Рассказы
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2013
Угроза нежности
Рассказы
Родился в 1964 году под Львовом в семье офицера.
В 1987 г. окончил Тернопольский медицинский институт. В 1996 г. эмигрировал в ФРГ. В 1998–2002 гг. занимался исследовательской работой в университете Альберта-Людвига в г. Фрайбург-Брейзгау. Участвовал в германо-российских научных проектах в области истории медицины. Работал врачом в Зелигенштадте.
УГРОЗА НЕЖНОСТИ
Он удалился от берега поступательным брасом, подныривая под основания могучих стотонных океанских волн и выходя по петле вверх, им в загривок. В этой поездке в предместье Биарритца ему на деле стало ясным, как именно свирепость океана не кажет ничего общего с разволновавшимися морями, склонными к благородной упоительной борьбе, всегда в шторм кружившей его тело в каскадах и турбуленциях водного беснования, возносившего его на гребни восторга, подобно щемящей полуэрекции опаснейшей интриги с ангельски-сладкой и в дребезги губящей его карьеру авантюрной любовницей. А океан даже в своем смирении всё явственней проявлялся враждебным ко всему чужеродному мутным Оком Вселенной, всевтягивающим планетарным колоссом, бессмысленным умышленным убийцей.
Тут на медленно растущем отдалении в сторону выхода из залива он увидел яркую пластиковую лопатку, унесенную водой у играющих в прибрежном песке детей. Так и останется непостижимым, что движет мужчиной к нешуточному танцу со стихией на равных, к фамильярно дерзкой свалке с ней, к опрометчивому броску в женственную неизвестность её ответа… И тогда он ехидным сюрпризом является по балконам на пятый этаж к дружескому столу, или на исходе утренней зорьки погружается в топь за скользкохвостым хладным бутоном коварной кувшинки – на подушку к пробуждению юной жены. Или оставляет инструкторов, отказывающихся в сумерках идти дальше, на последней площадке перед горной вершиной.
А потом глупейшим победителем спускается по отвесной стене на их свист и оклики над страшной бездной в кромешной тьме. Спускается к ней, не отходящей от телефона, к той, которая будет отчаянно журить его, а после, холодея, гордиться им…
Ему жгуче захотелось доставить детям радость сию же минуту, и он направился вплавь к кричаще-желтому куску фигурного пластика, исчезающему в волнах.
Уже на полпути жарким ножом полоснуло изнутри под грудину, и тут он явственно и трезво почувствовал, что сил на обратный путь вмиг не стало. Отступать же было не в его натуре. Игрушка долго удалялась, лишь изредка маяча в мыльно-призрачных гребнях валов. Теряя силы, он приближался. И вот она издевательски ускользает, выпрыгивает из его рук. Вот, уже зажатая в кулак, напрочь мешает плыть.
На обратном пути он стал понимать, как беспечно в последние годы жизни проскочил её пик, когда за перевалом она почему-то досадно теряет краски и запахи, искажает вкус и значение радости, отчуждает от всех, кроме посланных тебе Богом. А календарь начинает походить на подкрученный механический счетчик советского таксиста – даты уже не мелькают в нём, а сливаются в сплошную ленту, не играя больше никакой роли, ибо названная впереди плата будет сокрушительной. Ещё упустил он нечто необычайно важное. Как то: «не стар» вовсе не принадлежит к «молод». И «моторесурс» его со времен спортивной юности отказывающего сердца за годы одиноких ожиданий воссоединения с женой и безответных горестей от чьих-то липовых побед над ним, иностранцем, за которыми стояли власти, давно исчерпан. А тут ещё и запоздалое открытие того, как хищно океан в считанные минуты отнимает силы у больных и ослабших, не давая передохнуть, и совсем не держит вплавь на спине. Во внезапно сцапанной среди беспечности душе затрепетало давно знакомое отчаянье – теперь и этот колосс безо всякой жестокой мужской игры, не предоставив и попытки к борьбе, деспотично и фатально побеждает его, пловца с детства.
Но зачем же тогда отказалось от меня ты, мое сердце?.. Собственное сердце, как сокровенная и ложная жена юности, подвело внезапно и безжалостно. Огромная страшная тьма тучей взорвалась внутри него и как близкая ночная прорубь, как жгуче впрыснутая внутриартериально кровь несовместимой группы, обдала ужасом безжизненной изнанки бытия, отражения штормовой пучины где-то в нематериальном. И он уже несся куда-то с этим слепым эхом, теряя представление, где верх и низ. В прогалинах этой всеподавляющей мглы, возвращаясь к поверхностной водной взвеси и уже мученически ощущая себя добычей океанской утробы, он больше всего боялся, что загоравшая пластом на берегу жена подымет голову, заметит его трудности и бросится на выручку. Тогда ему, теперешнему, её не спасти…
Только это заставляло его, полумертвого, выныривать и почти что держаться на плаву, неуклюже производя подобие плавательных движений. Исполинский хищник всё же оказался непоследователен. Вместо затягивания течением в свои неизмеримые глуби и дали, на этот раз он пустил его поплавком вниз головой, с затяжным скольжением, а после юзом отшвырнул к отмели. И в этом была издевка!
Уже в полосе прибоя пловца плашмя тупо ударило о берег и в пенной злорадной карусели, обдирая в кровь, потащило по шершавому грунту. Теперь не стало мочи пошевелить и пальцем. Он перевернулся и лёг в прибое животом на спасенную лопатку. Последнее, что увидел он, были беззаботно игравшие в песке дикого пляжа меж расписанных пестрыми граффити руин бывших бетонных батарей Атлантического вала его смешные и тонкоголосые ребятишки. Они старательно возводили хлопками пухлых ладошек воображаемые многобашенные замки в кудрявой песочной грязи, поскольку из-за шторма их не подпускали к воде.
Через полчаса к прибрежной полосе на высоте в шестьсот футов со стороны Байонны с грохотом приблизился аквамариновый полицейский вертолет с заплывшим глазком французской кокарды. Он садился против обыкновения не на посадочную площадку дворика спасательной службы в полумиле от места происшествия, а прямо на неблагоустроенный дикий пляж, при недосброшенном газе порывами сметая и гоня кувырком солнечные зонты. Машина подняла центробежный самум песка, смешавшегося с соленой пылью атлантического бриза, но этим не только не разогнала, а напротив, многократно привлекла замершие и посерьёзневшие толпы окрестных дачников. Вокруг дымили сигареллами и трубками в меру загорелые носатые французы над запахивающими юбки-парео холеными супругами с выразительно гримированными лицами. Большинство из них с любопытством поднялись на ноги, всё так же отрешенно от импульсивных выходок вездесущей неопрятной молодежи в багамских шортах и нитях купальников. От цоканья пляжного пинг-понга и разбросанных эмалевых досок для серфинга. Здесь неприятности, пусть даже и самого торжественного свойства, не могли вызвать глубоких переживаний. Верхним рядам зевак показалось с ведущих в городок через ближайшую сопку деревянных сходней, будто полицейский фельдшер воздушного патруля, прибывшего раньше амбуланса, почтительно и принужденно опустил простыню на лицо лежащего на носилках по носу его раскалившейся на солнце алюминиево-стеклянной летающей парилки…
Я подумал тогда, причину трагедий следует искать не в позывах восстановиться однократностью собственного мужества. Не в адреналиновой тщете общественного признания и незнакомых восхищенных ласк в норе ближайшего мотеля…
Нет. Только внезапно нахлынувшая нежность к близкой душе делает мужчину необычайным. В те редкие минуты только и видна его подлинная красота. Эта же способность и обрекает, сколько бы раз ни выжил.
Июль 2008г., Биарритц
ПРЕКРАСНЕЕ ЛЮБВИ
Холодная весна не уступила напрасным прогнозам и эти серые, колодезно-глубокие последние сутки мая. Проливной вечерний дождь оплывал по витринным стеклам ресторанного павильона, словно занавес на авансцену. Сползал по ним, тормозя прозрачными ладонями, как подстреленная бесприданница. Так думал один из двух тридцатилетних гуляк, сидевших подшофе в углу залы для курящих. Не тот, кто был в расстегнутом, очень легком персиковом пальто, накинутом на плечи и с черным моноклем от окуляра кинокамеры, отпечатавшимся в глазнице. А другой, с собачьей петлёй парижского галстука на расхристанной груди, в жилетке с муаровыми клиньями в мелкую незабудку, как на дворцовой обивке, и слипшимися на влажном лбу прядями.
– Знаешь, – вдруг сломленно и невпопад искренне признался он оппоненту, – От неё просто каким-то озоном веяло…
– Да, брось ты! Когда баба сильно нравится, то и на запахи ее подсаживаешься.
– Не-е-ет, каждая женщина пахнет неповторимо, даже если пользуется духами расхожей марки. Это – как «почерк» у оружейного ствола. Ты просто нюх в своей лаборатории на пробирках сжег.
– Скажи лучше, что каждая пользуется доступной парфюмерией, моется своё число раз в единицу времени и работает на разных потовыжималках…
– Во всём зоотехник, ей-богу! – он отвернулся.
Зелёный, но ушлый мальчик-официант присеменил со сменой блюд и вторым графинчиком водки.
– Я программу шпионскую ей на ноутбук установил. Всё выдало. Она ночевала у меня, только если у них не было связи по «Скайпу»… Почему в моей жизни всё так?
– Ну, подожди… Давай подумаем. Разве ты летишь в отпуск, ни в самолете, ни у бассейна не отрываясь от лэптопа с финансовыми схемами? Нет. Не ужинаешь, уставившись в телеканал деловых новостей… А женщины сегодня как заводятся? – Страх перед будущим отступает, подкорка включается. Ладно. Взамен могу предложить тебе единственную честную девушку в этом городе. Всего пять тысяч евро. Самка гепарда. По крайней мере, не дрочит в сети с ягуаром из Кении. Хотя твоё жилище и ее не обрадует.
– Пароль взломал, прости Господи, и-мэйлы её читал и плакал… Этот тип месяцами водил её за нос, а тут вдруг выманил куда-то в Портофино. Почему вдруг? – он пожал опавшими плечами.
– Так регата же там в это время. Фестиваль вин, банкеты местной знати. Знакомства полезные заводятся. Ну, и принято как-то расположить к себе. Кто «даймлером F-125» с франкфуртской ярмарки, кто яхтой из проекта Сигма, а кто новой подружкой вроде твоей. Внимание привлечь, симпатии пробудить – чтоб сами беседы завязывали. Там глядишь, и до заказа или тендера дойдет.
Они помолчали. Один озадачено собирался с мыслями, как для последнего слова в суде, другой, сокрушенно морщась, старался скрыть свою растерянность.
– Таких женщин, в общем-то, нетрудно понять. Представь самого себя, такого… м-м-м… – он покрутил головой, подыскивая глазами пример, точно откуда-то из мебели, – которого вовсе не тянет к бабам. То есть со-о-овсем!! – запальчиво сверкнул зрачками гость, сопереживая, но не допуская пререканий. Его ладонь гильотиной отчаянно рубнула край стола.
– Художественного воображения такой силы у меня нет.
– Так вот, да? – озадачено нахмурился духовный знахарь, – Тогда хотя бы вообрази себя тем, кто на полуслове не срывается за удаляющимися по проспекту превысившими средний уровень случайными ногами, и с фотозумом в очах не уносится ввысь за фигурными задами на встречном эскалаторе. Кто в деловой обстановке не разгадывает секретные детали ракет «земля-воздух» в бюстгальтерах, а смотрит на всё это… э-э-э… всего-навсего как на второстепенные плюсы. И вместо вторичных половых признаков жизни себе не мыслит без признаков социального статуса и полной… м-м-э-а… финансовой беззаботности.
– Слабенькая рефлексия. Меня не перевоплощает. Не вставляет! Ты вообще за кого? За слияние капиталов с сиськами и жопой моей невесты? За плутократов у меня в шифоньере?
Друг с грациозным нарушением координации помотал перед ним сигаретой.
– Я же не становлюсь на её сторону, а даю зеркальную проекцию для доходчивости. Ну, хорошо. Тогда допустим, что одни из окружающих тебя женщин остроумны, отважны и высокоиндивидуальны; а другие солидны, предприимчивы и покладисты. Какую бы ты выбрал вслепую?
– Как ещё представить, что они не кривляются макаками за макияжем, – он прыснул, поперхнувшись греческим салатом, а соловые глаза собеседника в ответ заблестели. – Не репетируют текст и случайные показы по закуткам, на которые, смешно сказать, «подсаживают» нас потом, как последних…
Бедняга уронил голову в ладони, сдерживая яростные хмельные слезы, и отдышался.
– …последних дебилов?! Это есть. И почему это и мой беспристрастный глаз анималиста тоже не фиксирует этих отрезвляющих моментов?! А?
За «моменты» выпили особо.
– Как они озирают окружающих: все ли уже потрясены их шортами среди зимы или искромсанными по каталогам лохмами?
– «Милый, ты, как всегда, ничего не заметил».
– Зам-м-метил. Первое – у немецких парашютистов, второе – в лепрозории.
Они заходились все новыми и новыми припадками истерического хохота.
– А ты можешь привыкнуть к тому, как они шарахаются от шороха со спины в запертой квартире? Так, что торшер опрокидывают!.. – здесь он закашлялся.
– А как поправляют колготы с трусами сквозь юбку в каждом закоулке? Или застегивают при тебе лифчик на животе, чтоб потом передвинуть застежку назад?
Вместо возражений наставник душевно сунул ему руку солидарности, а увещеваемый тут же со звоном захлопнул замок мужского единства.
– Самое лучшее было бы на время, пока её не забуду, закодироваться во фригидность.
Собеседник боковым кивком уклонился от утопической идеи, как от неуклюжей крестьянской оплеухи и продолжил с нетрезвой, но возвышенной одержимостью.
– И вот представь, у тебя с ними всё замкнуто не на постельные сцены. А как? А на что? – «инструктор» широко оттопырил отеческую улыбку и торжественно перебросил сигарету из двуперстия одной руки в щепоть другой. – Ну?!
– Слушай, не пугай меня.
– Во-от. А на то, чтобы выстроить с подходящей кандидатурой свою колониальную стратегию. Такого, знаешь ли, простенького высокорентабельного гешефта на дому, благодаря которому ты больше не убиваешься на работе, не угодничаешь ради карьеры и не подвергаешься превратностям бизнеса. Ты, как чиновник-единоличник, только ставишь в зависимость и снимаешь сразу все пенки.
– Минуточку…
Однако он не давал себя прервать.
– Но вместе с тем, тебе до визгов приятно, что и другие вот, из литературно-сопливого теста, всё ещё выдумывают о тебе много красивого и разного. Сам знаешь, насколько убийственно для таких дел красивого! – отдавая должное, но с укоризной вновь налил из графина по рюмке.
– Дальше. Ты просто млеешь от того, что этот другой, также душевно далёкий тебе bird…[1] – руки воспроизвели в воздухе движения скульптора, как если б он лепил на скорость уже пустившую в ход свои фетиши незнакомку из комиксов Бидструпа, – …вот как ты сейчас, свежеразведённая знакомая, и что совсем потрясающе, достигшая известности исключительно своими талантами, с которой, несмотря на секс в прихожей, искомого-то будущего у тебя нет, вдруг превозносит тебя, мерзавца, до небес, извергающих дождь лепестков… Тьфу ты, извини… лаврового листа, золотых зажигалок и галстуков.
Он судорожно затянулся раза три и просиял. Лицо его лоснилось потом философического счастья.
– Вот эта-то другая лепит из тебя узнаваемую кинолегенду и ежедневно пересочиняет ваш довольно скотский интим в нечто берущее за душу. Она стоит на карнизе, из последних нетренированных сил подтягиваясь по плющу, свисающему с твоего балкона. Даёт грандиозного пинка уволившей тебя после домогательств начальнице под аплодисменты всего учреждения… Почему бы тебе некоторое время не позволить себе парить с ней в антракте жизни под музыку Делерю, если заранее уверен, что вовремя сойдешь с небес при дозаправке на Ривьере?
Его дыхание пресеклось на деликатном повороте собственной теории.
– Да. Писаку эту ты тоже не полюбил бы, но от заразной эйфории, излучаемой вдохновением, иногда за уши не оттащишь. Как от шампанского, если обожраться в жару цыплятами табака. А ведь любовь – прислуга пороков, среди которых скука и уныние иногда даже жадность побеждают. Так что, как только обоснуется и родит, жди посреди ночи звонка.
Неуместное упоминание о шампанском и призраках возвращающегося счастья опять спровоцировало неслаженное анестетическое опрокидывание рюмок. Угощавший друга ужином дамский отставник поднял сильно помутившийся, но всё ещё суицидально-несчастный взгляд.
– Куда только в людях подевалась великая соразмерность природы?! – собравшись уходить, заключил автор гипотезы. – Ведь всё, что наворотил ты, гораздо прекраснее… – здесь он заострил внимание поднятием перста, – …довольно простой любви женщины.
2008 год, Франкфурт на Майне
[1] (Вернуться) Сексапильная птичка, бабенция. (англ. сленг).