(Продолжение)
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2011
Отрывки из Ничего
ТАЙНЫЙ ЗНАК
Еще не было ни одного дня, чтобы я не вспомнил Лену Шварц.
Я все жду от нее какого-то тайного знака, ибо твердо убежден, что она где-то рядом.
Иногда говорю с ней. Непроизвольно.
Забыть ее невозможно.
В ней трепетала вечность.
БАБОЧКА
Через сколько-то дней после похорон, идя по Шиманского, я увидел выпорхнувшую из кустов бабочку. Она кружилась вокруг меня. Была еще ранняя весна. Первый теплый день. И вдруг эта бабочка, словно сошедшая с автографа Лены. Я стоял пораженный. А бабочка кружилась и кружилась, как в том давнем сне с татуировкой. «Кто смог так дивно проколоть ночное зренье». Вот и дневное прокололи…
БОМБОУБЕЖИЩЕ
Смерть – это что-то вроде бомбоубежища, где можно переждать жизнь до Страшного суда. Сидящие в нем прислушиваются к шуму, по нему они пытаются догадаться о происходящем «там». Все ждут трубного гласа: конца воздушной тревоги.
ПО ВОЛЕ ВОЛН
Трагедия, драма исконно присущи человеку. Парадиз сложно представить именно в силу отсутствия конфликта. О чем была бы Библия без проглоченного яблока?
Здесь уместно только представление о глубочайшей (вечной!) медитации, когда как в калейдоскопе раскрываются все новые и новые узоры Творения. Им нет конца. «Плыви мой челн по воле волн».
СОБАКА ВЕРА
Никакого вопроса о вере нет. Вера такая же составляющая нас, как и вода. Парадоксальные верующие – это неверующие, потому что им приходится верить в то, что они не верят. Остальные верят так же, как дышат. Это естественное проявление бытия. Оттого мне нравится собака Вера у Введенского в «Елке у Ивановых». Лучше не скажешь: собака Вера.
МЕЧТЫ
Неужели я влип в очередную книгу моей бессюжетной авантюрной прозы. Мне-то они интересны, потому что я переживаю их как приключение. Очередное ментальное путешествие. Я первопроходец «я». Неужели доберусь до «ты»?
Мечты, мечты…
ЭТО ЧТО-ТО
Впереди ничего нет. Позади ничего нет. Но как увлекательно это ничего! Эти колебания неизвестного. Эти вибрации ничто.
Это что-то!
ТИХО СИДИ
Чем напряженнее внутренняя жизнь, тем внешняя скучней. Ради того чтобы слышать, приходится оказываться от разговоров, от роскоши-пошлости человеческого общения. От этого ритуального повторения выхолощенных формул, тупых эмоций и прочая, прочая, прочая.
Тихо сиди, уголовничек.
СЮР-РЕНЬ
Еще помню, как Кудряков пришел ко мне ночью, с огромным букетом сирени, которую наломал у меня же во дворе. А я думал, что там в полночь закопошился бульдозер. Он пришел пьяный.
Дело было серьезное. Брата Колю (А. Ника) хотели посадить в дурку, потому что приезжал в Питер Никсон.
Это называлось книксен. Многих в дурку посадили на всякий случай. Я должен был пойти к Коле домой и забрать паспорт. Брат скрывался по мастерским. Об этом поручении нельзя было говорить по телефону. Вот Кудряков и приперся с букетом сюр-рени.
РОДНЯ
Мое преступление состоит в том, что плохо вижу. Поэтому то, что всем ясно, для меня туманно. Я не доверяю ясности, солидаризуясь с поэтом.
Туман мне роднее.
ЭТО СТИХИ
Слалом на кончике мысли. Летишь, сломя голову. Остановиться нельзя – разобьешься. Остается только лететь в пропасть за доном Хуаном.
Ветер свистит в ушах.
Это стихи.
КАРТИНКИ-ПРИЗРАКИ
1
Был знакомый. У него был «Запорожец». Горбатый, как сказал потом Высоцкий. Один раз он хотел подвезти меня на нем, не успели проехать несколько кварталов, машина заглохла. Я подарил картинку. Большую (тушь, ватман).
Потом этот знакомый вернул моему приятелю Гоше книгу в белой обертке. Это был «Петербург» Андрея Белого, чуть ли не первое издание. Тогда книги берегли. Спустя годы приятель снял обертку и обомлел. Это была моя картинка с вырезанными уголками и загнутыми краями. Он вернул ее мне.
Я смотрел на изуродованный ювенильный шедевр и думал о загадочности человеческой души.
2
Еще один ранний шедевр я решился окантовать. Тащился с ним через весь город в мастерскую на Белинского. Когда переходил Фонтанку у цирка, вдруг повалил густой снег. В мастерской обнаружил, что тушь моя потекла. Я сложил картинку пополам и выбросил ее в ближайшую урну.
Тогда я еще не ведал о чуде размыва.
Это была прелюдия.
З
Картинки этого периода сохранились только на фотографии Бориса Смелова, где я лежу на их фоне с обнаженным торсом.
Теперь это фото прочно поселилось в интернете.
Картинки-призраки, летучие голландцы моей пра-графики.
ТРЕТЬЕ УХО
Хорошо бы успеть перечитать Салтыкова-Щедрина. Лескова перечитал. Какие рассказы в 9-ом томе! Чего стоит «Продукт природы». Там будущий «Архипелаг» обозначен. Вот что в школе надо проходить.
Читать мало, надо еще видеть прочитанное во времени, в обратной перспективе. И слушать также, тогда из «Райка» Мусоргского в исполнении Ефрема Флакса вовсю полезут футуристы с обериутами.
Это слышно. Надо только напрячь третье ухо.
ЛОВИ МОМЕНТ
Только начни и дело пойдет. Но начать надо в определенный момент. И высокое искусство птицелова в том, чтобы его поймать, не спугнув. Иные ждут этого момента всю жизнь. А над другими они роятся стаями так, что впору отбиваться от них.
В общем, лови момент! Без этой птички ничего не получится.
Пусть неудачник плачет.
ГОВОРИТЕ!
1
Брат Коля (А.Ник) недавно потерял голос, как Веничка Ерофеев. Причина та же. Но он не пользуется спецмашинкой. Пишет записки. Я не видел его с 1984 года. 26 лермонтовских лет. Нашей переписке – 40. Бальзаковский возраст.
2
Общий с Колей приятель, Витя, выйдя на пенсию, утратил оперативную память.
Теперь он сидит запертый дома. Раз в неделю приходит сестра и ходит с ним в магазин.
Я иногда звоню ему. Он все и всех помнит. Но сам не звонит никогда, хотя номера телефонов висят у зеркала в прихожей. В конце разговора ритуально он записывает мой номер опять.
Перед болезнью звонил мне в белые ночи.
– Борька, сейчас утро или вечер?
Он тогда еще пил.
3
Однажды позвонил я Борису Александровичу:
– Боб, привет!
– Говорите.
Я что-то говорю, думая, что он прикалывается. Наконец, замолкаю.
– Говорите.
Я снова что-то выдавливаю из себя. Молчу.
– Говорите.
Тут я понимаю, что это не прикол, а катастрофа.
– Боб, ты что, не можешь говорить?!
– Говорите.
У него было что-то вроде инсульта, через полгода он умер.
4
В последний раз я видел Лену Шварц за несколько дней до смерти. Она лежала лицом к стене. И так и не повернулась ко мне. Может быть, не хотела, чтобы я ее видел такой. Мы покурили с Кириллом Козыревым на кухне.
Я снова зашел в комнату.
Попрощался и два раза поцеловал ее в спутанные волосы.
По телефону она еще разговаривала, и когда я сказал вечером, что был у нее сегодня, она ответила: «Я помню».
29.08.2010