Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2011
Алексей СОМОВ
/ Сарапул /
Четвертая годовщина
|
Четвертая годовщина Илье Смерть пахнет как сирень, замешенная с медом, а глиняная плоть рассыпчата, ломка. Ко мне пришел пацан, пришел себе и смотрит сквозь полумаску Человека-паука. Он курит в кулачок, с оглядкою, как злостный прогульщик и бандит – он курит, бог ты мой! Сквозь зубы сплевывает длинно, будто взрослый и говорит: бери сирень, пошли домой. Мой мальчик повзрослел на смерть, четыре года и невернадцать дней, я все забыл давно. Теперь он на других широтах и долготах живет вниз головой, как супермен в кино. И словно бы не я слепил тебя из праха. И словно это я четыре года мертв. И зачерствелый хлеб, и молодая брага, и волосы воды, и пот, и дикий мед – все пахнет об одном, легко, тревожно, гнило, и день в прогале штор некстати рассинел. Хоть это не забыть: июнь, сухая глина и смертная сирень. * * * А здесь в июне в Захребетье на жердочке щебечет Беккет и небо-небо в окнах-окнах висит стерильно и дамокло раз – выкупаться, два – смотаться в неближний водочный сезам из холодильника Митасов записки шлет в притихший зал В маршрутке бьет копытом Чехов бок о бок с влажными людьми дай бог им счастья и успехов и прочей всяческой любви Жара опять врубает Сартра и сон отринувши дневной пацан с десятого детсада следит, засунув палец в нос как в небе кафельном ползет почтовый синий вертолет размазав буковки по борту с ворчливой песенкой во рту . . . . . . . . . . . . . . . . Летит волшебник на работу с веселым грузом на борту * * * …вчера стреляли ангелов в Отрадном. Один попался жесткий и отвратный, его Жюстина принесла в зубах. Какой-то неврастеник ли, ханыга, он душу вынул мне – все врал и хныкал, то прикрывал крылом синюшный пах, то умолял добить. …Над перелеском сгущался вечер. Молодой Аленский шаля, кричал в бузиннике сычом и заливался идиотским смехом. Исаев бил по голенищу стеком и ус крутил. Я ждал, пока стечет вся кровь (напополам со светлым жиром), чтоб мясо на шампуры насадить. Болота пели. Становилось сыро. Едва дыша, с сапожным ржавым шилом, весна, как тать, стояла позади. Болтал костер. Комар буравил бриджи. Жюстина прыгала, слюною брызжа. Мгла, осмелев, подкрадывалась ближе. Земля пестрела пухом – белым, рыжим. Сказать рабам, как будем уходить, чтобы прибрали… * * * гроза двора, чумазый купидон нетерпеливо укрощая трех- колесный экипажик, упадет и хнычет, и глаза руками трет он знать еще не знает, что – старик, доисторический урод жует пирамидон запавшим ртом его глаза обернуты в картон его душа скопленье папиллом он больше не боится, что – небожья тварь прозваньем аполлон из воздуха высасывает мед и не умеет петь, а все поет неслышно, и летает напролом повсюду, как безбашенный пилот она плевать хотела, что – за все, что не оставить на потом за средиземный снег и зимний гром за ласточек, что брызнут из-под стрех за белый свет и вот за них за всех мы никуда отсюда не умрем . . . . . . . . . . . . . . . . . . мы никогда до смерти не умрем * * * Есть верхний Тагиил, и у него ни рук, ни крыл, ни сердца, ничего, лишь антитело и антидуша, темна как свет, как жаба хороша. (Ее мы на ладони вносим в дом, она глядит на вещи со стыдом, как крылышко змеиное ломка, и просит грифельного молока, которое всем ядам антидот.) В любом наречье гласные удвой – и речка перестанет быть вдовой. Холм уползет, а невод из ветвей нестрашно промолчит тебе в ответ. (У нас в лесном раю, от рыб до птах, все твари разговаривают так, в нощи священнодействует удод, и льнет к сосцам древесной стрекозы безгрешный и раздвоенный язык.) А может быть, и Тагиила нет, один сторожевой незрячий свет – белей, чем молоко карандаша, светлей, чем антрацитные моря, инверсный код, створоженная нефть. (От воздуха пустого отрешась, нечетные танцуя антраша, запомни наизусть, душа моя: у антитела есть антидуша, а больше нет на свете ничего. А больше нет на свете ничего.) * * * Вот он появляется на свет будто бы с повесткой в страшный суд (В комнате его покамест нет в комнату его сейчас внесут) Грузчики ругаются внизу утро ковыряется в носу и в тяжелом колченогом гробе горячо и злобно мертвецу словно в механической утробе (Как по смрадным улицам везли хорошо еще хоть не роняли в недрах уцененного рояля душу неживую растрясли) Вот он выпускает коготки обрывает заспанные шторы как больной или неместный что ли бьется в окна двери потолки лезет по незримой вертикали превращаясь в желтую осу а внизу толпятся вертухаи Свяжут руки выломают локти в полотенца спеленают ловко и вперед ногами понесут . . . . . . . . . . . . . . . . Люди в голубых татуировках музыку из дома понесут |