Интервью с Борисом Хазановым
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2011
Думаю, мне повезло…
Интервью с Борисом Хазановым
Борис Марковский. Геннадий Моисеевич, прежде чем поздравить вас, хочу задать вам один вопрос…
Борис Хазанов. Я догадываюсь, какой.
Б.М. Какой же?
Б.Х. Есть ли жизнь на Марсе?
Б.М. О, это увлекательнейшая тема. Однако спустимся с Марса на Землю. Что вы можете сказать о выходе в свет вашего Собрания сочинений. Если не ошибаюсь, вышло уже восемь томов[1].
Б.Х. С грустью, мало подходящей для такого торжественного для автора события, как выход в свет Собрания сочинений, я беру в руки эти тома. С этих страниц на меня глядит двойное прошлое. Это – прошлое, о котором повествуют мои сочинения, и время, когда они были сочинены. Всю жизнь я старался писать не о себе. Всю жизнь писал о себе. Ведь литература – это саморазоблачение. И, однако, стоя перед зеркалом, писатель видит другого человека. Правильнее будет сказать, что он видит смутную массу – многих людей: он размножился и исчез в этой толпе. Не он первый, не он последний… Чему эти творения могу научить читателя? У меня нет уверенности, что они смогут вообще кого-либо чему-нибудь научить. Что же касается самого автора, то они учат разве только одному: не принимать себя слишком всерьёз.
Б.М. Неужели вы не испытываете чувства радости, законной гордости и т.д.
Б.Х. Я вынужден повториться: настроение у меня не совсем блестящее, я чувствую себя, как путешественник, который несся по дороге и наткнулся на шлагбаум. Это финал. Путешественник вылезает из машины, поднимает шлагбаум и видит, что дорога окончена. Дальше – бездорожье.
Б.М. И все-таки машина цела, шофер жив, и бог даст поедет дальше.
Б.Х. Вы намекаете на еще одно собрание сочинений?
Б.М. Да.
Б.Х. Нет уж, с меня хватит. Если же говорить всерьез, то я, по правде сказать, не уверен, стоит ли мне продолжать свою работу.
Б.М. Поживем-увидим. Я думаю, темы и сюжеты вашей прозы не исчерпаны, так что могу вам пожелать одно: вперед в путь-дорогу.
Б.Х. Спасибо на добром слове.
Б.М. Кстати. Перелистывая эти тяжелые фолианты, я думаю о том, кто же их будет читать и будет ли. Ведь мы с вами хорошо знаем: эпоха Гуттенберга подходит к концу.
Б.Х. А я об этом не думаю.
Б.М. Вы хотите сказать, что вам не интересно знать, есть ли у вас читатель.
Б.Х. Откровенно говоря, не так уж интересно.
Б.М. Геннадий Моисеевич, позвольте вам не поверить…
Б.Х. И тем не менее это так. Я думаю, что мне повезло: чуть ли не в детстве я ощутил свое призвание. Оправданно ли такое впечатление? Перелистывая эти сотни страниц, я нахожу, что всю жизнь сжигал себя ради этого призвания. Надеюсь, это дает мне право утверждать, что я все-таки оставил свою борозду в русской литературе. Мой век не поощрял меня к этому. Я старался обдумать ситуацию писателя посреди кровожадной эпохи. Позвольте мне в заключение быть несколько велеречивым. Творчество, художественная проза – это неустанный труд и самосожжение.
[1] (Вернуться) Издательство «Алетейя» (СПб.), 2010–2011 гг.