Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2011
Прелюдии
I
Я не знаю, как зовут контрабасиста, которого встретил после многолетнего перерыва. Рука его приветственно поднялась, как всегда. Так случится и в следующий раз, где бы это ни произошло. Когда-нибудь я поклонюсь ему.
II. ЛЮДИ
После концерта в церкви финских протестантов меня, солиста синагогального хора мальчиков, остановила женщина на инвалидной коляске и подарила свою картину. На ней были деревья и райские птицы. Я был счастлив, увидев образ, близкий тому, что хотел сообщить своим пением. С картиной в руках я пришел к хористам. «Лучше бы тридцать марок подарили» – сказал один из них. Я ответил довольно резко тогда, и стал прятать картину в сумку.
…Мы покидали финский городок, у автобуса стояли семьи, в которых мы жили, шел дождь, мы пели.
Руководитель хора сказал тогда всем: «Это Бог плачет о нашем расставании. Как только мы сядем в автобус, дождь закончится». Несмотря на непрерывность серых туч, сразу же после прощания дождь прекратился.
С тех пор прошло двадцать лет, и многое, что прежде не мог понять,что вызывало гнев, стало мило. Мне всё подчас мило.
…Человек интереснее своих дел. Вспоминаю Гошу Хугаева, моего одноклассника. Он был двоечник, его папа бил жену за плохие оценки единственного сына. Гоше предстояла очередная пересдача, и он попросил пройти с ним до его дома. Он рассказывал все, как есть. Я что-то советовал, хотя у самого были заморочки с точными науками, да и вряд ли мог предложить конкретную лазейку, совсем тогда мало лет мне было. Мы дошли с ним до кучи стройматериалов, это было уже рядом с его домом, и я последнее время очень часто вспоминаю слова осетинского двоечника восьми лет. «Спасибо тебе, Лева. Разумеется, не за то, что ты дошел со мной до этой кучи».
III. БЕРТРАН
«Роза и Крест» – глубоко христианское произведение, ценное, помимо колоссальных художественных достоинств, именно с человеческой точки зрения. «Рыцарем-несчастье» Блок сказал о кротости, терпении, благородстве.
При всей исторической достоверности пьесы, её живописной образности, в центре внимания поэта и читателя идея неравнодушия, добродетель вещей тревоги Бертрана и Изоры.
Песня Бертрана – это и монолог средневекового святого, и трагическая мощь, полная предвестий катарсиса, сила, вдохновленная Дамой.
Никакая мистика, никакая эстетика невозможна без этики, и трувер Гаэтан отступает на второй план перед первоначальным совершенством истового Бертрана, все твердящего непостижимую песню с глухой суровостью прозревшего дали страстотерпца.
Бертран – у начал Бытия, оттого глух его голос, в каждом звуке которого – весь Путь, от праистоков до Обетованного берега.
IV
Разлейся в море зорь бесцельных,
Протяжный голос свой послав
В отчизну скрипок запредельных.
А.Блок. «Голоса скрипок».
<…>
Все, что мучило когда-то,
Забавляло иногда.
А.Блок. «Последнее напутствие».
Блок смотрел на жизнь как на школу, которую необходимо пройти. Его драматические произведения достоверно отображают треволнения на пути лирического героя. В пьесе «Незнакомка» реальное уже начинает торжествовать над поэтом, но пьеса заканчивается semplice, тихим снегопадом и звездным светом, сопутствующими появлению над-человеческого, в котором «все прежнее станет ложью», как писал Блок в «Стихах о Прекрасной Даме».
О «Балаганчике»: истина рождается, конечно, не в споре, но когда рушатся построения мистиков, когда Арлекин исчезает в Ничто, и Автор близок к сознанию своей беспомощности, оказывается, что проторена дорога песне Пьеро.
Получается, что фундамент, его стройка, в которой сталкивались породы, торжествовала механическая активность, все это было лишь ритуалом поклонения Музыке, перед которой рушатся построения «житейского сознанья» (Вл. Соловьев).
Как Микеланджело, говоривший, что создаваемые им фигуры уже есть в камне, а он только убирает излишки породы, так и Блок в своих пьесах высвобождал естество и центр, низвергая в Ничто все лишнее. Пляски завравшегося праха не могут быть главным предметом внимания художника, но он должен знать о них и отделять зерна от плевел, пока жив.
V
Взмахни крылом, лети туда…
Нет, не один ты был на пире!
Нет, не забуду никогда!
Потом стали петь: «Нам дороги эти позабыть нельзя».
Первые две строчки – не дерзостная ли пародия на какого-нибудь поэта? Что-то соловьевское мне в них видится, явная полемика с кем-то здесь, у Блока ведь цикл «Заклятие огнем и мраком», идея приятия страдания.
«Никогда не забуду (он был, или не был, этот вечер)» – словно бы из другого мира уже слова – и дальше «пожар зари», закат, всегда бывший символом ухода индивидуального у Блока, ухода, сопровождающегося концентрацией сил, внимания на этом индивидуальном, потом «фонари» на «желтой заре» – образы наиболее горькие у него. Тревожный вечер – вместе и вечер эпохи. С клятвой влюбленного поэта, отдающего вместе с черной розой свою жизнь, в это «сожженное» пространство безумно бросается Любовь. В памяти моей сейчас воскресают наиболее сильные эпизоды из всего героического, читанного мной: например, сцена благородной ярости Оливера Твиста, битва Айвенго с Брианом де Буагильбером и другие случаи вдохновенной доблести.
Когда поэты умирают, людей посещает нечто величавое, ощущение Легенды, свершения.
VI
Я часто говорю «Кому-то» горячо: «и мне, такому идиоту!..». После произнесения этой молитвы через меня начинает идти нечто, не приносящее практической пользы, оно родственно людям небогатым, неосторожным.
Ведь человек имеет смысл лишь как древесина для костра. Огню интересны только одинокие, горючие ветви.
2010-2011
Санкт-Петербург