Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2012
Пётр ЧЕЙГИН
/ Санкт-Петербург /
Из книги
«Пернатый снег»
|
* * * Двадцатый век, зажатый скрепкой. Листов переводное напряженье, наглядное пособие для ТЮЗа. По яркости страницы перебрав, почувствую лицо, как оперенье, как маску водяных открытых струй. И только говорить, что обесценен небесного состава белый вечер, рассказанный на языке народном. И только объяснять, что ни к чему смотреть лицо узорами касанья, когда до слепоты одно строфа. * * * Високосным разладом пульсаций настигнут, – целуй! Обживают наделы прогнозы осознанной речи. Пожелай на болезнь чистый холод и лёгкие свечи. Цыц, погон, Бармалей! Серебряная пыль над столом. Неоглядну житью обучивший сухую позёмку человечьи черты выбирает на пальцы и вкус. Ниспошли горемыке отведать расейский искус, семиграние – центром, зажги вороватую рюмку. Полотняный учебник недолго протянет, сгорит. Телу бедному трижды по-мёртвому выпадет вживе. Исаакий, поведай о трубном Вселенском призыве. Чу! Погона крыло наливается пеплом зари. * * * Храпит сосед – цепной матрос, клокочет ночь в саду. И, если вычислить звезду на родовом посту, я контур сестрин обведу мелком штрафных стрекоз. Но пот, устойчивый, как гимн, и кипяток берёз обшарят, как прямой допрос, и не поспорить с ним. * * * Бездомный день, я – твой солдат, оранжевая ветвь. Созвездье выплеснуло тень, и стих трамвайный ветр. Что – оглянуться и застыть, взломать экран и дверь… Но нет за ними своего, и ты уж мне поверь * * * Самуэлла – тяжёлая дама по взглядам на историю и на зерцало после пеона четыре сказала: «Вы нас достали». Очень хотелось будить православных или… кого там? Модуль поэта – изделие Фавна – кукла комода. Ты, Ойнохоя, предмет кабинеты, выжимок эры, определяешь усилье кометы, девы, галеры. Тем и ненужен, скажем – опасен modus vivendi. Впрочем, для женщин достаточно басен, вы уж поверьте. * * * Балахоны любви прусским шёлком объяты на блаженных гладильнях распяты Козырных не лови Козырных на бюро красна дерева от отваливших и в Париже не лишних заяви на зеро Балахоны любви петергофской зари клавесины В ней посмертно сияют осины Перевод не губи Но кивни головой обретая мои опечатки и подсказку забитой брусчатки отдели черновой запятой И скажи ангел мой мармелад выносила Лариса? За кулисами вящего смысла Кружевами головку покрой. Из книги «Зона жизни»Б. К. 1 Кто верит ласточке? Бездомный том Плюшара? Да полукровка кровли Гесперид? Да кость Икара. Кто чуял чучело чухонска соловья? Алмазик серенький Ответ ловя мякине свадебной раскатанной на вербе? То – клюв прикаянный – настройщик гарпий. 2 Не огорчу тебя лучом и сойкой гадкого пригорка, где два ижорца пляшут горько, обороняя масть плечом. Но, разглядев тебя в крови ольхи голодной и холодной верну валторне непритворной ходы охотничьей любви. 3 Проследуй мимо чёрной и зелёной рапсодии в снегу к спине собора. Прикушен ноябрём ты равен клёну, его дрожанью… Здравствуй, Боря. На белом свете – радость откровений, на чёрном свете – воля коренная. Кадетом, обживающим Равенну, живёт наш день, паронимы роняя. Поганый маг смахнёт лучей верхушки (ему наскучит воровать соленья) И дуновение посуды скушной В его зрачках есть переплёт мгновенья. * * * Грешно при ветхом соловье пить день и ночь и день, а Деву чернявой лентой приторочь, обороняясь её напеву, не то забродит в голове. Грешно униженную тень стакана вылить в склянь… Но сны синицы в кошке… Глянь – июнь встаёт с колен. И сколько мётел ивняка нарежет эта пьянь и свяжет с бабою Яга не вспомнят Инь и Ян… Но мама с ковшиком души И отрок с малым льном Не слышно небу входят в дом. * * * Забыла и смыла Столичное тело дождя Терпенья хватило На колкость декаду спустя Плывущим курумом Гонца разведу по прямой Навьюченный громом Заказанным кровлей рябой На всё ли ответишь Сжимая обёртку ружья… Утроенный ветер – Картавый капитель рыжья Калёной малины Умытых блокадных дворов Догонит и в спину Толкает, звезду приколов К девятой тетради Густой астрономии лет… Где виден пробел на параде Того и в запасниках нет * * * Вите Кривулину Папа умер у стрекоз У малиновых заноз У мерцающих нахалок Бесконечно летних дам Папа был как спирт упрям Убегая глаза галок Их походки ножевой И оправы дождевой Стыд поди упал на папу Иль антихрист поднял лапу Нам не велено шептать О его словесном нраве О его слоистой крови Проще ласточке пенять На скамеечке резной Под тюремною сосной Из «Третьей книги»* * * Кто там ниже? Поделись Рвотной вводной… Плеск заплат На погонщиках проточных Непокрытых сверх – небес Света ниже… Боже ближе… Выдели и поделись Топь зеркал раздрав зарёю… Боже против Телу – вниз * * * Кукла ветра кукла книги Кукла на семи Небесах своих отныне Повод ветра корка книги Кто тебя водил В семени и Господине Ты о ком пропела – сыне… Пары нет капризны книги Без твоих щедрот Снег – насмешник вьёт вериги Рифма лижет рот У твоей подруги книги * * * Сока рассветного горсть Раздели мне на слове Мягче котёнком мотаться По залам обменного быта Гонной тревогой его Пеленая углы и заслоны Биться за прачку за мячик За волны корыта Верь распустёхе Она не в себе от наряда Феназепама и чахлой манерной вороны Фокусом Малера с лёта пропета наяда Не осмотреть её жалобы не разделить её раны Утро помягче и платья ребристей Вот и ответь позвонками на выпады кровли С кем поведёшься – ответишь замазкою чисел Шаткому небу а что ещё кроме… |