Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2012
Феликс ЧЕЧИК
/ Натания /
Ничего не останется кроме…
|
Памяти Д.Н. 1 Ничего не останется кроме, (не рыдай, не проси, не канючь) двух-трёх строчек о дыме и доме от которого выбросил ключ. От которого – рожки, да ножки, от которого даже золы не осталось. Врачи неотложки не архангелы, а козлы постарались – обратно вернули, но забыли сказать для чего. И ветра левантийские дули, в колыбели качая его. 2 В марихуанном и не только раю, где время быстротечно, ты задержался не надолго, но оказалось, что навечно. За стойкой бара Коля, Ося, Марина, Жоржик, Боря, Аня. Бармен поглядывает косо на отражения в стакане. Бедняга не уразумеет, что у поэтов есть обычай переходить, когда стемнеет с мирского языка на птичий. И не оплёвывать, напротив любить от всей души друг друга. А в это время, между прочим, в Сокольниках бушует вьюга. А на Тверском бульваре крыши, как ты просил, Господь, пометил, и театральные афиши до дыр зачитывает ветер. И на Ваганьковском у брата цветёт искусственная роза. И так желанна, так чревата запоём рюмочка с мороза. Москва ни то, чтобы икает, но помнит старую обиду. И оберег не помогает, а так – болтается для виду. 3 Нас двое – третий лишний. Недавно ли? Давно? Пока я спал ты вышел в январское окно. Ты вышел и обратно не возвратился в дом, но погостил у брата и свиделся с отцом. Покуда вам крутили забытое кино, шабашники забили январское окно. Потом они забили на всё и стали пить, и пили, пили, пили, не в силах прекратить. А протрезвев, молчали и пялились в окно; и по столу стучали бесшумным домино. Цвели и пахли розы, благоухал «Агдам», в крещенские морозы на речке Иордан. 4 От пустой болтовни и от слов невпопад ты молчаньем себя сбережёшь, а пришедшие двое, ни то, чтоб молчат, – пьют перцовку и слушают дождь. Пьют вдвоём на троих. Конфетти. Мишура. С Новой жизнью тебя, дорогой! Одному, он спешит на работу – пора, торопиться не нужно другой. «Карнавальная ночь», к сожалению – 2. Жизнь – одна. Сыт по горло. Устал. И дождём разбавляет перцовку вдова, припадая к гранитным устам. И трясётся в вагоне – ни друг и ни брат – посторонний. Туман в голове. Бой курантов. 12. Похмелье. Салат неизменный, как смерть, оливье. 5 Сквозь фильтр памяти пройди и в прошлом не застрянь, и настоящее сведи с ума в такую рань, когда и птицы не поют и спят ещё цветы; и навсегда исчезнув – тут обосновался ты. И Млечный путь тебе судья и ангел при трубе… А, кто застрял – так это я – безвылазно в тебе. 6 Как будто бессмертие торопя, в сознание не приходя, ты умер. Вчера хоронили тебя под аплодисменты дождя. Действительно – жидкие. То ли слепой а то ли какой-то ещё. Ушёл навсегда муравьиной тропой, под небо подставив плечо. 7 Недостающее звено в разорванной цепи; в апреле прорастёт оно дурман-травой в степи. Расти дурман, цвети трава и красок не жалей, и боль переплавляй в слова, как будто Моисей. 8 И тогда я скажу тем, кто мне не поверил: нет ни дома, ни стен, – только луг, только клевер, только жизнь, что взахлёб пьёт из речки косуля и летящая в лоб браконьерская пуля. И тогда я скажу тем, кто веру утратил и загнулся совсем в окружении пятен на обоях среди коммунального мира – воробьи, снегири улетайте из тира и летите пока не растают под вами в тишине облака, как сознанье в нирване. 9 …и тебе, говорящему на языках насекомых и птичьих, новогодняя ночь, как весна в лесопарках столичных, где листва на берёзах вот-вот, где вот-вот и трава молодая, где скворчиха гнездо своё вьёт, бесконечно летая. И пускай ты немного отвык от апрельской процеженной сини и понятен и дорог язык новогодней пустыни, где расцвёл под куранты вчера фиолетово кактус, но летит лесопарком пчела, на тебя натыкаясь. |