Перевод Вл. Алейникова
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2012
ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ
/ 1892 — 1959 /
Лирой Гамлета
|
Владимир АЛЕЙНИКОВ / Коктебель / Присутствие Галактиона I Где образ мира связан навсегда С небесной безупречностью потери – И ты неподражаем, как звезда, А на земле постигнет это Мери – Но поздно! – без возврата и надежд, Без нежности, растерянной и дикой, – И нет на свете горше милых вежд Невесты, наречённой Эвридикой, И нечего оглядываться: там Полынный стон да ночи звёздный храм. II Я слышу колокольный разговор: Забудься – смилуйся – оставь земле хоть слово! – Как будто эхо выдышано с гор Величьем памяти, несущей там дозор, Где не найти свидетеля другого, – И временем, рассыпавшим песок, Струится прошлое – обиды и утраты – И непокорности стекает горький сок, Янтарной накипью растаявший когда-то, Покуда был, как голос, одинок. III Есть птичий Бах – прислушайся порой К неведомому рядом, за чертою, Ребёнком в горести глаза свои открой, Премудрость имени скрывая за игрой И правду за наивною мечтою, – Ещё останутся следы на берегу – Смотри внимательней – Природе не стереться! – Кто мыслит музыкой – у жизни не в долгу, – Он с чашей поднятой, как в дружеском кругу, Встаёт к звездам, чтоб жаром их согреться. IV Где книга есть, открытая всегда, Зовущая пророческой страницей, Душой неукротимого труда И верностью, вернувшейся сторицей, Заполнившей дрожащие уста Подобно нескончаемому зову, – Присутствует меж нами Красота, Тропинки указующая к Слову, – И Ангелы в сиянье золотом Поведают о спутнике святом. ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ (Перевод Вл. Алейникова) Лирой Гамлета Жизнь – обитель терпения, тщеты и скорбей псалтырь. Иди в монастырь, Офелия!.. Иди, уходи в монастырь! Скажи образам о несчастии, душе колыбельную спой, Сердце и душу усталую в монастыре успокой. Итак – прочь, прочь персть земную, небес отрицавшую ширь… Иди в монастырь, Офелия!.. Иди, уходи в монастырь! Дуб Самым первым дуб ощутит зарю И восхода первое слово. Он на горы смотрит – ему, царю, На долины глядеть не ново. Первым встретит дуб грозовой порыв, Всею кроною, всею грудью, – И стоит, чело всем ветрам открыв, В одиночестве, на безлюдье. Закричала птица в пустых полях… Упадает старое древо – И поток седой принял древний прах, Зарыдало сердце напева. Память время злое смахнёт крылом, Где-то осторонь дни запрячет. Поселится филин в дупле сыром, Пригорюнится – и заплачет… * * * Монахине Офелии Надлежит тебе плакать, дева. Плачь, Адам, разрыдайся, Ева. Растопчите золу мечты! Жертва змия – конечно, ты. Грустью сменятся жар и дрожь. Бог отмщенья – повсюду вхож. Плачь, Адам, разрыдайся, Ева. Надлежит тебе плакать, дева. Кружился снег над зимними садами… Кружился снег над зимними садами. Темнее ночи, чёрный гроб несли, – И, стяги раскрывая над ветвями, Терзался ветр, высок и седовлас. Дороги не было пустынней, чем сейчас, – Без облика, в крупитчатой пыли, – Лишь гроб другой чернел на ней вдали… Беседа воронов не требует прикрас: Бей в колокол! Оставь завет хотя б для нас! Кружился снег над зимними садами. Отчизна Коль босиком, словно встарь, по росе Не наброжусь – как мне петь об Отчизне? Предки в земле уже, кажется, все. Гомон людской – знак сегодняшней жизни. Ветра порыв приоткрыл, наконец, Поле, – вдали увидал я, конечно: Старый отец мой, старый отец По винограднику ходит неспешно. Травы и почки, не ведая тьмы, Схожи с мечтою давнишней моею. Вновь зеленеют поля и холмы. Молча брожу я… Скорблю, сожалею. Тебе тринадцать лет Тринадцать лет тебе – и у тебя в плену Седого сердца наважденье злое. Тринадцать пуль прошу – навеки я усну, Тринадцать раз покончу я с собою! Ещё тринадцать лет мелькнут, как полчаса, – Пусть двадцать шесть дорог незримо приближают, Но срежет свежесть ирисов коса – Плачь, время! – ведь стихи от боли зарыдают. Ох, как уходит молодости цвет – Желанье льва! пощады в нём не вижу! И грустной нежности прекрасней в мире нет, Когда светило осени всё ближе. Твоя улыбка Вот улыбка твоя… Леонардовой кисти движенье Я не видывал сам – обрело оно сразу бессмертье. Мне открылось иное несчастий людских постиженье: Слишком ранняя смерть, похорон твоих жестокосердье… Так улыбку твою италийское солнце манило! Там, под небом Торквато, свиданье ждало с мастерами… Там небесным огнём вдохновения всех опьянило – Но не ты опьянеешь Искусства святыми дарами!.. Отдал счастье улыбке твоей, – изумлённые дали Всей души моей,– всё, что имел, чем я жив был доныне, – Но из глуби души так преступно улыбку украли, Как из Лувра Джоконду похитили – там, на чужбине! Параллель Назревает так медленно гроздьями свежей сирени В сердце страждущем море мольбы просветлённой моей В час, когда повстречаются две отрешённые тени – Вечер, символ уюта, и ночь, предыдущих темней. Сразу свет очищенья нисходит на душу живую, Бег Великого Пана в лесах и полях не унять, Ночь скорее спешит, отыграв свою роль роковую, Нарождённого дня золотое сиянье обнять. И когда, в сочетанье цветов раскрывая глазницы. Словно страшная месть, возникает мечта надо мной, Так свободно уже переходят бессмертья границы Восхищенье, молчанье, пространство – сей сказочный строй. Так спокойствие летних полей, миротворных доселе, И краса ледяная исполненных ужаса вьюг Обжигают, когда, точно Гойе иль как Боттичелли, Мне мерещатся призраки, – сколько их вижу вокруг! Но иные совсем перезвон колокольный свершений И фиалка в полдневных лучах, как в сквозной паутине, Демон грустного мастера, полного смутных сомнений, Или «Аве Мария» – прозренье души Сегантини. Хоть ты один… В Грузии хоть ты один сумеешь Молвить так, чтоб помнили об этом; Каина, пожалуй, пожалеешь, Если он окажется поэтом. Многих уж душа поработила, И друзья дороже мне не стали – Август, сеном пахнущий, смутило Солнце, заходящее в печали. Эту книгу шлю тебе. Когда-то Нёс к тебе я первые творенья… Пусть твоя улыбка, злом объята, Пощадит сих песен появленье. Обвинят вино Шёл ли я где-то, чуть свет, Брёл ли чужой стороною – Ветры неслыханных лет Всюду летели за мною. Всюду, где примут, – согреют, Щедро вином угостят. Грусти я скрыть не сумею – В этом вино обвинят! Вижу, родная, с креста: Нет уж мечтаний в помине. Снова целую уста – Только целуется ль ныне? Стол с алембиками Нацепил на гвоздях перержавевших призрак неясный Ряд скелетов – бренчат, за веригой верига… На столе – алембики с клубящейся жидкостью красной И ещё не раскрытая чёрная книга. Вижу: там, в паутинном углу, на диване узорном, Словно Гёте, сидит Сатана, – Оглянулся вокруг взглядом долгим и чёрным – Ночь проникла мне в душу, пуста и страшна. Так чего же в земле дожидаются розы живые? Вижу: молний коса подрезает цветы и под корень их бьёт. Рассветает – и сердце уносит лишь ветер – увы, не впервые! – И – двадцатый мятущийся год. Алуча, семилетний ребёнок Семь лет ему было тогда. Ах, в поле майские птицы, Над лодкой – песня-звезда, Небес лазурные ситцы! Семь лет в золотой ладье Совсем далеко уплыли… Ах, Моцарт, Шелли, Шенье! – Нахлынули – и смутили… Семь лет, вы опять прошли, – С челнами дрёма пропала, С душой кораблей вдали Грозой безмятежность стала. Распался и строй кораблей В тумане, сквозь гром прибоя, – И волны, лая всё злей, Ребёнка несли с собою. Являлась битва глазам, Чтоб пуле стать не последней… Был ранен – я видел сам – Ребёнок сей семилетний. У меня не раз бывали крылья Крылья бывали не раз у меня, В непостижимую даль поднимали. Горы кружились, сознанье пьяня, И аметисты лазури сверкали. Я не однажды тогда ощущал Этих просторов иное значенье – И отравленье своё забывал, И просыпался, стеная в мученье. Смерти не раз различал я черты, Розы огня на войне расцветали… Всё вспоминаю взгляд с высоты, Ясность лазури забуду едва ли. Надписи О, пери нежная, давно я верую В один лишь светлый май, но не в мистерию. Что спорить с бездарью? Схоронят заживо!.. Не надо, братцы, мне бессмертья вашего. Читать не стану я тома бессмыслицы. Кто мир познал, как я, тот с ним возвысится. Русским поэтам Как горный поток, налетело, пленило сказанье О женщине дальней, о гибнущем лебеде дивном. В пространствах мы равны, одни у нас жизнь и дерзанье, Надежды одной паладины. Как будто глаза одинаково в мире глядели, Туманом темны и в морозе целы подоспевшем, – И были мы вновь одинаково пьяны в метели: Ты – снегом своим, я – вином своим, кровь отогревшим. И я обращаюсь к Бальмонту, как мог бы и к Шелли, Что нас только шаг, очарованных, не отдаляет – Пустынность калужского поля, ведущего к цели, И наша грузинская скорбь, что пределов не знает. Я сплю… Я сплю… лежу и сплю, – Пусть, буду спать. Ты видел на устах скептичную улыбку При колыбельных нянь, раскачивавших зыбку? – Ведь, пусть и спящий, я всему внемлю – И страшен я в тот час, когда пора вставать, Когда в лучах зари, куда не все вы вхожи, Я вижу сны, что так на ваши непохожи. Опять в лесу Запах с елей стекает Болью, что столь чиста. В чащу не забредает Города суета. Сердцем стиха и строя С лесом делить не стану Мукою и хандрою Вновь раскрытые раны. * * * О друзья мои, наша вечеря Принесёт ли покой грядущему? Ночь лукавит – и, делать нечего, Въявь неймётся Иуде лгущему. Кто изменит застолье искренних, Чьё вино – стихий возрастанье? Будет верным главе собранья Лишь один из двенадцати избранных. В розах мерещились… В розах мерещились дамы прекрасные, С шёпотом тихим в союзе таинственном… Стрелы Амура настигнут, опасные, Будь ты хоть первым поэтом, единственным. Вы не смутите, о милые женщины! Книги мои – лишь одной достояние. Мне б хрусталём вашим пальцев пьянеть ещё – Гением стану я – знайте заранее. * * * Уходишь… Так мучение уносишь, Как будто бы у моря, просветлён, – (Где смерть твоя?) – густые травы косишь… Нет, именно сегодня ты рождён. Уходишь… Не обидел ни землян ты, Ни жителей небесной высоты. Твои несчастья? – Кто сказал?.. Таланты?.. Нет, именно сегодня счастлив ты. Уходишь… Будь легка твоя дорога! Иной приют в сознанье сказкой цвёл… Иль крова нет? Его вокруг так много! – Нет, это ты пристанище обрёл. Уходишь… Позавидуют судьбине… Господь тебе судьбу такую дал! Пространства сохранят тебя отныне – Ведь жителем бессмертия ты стал. * * * Здесь дорогою от Бога Встарь любили мы ходить – Да покинута дорога, Словно некого любить… Что исконно, что старинно, Мне желанно и без слов – Честный хлеб, златые вина, Гость, хозяин, добрый кров. Славлю древнее застолье, Песню славлю, – но люблю Древа мудрого приволье – Так давно ему внемлю! Осень, жду тебя, родная, Где рука твоя? Я – твой! Всё простое – принимаю, Что издревле – всё со мной! |