Рассказы
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2013
Солдатская мать
Рассказы
Родился в Новосибирске. Окончил училище МВД, жил и воевал на Северном Кавказе. Публиковался в журналах «Дальний Восток», «День и ночь» и др. Автор трёх книг.
В начале 2000-х переселился в Германию.
СОЛДАТСКАЯ МАТЬ
никогда не вернутся домой.
Над селом медленно вставало солнце. Хмурый рассвет осторожно выползал из-за линии горизонта, озаряя серые дома пугливым, зыбким светом. В сараях завозились петухи, пробуя кукарекать неуверенным фальцетом. Антонина Петровна Горшкова всегда просыпалась в одно и то же время. С детства привыкшая вставать с петухами, она и сейчас открыла глаза, как только услышала петушиную возню. В доме с утра было прохладно, Антонина Петровна затопила печь, подоила корову и отправила её в стадо. Приближались холода. Скотину пасли последние деньки. Выгоняя Зорьку со двора, Антонина Петровна дала ей посыпанную крупной солью горбушку. Довольная корова, не торопясь, двинулась к стаду, смешавшись с тремя десятками таких же пятнистых буренок.
Антонина Петровна жила одна, муж несколько лет назад разбился на мотоцикле, сын Валера второй год служил в армии. За домашней работой и хлопотами пролетело утро. В десять утра почтальонша разносила почту. По устоявшейся привычке Антонина Петровна вышла за калитку, чтобы самой встретить почтальонку. От сына давно не было писем, и Антонина Петровна волновалась: не случилось бы чего… Соседка Валя на все её страхи отмахивалась: «Брось, Тоня, мой тоже писал каждую неделю, пока не отслужил год. А как только оперился, так сразу писать забросил, за последний год только три письма и прислал». Антонина Петровна ей верила и не верила. Её Валера был не такой, как шебутной и непутёвый Толик. Он и после армии побыл дома месяц, покуролесил и укатил на север. Матери присылал открытки только к Новому году и 8 марта.
Вместо письма почтальон отдала ей жёлтый прямоугольник. Антонина Петровна повертела его в руках, не понимая:
– Галя, что это за письмо такое? Никак не разберу без очков.
Почтальонка охотно пояснила:
– Повестка это, в военкомат. Не иначе с Валеркой что случилось, раз вызывают.
У Антонины Петровны захолонуло сердце. Занимаясь домашними делами, поминутно поглядывала на часы, чтобы не опоздать на автобус. Не в силах больше ждать, закрыла дом и побежала на остановку. Дребезжащий деревенский автобус подошел без опоздания. Антонина Петровна всю дорогу просидела молча, не обращая ни на кого внимания.
Дежурный прапорщик с красной повязкой на рукаве повертел в руках повестку, потом позвонил куда-то по телефону. Почти тотчас по лестнице спустился пожилой военный с большими залысинами, провел её в кабинет на втором этаже. Он долго перебирал на столе какие-то бумаги, не глядя ей в глаза. Антонина Петровна молчала.
– Антонина Петровна, приношу вам извинения, что вызвали вас сюда. Молодая сотрудница выписала вам повестку по ошибке.
У Антонины Петровны в груди шевельнулась надежда, офицер продолжал:
– Надо было, конечно, мне приехать самому, но вечная нехватка времени. Я вполне разделяю ваши чувства – сам отец, у меня два сына.
Сыновья майора Полипова учились в Москве: один в театральном училище, другой в Институте международных отношений. Служить в армии они не собирались, но говорить об этом майор не стал.
– В общем, так, подразделение, в котором служил ваш сын, попало в засаду и почти полностью погибло. Вашего сына нет ни среди убитых, ни среди раненых, – майор вытер пот со лба, зачем-то добавил, – вот такая катавасия.
Женщина смотрела непонимающе:
– Но если Валеры нет среди убитых – значит, он жив.
Полипов встал, подошёл к окну.
– Да, такая вероятность существует. Может быть, он успел добраться до какого-нибудь села, а, может быть, попал в плен. Во всяком случае, мы не исключаем такой возможности. Если он жив, постараемся его найти и освободить. Поверьте, мы сделаем всё возможное…
Полипов ещё что-то говорил, но Антонина Петровна слышала его, как сквозь туман. Майор капал в стакан какие-то капли, потом поил её водой, неловко проливая капли на пол. Очнулась Антонина Петровна уже у двери. Полипов провожал её, слегка придерживая под локоть. Она не слышала его голоса, не видела, куда идёт, в ушах стояло одно: «Валера! Сыночек!»
Не помня себя, на ватных ногах Антонина Петровна добралась до автовокзала. Долго сидела на остановке, дожидаясь автобуса. Рядом сидели односельчане, говорили о погоде, о растущих ценах, о каком-то Ваньке, утащившем из дома телевизор и пропившем его. Раз или два её о чём-то спросили, но она или не слышала, или делала вид, что не слышит, – боялась, что закричит в голос, забьется в истерике.
Проводив Антонину Петровну, Полипов почувствовал себя неважно. Проклятая работа, надо идти на пенсию. Военком назначил его ответственным за такие мероприятия, сегодня ещё надо было организовать похороны старшего лейтенанта Миляева, опять будут слёзы, плач, истерика. Из пузырька, стоявшего на столе, майор накапал себе корвалол. Морщась, выпил. Подумал, что на пенсию уходить ещё рановато: дети учатся, дом не достроен. Мысли его переключились на другое, на стройку нужно было завезти цемент, и через 10–15 минут он уже сидел на телефоне, яростно выбивая в ПАТП грузовую машину.
Добравшись домой, Антонина Петровна прилегла. Болело сердце. Потом с трудом встала, загнала в сарай мычащую корову. Шумно и жарко дыша, Зорька ткнулась лбом ей в живот, будто сочувствуя.
Прошёл месяц. Антонина Петровна написала несколько писем в часть, где служил сын. Ответа не дождалась. И она решила ехать в Чечню, найти место, где пропал её сын. Может быть, удастся найти людей, которые видели Валеру.
Вечером пришёл школьный учитель Николай Андреевич с женой. В селе уже знали, что Валерка Горшков пропал без вести. Покашливая, Николай Андреевич передал её триста рублей.
– Слышали, Антонина Петровна, что собираетесь искать сына. Вот, возьмите от нас с Валентиной Ивановной на дорожку и не вздумайте отказываться. Сами знаете, Валера у нас был любимым учеником.
Однажды, тоже вечером, приехал участковый Игнатенко, долго вытирал о скребок грязные сапоги, шумно сморкался в носовой платок. В дом проходить не стал, во дворе поговорил о том, о сём. Между делом поинтересовался, когда Антонина Петровна собирается ехать, нет ли писем из части или от людей, которые видели сына. Участковый горестно вздыхал, без конца снимал фуражку и вытирал лысину большим клетчатым платком. Хотел заглянуть в сарай к корове и в баньку, но засовестился, засмущался и вдруг ушёл. На прощанье зачем-то сказал:
– Ты извиняй меня, Петровна, начальство, будь оно неладно, требует. Мол, съезди к Горшковым да съезди, может, солдат твой нашелся, или тебе надо чего.
Горько и обречено махнул рукой и, не задерживаясь, уехал. Не зашел даже к своему куму Даниле Опанасенко на чарку.
Антонина Петровна так и не поняла, зачем он приезжал: помощь от властей предложить, что ли? Поднакопив чуть-чуть деньжат, она решила ехать.
Пришла соседка. Она слышала, что наших ребят, срочников, чеченцы отдают за выкуп. Тогда Антонина Петровна решила продать корову. Зорьку увёл армянин с соседней улицы. Пока новый хозяин долго и нудно жаловался на жизнь, отсчитывал деньги, корова жалобно мычала. Антонина Петровна не стала выходить во двор. Боялась, что заплачет.
Перед отъездом Антонина Петровна ещё раз съездила в военкомат, спросить, а вдруг есть какие-либо известия о сыне – не иголка же! Полипов сразу её вспомнил, засуетился, созвонился с Минераловодским военкоматом, долго что-то выяснял и согласовывал. Потом, потирая ладони, сообщил, что через два дня из Минеральных Вод в Чечню пойдёт автоколонна с гуманитарной помощью и её могут взять с собой.
И Антонина Петровна выехала в Минеральные Воды. Молодые ребята в поезде были совсем пьяны, разговаривали резко и грубо. Офицеры не обращали на них внимания. В Минводах она переночевала на вокзале и утром поехала в военкомат. В Чечню должны были ехать два армейских «Камаза» с дровами и автобус с теплыми вещами и продуктами для солдат. Сопровождали колонну казаки с карабинами. Они посадили Антонину Петровну в автобус и вскоре тронулись в путь. Впереди колонны шел зелёный БРДМ с контрактниками. За рулём сидел совсем молоденький солдатик с тонкой, почти детской шеей. Антонина Петровна обратила внимание на его руки, серые от ссадин и цыпок. Порылась в сумке, достала большое румяное яблоко, протянула его мальчишке-солдату:
– Возьми, сынок, наверное, соскучился по домашнему.
Не отводя взгляда от дороги, он улыбнулся детской улыбкой:
– Спасибо, матушка.
У Антонины Петровны защемило сердце: так её называл только сын.
Часа через четыре колонна остановилась на блок-посту с огромным транспарантом «Чеченская республика». Водитель остановил машину и заглушил двигатель. Небритые милиционеры о чём-то переговорили со старшим колонны, заглянули в автобус, поочерёдно оглядывая Антонину Петровну. Она держала в руках фотографию сына. На её вопрос оба отрицательно покачали головами – не встречали. За блокпостом колонна опять остановилась. Солдаты и казаки вышли из машин, по команде старшего зарядили оружие. Водители повесили на стекла дверей машин бронежилеты. К обеду были в станице Наурской. Старший колонны отвёл Антонину Петровну в военкомат, пожал ей руку.
– Прощайте, мамаша, желаю успеха.
Военком был на месте. Он вызвал контрактника и приказал:
– Проводишь женщину к главе администрации, отдашь ему это письмо.
Глава администрации, пожилой чеченец с умными и усталыми глазами, был дома. Прочитал записку, позвал жену.
– Хади, накорми Антонину Петровну обедом, пусть отдохнет, а я попробую узнать, как ей быть завтра. Посоветуюсь со стариками, узнаю, как попасть на ту сторону.
Пока Хади накрывала на стол, Антонина Петровна напросилась почистить картошку. Женщины разговорились. Говорила больше Хади, Антонина Петровна слушала:
– Наша станица считается освобожденной, но по ночам тоже стреляют. Недавно кто-то поджёг школу. У нас жизнь почти мирная, пенсии вот стали давать, хоть какая-то работа появилась. Люди радуются, все устали от войны. А в Грозном ещё боевики, горит там всё. Утром посмотрите, до города километров семьдесят, и над ним днём и ночью висит облако дыма. Вам, наверное, надо искать там. Говорят, что многих пленных пригнали строить укрепления.
К вечеру появился Магомет Мусаевич, хозяин дома. Переодевшись, он колол дрова, потом долго умывался, ужинал. Всё это время Антонина Петровна ожидала известий. Потом он прошёл в комнату, где сидела она. Чтобы успокоить нервы, начала вязать сыну тёплый свитер. Магомет Мусаевич помолчал, вздохнул:
– Завтра утром заедет машина с моим родственником, поедете с ним по сёлам. Дело ваше нелёгкое, но, думаю, что Всевышний не оставит и люди помогут.
Утром, после снятия комендантского часа, подъехал старенький дребезжащий «Жигуленок». За рулём сидел небритый мужчина лет сорока. Антонина Петровна сердечно попрощалась с хозяевами, Хади положила ей в сумку завёрнутые в полотенце тёплые пирожки.
– Это вам на дорожку.
До соседнего села ехали недолго. Здесь было всё то же: пустынные улицы, дома без занавесок, женщины в чёрном. Какое-то подобие жизни было лишь на асфальтированном пятачке перед зданием администрации. На табуретках, грубо сколоченных столах лежали шоколадки, жевательная резинка, семечки. Торговали всякой всячиной. Антонина Петровна зашла на рынок, разговорилась с женщинами, показала фотографию. Никто не видел её сына. Говорили, что искать надо на территории, не подконтрольной федералам. Советовали поговорить со стариками, те каким-то образом имели связь с полевыми командирами и боевиками. У многих в партизанских отрядах воевали сыновья, внуки, родственники.
Так в бесплодных поисках прошёл месяц. Антонину Петровну знали уже во многих сёлах, называли «солдатская мать». Её несколько раз задерживали армейские и милицейские патрули, доставляли в комендатуру, потом отпускали. Антонина Петровна решила пробираться в Грозный. По «коридорам» туда и обратно ходили люди. Выходили из Грозного женщины, старики – те, кого хоть кто-то ждал в России.
Пытались выскользнуть и боевики. Однажды на посту задержали красивую девушку, светловолосую, синеглазую, она вела под руку старую, почти беспомощную чеченку, еле передвигавшую ногами. Офицер что-то заподозрил – больше эту девушку никто не видел. Говорили, что при досмотре у неё на плече обнаружили синяк от приклада винтовки, шептались, что она снайпер не то из Прибалтики, не то из Украины.
В Грозный шли люди, потерявшие там своих близких. В нём оставались дети, больные и немощные родители. Кто-то, как и Антонина Петровна, искал сыновей, пропавших без вести. Однажды она услышала, как молоденький лейтенант, отдавая паспорт пожилой чеченке, сказал с горечью: «После этой войны нам всем придется заново учиться улыбаться».
Город лежал в руинах, лишь кое-где сохранились остовы домов. Грозный готовился к предстоящему штурму российских войск. Чеченцы и подгоняемые автоматами заложники строили укрепления, рыли окопы. Антонина Петровна забыла о еде и отдыхе. Иногда только вечером вспоминала, что ничего не ела.
Однажды в группе пленных, копавших яму, увидела молоденького солдатика, почти мальчишку, с большим шрамом на лице. Пленный косил взглядом в ее сторону, будто что-то хотел спросить или сказать, но не решился. Их охранял с палкой в руках свирепого вида бородатый чеченец. Антонина Петровна попробовала подойти к пленным, но чеченец бросил палку и навел на нее автомат. Она испугалась, что он будет стрелять, и отошла.
Спала Антонина Петровна в подвале разрушенного дома. Его обитатели находили себе пропитание в брошенных или разрушенных подвалах, там можно было найти консервированные овощи, варенье, иногда попадались даже консервы. Несколько раз заходили пьяные или обкуренные боевики, искали девушек и молодых женщин. На следующий день после того, как ее отогнал страшный чеченец с автоматом, она опять пошла на то место. Хотела поговорить с мальчишкой-солдатом, но его нигде не было. Наверное, эта группа заложников работала в другом уже месте.
Однажды Антонина Петровна наткнулась на госпиталь, где оперировали боевиков. Робея, она стояла у порога, боясь войти. Врач в забрызганном кровью халате, пробегая мимо, крикнул:
– Чего стоишь? Быстрей воды!
Антонина Петровна взяла ведро и пошла на колонку. Когда принесла воду, врач непонимающе глянул на нее, потом протянул:
– А-а, это вы… Извините, я, кажется, накричал. Зайдите ко мне в кабинет через два часа, я должен закончить операцию.
Врач освободился через четыре часа. Всё это время Антонина Петровна простояла у закрытой двери с табличкой: главный хирург Кориев А.Р.
Хирург выслушал ее и сказал:
– Если вы просто будете ходить по городу и искать, никого не найдёте, но можете угодить под обстрел или шальную пулю. Мне как раз нужна санитарка, зарплату я не обещаю, а вот ночлег и еду получите. – Кориев закурил и добавил:– У нас тут много народа бывает, может, кто-то вашего сына встречал.
Так Антонина Петровна стала работать в госпитале. Она мыла полы, выносила утки, носила воду, делала всю тяжёлую грязную работу. Ее не обижали, чеченцы называли «мама Тоня». Однажды вернулась в подвал, в котором обитала раньше, принесла хлеб и лекарство трехлетней девочке и её матери, что похоронила всех своих близких. Заговорившись, не заметила, как пролетел отпущенный ей час. Случайно глянула в подвальное окошечко, увидела группу людей, стоявших под охраной боевиков. Один человек – Антонина Петровна не видела его лица – стоял на коленях чуть поодаль. Его голова лежала на большой деревянной колоде для рубки мяса. Женщина испуганно вскрикнула:
– Что это?
Мать девочки безучастно ответила, что один из заложников хотел украсть гранату, но его поймали и сейчас судят шариатским судом. Чеченец зачитал бумагу, здоровенный мужчина взял в руки топор, провел ногтем по лезвию и, размахнувшись, с утробным хеканьем рубанул по колоде. Антонина Петровна не поняла, что произошло. Несколько мгновений тело находилось в прежнем положении, затем оно завалилось в сторону. С глухим стуком голова упала на землю, из окровавленного горла хлынула кровь. Тело билось в агонии – казалось, человек пытается встать. Туловище выгнулось и затихло. Притихших и подавленных заложников увели.
Антонина Петровна в ужасе бросилась в госпиталь. Всю ночь она вздрагивала и не могла уснуть. Наутро привезли большую партию раненых. Кориев не отходил от операционного стола, ампутированные конечности складывали в полиэтиленовые мешки и сжигали в больничной кочегарке.
Поздней ночью в сопровождении свиты боевиков привезли бородатого чеченца лет сорока. Осколком разворотило ему живот. Ранение было тяжёлым, и больной был без сознания. Из разговоров окружающих и по царившему переполоху Антонина Петровна поняла, что привезли какого-то важного чеченского генерала. Кориев немедленно встал за операционный стол. Раненого звали Муса, после операции его поместили в отдельную палату, рядом посадили охранника. Антонине Петровне Кориев приказал безотлучно находиться рядом. Генерал бредил, скрежетал зубами, пытался сорвать повязки. Антонина Петровна промокала влажное от пота лицо, пытаясь облегчить боль и страдания. Простая деревенская женщина, она не делила мир на русских и нерусских. Помогая выжить этому человеку, она представляла, что кто-то, возможно, помогает сейчас её сыну.
Несколько суток раненый находился в забытье. Он поднимал на Антонину Петровну мутные от боли глаза и тут же прикрывал их. Среди ночи неожиданно хрипло спросил что-то по-чечески. Антонина Петровна встрепенулась и наклонилась к его лицу:
– Что, сынок?
Он долго смотрел, потом переспросил по-русски:
– Кто ты?
Антонина Петровна положила ему на лоб прохладную ладонь и ответила:
– Я – мама Тоня, солдатская мать. Спи, сынок, всё будет хорошо.
Он обессилено закрыл глаза и вновь задремал.
Шло время, чеченец шёл на поправку. Ему сбрили бороду, и он оказался совсем молодым, лет тридцати с небольшим.
До войны он работал преподавателем Грозненского нефтяного института. Когда пришёл к власти Дудаев, молодые учёные-экономисты, увлечённые чеченским Че Геварой, вошли в его команду. Потом началась война, полилась кровь. Всю территорию Чечни перепахали осколками мин и снарядов. Экономику республики парализовала война. Народ, лишённый источников существования, стал мародёрствовать, грабить, убивать. Во всех бедах обвинили русских. Десятки и сотни тысяч нечеченцев лишились имущества, а кто и жизни. Буйно расцвела работорговля. Чеченская революция, как и все революции в мире, превратилась просто в бойню. Всё это генерал Муса рассказывал Антонине Петровне долгами ночами, когда немного отпускала боль и набегающие мысли не давали покоя. Казалось, что он просто размышляет вслух, пытаясь выплеснуть боль. Простая деревенская женщина, глубоко несчастная и обездоленная, слушала его молча, хорошо зная, что ничем не сможет помочь.
Раненый просил Антонину Петровну оставаться рядом. В ответ на его душевные терзания женщина рассказывала о своей немудрёной жизни: как вышла замуж, как родила сына, как первый раз произнес он «мама», как его, маленького, поддела рогами корова, как он плакал от жалости, когда отец ударил корову палкой. Генерал засыпал под её неторопливый размеренный голос и на его лице появлялся покой.
Однажды Антонине Петровне принесли записку. Писал тот самый солдат со шрамом, которого она видела на рытье окопов: «Тетя Тоня, я вас сразу узнал. Я видел вас на фотографии с вашим сыном Валерой. Меня держат в подвале полевого командира Исы Газилова и, наверное, скоро убьют. Меня зовут Андрей Клевцов».
С трепетом в сердце и дрожащими руками Антонина Петровна бросилась на поиски Кориева. Не найдя его в госпитале, забежала в палату, где лежал Муса. Чеченский генерал читал какую-то толстую книгу. Увидел её заплаканное лицо, отложил книгу, строго спросил:
– Что случилось? Кто вас обидел?
Антонина Петровна протянула ему записку. Сбиваясь и захлёбываясь от слёз, начала рассказывать, как искала сына. Муса выслушал её и крикнул в коридор что-то по-чеченски. Прибежал охранник с автоматом, дежуривший в коридоре. Бросив ему несколько фраз, Муса сказал Антонине Петровне:
– Вас проводят к Исе Газилову и обратно. Желаю вам успеха.
Резиденция полевого командира Исы располагалась в кирпичном трёхэтажном доме, не разрушенном войной. Во дворе дома стояло несколько джипов, толпились боевики. Подвал дома был перегорожен металлической решёткой, на сваленных в кучу матрацах сидело и лежало с десяток пленных солдат. Сопровождавший Антонину Петровну чеченец о чём-то коротко переговорил с караульным, и Антонину Петровну провели в беседку во дворе. Она пояснила, что ей нужен Андрей Клевцов, солдат со шрамом на щеке. Через несколько минут привели Андрея, он был худ и измождён. Ветхая одежда была изорвана и лоснилась от грязи. Антонина Петровна присела рядом с ним на скамейку, боевики встали поодаль.
– Ну, рассказывай, сынок, всё рассказывай.
– Я служил с вашим Валерой в одном взводе, даже кровати стояли рядом. У него я и увидел вашу фотографию. В Чечню нас отправили вместе, опять были в одном отделении. Когда колонна попала в засаду, и наш БТР подорвался на мине, Валерку контузило, мне попал в лицо осколок, – он показал на свой шрам. – «Чехи» расстреляли нашу колонну, а когда уходили, заметили, что мы живы, и прихватили нас с собой. Валерка был очень плох, почти не мог ходить, я, сколько мог, тащил его на себе. Потом «чехи» нагрузили на меня цинки с патронами, а Валерку пристрелили, чтобы не задерживал отход.
Антонина Петровна в отчаянии закрыла лицо.
– Это было под Ножай-Юртом, – всхлипнул Андрей, – я просил, чтобы Валерку не убивали, говорил, что он мой брат. Мне только разрешили присыпать его землей, чтобы не сожрали собаки. Я отнес вашего сына в воронку и похоронил под тополем.
Он расстегнул рубашку и снял с шеи медный крестик:
– Вот, это его. Валера просил отдать крестик вам, он знал, что вы его найдёте.
Антонина Петровна кусала сжатые кулаки, чтобы не закричать в голос. Боль утраты, горечь одиночества сотрясали её тело.
– Скоро наши пойдут на Грозный, и нас, скорее всего, расстреляют. «Чехи» звали к себе, агитировали воевать за свой ислам, но я русский и в русских стрелять не буду, – он сплюнул на землю, растер плевок подошвой. – Это хорошо, что я вас встретил. У меня никого нет, детдомовский. Обидно умирать, зная, что никто не узнает, как ты умер, и где тебя закопали.
Антонина Петровна прижала к себе его голову, сказала сквозь слёзы:
– Спасибо, сынок, что нашёл меня. Держись, ты будешь жить. Господь не оставит тебя в беде.
Пошатываясь, она пошла к воротам. Сопровождающий шёл следом. Андрея опять отвели в подвал.
В госпитале она сразу пошла к генералу.
– Муса, – сказала она. – Я мать. Мне нет разницы, кто передо мной, мне одинаково близки русские и чеченские дети. Я недавно спасала тебя и сейчас прошу как мать. Спаси моего сына! Он у Исы Газилова и пока ещё жив.
Муса долго думал, молча глядя в окно. Может быть, вспоминал свою мать или думал о людях, которых убили по его приказу и которых никогда не дождутся матери.
– Ахмет, – крикнул он негромко, тут же рядом с ним появился охранник. – Принеси мне ручку и бумагу.
Написанную записку он свернул вчетверо и отдал Ахмету: «Срочно отнеси это Исе и забери у него этого солдата. Как его зовут?» – спросил он у Антонины Петровны.
– Клевцов, Андрей Клевцов, – торопливо ответила она.
– Приведёшь этого Андрея Клевцова сюда и отдашь матери. Исе скажи, пусть подберет для него одежду и какой-нибудь документ. А то его или наши пристрелят или федералы, они это делают очень быстро.
Обессилев, Муса откинулся на подушки. Антонина Петровна промокнула полотенцем его влажный лоб и села ждать.
Через час привели Андрея. Она нагрела ему ведро с водой, и, пока он мылся, собрала на стол нехитрую снедь. На следующий день мать и сын покинули город. Боевики из отряда генерала Мусы вывели их по своему «коридору» из осажденного города. Смешавшись с толпой беженцев, они прошли контроль на блок-посту. Дежуривший лейтенант узнал Антонину Петровну и по-свойски ей улыбнулся:
– Ну, что, мать, нашла всё-таки воина?
В ответ Антонина Петровна чуть улыбнулась. Андрей держал её под руку. Когда электричка от Ищерской подходила к Минводам, она, внезапно вспомнив, достала из сумки незапечатанный конверт, который ей вручил перед отъездом генерал Муса. На тетрадном листке было всего несколько слов: «Чтобы доказать свою силу, не обязательно быть на поле брани».
Ни Антонина Петровна, ни Андрей никогда больше не встречались с Мусой. Война продолжалась ещё долго, но никто так и не сказал правды, за что и почему одни люди так ожесточённо убивали других.
ВЕРА
Несмотря на летний месяц, погода в последние дни совершенно не радовала. С утра небо заволокло серыми тучами, которые проливались на землю холодным, каким-то безрадостным дождем. Как нарочно, я забыл дома зонт и, промокнув до нитки, не спешил укрыться от холодных струй, а обреченно шагал по мостовой, равнодушно рассматривая стекла витрин.
Настроение было под стать погоде. Несколько месяцев назад меня, подобно песчинке во время бури, подхватил ветер иммиграции и опустил в красивой, богатой, но далекой и чуждой Германии. Внезапно навалились проблемы, о которых я и не подозревал: бытовые неурядицы, языковый барьер, вакуум общения. И самое страшное: я чувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Не звонил телефон, мне не нужно было никуда спешить, меня никто не ждал и не искал со мною встреч.
Редкие прохожие бросали в мою сторону равнодушные взгляды и молча спешили по своим делам. Я был здесь чужим. На душе было горько. Обидно было сознавать свою ненужность в сорок лет.
Погруженный в свои мысли, я совершенно ничего не видел вокруг, а когда внезапно поднял глаза, меня будто что-то толкнуло в грудь. Показалось, что из-за стекла мне в лицо бьет солнечный луч. Я подошел ближе. Через стекло было видно небольшое помещение, заставленное мольбертами и холстами.
На стене, рядом с окном, висела картина, которая и заставила меня остановиться. На ней была изображена какая-то ветхая сельская церквушка, отражавшаяся в протекающей мимо речке. Из-за церковных куполов медленно выкатывалось солнце, озаряя каким-то неземным светом землю, усыпанную увядающими листьями. Казалось, что вот еще одно мгновение и растают сумерки, прекратится дождь и на душе станет легче. Я прикрыл лицо рукой: неумолимая память уносила меня в недавнее прошлое.
…Зимой 2000 года российские войска вошли в Грозный. Штабисты учли опыт первой чеченской войны, когда за двое суток нового 1995 года были почти полностью уничтожены 131-я Майкопская бригада, 81-й Самарский мотострелковый полк и значительная часть 8-го Волгоградского корпуса, шедшего на помощь умирающим русским батальонам.
Подготовка к штурму мятежной чеченской столицы велась серьёзно и длилась несколько месяцев. Все это время днем и ночью над сожженным городом висела авиация федеральных сил. Ракеты и снаряды сделали свое дело – город практически перестал существовать. Все высотные здания были разрушены, деревянные постройки сожжены, и мертвые дома, молча, смотрели на людей пустыми глазницами окон.
Вместе с тем под завалами продолжали жить люди, в основном – старики, женщины, дети, потерявшие за годы войны близких, жилье, имущество и не желавшие покидать город, потому что в России они были никому не нужны.
Оборона Грозного была поручена Шамилю Басаеву и его «абхазскому» батальону. Федеральные войска должны были окружить город и уничтожить всех боевиков, но Басаев перехитрил российских генералов, и в последнюю ночь перед штурмом увел часть своих боевиков в горы.
Другая часть под видом мирных жителей осела в городе и близлежащих сёлах. В начале февраля разведка донесла, что «чехи» в преддверии очередной годовщины депортации 1944 года готовят к 23 февраля серию терактов. Внезапно в городе появилось много молодых мужчин.
Командование группировкой российских войск приказало усилить гарнизон Грозного сводными отрядами, состоящими из бойцов комендантских рот, ОМОНа и СОБРа.
Так оказался я в Грозном. Мой контракт к тому времени подходил уже к концу, и я очень надеялся, что останусь жив и вернусь домой. Несмотря на бодрые заверения политиков о том, что война в Чечне вот-вот закончится, в Грозном по-прежнему из-под завалов били снайпера, взрывались на фугасах люди и машины. Наша задача была проста: сопровождать колонны, охранять здания и учреждения; если возникнет необходимость, принимать участие в зачистках.
В тот февральский день с утра светило солнце. Выпавший снежок слегка припорошил груды битого кирпича и куски ржавой жести, которыми была усыпана земля. Говорят, в прошлую войну местные жители этими кусками накрывали тела мертвых солдат, чтобы их не пожрали крысы и собаки.
Свободные от службы бойцы вповалку спят на дощатых нарах. Старшина Игорь Перепелицин сидит у раскаленной буржуйки и чистит автомат. Игорь родился в Грозном, здесь служил в милиции, дослужился до офицера. Потом, когда русских в Чечне стали убивать, уехал в Россию, но в «органах» места ему не нашлось. Тогда вместе с казаками Перепелицин уехал воевать в Югославию, потом – в Приднестровье. Ну, а когда началась заваруха в Чечне, он был тут как тут. Его милицейское звание здесь ничего не значит, и Игорь вместе с нами тянет солдатскую лямку. Он знает все о Чечне и о чеченцах. Я спрашиваю:
– Игорек, а с Басаевым ты встречался?
– Ну-у, Шамиль – лошадка темная, учился в Москве, говорят, что даже Белый дом во время путча защищал. Знаю одно, что перед тем, как он появился в Абхазии, его батальон прошел подготовку на учебной базе то ли КГБ, то ли ГРУ. Специально его для Чечни натаскивали, понимаешь? – старшина клацает затвором, нажимает на курок. – А вот Руслана Лобазанова, Лобзика, бывшего спортсмена, знал лично, в одной школе учились. Сильный был человек, волевой, хотя и отморозок конченый. Лучшего друга детства Ису Копейку по его приказу вместе с машиной сожгли. Тоже какие-то шашни с комитетом крутил. После того, как его охранник застрелил, в кармане удостоверение комитетское нашли. – Игорь сплевывает на пол: – Поверь на слово, все они здесь повязаны одной веревкой. Я воюю только потому, что остановиться не могу, война – это как наркотик, затягивает.
– Ну, а когда эта заваруха закончится, что делать будешь?
– На Москву пойду. Соберу ребят отчаянных и на Кремль рвану. Вот тогда вся страна вздохнет с облегчением.
Договорить нам не дали. Прибегает офицер-СОБРовец, кричит:
– Хлопцы! Подъем! «Чехи» из гранатомета рынок обстреляли.
Выезжаем на зачистку. Народ на рынке сразу же разбежался. На грязном снегу лежат несколько мертвых солдат, в окровавленных грязных бушлатах, и несколько гражданских. Над ними уже воют женщины. Мы перекрываем БТРами улицы, ведущие к рынку. Командует майор из СОБРа. Спускаемся в подвал, вместе с нами бойцы ОМОНа, Игорь Перепелицын страхует вход. В подвале живут люди – русские старики, дети. Они испуганной стайкой прижимаются к стене. На стоящей посередине подвала кровати остается сидеть девчонка лет 15–16, таращит испуганные глаза и прячет что-то под подушку. Омоновец наставляет на нее автомат:
– Тебе, красавица, что – особое приглашение нужно или ноги от страха отнялись?
Девчонка неожиданно с вызовом откидывает одеяло.
– Представь себе, отнялись!
Вместо ног у нее торчат обрубки. Какой-то старик кричит:
– Родимые, да мы же свои, который год здесь мыкаемся. Вера – вообще с прошлой войны сирота, да еще и ноги бомбой оторвало.
Я подхожу и осторожно накрываю ее ноги серым солдатским одеялом, достаю из-под подушки спрятанный пакет. Я – специалист по разминированию, но на фугас это не похоже. Оказалось – краски, обыкновенные акварельные краски. Девчонка смотрит исподлобья:
– Если захочешь забрать, я не отдам.
Омоновец по-крестьянски вздыхает:
– Господь с тобой, дочка. Мы ведь – тоже люди.
Вечером возвращаемся на базу. Нашли несколько снарядов. Этого добра здесь навалом. Задержали несколько мужчин-чеченцев. Одного из них Игорь знает. Что-то спрашивает по-чеченски. Тот не отвечает. Старшина поясняет:
– Это Ширвани Асхабов. Их шестеро братьев, все боевики. Трое от бомбежек в городе погибли, остальные в горы ушли.
Задержанных доставили во временный райотдел милиции. Игорь что-то долго объяснял дежурному. На следующий день я выпросил у старшины два сухих пайка. За коробку конфет взял в санчасти бинты и лекарства. Пришёл во вчерашний подвал. Никто не удивился моему приходу. Люди занимались своими делами. Девочка рисовала, сидя на кровати. С белого листа на меня смотрела старенькая церковь, ее отражение в осенней воде. Я задвинул вещмешок под кровать, присел на край.
– Как дела, художник?
Девочка улыбнулась бескровными губами:
– Хорошо или почти хорошо. Вот только ноги болят. Представляешь, их уже нет, а они болят.
Мы сидели часа два. Девочка рисовала и рассказывала о себе. История самая обыкновенная, и от этого кажется еще страшней. Мать – чеченка, отец – немец, Рудольф Керн. До войны преподавали в Грозненском нефтяном институте, собирались уехать в Россию, но не успели. Отец подрабатывал извозом и однажды вечером не вернулся домой. Кто-то позарился на его старенькие «Жигули». В то время в городе часто находили неопознанные трупы. Узнав о гибели отца, заболела мама. Не вставала с постели и, однажды вернувшись домой, девочка не нашла ни квартиры, ни матери. Город почти каждый день бомбили российские самолёты, и вместо дома остались одни развалины.
А потом Вера наступила на забытую кем-то мину. Хорошо, что люди вовремя отнесли ее в госпиталь, где оперировали боевиков. Мина – русская, а спасли жизнь – чеченцы.
Мы долго молчим. Я курю, потом спрашиваю, есть ли у нее какие-нибудь родственники в России. Она отвечает, что в Нальчике живет брат ее отца, но он, кажется, давно собирался в Германию. Я прощаюсь и собираюсь уходить. Девочка протягивает мне рисунок и говорит:
– Я хочу написать такую картину, чтобы, глядя на нее, каждый человек поверил в себя, в то, что все у него будет хорошо. Без веры человеку жить нельзя.
Девочка смотрит на меня своими большими глазами, и мне кажется, что она знает о жизни гораздо больше меня.
Я собирался навестить Веру на следующий день, но на войне ничего нельзя загадывать. Наш БТР подорвался на фугасе. Механик-водитель и стрелок погибли, а мы с Перепелицыным отделались контузией и несколькими осколками. Из Буденовского госпиталя я позвонил корреспонденту НТВ Ольге Кирий и рассказал ей историю о девочке, потерявшей на войне ноги. Ольга согласилась помочь найти ее родных и запустила эту историю в ближайший репортаж. Потом она прислала письмо, в котором сообщила, что Веру из Грозного увез ее дядя…
Я стою у темной витрины и пытаюсь рассмотреть подпись на картине. Вера?.. Как же ты мне сейчас нужна, Вера.