Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2011
Апшеронское взморье
На 89-м году жизни, в Дюссельдорфе, ушел от нас Рафаэль Иеремиевич Шик, поэт, журналист, сценарист… Родился в Баку в 1922-м, ушел на войну, радист, разведчик. В ноябре 1941-го по особому заданию командования был послан под именем Мустафы Семедовича Али-заде на один из участков ленинградского фронта и два месяца держал связь с партизанами и командованием, передавая нужные сведения. В 1943-м воевал в латышской стрелковой дивизии, был ранен, а закончил войну в дальней авиации. На фронте начал писать стихи, сочинять песни.
Вернувшись, окончил пединститут и музыкальное училище. Работал редактором газеты, трудился в театре, на радио, телевидении, в киностудии, автор нескольких книг, поэтических и публицистических, один из создателей Азербайджанского цирка, много лет писал для журнала «Советская эстрада и цирк». Вообще – цирк для него был не проходящей любовью, к нему он возвращался постоянно в своих мыслях, чувствах, воспоминаниях, стихах и прозе. Отмечен статьей в «Цирковой энциклопедии». Очень тонко воспринимал музыку, любил романсы под гитару, с которыми впервые вышел на публику в 75 лет…
Но истинным его призванием, прошедшим через всю его долгую и весьма непростую жизнь, было – Поэзия. До последнего дня своей жизни (а он много лет серьезно болел, уже практически плохо видел, не мог ходить) продолжал работать, сочинять стихи, писать воспоминания в прозе. Накануне последнего своего ухода в больницу (кто ж знал, что он будет последним?..) звонил мне и, к несчастью, не застав (я был в этот день вне Германии), оставил на автоответчике совершенно спокойный, ничего плохого не предвещавший, даже с всегдашним мягким юмором, рассказ о своих новостях, о полученной им незадолго до этого Европейской премии за очередную стихотворную подборку, о вот-вот выходящей из печати в Петербурге новой книги, названной им символически «И вскоре я умер, или Прощальная гастроль» (которую он так, увы, и не успел подержать в руках), и в том числе о моей чуть раньше появившейся книге, к которой он имел прямое отношение (порекомендовал ее в свое время издателю), не упустив случая сказать мне о ней очень добрые слова… Вообще, мне повезло: Рафаэль (он разрешил мне называть его просто по имени) одарил меня своим многолетним доверительным общением, правда, в последнее время уже почти только по телефону. Он очень ценил юмор, немного сожалея, что его считают лишь лирическим поэтом, был автором многих иронических стихов и эпиграмм (называл их «шикарики»), что поддерживал и во мне. Посему не обиделся, а искренне порадовался моему дружескому шаржу и шутливому поздравлению с его юбилеем:
…Если ты не знаешь Шика,
если ты не знаешь, кто он,
ты меня приди спроси-ка,
я скажу: он Белый Клоун,
а не Рыжий и не Чёрный,
Белый клоун – добрый клоун,
Ну а попросту – коверный.
Цирк для клоуна – весь мир,
где и благ, и горя столько…
В общем, жизнь у Шика – цирк,
да не только.
Хоть он многого достиг,
в нём осталась простота.
Рафаэль – не только Шик,
а и Блеск, и Красота!..
…Теперь уже, увы, нет ни Шика, ни его блеска, ни красоты… Но остаются с нами его дела, его поэзия, а значит, и память о нем. И закончить это слово о Поэте и Человеке мне хочется его же стихами, своеобразным завещанием нам, остающимся на этой Земле:
Так спешите улыбаться,
Улыбаться, наслаждаться
Этой жизнью, что нам, братцы,
Ненадолго так дана.
Прощайте, Рафаэль Иеремиевич. Пусть земля Вам будет пухом!
Григорий Крошин
| * * * Кем не был бы – по имени, по крови, России я принадлежу всегда. Где б я ни жил – на Рейне иль в Айове, В российской мгле горит моя звезда. И будь я даже вечным пилигримом, Я все равно когда-нибудь вернусь, Приду к могилам павших побратимов И поименно трижды поклонюсь. Но только зря об этом я мечтаю – Суровый ветер всё разворошил… И от друзей вестей не получаю, И не найду уж дорогих могил. 1994 * * * Шиз? в голове. Шиза! А на щеке – слеза. Так и бредут в одной Связке, в холод и в зной – Взбалмошная шиза, Горестная слеза. * * * Диме Мне говорят: ты слишком щедр, Мол, стариковская причуда. Но если дар идёт из недр Души моей? Всё-всё оттуда. И так недолог встречи час, Сгорит, как пламя от огарка, И завтра уж не будет нас. А пламя снова вспыхнет ярко И будет угасать с дымком, Уже ни холодно, ни жарко, Уже во времени другом. Апшеронское взморье Р. Айзенштадту На свалке мусорной жуки, как изумруды, И виноградная над ней свисает гроздь. Кривые улочки горбаты, как верблюды, Солёный ветер продувает их насквозь. Ещё надеешься, что вдруг свершится чудо, Хоть понимаешь, что давно бежишь назад. Ах, подарите мне горбатого верблюда, Возьму лохматого с собою – в рай иль ад. * * * В. Порудоминскому Я погружаюсь в чудо строф – А что ещё на Рейне делать, Как не вдыхать созвучья слов, Их интонацию и мелос. Слова неласковой страны, Покинутой тобой когда-то, Как звуки гаснущей струны, Как гул далёкого набата… * * * Значенье слов, звучанье фраз, Журчанье вод, дыханье трав – Bсё переходит за черту, Воображаемую, ту, Что отделяет быть от был, Я всё давно уже забыл, И сам забыт как твердый знак, Но не могу уйти никак И повторяю лишь слова: «Любимые! Не забыва…» * * * Н. Х. Чужие рифмы и чужие ритмы Меня заполонили насовсем. И мне не выйти из неравной битвы, И стал совсем я немощен и нем. И помощи не ждать мне ниоткуда, И нужных дивных слов в помине нет. И жажду чуда, но не будет чуда. А все иное суета сует. 1997 |