Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2010
/ Санкт-Петербург/
Памяти друзей
Александра Колокольцева, Олега Охапкина…
I
Что наша жизнь?
Прошла — и нету.
Тщеславье, суетность и власть,
разлуки, странствия по свету,
любовь и ненависть, и страсть —
исчезнет все. Настанет время,
иную форму обретя,
стряхнешь с себя земное бремя,
наивный, чистый как дитя.
И станут явью сны земные,
а явь земная станет сном:
проспекты, улочки кривые,
прогулки в городе ночном,
и шелест листьев еле слышный,
и капли летнего дождя…
И даже память станет лишней,
довеском к смыслу бытия.
II
Венецианский снится карнавал…
Вас, маска, узнаю, а Вы узнали?
Я так состарился, что не заметен стал,
меня в толпе все наши потеряли.
Один из вас, такой же как и вы,
я прозябаю там, где прозябали
и вы когда-то, на брегах Невы,
где мы друг друга некогда узнали.
Как вам живется-можется, друзья?
Где ваши речи пылкие и взоры?
Слышны ли небу наши голоса
И помните ль вы наши разговоры?
Я с вами там и здесь, где с нами вы,
веселья полные и полные печали,
по берегам проходите Невы,
где мы друг друга всуе потеряли.
III
Все не так, все не так, все не так…
Сумасшедшего дома палата:
кто в халате, а кто без халата,
кто-то гений, а кто-то дурак.
Все не так, все не так, все не так.
Кто-то вышел, а кто-то вошел.
Посетителей скорбные лица,
пациентов ползет вереница
на свидание с близкими в холл.
Кто-то вышел, а кто-то вошел.
В зале тихая слышится речь.
Апельсины, бананы и киви…
Нет людей сумасшедших счастливей —
час сюрпризов, подарков и встреч.
В зале тихая слышится речь.
Кто-то вышел, а кто-то вошел.
Время движется неумолимо,
жизнь проходит за окнами мимо,
заходя иногда в этот холл.
Кто-то вышел, а кто-то вошел.
IV
Вот был поэт, и нет поэта,
и человека тоже нет.
И скорой помощи карета
на красный пролетает свет.
Куда везут поэта люди —
машина белая с крестом?
Он был беспечен, безрассуден
в святом неведенье своем.
Вот говорят, покажет вскрытье.
Что может скрыть в себе поэт?
Свое волненье и наитье,
набор предчувствий и примет?
Куда везут поэта люди?
Туда, где ангелы в чести,
где неподсудный неподсуден.
Куда ещё его везти?
В Москву Сысоевым
Я не совру, не обману:
любовь, как жизнь, ушла куда-то.
Меняем третий раз страну
на вашей улице Марата.
Весь Петербург уже в Москве,
а мы стареем понемногу
и без детей приходим в сквер,
как бы к последнему порогу.
Провинциалы, мы храним
свои обычаи и нравы:
и на работу не спешим,
и не гоняемся за славой.
Живем в намоленных местах,
о старых помня пепелищах.
Нас осень в парках и садах
одаривает, словно нищих.
Фотохудожник
Старой Стрельны последняя осень,
спит омытый дождем бельведер,
в мир забвения время уносит
блеск дворцовых интриг и карьер.
Спят остатки замшелых строений,
спит Конюшенный корпус в саду,
и художника зоркость и гений
замечает руин красоту.
Возрожденная Стрельна блистает,
запустенью приходит конец.
Посетителей первых встречает
Константиновский в парке дворец.
Пьют шампанское, вина и виски
президенты компаний и стран…
Рядом дача Матильды Кшесинской,
рядом прошлого легкий туман.
2
С фотовспышкой, фотолейкой
летом, осенью, зимою
в майке, куртке, телогрейке
в небесах и под землею
репортер, фотохудожник
успевает насладиться
мигом радости раёшной,
скорбные заметить лица;
успевает Стрельну, Выборг,
Петропавловскую крепость
посетить и сделать выбор:
вот элегия, вот эпос;
чувства передать и мысли,
пролетающие мимо,
образ гордого Тбилиси,
небеса Ерусалима
и перед стеною Плача
с фотовспышкой, фотолейкой
помолиться за удачу,
в тонкий мир найдя лазейку.
Из цикла “В старом свете”
Ваятель
их классический стиль.
Мир фантазии детской:
сказка, вымысел, быль.
Окрыленный ваятель —
то ли мать, то ли дщерь:
“Боже, мира Создатель,
огради от потерь,
огради от страданья,
от разлуки меня”.
Тайна, фатум, слиянье
жизни ночи и дня.
Ночь
(рондель)
спит измученный сталкер,
спят жрецы и весталки,
мир влюбленных сердец.
Спят рыбак и кузнец,
колдуны и гадалки,
утомленный Творец
и измученный сталкер.
Спят форель и тунец,
спит удача в рыбалке.
Словно в кресле-качалке
спит судьба, как юнец,
спит усталый Творец.
Леонардо
(рондель)
Мадонна в гроте, дама с горностаем,
полуулыбка и печаль в глазах.
Смеющийся младенец на руках,
Пейзаж, сравнимый с возвращенным раем.
Мир обретя, достоинство теряем,
и все живое обратится в прах:
мадонна в гроте, дама с горностаем,
полуулыбка и печаль в глазах.
Как из бомбард, друг друга убиваем
презрительной улыбкой на устах,
науку превратив и в ненависть, и в страх.
Лишь в редкие минуты вспоминаем
мадонну в гроте, даму с горностаем.
Загадки Женевского озера
ОБЛАКА
Женевское озеро окружено горами. Над Женевским озером плывут облака, которые ниже гор. Куда плывут облака? Над Женевским озером радуга после дождя. Если присмотреться, то две радуги после дождя. А если хорошо присмотреться, то все туристы и пожилые швейцарцы фотографируют радугу после дождя. И никого не интересует, куда плыли облака над Женевским озером.
НАПРОТИВ ЭВЬЯНА
На одном берегу Женевского озера Франция, на другом — Швейцария. Швейцарская Лозанна напротив французского Эвьяна. Второй раз мы гостим у наших друзей, живущих в Шебре, всего в пятнадцати километрах от Лозанны. Мы побывали во многих городах и городках Швейцарии, даже в самых отдаленных, даже во французском Эвьяне. Но в Лозанну так и не попали — запретный город.
ПАВЕЛ
У наших швейцарских друзей есть собака по имени Балу, лохматая и черная, чернее и загадочней, чем квадрат Малевича. Друг наших друзей, Павел, приходит и общается с Балу так же естественно, как Эйнштейн с теорией относительности или как Менделеев со своей таблицей. Балу его любит и ждет, ждет и любит, как в прочем и Павел, который умеет любить и ждать так же естественно как Эйнштейн теорию относительности и как Менделеев свою таблицу.
АЛИНА
Куда бы мы ни приехали, Алину интересовало всё. Она фотографировала монахов и монахинь, вид монастыря на фоне горы, тракториста, сидящего в кафе напротив и пьющего пиво, пожилых швейцарок, заказавших кофе без кофеина, и немецких инвалидов, приехавших на автобусе. Алину интересовало всё: и бег времени на башенных часах аббатства, и вид экуменического храма, где в протестантском интерьере, как бриллиант в оправе, светилась копия рублевской Троицы. А мы следили за Алиной и не успевали за ней и её объективом, в который попадали монахи и монахини, тракторист и пожилая швейцарка, башенные часы и протестантский интерьер, где, как бриллиант в оправе, светилась рублевская Троица.
МУЗЕИ
В Лозанне есть художественная галерея, где выставлены произведения сумасшедших. А музей современного искусства называется “MUDAC”.
ЛОЗАННА
Сначала Жан-Марк и Галя подарили нам Швейцарию, а потом Жан-Марк подарил нам Лозанну. Мы видели собор Лозанны, мы были внутри собора, и нам казалось, что двенадцатый век — это наш век, и мы живем в нем, и наши тела защищены могучими стенами храма, а наши души устремлены к Богу. Жан-Марк подарил нам Лозанну. Мы бродили по городу, пили белое вино “BLANCO” в кафе на террасе отеля, в котором лорд Байрон писал “Шильонского узника”, и нас принимали за итальянцев. Почему бы и нет, подумали мы и заговорили друг с другом как настоящие римляне, пьющие вино в столице Кантона Во, городе Лозанна, на берегу Женевского озера.