофанова серого дома –
Корабля призрачного
у Полуострова безбрежного…
2013
|