Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2012
В гостях у «Крещатика» Поэты-участники Волошинского конкурса-2011
Игорь БЕЛОВ
/ Калининград /
Стихи о вине и глинтвейне
(триптих)
|
…пока развозит меня между вином и виной… Андрей Хаданович 1 Пока земля еще навеселе и по рукам идет, слегка на взводе, нас караулит смерть, остекленев на призрачном подпольном винзаводе. Мы глушим это палево винтом, поэтому вот так неотразимо от сказанного вслух разит вином с неуловимым привкусом бензина. Наверное, я лишний человек, и мне б уже словить, без волокиты, глобальный, словно оттепель, флешбэк в смешных полутонах желто-блакитных, чтоб взять да и увидеть – как теперь – из черных недр калининградских баров прижатый прямо к морю Коктебель, весь в ссадинах от солнечных ударов, где падающим звездам смотрят вслед налившиеся свежей кровью розы, и все на свете освещает свет ущербных лун, погибших от цирроза. 2 Табачным дымом воздух перекрыв, мы выпьем, и мгновенно станет ближе далекий обоюдоостров Крым, герой бездарных санаторных книжек. Скажи «изюм», судьбу переиграв, умножь высокоградусную муку моих плодово-ягодных отрав на скорую крепленую разлуку, никто не брошен посреди песков, не пролегли границы между нами, а просто время гасит кинескоп и площадей оранжевое пламя. Прихлопнуты газетной полосой, отчаливают в прошлое до завтра донецкий гопник, девушка с косой, бандеровец с лицом ихтиозавра, и, как в немом от ужаса кино, с пробоинами в корпусе минфина, полями ржи на золотое дно, подняв волну, уходит Украина. Но хрен забудешь эти голоса, часть речи, пребывающую в трансе, обитые железом небеса, аварию на гефсиманской трассе, апостолов, расстрелянных в упор на запасном аэродроме мрака, – и почерневший от тоски кагор, сочившийся из топливного бака. 3 И в тот же вечер я тебе сказал, что ты, иными говоря словами, не женщина, а облако в слезах над нашими большими городами. Неслабый дождь со спиртом пополам им заливал глаза в стальной оправе, а я сдавал спасителя ментам, воздушный поцелуй ему отправив, и я в упор не видел берегов, склонялся ангел надо мной в печали, когда мой рейтинг падал мордой в плов с таких высот, что еле откачали. А завтра в нашей северной стране, в которой занят я полураспадом, недорогих кафе во глубине приволокут и мне канистру с ядом. Все оживет – бумажные цветы, убитые дорогой километры, твой мертвый телефон и даже ты в слепой воронке мусорного ветра. Сойдя с парома где-нибудь в Литве, ты мне соврешь, что путь назад заказан и что не кровь на блузке, а глинтвейн, разбавленный холодным польским джазом. Повалит снег, и я услышу, как, приняв стакан, практически в отрубе, играет на трубе один чувак в прокуренном насквозь варшавском клубе – cпалив дотла огнем тяжелых нот нутро бессонной европейской ночи, он слишком много на себя берет, вокзалы и пивные обесточив. Пускай уже и музыка не та, что доносилась с площади де Голля, когда нас обнимала темнота и мы тонули в ней, как в алкоголе, но все равно – ни жить, ни умереть нельзя, пока, растягивая соло, царь иудейский выдувает медь из наших разговоров невеселых. дредноуты в баре «Дредноут» ночью мне снится свинцовый дым кошмар на улице Генделя становится вдруг родным пену морскую с кружек ветер уносит вдаль а черным дырам колонок вообще никого не жаль за стойкой меняют пластинку так долго ищут ее будто меняют родину – ну или там белье в меню полыхает надпись – одевайся и уходи все правильно ставят группу по имени «Бигуди» я вслушиваюсь как реки прочь от себя бегут злодей вытирает лезвие о майку Johnny Be Good любовь моя говорит во сне за ледяной стеной и море шумит в заблеванной раковине жестяной на деле же все не так и в этот сплошной отстой с безалкогольной музыкой приправленной кислотой приходит местное время с улыбкой но без лица и разводит на жалость голосом Гришковца вот мы сидим гадаем сколько нам ждать зари если уже бледнеют ржавые фонари на какие еще глубины опустится не дыша наша с тобой бессмертная силиконовая душа разве что просигналит в память о прежних днях тонущий супермаркет весь в бортовых огнях и проплывут над нами спутавшиеся уже чьи-то тела из пластика или папье-маше только бы взять тебя когда подойдет волна на руки словно куклу выпавшую из окна чтоб уловить в подъезде обнимаясь с тобой искусственное дыхание ровное как прибой радио свобода как ты эту станцию ни назови путаясь в потемках и FM-именах продолжается виндсерфинг во имя любви на коротких и длинных радиоволнах небесный ди-джей голубой плейбой в чистом эфире расскажет тебе что мы уходим под воду и звучит отбой исполняемый среди ночи на медной трубе ложись-ка рядом со мной на дно желтая подлодка с пулей в груди на мокром асфальте бордовое пятно что там еще ждет тебя впереди когда в радиорубку пускали газ статуя свободы оживала на раз на платье для коктейлей проливая двойной венсеремос разбавленный феличитой а теперь другое дело пусть грянет гром перекрестившись самолет взлетит голоса ставит на ноги кубинский ром словно божий промысел набранный в петит он закрывает студию гасит свет пастырь гопников король шпаны покупает револьвер в пляжном кафе прячет его в свои драные штаны и выходя из тени могильных плит генштабу всего мира вышибает мозги хотя нет патронов и курок барахлит и ствол завязан двойным морским * * * В «Ливерпуле» мы сойдемся снова, словно солнце мы похоронили в нем, и за разговором бестолковым время целой жизни проведем. Белой ночью, почернев от скуки, разведенный мост, едва живой, немудреным символом разлуки расцветает в небе над Невой. Ничего уже не понимая, вертится пластинка так, что вдруг музыке внимает не пивная, а портовый город, и вокруг – на реке, в соборе, на вокзале, в парке и в домах из кирпича, слышно, как в прокуренном подвале на гитарах мертвецы бренчат. Я махну им кружкой запотевшей, чтобы наша общая беда в голосах, давно перегоревших, растворилась раз и навсегда. Просто нет у них иной заботы – зазвучит вступление, и вот – сердце человеческое ноту самую высокую берет. |