Книга рассказов
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2011
Пустые предметы
(книга рассказов)
Эта публикация вызвана печальным событием: 31 мая в Праге на 66-м году жизни скончался А. Ник (Н.И. Аксельрод), поэт, прозаик, драматург, художник-абстракционист.
Читателям «Крещатика» должно быть знакомо это имя: в 20-м номере журнала (2003) был напечатан «Летний текст» с предуведомлением Б. Констриктора.
Будучи по рождению петербуржцем (ленинградцем) и прожив в этом городе до 1972 года включительно, А. Ник в основном определился в своём художественном кредо – абсурд, восходящий преимущественно к русской традиции (в частности, нельзя не напомнить, что он был близок группе хеленуктов и на уровне поэтики зачастую разрабатывал их принципы: смешение высокого и низкого, инфантильность, стирание границ между действительностью и текстом, явью и сном; последнее стало отличительной чертой многих сочинений А. Ника).
Публикуемое произведение «Пустые предметы» написано уже в Праге, причём складывалось оно, как можно заметить по датировкам, в течение почти 10 лет. Очевидно, что автора не оставляли воспоминания и сны о прежней жизни, которые он трансформировал, подчиняясь алогизму памяти об абсурдной жизни. «Пустые предметы» – цикл, излюбленная форма А. Ника, причём сверхзадача этого цикла – описание пустоты. Оттого есть основания видеть в этом произведении даже сатиру на сущность той замкнутой жизни, которую ведут герои. Но, разумеется, главное достоинство этих небольших рассказов – их внешне простой, но очень своеобразный язык, создающий ощущение поэтичности…
Публикаторы искренне благодарит Вл. Эрля за предоставленные материалы.
Б. Ванталов,
П. Казарновский
Пустые предметы
В комнату вошла Ася. Анатоль повернул к ней свою курчавую голову:
– Ася!
Ася медленно шла к нему навстречу. Анатоль протянул ей свою обнаженную руку.
– Ася!
Ася схватила руку Анатоля своей рукой и перецеловала каждый пальчик, а мизинец ухватила сочными губами и крепко прикусила белоснежными зубками.
Острая сладкая боль пронеслась в голове Анатоля.
– Аааася!
Оставим на минутку Анатоля с его острой и в то же время сладкой болью и обратимся мысленно к прошлому Аси.
Будучи ещё совсем маленькой, она потеряла всех своих родителей. Маму потеряла, папу потеряла, бабушку, дедушку, дядю, тётю с племянником и племянницей. Куда они потерялись, неизвестно. Её приютила родная тётка, которая не потерялась. Была она строгой, но в то же время доброй женщиной, к тому же слепой и глухонемой. Единственным её увлечением было ломание пальцевых суставов. С того времени Ася возненавидела обнаженные руки.
– Ася! – рычал Анатоль сквозь стиснутые зубы. Ася разжала свои белоснежные остренькие зубки, и Анатоль приблизил свой мизинец к глазам. Следы зубов были ещё видны на розовом мясе. Анатоль почтительно поцеловал эти следы. Ася села за стол. На столе лежали три куска сухого хлеба, одна вилка и две Асины однокашницы. Однокашницы целовались, обжимались и хихикали. Анатоль подсел ближе к Асе.
– Будем обедать, – сказала Ася и взяла кусок хлеба. В комнату вошла служанка.
– Будет скоро подано кушать, – сказала она и удалилась.
– Пойдём умоем ручки перед обедом, – запищали однокашницы и, спрыгнув со стола, побежали в туалетную комнату.
Специальный увеличительный глазок позволял видеть всё, что происходит в туалетной комнате. У глазка на коленях стал Анатоль. Правую руку он спрятал в карман брюк. Однокашницы мыли друг другу руки, не отрываясь губами друг от друга. Руки их были словно змейки в волосах Лаокоона. Анатоль то бледнел, то краснел, то совсем синел. Давясь сухим хлебом, пришла Ася. Увидев Анатоля, она присела рядом с ним, запустив руку в свободный карман его брюк. В точке x их руки встретились, и Анатоль совсем позеленел. В это время служанка подавала на стол пустые предметы: коробок спичек без спичек, напёрсток без пальца, чернильницу без чернил и палец без напёрстка. Вокруг стола стояло пять стульев.
– Так, – сказала служанка. – Кушать подано.
Из фартука она достала иголку, прицелилась ею в пустоту и кольнула.
– Ой! – послышалось с первого пустого стула в мозгу служанки. Служанка бегала вокруг стола и тыкала иголкой во все стороны. Крики боли раздавались в мозгу служанки со всех сторон.
Однокашницы со смехом вбежали в столовую и тут же улеглись на стол среди пустых предметов. Вернулись и Анатоль с Асей. Потом пришёл Олег. Олег был небольшого роста, горбун.
– Кто хочет на мне покачаться? – спросил он грустно.
Олег был ещё совсем маленьким, когда в деревне на него набросился бык. Уже в то время Олег пробовал сочинять стихи и потому шёл задумчиво по пыльной деревенской улице, не замечая подбегающего быка.
– Я! – закричала Ася. – Я хочу!
Олег лёг на диван, Ася вскочила на него верхом, и они закачались. Олег при этом монотонно, нараспев говорил:
– Когда на мне кто-нибудь качается, стихи, словно поток, выходят из моего рта, родившись в голове.
Однокашницы валялись на столе. Ася с Олегом качались на диване. Олег сочинял стихи. Анатоль сидел на полу и с любопытством заглядывал под юбку служанке.
Было жарко. Однокашницы со служанкой загорали на бастионе Петропавловской крепости. Однокашницы ели мороженое. Служанка сидела в чёрном платье и шерстяных чулках. В руках она держала иголку без нитки и дирижировала ею неслышимой музыкой неба.
Олег стоял у входа в Петропавловскую крепость. Перед ним стояли положенные друг на друга две тары, наполненные зелёными листьями. Олег кричал плаксивым голоском:
– Купите листочки! Листочки! Купите листочки на нос. Берегите свой нос от облупления. Купите листочки!
По мосту шёл Анатоль с Асей. Ася и Анатоль были в летних крепдешиновых платьях. В руках они держали сумочки и одеяла, чтобы валяться в траве. Ещё издалека они услышали голос Олега. Ася к нему подошла.
– А, это ты, – обрадовался Олег. – Купи листочек у инвалида. Я тебе дам лучший, по блату.
– Каких они у тебя цветов? – спросила Ася.
– Разные, – ответил Олег и лукаво подмигнул Асе. – Зелёные, синие, красные и розовенькие есть.
– А фиолетовые имеются? – спросила Ася, ничуть не смутившись.
– Имеются и такие.
– Дай мне тогда парочку. Мой (она указала головой на Анатоля) будет думать, что он негр. У него это потом лучше пойдёт.
Олег достал из кармана два пакетика и протянул их Асе. Анатоль озирался по сторонам.
Потом все вместе катались на лодке. Однокашницы приставали к Анатолю, Ася со служанкой держались за руки и пели грустную песню. Олег лежал наполовину в лодке, наполовину в воде. Своим горбом он делал киль, и лодка быстро резала волны Невы вдоль и поперёк. Губы Олега что-то шептали; наверное, это были новые стихи.
8.01.78
Пустые сны
«Не хотели пасануть. Посмотрела туда, снова туда посмотрела, потом ещё раз туда посмотрела. Тазик увидела, Таню в регистрации, в окошечке».
Ася сказала:
– Мне приснился сон.
– Да? – поднял голову Анатоль.
Служанка сказала:
– Сны можно увидеть и на потолке, если не спится.
– Кому не спится? – спросил с оттоманки Олег.
– Вы не знаете, дети мои, – сказала служанка, – что мне всего семнадцать лет. Три дня я была замужем. Моему мужу было 89 лет. Он умер вчера, а за два дня перед этим мы поженились. Я вас не позвала на свадьбу и правильно сделала, вы бы всё равно не пришли.
– А я думал, что это твой дед, – сказал Анатоль.
– Он был довольно холодный человек, – продолжала служанка, – а в постели совсем ледышка. Ну а я молодая, кровь во мне волнуется, конечно, грудь поднимается и опускается. Он спал рядом, а я не могла. Лежала с открытыми глазами и смотрела на потолок. Вот. И вдруг там что-то зашевелилось, забегало – футбол. Футбольное поле я увидела и моего супруга в трусиках. Только не того холодного старика, что рядышком лежал, а ещё молодого человека. С трудом я узнала в нём своего старикашку. Он бежал по полю, махал руками, кричал: «Пасани. Пасани, – сюда, здесь я». – Ему подали мяч. Он разбежался и хотел ударить ногой по мячу, но не мог. Нога не могла согнуться. Тогда он стал бегать вокруг мяча как сумасшедший, но ноги всё равно его не слушались. Муж закричал и проснулся. Сон на потолке погас, а я уснула по-настоящему и очутилась в бане. Со мной была Ася. Мы разделись в предбаннике и по пути в зал договорились, что Ася принесёт холодную, а я горячую воду. В зале мы взяли тазики, привязали к ним номерки и пошли к кранам. Но тут меня окутал такой пар, что я потеряла Асю. «Что делать, – подумала я. – Ася не может мыться только холодной водой, а я только горячей». Из-за этого пара я не знала, куда идти: прямо, вправо, налево или назад. Я крутилась и кричала, а Ася не отзывалась. Когда я совсем выбилась из сил, а было мне страшно жарко, боязно, тревожно, хотелось кому-то отдаться прямо в этом пару. Тут появился костлявый старичок. Выглядел старичок как индиец. «Чего кричишь ты?» – спросил он и лукаво посмотрел на мой пупок. «Я Асю потеряла, – отвечаю ему. – Не знаю, чего и делать». – «Пойдём», – он взял меня за руку и повёл. Я очутилась в грязной комнате. Стояла в очереди в регистрацию, с бидоном в руке. Передо мной стояли пожилые женщины в чёрных платьях, и каждая держала в ручках бидон. В регистрации было три окошка. Я видела, как сестрички перед каждым окошком что-то варят в огромных чёрных котлах. Пар поднимался к потолку, очередь подвигалась. Подойдя ближе к окошку, я ужаснулась: в каждом котле варился человек или, вернее, части его тела, голова, руки, ноги, волосы. Всё это варилось в яркой крови, и поднимающийся кверху пар был красный. Женщины давали сестричкам бидоны, а те им наливали поварёшками отвар. «Только бульончик», – просила каждая женщина. «А ручку, ножку, головку не хотите?» – предлагала сестричка. Но вдовы отказывались.
– Не продолжай, перестань! – закричала Ася. – Я этого не выдержу.
– Это уже конец, – сказала служанка. – Я проснулась и увидела, что мой, и без того холодный, муж совсем продрог, умер во сне. Тогда я и поняла, что те женщины брали бульон из своих умерших мужей, только зачем не знаю.
Ася сказала:
– А вот мне приснился сон.
– Подожди. Сначала я, – перебил её Анатоль. – Очень смешной расскажу и даже политический. Представите себе голую степь, а в степи стоит ларёк. За прилавком стоит Брежнев, а рядом сидит Суслов. Я к ним подхожу и от удивления удивляюсь. Суслов так хитро посмотрел на меня и говорит Брежневу: «Дай ему одну». Брежнев вытащил из-под прилавка картонную коробку и грохнул ею о прилавок. Суслов на него сердито посмотрел и говорит: «Чего хулиганничаешь?» – и мне, извиняясь передо мной: «Вы его извините, он пьяный». Брежнев открыл коробку, и я увидел в ней всякие ордена и медали. Брежнев одну взял, посмотрел на неё и говорит мне: «Хочешь эту медальку?» – На медальке стояло «II-ой степени». «Мне всё равно, – засмеялся я, – но лучше бы ту», и я указал медаль с надписью «I-ой степени». – «Дай её ему», – коротко приказал Суслов. Брежнев перегнулся через прилавок и пытался негнущимися пальцами приколоть мне к лацкану пиджака медаль I-ой степени. Я был очень горд этим и гордо зашагал по степи, как тут рядом очутилась ты, Ася, и закричала на меня: «Чему радуешься, дурачок! Бумажку-то от них не взял. Без бумажки кто тебе в степи поверит, что это твоё?» – «Неудобно как-то возвращаться, – сказал я тебе, Ася, – ещё посадят за наглость».
– Прямо-таки политический, – расхохотался на оттоманке Олег.
Ася сказала:
– Теперь я вам расскажу свой сон.
– Сначала мы, сначала мы, – заголосили однокашницы, спрыгнули со стола на пол, подбежали к Асе, схватили её за руки, за ноги, повалили её на пол, улеглись каждая с левой и правой стороны, обняли её, перецеловали, а потом зашептали с каждой стороны на ушко:
| – Вот. Легли мы с однокашницей на кровать. Я на неё, она подо мной. Я её сначала погладила по волосам. Потом поцеловала её в губы. Потом тихонечко колешком ей ноги раздвинула и двинулась ласково вперёд, как вдруг чувствую что-то круглое у меня между ног, мягкое и круглое. Я и говорю однокашнице: «Тебе что, неудобно лежится?» – «Почему?» – спрашивает она. – «Почему, ты ещё спрашиваешь. Лежи себе тихо и не шевелись. Жди моего колешка, своё утихомирь». – Та меня никак не могла понять. Тогда я туда посмотрела, потом я туда посмотрела снова и потом туда посмотрела опять и вижу – маленький детский резиновый мяч на чьей-то нежной ладони лежит… | – Вот лёг я с однокашницей и вижу пустой сон. Пустой сон без головы. Пустой рот без носа. Ресница пустая без резинки. Пустой самовар. Пустой дом, в котором пусто. И я сам такой пустой. Моя однокашница пустая. Я её целую в пустой рот, пустым языком без пор и пусто так думаю пустой головой о пустом колене, которое лезет в мою пустоту… |
…меня возбуждает неслыханно, неожиданно, без увертюры. А это ты, Ася! Ладонь твоя бархатная, сладкая, розовое мясцо. Ах, проснулась я, бабцо.
Сказала вдруг Ася:
– Видела я давеча сон…
Сон Олега
Женщина с демоническими глазами сидит на стуле и слегка покачивается. Я лежу в её ногах и изредка зеваю. Она покачивается, и это меня убаюкивает. Я думаю: у неё демонические глаза и демонический рот. Узкие губы её сжимают тонкую сигарету. Пепел она стряхивает на подставленную мною ладонь. Пепел падает медленно и успевает в воздухе остывать. Я думаю – решится ли она погасить свою сигарету о мою ладонь. Не вздрогну ли я при этом, не закричу ли от боли, не покажусь ли ей трусом?
Она встала и перешагнула через меня, как через порог. Подошла к зеркалу и улыбнулась в нём себе. Потом, широко расставив ноги, засунула сигарету в таинственную яму, из которой на свет появляется новая жизнь. Губы её побелели, но ни стон, ни выкрик не раздался из её груди. «Вот так, – сказала она. – И конец».
Я хотел было вскочить и подбежать к ней, но она, словно бы читая мои мысли, остановила меня движением руки: «Я зажгла огонь в своём теле, и он разгорится ярким пламенем». – Она опустилась рядом со мной, а я, просыпаясь, ещё услышал: «Мы сгорим в нём с тобой вместе, мой…»
– Ну и сон, – сказала Ася. – А вот я видела сон.
Сон Аси
– Кто ты? – спросила она.
– Камень, поросший мхом, – ответил он.
– Могу ли я на тебя сесть? – снова спросила она.
– Можешь, – разрешил камень и снял парик.
Она не хотела садиться на голый камень и поэтому положила на него свой носовой платок.
– Ну вот, – обиделся камень, – как всегда, – обиделся камень, – никакой интимности.
«Ты слишком прилизанный, – подумала она, – и без всяких граней».
Задумалась ещё. Ждала ночи. Ночь пришла. Камень студил. Встала, положила камень себе на голову и, прикрывшись листочком, уснула стоя.
16.01.78
Пустая середина
Анатоль полз по земле. Мокрый мох и трава щекотали его лицо, но Анатоль полз, как ящерица. Не так бесшумно, конечно, без хвоста, но полз. За ближайшим кустом сидела Ася. Ася с чёрными глазами и чёрными бровями. Ася с длинными чёрными волосами и загорелыми ногами. Ася с загорелыми бронзовыми руками и острым греческим носом. Ася сидела за кустом и что-то там делала. Что именно, и решил выяснить Анатоль. Анатоль был блондин. Его волосы в это время года почти сливались с природой, с травой, берёзками и остальными атрибутами русской ностальгии. Ася не сидела так неподвижно, как это казалось на первый взгляд, Ася подпрыгивала. Казалось, что по всему её девичьему телу пробегает внутренняя девичья дрожь. Анатоль полз и видел, как дрожат листочки на кустике, за которым дрожала дражайшая Асинька.
Пришёл Грегори Пек. В зале было шумно. Олег сидел за фортепьяно и играл по нотам. Служанка бегала из угла в угол, подставляя сидящим вдоль стен свою круглую попочку. Дамы брали с подноса лимонад, шампанское и пирожки. Отцы семейств прислушивались к музыке. Служанка, увидев Грегори Пека, бросилась к нему навстречу.
Анатоль всё полз. Ася дрожала уже третьей дрожью. Грегори искал глазами однокашниц. Найдя служанку, притиснутую в углу горбатым Олегом, он спросил:
– Есть тут кто живой?
Служанка покраснела и отпихнулась от змеиных Олеговых рук, которые за минуту так смачно, словно ноги, топчущие виноград, топтали всеми десятью пальцами её ещё не совсем распустившуюся грудь.
– Пожалуйте, – пригласила гостя служанка.
Олег перестал играть с нотами и пошёл в угол обжимать служанку. Г.Пек взял с рояля пирожок и подсел к Асе. Ася перестала дрожать, зато Анатоль за кустом задрожал, как осина. Однокашницы валялись от смеха в густой осенней траве. Служанка с укором смотрела на них и играла на пяльцах. Анатоль притаился. Пирожки были очень вкусны, сочные, с повидлом и капустой. Худенькая барышня вышла на балкон и глубоко вздохнула. Издалека раздавались взрывы смеха. «Кому-то весело, – думала барышня, – а мне так грустно стоять на балконе одной». Чья-то тень. Чья-то рука.
– Ааа! – барышня захрипела. Не охрипла от прохладного вечернего воздуха, а захрипела. Сильные руки стали рвать на ней её первое бальное платье. Платье было белое и очень длинное. Под платьем было ещё много чего. Сильные руки рвали всё. Барышня хрипела. Слёзы. Тёплые как кровь. Солёные как кровь, как пот. Белоснежной перчаткой смахнула свою фантазию. Смех снова раздался, на этот раз под балконом. Барышня нагнулась и увидела Асю. Ася шла по аллее парка под ручку со служанкой. Та ей что-то нашёптывала, и обе смеялись совсем неприличным смехом. Сотни муравьев помочились хором на ладонь Анатолю. Тот завыл. Грегори Пек вышел из зала и побрёл искать служанку. Олег сосредоточился главным образом на левой груди. Она казалась ему более доступной и более влажной. Рука служанки искала в брюках Олега клад. Барышня ещё издалека увидела Пека и моментально надела белый фартук. «Я угадал?» – спросил её Пек и взял из её рта своим ртом пирожок. Пирожок был сладкий. Потом барышня своим ртом взяла изо рта Пека остатки пирожка. Остатки сладки. Потом правой рукой в белой перчатке смахнула воспоминания, как пыль с перил балкона. Вошла маман.
– Ася, где ты? – спросила она голосом акушерки.
Ася в траве призналась Анатолю, что он был вторым. «Кто был первым?» – спросил кочегар кочегара. Однокашницы лежали каждая на своей постели, которые стояли напротив. Посередине было пусто. Глаза у однокашниц были широко раскрыты. Влажными, широко раскрытыми глазами они смотрели сладко на дело рук своих, пальцев своих змеиных, а между вздохами говорили и спорили об эмансипации. Мужчина должен уйти из жизни каждой женщины, из жизни каждой порядочной женщины, – подчёркивали они своими голосами свои колебательные движения колеблющихся тел. Мы этому пример. Мы сами себя сделали женщинами, сами себя воспитали, сами себя… Но тут вошла служанка. Однокашницы вскочили как были – голенькие, как колено, и розовенькие, как лысина, повалили служанку на пол и принялись её щипать за правую щёку, правую руку, правую грудь, правую ногу.
Служанке не было ещё 17 лет, когда её отец, когда её мать, когда все остальные и все остальные уехали умирать на целину. В ту пору страна потребовала много перегноя. Грегори Пек показал всем свои белые зубы и помог Асе встать. Помятая юбка Аси привела Анатоля в бешенство.
– Ты совсем не умеешь экономить! – закричал он,
– Что тут стоишь, – спросила маман у Аси. – Ещё простудишься, дурочка.
25.01.78
Пустоцвет
Ася села на корточки и сорвала пустоцвет. Понюхала его и спокойно зажмурилась. Анатоль застегнул ширинку и повернулся к Асе. Ася встала, натянула штанишки и протянула Анатолю пустоцвет.
На самой макушке ели сидел с биноклем у глаз Олег. К его горбу был привязан рюкзак. В рюкзаке лежали старые, ржавые коньки. Олег изучал движение облаков. Облака вихляли над лесом, как подростки на Невском. Олег облизывал сухие, потрескавшиеся губы розовым, острым языком.
– Что это? – спросил Анатоль и понюхал пальцы.
– Это такой цветок, – сказал Олег, слезая с дерева и снимая с горба пустой парашют. – Понюхаешь его, и у тебя сразу встанет.
Анатоль недоверчиво покосился на Асю:
– Правда?
Ася покраснела и подняла вверх руки. Заложила их за голову и показала молодым людям чисто выбритые подмышки. Анатоль понюхал Олега. Олег вонял потом и псиной, как Паша С-ов с Невского.
– Чего ты меня нюхаешь? – расхохотался Олег. – Ты вот лучше Аську понюхай или цветочек.
Ася встала, повернулась спиной и пошла не спеша по лесной тропинке. Тропинка бежала змейкой. Тропинку переползла змейка.
– Ой! – испуганно закричала Ася. – Змея.
Олег вытащил конёк и бросился на помощь к Асе.
Анатоль втихаря нюхал пустоцвет.
– Где, где эта гадина? – кричал Олег.
– Спряталась в кусты, – ответила бледная на лицо Ася.
– В кусты я не полезу, – сказал Олег, – в кустах змеи водятся.
Втроём они вышли на пыльную дорогу. В поле между колосками ржи росли васильки. Ася бросилась их собирать. Олег сел на обочину и снял с ноги грязный сапог, портянку, носок, чулок и пошевелил розовыми пальцами.
– Шевелятся, – облегченно сказал он, предварительно подумав про себя об этом. – Всё шевелятся.
Анатоль хотел помочь Асе, но не мог догадаться, с какого конца рвать цветы. Мысли о ржи привела его на мысль о квасе. Было так жарко, что он бы отдал Асю за кружку кваса. Олег натянул чулок, носок, портянку, сапог и встал.
– Эй вы! – закричал он. – Голубчики-субчики! Не пора ли нам пора, пить так хочется, кваску бы.
– Вот, вот, и я тоже, – заголосил Анатоль. – Слышь, Ася, пойдём уж.
Шли по дороге, дорога крутилась. Над полем носились жаворонки. Ася вспомнила Тургенева, Олег – Базарова, Анатоль видел мираж: в конце дороги, почти в десяти метрах, стояла цистерна, на которой крупными буквами было написано: КВАС. Около цистерны в белом фартуке сидела на стуле служанка. В очереди стояли однокашницы.
– Что будем делать вечером? – спросил Олег.
Бурачки холодные, щавель, рассольник – снилось Анатолю. Белые тарелки на белой скатерти на чистой уютной веранде. «Пойдём в парк, – подумала Ася. – Вечером там так остро пахнут розы».
Пять всадников выехало из леса: Ильюша на белом, Лёва на рыжем, Вова на коричневом, Коля на чёрном, Боря в яблочках, и все – Аксельроды.
30. 01.78
Пустые мечты
В лесу пахло грибами. Ася и Анатоль лежали на траве и наблюдали, как по небу лезут облака. Облака были почти прозрачные и иногда принимали форму половых органов. Олег сидел с Камчаткиной за кустом и снимал сапог. Камчаткина обмахивалась от комаров подолом юбки. Пришла служанка со слюдой от керосинки.
– Пора закусить, – сказала она и пошла собирать грибы.
– Хорошо бы грибков поесть, – мечтал вслух Анатоль и левой рукой мял грудь Аси.
Камчаткина презрительно улыбалась, разглядывая грязную ногу Олега.
– Намял, – извинялся Олег. – Много хожу, много брожу, много всего вижу, много об этом думаю, вот и намял.
Служанка собирала мухоморы. «Вылечу Олега, – думала она, – можно будет и пожениться. Он пусть стихи пишет, я шить буду, книги его переплетать».
Ася перевернулась на живот и увидела в ноздре Анатоля множество рыжих колючих волос.
– Тебе повестку из парикмахерской ещё не прислали? – спросила она его.
Анатоль отделился от Аси и стал внимательно разглядывать свою ладонь. Линия жизни обрывалась где-то посередине.
– Проклятые комары, – жаловалась Камчаткина. – Жить не дают.
Пришла служанка с пустой корзинкой.
– Сухо, – сообщила она. – Не растут. Пахнет ими, а не растут. Дождя бы.
– А ты садись, пожалуйста, – предложил ей Олег. – Мы тут в лесу социально все равны.
Однако Камчаткина фыркнула, встала и снова села. Вдалеке слышались голоса однокашниц. Это они играли в нимф на лужайке, на раскладушке.
– А меня муравей опи?сал! – закричал Олег. – Болит. Очень.
– Не суй ногу в муравейник! – посоветовала ему Камчаткина. – Лучше горбом туда ляг, они тебе его вмиг отгрызут.
– И то правда, – согласилась служанка. – Поженимся. Ты будешь шить кисеты, а я стихи на них писать чернилами буду.
– Да ты писать-то умеешь? – возмутилась Камчаткина и тут же принялась на целый лес строчить по-английски.
Ася разглядывала Анатоля. «И что я в нём нашла?» – думала она и стала шарить по его телу. Её рука наткнулась на странный предмет. «Что это? такое?»
Анатоль быстро сел.
– Я знаю, – сказал он. – Очень сухо. Грибы не растут. Трава желтеет. Пусти его немедленно, я ведь не железный.
– Здравствуйте, – сказала Ася и потрясла предметом, как чужой рукой. – Как поживаете?
Предмет быстро пустел.
– На, – Ася нарвала травы, – утрись, а то пятна на брюках останутся.
– Ни минутки покоя, – огорчался Анатоль. – Вот Олегу хорошо: у него веснушки, трава не растёт, море без бурь, волны без шума, облака без дождя, Камчаткина толстая – ему хорошо!
– Намял, намял я её, – жаловался Олег и растирал руками ногу.
Раскладушка не выдержала, и однокашницы свалились в траву. Трава была хоть и выгоревшей, но высокой. Бились головами о землю и набирали полные рты травы.
Служанка пыталась зажечь слюду, поднося к ней обгоревшую спичку. Не хочет, проклятая, наверное, засорилась. Лицо Камчаткиной приняло вдруг глупое детское выражение. Анатоль встал и пошёл за кусты. Ася снова перевернулась на спину. Сморщенные облачка ползли с Запада на Восток. «Будет дождь, будут грибы, однокашницы повзрослеют, Олег напишет поэму о своём горбе, а что я? Была пустышкой, пустышкой и останусь», – и она облизала свою руку. Вернулся Анатоль, держа в руках слюду.
– Не горит? – спросила Ася.
Служанка упала на землю и забилась в истерике.
– Да что это с вами со всеми сегодня?! – закричал Олег и запустил ботинком в Камчаткину. Та увернулась, повернулась и убежала.
«Убежала, – подумал Олег. – И эта убежала. А кто же, наконец, останется?»
Анатоль мечтал продать Асю в рабство.
Олег мечтал выкупить Асю из рабства.
Служанка мечтала вышить гладью портрет Олега.
Ася мечтала о негре.
Однокашницы мечтали пожениться, потом развестись и снова пожениться.
Камчаткина бежала по лесу и мечтала успеть к ужину. Лесное озеро повстречалось ей на пути. «Вымыть, что ли, голову, – подумала она, – целый месяц не мыла», и побежала дальше.
8.08.78
Пустая голова
Однокашницы держались за руки и смотрели на море.
– Ракушки, главное ракушки, – сказала одна из них, – её потом к уху прижмёшь и слышишь и видишь всё, как было ночью на пляже.
Анатоль и Ася всё ещё барахтались в море. Море было серое и холодное. Анатоль и Ася барахтались в море своих воспоминаний.
– Помнишь?! – кричал Анатоль в экстазе.
– Как не помнить, – не без экстаза отвечала Ася.
Карета погрузилась во тьму. Её поглотила тьма, прямо проглотила.
В карете своих воспоминаний далеко не уедешь, а главное – никуда не приедешь.
В карете скорой помощи бился головой о санитара Олег. Он, конечно, допился до белой горячки.
– Я мог, я могу, у меня горб как у верблюда! – таким белым стихом кричал он, содрогаясь под ударами судьбы и от кулаков сердитого санитара.
Однокашницы сделали из ракушек наушники и слушали море стерео. К тому же на улице мороз, и уши у них не мёрзнут.
Анатоль Франц шептал Асе:
– А помнишь, ты не хотела, а я хотел?
– Как же? – удивлялась Ася. – Ты когда-нибудь хотел, а я не хотела?
– Я ему хлеб, соль, супчик, второе да третье, а он всё в стаканчик смотрел, – роняла свои жемчужные слёзы служанка на тарелку с богатырской головой Л.Н. Толстого.
Пустая голова – это когда насморк, когда ещё не хочется спать, когда вообще не спится, не пишется и некому голову положить на грудь, пустую, само собой разумеется: мы ведь не доктора, чтобы здоровой головой к чужим грудям прикладываться. Ну а если прикладываться, так прикладываться, а если совсем не прикладываться, то с ума сойти не трудно.
21.01.83
Пустословие
– Я куплю себе цветной телевизор, – сказала Ася, – но сначала мне необходимо приобрести дорожные носовые платочки.
– Мы собираемся отсюда уезжать, – сообщил Анатоль и неопределённо указал рукой в сторону дивана, на котором развалились однокашницы, – но сначала нам необходимо купить цветной дорожный телевизор.
Однокашницы давно повзрослели: одна наполовину, другая на целую четверть.
– Да, – согласилась первая.
– Нет, – тоже согласилась вторая.
– В поездах всегда так грязно, что дорожные платочки то и дело приходится выбрасывать в окно, – сообщила Ася.
«Коровы сожрут, сладкоежки», – подумал Олег, который совсем недавно вернулся из дурдома. Он там так похудел, что его горба почти не было видно.
Была очень сухая земля без снега.
– Как вы себя чувствуете, уже не трясётесь? – спросил главврач Олега и очень быстро сунул и тут же вытащил руку из кармана своего халата.
– Да, – сказала первая однокашница и кончиком языка облизала свои узкие губы. – Я вот тоже так: сначала нет, а потом да.
– Зачем ты врёшь! – рассердилась другая. – Всё было наоборот. Сначала левой, а потом правой, и только после этого обеими.
– А я-то, дурочка, думала, что это совсем по-другому.
У Аси вдруг сорвался голос, и она вся словно бы сорвалась с цепи:
– Сядем перед дорожкой!
Все тут же уселись на пол, а в комнату вошла служанка. Анатоль поднял голову и с любопытством смотрел служанке под юбку. «Каждый день что-нибудь происходит, – думал он, – вот сегодня это, а завтра то, послезавтра совсем другое. Мы, парни, почти не меняемся, а в них всегда что-то бурлит, краснеет, меняется, то к лучшему, то к худшему…»
– Я ещё не подметала, – заметила служанка.
– Нам и так хорошо, чего из избы сор выносить, – прогнусавил Олег, зажимая пальцами свой нос. Он это всегда так делал, когда не хотел, чтобы остальные думали, что он говорит горбом.
– Вот и ладненько, – Ася встала первой, но только на одну ногу. Другую держали однокашницы и пытались её укусить.
– Ой, упаду от смеха, – смеясь упала служанка около Олега. Олег повернулся к ней совсем похудевшей спиной.
– Выпить не хочется, спать с бабой не хочется, грешневой кашки не хочется.
Главврач одобрительно покачал головой:
– Это хорошо, вы начинаете поправляться.
«Если бы я забеременела от однокашниц, – думала вслух Ася, – то наверняка этому никто бы не поверил».
– Сколько подавать чемоданов, хозяин? – спросила служанка Анатоля.
Анатоль принялся подсчитывать на пальцах: «Однокашницам хватит – мизинец. Олегу не нужен, у него рюкзак. Ася меня уже не любит, ишь стоит как целочка и мурлычет. Туалетная бумага обойдётся дешевле, чем платочки. Цветной телевизор нам покажет служанка. Однокашницы всю дорогу всё равно будут в тамбуре, и почему обо всём этом должен думать я?»
– Душа моя! – обратился он к Асе и сложил руки на спине. – А что если будет падать снег?
22.01.83
Пустые мечты II
– Я кот, а ты мышка, и я тебя поймал, – сказал Анатоль Асе и прицелился в неё зубами.
Ася заёрзала на стуле попочкой, словно хвостиком.
– Глупый ты, Толя. Ты со мной всю жизнь в кошки-мышки играешь, а я с тобой по-человечески!
– По-человечески – это звучит официально,– промямлил Олег, стоя на голове. Он думал, что если изменит центр своей тяжести, то его горб как рукой снимет.
– Вот и мы хотим официально, но только нам одной бумажки не хватает, – заголосили однокашницы.
– Какой? – поинтересовался Анатоль.
– Главной!
Служанка не разбиралась в диалогах, монологах и прочих умных речах и поэтому молча мечтала.
– Да, – размечтался вдруг Анатоль. – Я в юности всё мечтал, мечтал, а потом вот тебя, Ася, встретил и мечтать перестал.
–А можешь нам сказать, о чём ты мечтал? – поинтересовалась Ася.
Анатоль густо покраснел и зажмурился.
– Я мечтал сделаться гаремщиком, – процедил он.
– Это что-то вроде как банщиком? – спросила служанка.
– Дурёха! Евнухом он мечтал сделаться, вот дурак! – закричал Олег.
– И совсем не дурак. Гаремщик это вроде как директор или начальник гарема. Гарем – это большой дом, а в нём много комнат. В этих комнатах живут гаремщицы, за которыми сладят эти… как их?
– Евнухи, – снова пояснил Олег.
– Да, они. Ну а гаремщик каждую ночь ходит в разные комнаты и играет там с гаремщицей в кошки-мышки.
– Тебя в дурдом, а не в большой дом за такие мечты. Я вот мечтал стать полководцем! Ещё в детстве, в деревне, я бегал с палкой и играл в войну. Если бы не бык, то из меня бы стал замечательный полководец, – сообщил всем Олег.
– Красивое слово, – согласилась служанка.
– Полководец в мирное время сидит в тёплом кабинете в тёплом мундире. Его лейтенант приносит ему каждое утро тёплый чай, потом тёплый обед и, если дел накопится много, то и тёплый ужин. Если же война придёт, – а она обязательно приходит, пока есть полководцы, то полководец всегда впереди, в тёплом блиндаже, в тёплых кальсонах, в тёплой шинели, тёплых рукавицах, недалеко от полевого телефона. Вместо такой блестящей карьеры мне пришлось сделаться поэтом. Хотите, я вам свои новые стихи прочту?
– Не хотим, не хотим! – завизжали однокашницы.
– Не хотите – как хотите, – согласился Олег и, отбивая ногами в воздухе ритм, принялся декламировать:
Стреляют пушки на опушке,
Гранаты рвутся, пули свищут,
А в тёплом блиндаже
Пьёт чай из самовара, в неглиже
Слуга покорный ваш, генералиссимус Олег.
– Кем бы была я, Олежек, – спросила служанка, – если бы была тем измусом?
– Тебя бы я с Асей послал в пулемётчицы, – решил Олег. – Там человек может прославиться за одну ночь.
– Мне об этом и во сне не могло присниться, – смеялась Ася. – У вас, у мужиков, не всё в порядке в голове. Я вот мечтала стать артисткой в опере. «Польская кровь», «Испанская разведчица», «Весёлая вдова». Ах! Служанку я устроила бы по блату в гардеробщицы, без своих людей нигде не обойдёшься. Анатоль бы стал моим шофёром, а однокашницы доставали бы на каждое представление контрамарки и хлопали бы мне, стоя на балконе.
– Я оперетту ненавижу, – обиделся Олег: Ася в своих мечтах о нём забыла.
Мечты служанки были тихие и простые, как и сама жизнь. Какая служанка у нас не мечтает стать членом правительства.
Однокашницы мечтали всю жизнь только об одном: жить официально, но им не хватало только одной бумажки, самой главной.
Сентябрь 1983
Пустые воспоминания
– Помнишь, Ась, когда мы с тобой впервые повстречались? – спрашивает Анатоль Асю.
– Не помню, Толик, – отвечает меланхолично Ася.
– Тогда мы ещё не знали, что будет потом, – продолжает Анатоль.
– Что будет потом? – интересуется Ася.
– Было это словно в сказке, – закрывает глаза Анатоль. – Ты была вся в синем, я весь в чёрном. Был прощальный вечер в школе. Учительница русского была пьяная. Я был пьяный, и ты, Ася, была под хмельком. Мы ещё не знали, что будет потом, но это уже делали в первую ночь.
– Что будет потом? – спросила Ася.
– Ты была вся в розовом, а я лежал и видел, как ты ко мне приближаешься, всё ближе, всё ближе, и вот уже совсем рядом. Ты легла рядом, и мы долго, долго смотрели на потолок. Потом я к тебе повернулся спиной.
– Да, – сказала Ася. – Спиной.
– А ты своим указательным пальчиком начала рисовать на моей спине какие-то замысловатые узоры.
– Узоры, – сказала Ася.
– Для меня это было что-то совсем новое и непонятное. Словно бы это был не твой пальчик, а конец электрического провода, засунутый в штепсель.
– Штепсель, – сказала Ася.
– Я сел. Ты лежала с закрытыми глазами. Из окна приятно дуло на горящую спину. «Ты спишь?» – спросил я тебя.
– Не сплю, – ответила Ася.
– «Не спи, – сказал я тебе. – Сегодня такая чудесная ночь», – и я тебе нежно поцеловал кончик носа.
– Кончик, – согласилась Ася.
– Соседи за стеной ещё не спали, играла музыка, и пьяные голоса спорили о политике.
– Ааа, – зевнула Ася.
– «Я не сплю», – сказала ты и сильным рывком сняла с себя сорочку. И мы бросились друг другу в объятья. Одеяло бесшумно упало на пол.
– Завтра надо будет бельё отнести в прачешную, – вспомнила Ася.
– Твои груди, Ася, выпрыгнули, как два… как два зайчика, как две козочки, как две белочки. Я припал к ним, как к двум бабочкам, двум воробышкам. И ты затрепетала.
– А потом ещё в химчистку зайти.
– Ты сама взяла его в свою руку, немного приподнялась, и я сразу почувствовал незнакомое мне до сих пор тепло. «Так что, – спросила ты потом, – понравилось?»
– Понравилось? – спросила Ася.
– И тот горьковатый запах потом, и радостные мысли о том, что вот и я наконец-то стал мужчиной, сделали из меня самого счастливого человека в мире. Тогда я ещё не знал, что будет потом.
– Что будет потом? – ради любопытства спросила Ася.
23.10.83
Пустые фразы
Пустых мест не было, и Анатоль не мог найти себе места.
В ванной мылся Олег.
– Я, – рассказывал он впоследствии, – очень чистоплотный человек.
Он сидел в ванной на табуретке, а по обеим сторонам стояли ещё две, на которых стояли тазики с горячей и холодной водой. Олег переливал воду из горячего тазика в холодный и из холодного в горячий.
– Я, – впоследствии говорил он, – в вашей ванне всегда с грустью вспоминаю нашу деревенскую баню.
Впоследствии Олег с грустью вспоминал ванную.
На самом же деле…
– Тема любви меня перестала интересовать, – заявил Олег, сидящий в кухне на стуле с опущенными ногами в таз с горячей водой.
– Ой, как интересно, – сказала служанка.
Дневник Анатоля
Люба! Она пришла сегодня к нам в гости. Ко мне и к Аське. Люба! Она подружка Аси. Уже в дверях на пороге они поцеловались, и у меня тут же закружилась голова. Я – Анатоль.
* * *
Весело напевая, Олег весело мылил голову хозмылом, а Анатоль всё не мог найти себе места.
– Я какой-то неприкаянный, что это со мной происходит? – думал Анатоль вслух, расхаживая по совершенно пустой комнате. На полу лежала Ася и плакала:
– Куда мы его положим? – рыдала она. – В ванной комнате нет ни одного пустого места, куда бы мы его положили. А этот, вместо того чтобы что-нибудь придумать, ходит себе как ни в чём не бывало и философствует.
Дневник Анатоля
– Милости просим, – сказала Ася и погладила Любу по голове, и у меня тут же закружилась голова. Люба не обратила на меня никакого внимания. Кто ты, Люба? ты ли это, Люба? Почему ты не посмотришь на меня, на Анатоля?
Философия
«Однокашницы будут с ним играть, служанка будет стирать и варить, Аська на работу пойдёт, а что я? Опять не найду себе места? У всех своё место в жизни, цель какая-то. Один я буду без места, места себе не нахожу. Вот Аська лежит, вроде спит, а на самом же деле не спит. Бабочки в кухне порхают, забот и тревог не знают, друг с дружкой играют, служанку нам портят. Олег с тазиком играет, ему тепло на свете, хотя и с горбом. Может, это хорошо, что с горбом. У меня вот и того нет. У Олега все места заняты, все вакансии. Слышь, Ась, не дрыхни, пусти меня рядышком!»
Дневник Анатоля
– Анатоль, – представился я. – Представь нас, Ася, – попросил я Аську.
– Это Толя, – сказала Ася.
– Анатоль! – представился я.
– Очень приятно, – сказала Люба и взяла Асю за руку, а у меня тут же закружилась голова.
* * *
– Идиот, – продолжала рыдать Ася, а в комнату вошёл Олег, прикрывая горб тазиком.
– Анатоль! – обратился он к Анатолю. – Не мог бы ты мне спину потереть?
– Я что, банщик тебе! – возмутился Анатоль. – На это служанка в доме, ты её попроси.
– Та не умеет с прибором есть, а не то чтобы мою спину помыть! – обиделся Олег и умоляюще посмотрел на Асю. Та даже и головы не подняла. Олег повернулся на пятках и, понурив голову, вернулся в ванную. Впоследствии он долго рассказывал об искусстве мытья его спины.
– Я, – рассказывал он, – люблю, когда спину начинают мыть от шеи, а потом всё медленнее и медленнее вниз. Мочалки должны быть двух сортов, а руки золотые.
На самом же деле…
«Да, это так. Что такое любовь? Любовь – это лишь пустая фраза. На самом же деле всё гораздо проще. Вот хотя бы я, сижу на стуле, парю ноги в горячей воде, а ты с полотенцем вокруг меня мечешься. Ну, какая же это любовь? Тебе интересно мои голые ноги разглядывать, подсчитывать, сколько у меня пальцев на левой, а сколько на правой, а потом сложить. Вот и получается десять пальцев на обеих ногах. Ноги у меня ещё сильные, не один годочек ещё будут меня по миру носить».
Философия
«Однокашницы будут ходить с ним на прогулки, Аська на работу полетит, служанка подметёт. Что же буду делать я? – снова погрузился в свои прерванные мысли Анатоль. – Повеситься, что ли?»
На вешалке в коридоре висели: шуба Анатоля, пальто Аси, спортивные куртки однокашниц, плащ служанки. Всё своё Олег носил с собой, то есть на себе, никогда не снимая с себя. Так что и на вешалке пустых мест не было, и Анатоль решился…
Дневник Анатоля
– Толя, поставь чай! – сказала Ася. «А я что, каменный?» – подумал я. Ася с Любой ушли в комнату, а я ждал, пока не закипит вода. Вскоре она закипела.
Ася с Любой сидели на диване, держась за руки, и вспоминали школу.
– Чай готов, – сказал я.
– А помнишь? – спросила Люба.
– Помню, как не помнить, – ответила Ася, и они погладили друг дружку по колену, а у меня тут же потемнело перед глазами.
– Хватит нам трёх чашек? – почему-то спросил я.
– Помню, как не помнить, – ответила Люба.
– Вам покрепче? – спросил я Любу.
– <…>? – спросила Ася.
– Сколько кусков сахара? – спросил я Любу.
– Столько лет прошло, – Люба погрустнела.
– Мне покрепче, – попросила меня Ася и тут же: – Что делает твой?
– Всё лежит, – Люба ей в ответ.
– Трёх ложек нам хватит? – спросил я Асю на всякий случай.
Они рассмеялись. Люба начала шептать что-то Асе на ушко, а потом укусила его и облизалась, а я чуть было не вылил на себя чай.
– Кто это? – спросила Люба, указывая на меня.
– Анатоль! – вскочил я с протянутой рукой.
– Мне покрепче, – попросила Ася.
Философия
«…что его час ещё не пришёл, не пришёл его год, месяц, неделя, день, минута и секунда».
На самом же деле…
– Да ты их мылом, мылом! – попросила служанка.
– И не уговаривай, – сказал Олег. – Вся грязь сама от жары отстанет. Поры откроются, и она отстанет. Видишь, какие красные. Захочу я пальцами пошевелить, пошевелю, и они шевелятся. Значит, цела нога, без слома. Если бы ты интеллигентная была, как я, то знала бы, что самый маленький палец называется мизинцем. Принеси ножницы. Каждый интеллигентный человек подстригает ногти по крайней мере один раз в месяц. Педикюр – слово французское, но ты всё равно этого не поймёшь. Ты, поди, всё ещё свои ногти зубами откусываешь. Вы, бабы, гибкие, согнётесь как хотите и можете сами себе что хотите делать. Если бы Анатоль не был такой жмот, то мог бы мне лаку купить. Аське покупает разных цветов, а чтобы мне презент хотя бы один раз в год сделать, то у него на это денег нет.
– Мне это педи… педи… как её там… не нужна. Я в чулках хожу, да и кто на мои ноги посмотрит. Ты их всё равно на плечи кладёшь, чтобы лучше другое место видеть.
Дневник Анатоля
Я подошёл к окну. Во дворе две девочки играли в прятки, и поэтому я их не видел, а только слышал: «Кто не спрятался, я не виноват. Кто за мной стоит, тот в огне горит». Я обернулся. Раскрасневшиеся Ася и Люба тут же оторвались друг от друга.
– Хочешь, я покажу тебе своё новое пальто? – спросила Ася Любу и стала раздеваться.
– Дорогая, можно я померю? – и Люба стала раздеваться, а у меня тут же сильно забилось сердце, ноги подкосились, и я рухнул на стул.
Люба смотрелась в зеркало, Ася смотрела на Любу жадными глазами, я смотрел на Асю и Любу жадными глазами.
– Хотите чайку? – прохрипел я.
– Мне с лимоном, – попросила Люба.
Пришлось идти на кухню. Когда я вернулся, то увидел, как Ася сидит на коленях у Любы и пьёт чай с блюдечка.
– Нож забыл, – сказал я и вернулся на кухню, стал искать нож. Не найдя его, вернулся в комнату. На этот раз Люба сидела на коленях у Аси и пила чай из блюдечка и без лимона.
– Не могу найти нож, куда ты его положила? – спросил я у Аси.
У неё чёрные волосы, у Любы светлые, я блондин.
– Можно и мне пальто померить? – попросил я. – Люблю побаловаться.
– Побалуйся, Толя, – разрешила мне Ася.
Ася и Люба стояли в обнимку у окна, а я сидел в пальто, пил чай из блюдечка и прислушивался к биению своего собственного сердца.
На самом же деле…
Воздух был горячий. Щупал его пальцем. Мизинец не стоял, но просто не хотел подняться, и Олег осторожно спрятал его в рот.
1984
ПостS
Ася лежала на диване и смотрела в потолок. Олег забился под диван и глубоко дышал, пытаясь, как в лесу, набрать в лёгкие как можно больше ароматных запахов Асиного тела.
«Она живая, я чувствую её такую, как она есть, со всеми её запахами. Был ли я перед этим собакой?» – размышлял он.
По потолку ползали мухи.
– Раз, два, три, четыре, – считала Ася. – Надо будет липучку купить.
Анатоль сидел в углу на стуле и кормил грудью ребёнка. «Кушай, маленький, кушай». Ребёнок отчаянно кричал, кусая сосок, но молоко не текло.
– Что, опять не течёт? – спросила Ася.
– Не течёт, – ответил Анатоль.
– Да ты поднатужься, может и потечёт.
– Потечёт, как же! Кровь опять потечёт. Он мне дёснами весь сосок раскусал. Слышь, Ася, не хочешь ты попробовать?
– Позови служанку лучше.
Анатоль осторожно положил ребёнка на подоконник и пошёл на кухню за служанкой.
– Ты Олега не видел случайно? – поинтересовалась она.
– Видел. Под диваном лежит, Аську нюхает. Ты бы мне пошла помочь с ребёночком.
– Что, опять не течёт?
– Не течёт. Я и поднатуживался, а всё равно не течёт.
– Поди, однокашницы всё выпили. Всё время попрошайничают, парного им, тёпленького подавай.
Служанка умыла ноги и пошла с Анатолем в комнаты. Ребёнок орал на подоконнике так, что его было слышно на целую улицу.
– С ума сойти можно, пять, шесть, семь, восемь, – продолжала Ася подсчитывать мух.
Однокашницы носились по двору наперегонки с пустой коляской.
– Слышь ты, пизда, опять не течёт!
– Слышу. Вечером потечёт, тёпленькое, парное.
Служанка дала ребёнку соску и села на диван около Аси, ногами искала нос Олега.
– Ты вот лучше мои понюхай. Что, думаешь, не мытые?!
6.10.86
ПостS II
Олег шёл по улице с гордо приподнятым горбом. В руке он крепко сжимал новый «Огонёк». В журнале были цветные фотографии так до боли знакомых мордашек. «Наконец-то началось, задвигалось, – радовался наш поэт. – Вот Аська охнет, как только я ей это дело покажу. И пускай не сразу, но обязательно и меня там поместят. Хватит в забвении околачиваться. Эх, хорошая пора настанет, и денежки будут, и Аську от Анатоля откуплю, служанка нам варить будет, однокашницы будут мои стихи перепечатывать, Анатоль с ними по редакциям бегать…»
Ася смотрела на диктора в телевизоре, и сквозь прозрачное летнее платье было видно, как дрожит её рука.
Анатоль бегал по комнате и театрально ломал руки:
– Украли! Как это украли? Как можно в наше время перестройки украсть годовалого ребёнка? Ты в милиции-то была? Искать надо.
– Не была ещё. Вот придёт Олег, его пошлём. Я курицу купила, ему поверят.
– При чём тут курица? – удивился Анатоль. – Старые времена прошли, ещё бы и тебе поверили.
– Я мать, мне не поверят, а ему поверят. Курицу, может, обратно принести. Скажет, вот за курой в очереди стоял, а ребёнка спёрли. Пусть розыск объявят по всей стране.
Служанка сидела на кухне, таинственно улыбалась, писала пальцем на столе невидимые слова, боясь сама себе в этом признаться.
– А не испортится кура, если этот туда-сюда с ней будет таскаться? Слышь, Ась, я что-то проголодался. Такое горе – не мудрено.
– Не испортится! – коротко, но ясно и даже внятно сказала Ася.
«А почему, собственно, “Огонёк”? Почему не по-другому? Ведь если бы искра, скажем, из неё потом пламень, а из огонька что, пожар может случиться, да и только. Я бы им предложил новое название – “На огонёк”. Придите, мол, ребятушки, к нам на огонёк. Обязательно им напишу. Меня, конечно, позовут: дорогой товарищ Олег, добро к нам пожаловать на огонёк. И никаких пожаров!»
– Может, ей голову отрезать? Они, говорят, от головы начинают портиться.
– Я резать не буду, я крови боюсь, – это Ася ему в лицо бросила.
– Где птица? – спросил Анатоль служанку.
Курица лежала на раскладушке, вроде как бы и спала. Анатоль к ней подкрался, словно бы боясь её разбудить. Левый глаз курицы был открыт и внимательно наблюдал за Анатолем.
– Уставилась, дура! Принеси топор, рубить будем.
Служанка нехотя встала, вытащила из-под раскладушки коробку с праздничными тапочками, взяла их под мышку и пошла на Литейный поинтересоваться, когда выкинут топоры.
«Ещё древние говорили, и очень правильно говорили: последняя курица жмурится», – размышлял Анатоль.
1987?