Рассказ
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2010
Юрий ХОЛОДОВ
/ Саванна /
Рассказ взят из книги Ю.Холодова “Тихая музыка”. Книга выходит в издательстве “Алетейя” (СПб) во втором квартале 2010 г.Тихая музыка
Со старшим братом Бени было все в порядке. Он уже снялся в кино в эпизодической комедийной роли, хотя это не он, а сам Беня должен был пойти в артисты. Маленький, ушастый, он с детства чувствовал себя как клоун на манеже, легко катился по жизни как мяч на футбольном поле, с которым каждому хотелось поиграть. Не то, чтоб ему нравилось представляться простачком, но так было спокойнее. Поиграют, но не обидят.
Да, с Беней тоже было все в порядке. Заканчивал четвертый консерваторский курс. После летних месячных военных лагерей Клава обещала стать его женой. Слава богу — для Бени тоже все устраивалось хорошо. Спасибо бабушке, которая, когда они всей семьей еще жили в провинции, желая спокойно умереть, старалась сделать из любимого внука музыканта. Ломая его сопротивление, уже став глохнуть, она кричала с самого утра: “Беня! Ты хочешь стать Яшей Хейфецом? Иди поиспражняйся на скрипочку!” И Беня шел, испражнялся, хотя ему совсем не хотелось становиться Яшей. Ему нравилось быть Беней. Играть с мальчишками “в коца”, подглядывать за соседскими девками, моющимися во дворе в сбитой из фанеры душевой.
Когда переехали в Киев, бабушка вскоре умерла, но Беня, хоть и почувствовал свободу, уже не мог свернуть с проложенного для него пути и только сменил ориентацию — в седьмом классе перешел из струнников в духовики. Мягкий, страстно-призывный звук гобоя, как голос щипавшей травку у них под окном козы, когда он украдкой гладил ее теплое розовое вымя, напоминал ему детство. Глаза у нее были навыкате, со слезой. Как у Клавы.
Нет, у Бени тоже все было в порядке. Правда, Клава еще сопротивлялась, показывала маленькие рожки, когда он разгоряченный, рифмуя для нее стихи, звал вместе с ним подняться “к вершинам чувственным блаженства, чтобы потом упасть… на самое дно разврата”. Смеялась, охлаждала его порыв, говорила, что не хочет, как все другие. Только после свадьбы…
Зная, что Беня вегетарианец, собрала ему в дорогу сухие фрукты, орехи, мед, три плитки шоколада.
На первой утренней поверке подтянутый, стройный старшина, присматриваясь к выстроившимся у палаток в два ряда студентам, выбирал себе жертву. Собственно, тут и думать было лишне. Вот он. Нос — сосиской. Уши как радары. Пилотка на голове — кипой. Из сапога торчит портянка.
— На чем играешь? — спросил.
— На гобое.
— Га-бой… — В душе — как мед по маслу. — Га-бой! Как отвечаешь?
— Товарищ… офицер, я Беня.
— Два шага вперед!
Беня выбросил ногу с болтающимся сапогом вперед, но не рассчитал.
— Встать!.. Кррр-у-гом! Будешь отрабатывать выходку в индивидуале.
За Беню вступились:
— Товарищ старшина, мы музыканты, а не…
— Отставить!.. Выровнять строй!.. На первый-второй рассчитайсь!
— Первый! Второй! Первый! Второй!.. Последний.
— Культурно объясняю. Один солдат — это стальная спица в колесе. А если каждый не сымитирует другого, это будет что?.. Бардачок. И на таком велосипеде мы можем уехать куда?.. К Бениной Фене… Ишо вопросы есть?.. Десять минут на помыться, заправить койкоместо. Повторяю: армия — это вам не бардачок. Га-бой, ты старший по палатке. Приду проверю.
Соседи из театрального с песней уже шли в столовую, а старшина еще давал урок, как правильно заправлять постели. Беню заставил перестилать три раза. Прошедшие проверку собрались у палатки, заглядывали внутрь. Кто-то не выдержал:
— Товарищ командир, согласно свободному волеизъявлению трудящихся, мы все решили тут пойти пожрать.
Тот побагровел.
— Вы мне самонадеятельность не проявляйте… Фамилия?
— Голицын.
Старшина достал из кармана список.
— Голицына здесь нет. Есть Гольц.
— Гольц — это Беня, а я князь Голицын.
— Кто тут еще князь? Кто желает с Голицыным в ночной наряд?.. Я вам свою персону не навязываю. Могу рапортовать начальству, что вместо лагерных сборов кому-то захотелось попробовать армейской жизни. Там быстро выбьют из ваших котелков интеллигентскую дурь.
Это была серьезная угроза. Старшина торжествовал.
— Тебе, Га-бой, сегодня наряд на кухню мыть посуду.
— Служу Советскому Союзу!
— Взвод, слушай мою команду. В колонну по-два… становись! Шагом… а-арш! Запевай.
От груды алюминиевых мисок с остатками жирной каши Беню мутило. Два раза выскакивал, бежал за мусорный контейнер. Повар, калмык или татарин, участливо спросил:
— Рыгаешь? Выпей чаю.
Беня пожаловался:
— Этот ужасный запах мяса.
— Мяса свежий. Сам принимал.
— Я о другом. Не потому. У нас в семье все вегетарианцы.
— А-а, слышал. Эта как мой ишак. Хлеб ест, трава ест, яблака с дерева, помидор в огороде.
Беня попросил:
— Мне бы какой-то постный суп. С грибами, например.
Повар пообещал:
— Поможем. Как не помочь. Сварю отдельно в котелке. Для вкус поджарим немного сала с луком…
Первое время старшина, как надзиратель, держал всех мертвой хваткой от подъема до отбоя. Строевую проводил в самый солнцепек. Каждого студента раз, а то и два успел послать в наряд, наивно полагая, что вверенную ему музыкальную команду, наученную только стучать по клавишам, пилить смычками, дудеть и петь, за месяц можно переделать в боевую единицу. В эти несколько дней он всем так насолил, что вокалисты всерьез поговаривали, не поломать ли его немного где-нибудь в укромном темном закоулке. Почувствовав угрозу, тот стал ходить с оглядкой, меньше придирался, раз даже похлопал Беню по плечу: “Терпи, солдат. Тяжело в учении — легко в бою”.
Угроза насилия Беню всегда пугала, и он в сложившемся противостоянии с готовностью принял на себя роль громоотвода. Старался всех смешить, даже переигрывал немного. Это сработало, и он мог собой гордиться. Тревожило еще другое: сколько протянет без еды. Обещанный вегетарианский суп, видно для смеха, заправили соляркой или еще какой-то дрянью. Повар клялся — это напарник чего-то там подлил. В другой раз он проследит. Но Беня больше не рисковал. Утром — чай с кусочком хлеба (масло отдавал соседу), в обед — компот. После отбоя, когда в палатке становилось совсем темно, он доставал из рюкзака домашние припасы, жадно набивал полный рот, мучился, стараясь поскорее проглотить.
— Эй, чуваки, держите яйца! — Кто-то бросал со смехом. — Сюда забрался зверь… Слышите?.. Грызет… У кого фонарь?
Беня, отогнув край матраца, сплевывал, что не успел пережевать, как испуганная мышь чутко прислушивался, пока не усыпал последний, включая свой голос в ночную музыку вздохов, всхлипов, стонов.
Подполковник, добрейшая душа, читавший тактику ведения боя, увел их в лес, вплотную подступавший к самому лагерю. На большой тенистой поляне, усадив всех кругом, разрешил расслабиться, расстегнуть воротнички, снять ремни. Беня тут же уснул. Привиделся ему пыльный двор, коза, привязанная к кривому дереву, и он сам, висящий на ветке вниз головой — так он давно придумал, чтоб было интересней смотреть на все вокруг. Спрыгнул на землю, обнял козу за шею. Она брыкалась, больно толкала рожками в бок. Бе-е! Бе-е-е!
— Беня, отвечай.
— За что?
— За сектор обстрела.
Вспомнил, что осело в голове еще из прошлых лекций в консерватории:
— Сектор обстрела нашему взводу назначаю… ориентир справа — дуб сосновый, слева… корова.
Его перебивают:
— Беня, не про то… про химзащиту.
Уже понял, что с ним играют, но виду не подал. Выхватил из памяти другое:
— Вохлым тампоном протираем автомать, опять же открытые участки, просмаркиваем нос…
Другие подхватывают:
— После всего почистить зубы.
— Еще просраться, прошворить ствол…
Падают на траву, качаются от смеха.
— Это кто же вас так учил? — Подполковник улыбается. Пусть ребята повеселятся. Им не легко.
Кочегарка три-на-три. Без окон. Дверной проем как дырка в заднице. В углу — куча угля. Три часа ночи.
Дрова в трех топках под котлами никак не разгорались. Открыв заслонки, Беня с Гвоздецким из композиторского запихивали туда собранные на цементном полу последние пучки сырой соломы. Из топок валил едкий дым, утробный поварской мат.
— Что вы там возитесь, засранцы?
Беня достал спрятанную под гимнастеркой толстую тетрадь, рвал лист за листом, скомкав, бросал в дымящуюся топку. Гвоздецкий, заметив, что листы исписаны стихами, спросил:
— Твои?
— Мои.
— Не жалко?
— У меня все в голове.
Дрова, наконец, разгорелись. Подбросили угля. Сели прямо на пол передохнуть, привалились к холодному бетону. Гвоздецкий достал грязный платок, вытер вспотевший лоб.
— Говоришь, все помнишь? Проверим тебя на вшивость. Прочти из тех, что уже сгорели.
Никогда Беня не читал кому-то вслух. Чувствовал себя неловко, как первый раз когда-то в бане, но ночь располагала к душевной близости.
Походкой пьяною приходит к нам весна,
Чтоб в смехе дерзкого невинного бесстыдства
Топить все наши хилые мечты и песни…
— Да ты, Беня, молоток… Я и не подумал бы… Прямо вокальный цикл — слышу, как они звучат. Жаль, нет здесь инструмента. Ну, ничего. Попробуем, когда вернемся.
— Боюсь, не дотяну.
Тот успокоил:
— Брось. Не бери дурного в голову. Месяц — это не два года. Пара недель еще этого дурдома, и будем гордо реять… Дай почитать.
Неохотно протянул ему тетрадь. Слишком много там было откровений. Не для других. Для Клавы. Гвоздецкий открыл заслонку, чтоб лучше было видеть. Листал тетрадь. Улыбался, шевеля губами.
За стеной повар, колдуя у котлов, напевал любимые куплеты:
Пошел я раз купаться,
За мной следил бандит.
Я стала раздеваться,
А он мне говорит:
Какая у вас ляжка,
Какая буфера…
Клава появилась во второе воскресенье. Привезла фрукты, пирог с клубникой. В палатке Беня был один. Чуть не расплакалась, увидев, как он жадно ест. Весь перемазался.
— Тебе здесь плохо? — Достала из сумки полотенце. Как маленького вытирала.
— Так хорошо, что ты приехала… Ничего. Две недели как-нибудь переживу. И будем гордо реять. — Засмеялся. Высыпал яблоки на одеяло. Пересчитал. — Надо ребятам хотя бы по одному. — Положил каждому на подушку. Оставшиеся — засунул под матрац. — Что мы сидим? — Схватился. — Здесь недалеко в лесу, никто еще не знает, есть сказочное место — нетронутая земляничная поляна. Я прятался там от старшины. Писал стихи. Хочу, чтоб ты услышала. “Тихая музыка” — целая поэма.
Взяв за руку, он вел ее по цветистому ковру лесной просеки, пугливо озираясь — боялся, что кто-то может испортить праздник.
Хотите — верьте. Хотите — нет. Сначала он даже не думал ни о чем таком. Но вот пришли к поляне, и Клава, увидев как много там ягод и жалея, что не взяла с собой корзинку, подобрав платье, опустилась на колени и стала собирать их в круглую ладошку, чтобы потом целой пригоршней, сразу полный рот. Глаз было не оторвать от ее широких бедер под тонким шелком платья, тихо покачивающихся — как медленный танец двух влюбленных. Любуясь ею, Беня читал стихи:
Твои глаза — лесных озер ночная глубина.
В них трепетная лань отражена…
Вдруг понял: она его не слышит.
— Бесстыжие. Самые спелые прячутся под листья. — Голос выдавал ее волнение.
“Га-бой! — Он подстегнул себя. — Два шага вперед! Ты же мужчина!”
Дрожащая рука скользнула по нежной коже, отбросила подол, а там… совсем без ничего…
Как часто ему снилось это чудесное творение природы.
— Беня, что ты делаешь? Нас могут видеть, — тихо стонала. — Я не могу так…
Когда пришли в себя, на чтение стихов уже не оставалось времени. Да и сама поэма теперь нуждалась в переделке.
Растянулись по полигону. Заняли оборону. Едва серело. Где-то впереди условный противник (театралы) нанес условный атомный удар. Всем приказали надеть противогазы, окопаться. Бене с Гвоздецким повезло — попали в глубокую воронку, наверное, еще с войны. Проковыряв саперными лопатками в сухой земле ложбинки для автоматов и заметив, что поблизости из надзирателей нет никого, сползли поглубже, сняли противогазы. Подняв воротники, плотнее укутались в шинели.
Очнулись — солнце уже палило.
— Эй! — кричал Гвоздецкий соседу, все еще долбившему землю. — Что там слышно? Где они все?
— Хер их знает. Наверно, пошли к бабам в село.
— Сейчас бы молочка… — Дернул Беню за рукав. — Есть попить? Забыл флягу в палатке.
Небо над головой пустое, только на горизонте грязная пена облаков, будто здоровенная баба плеснула туда ведро помоев. Беня расстелил шинель, снял гимнастерку, сапоги. Кружилась голова. От запаха портянок подкатывало к горлу. Снова забылся, будто поплыл куда-то.
— Беня, очнись! — весело кричал ему Гвоздецкий. — Противник наступает!
Один из театралов, видно отбился от других, по-бычьи опустив голову, перся прямо на линию защиты. Скатанная шинель через плечо, автомат болтается на шее, ворот разорван.
— Торо! Торо! — Гвоздецкий пальнул холостыми. Поднял комок земли, замахнулся. Тот сорвал за хобот противогаз, хрипит:
— Только попади… убью. — Свалился к ним в воронку. Рожа красная. В глазах звериная тоска. Гвоздецкому даже неловко стало.
— Это же игра.
— Кому игра, а кому едьба… Дай глоток воды.
— Все выпили.
— А у тебя? — повернулся к Бене. — Смотри… этот уже покойник.
На самом дне воронки в траве — мутная лужа от дождя. Намочили портянку, приложили ко лбу.
— Беня, не дури! — Гвоздецкий толкал его в плечо, но тот не шевелился.
Театрал успокоил:
— Не дрейфь, это бывает от перегрева. Беги к начальству. Пусть присылают катафалк… Шучу… Я останусь, посижу с ним… Доиграют без меня…
Почти неделю Беню продержали в лазарете. Одни считали, что он искусный симулянт, другие его жалели. Без Бени даже старшине команда музыкантов казалась неполноценной, как организм, в котором недостает, к примеру, аппендикса — вроде и жрать все можно без разбора, но нет той радости.
Когда его выпустили, ребята уже готовились к отбою. Вошел в палатку, строго спросил:
— Как вы тут, без меня, еще не разбежались?
Гвоздецкий отшутился:
— Арена опустела. Всех клоунов перестреляли, но, мать твою, родина помнит своих героев. — И вдруг замялся. — Ты извини. Нам тут сегодня пришлось выбросить твой рюкзак. Не знали, откуда в палатке муравьи. — Достал яблоко, пачку печенья. — Вот все, что удалось спасти.
А утром Беню было не узнать. Глаза заплыли. Нос распух. Уши как мухоморы. Видно, лесные разбойники ночью вернулись на место пиршества и, не найдя там ничего, решили отомстить. В медпункте санитар, увидев Беню, развеселился.
— Первый раз тут с таким встречаюсь. Очень интересный случай. — Взял зеленку. Всего раскрасил.
В этот же день к обеду ждали генерала. Должен был сам проверить, как проходят сборы.
Старшина приказал пришить свежие воротнички, надраить сапоги. Будущих младших лейтенантов, командиров моторизованно-пехотных боевых подразделений выстроили в две шеренги. Беню, чтоб не светился как зеленый светофор, спрятали за спину широкого в плечах Гвоздецкого.
— Здравия желаем, товарищ генерал! — рявкнули студенты, когда тот со своей свитой появился перед ними. Неторопливый. Довольный жизнью. Приняв рапорт старшего по лагерю, поздравил всех с успешным проведением боевых учений.
— Жалобы есть? — Подошел поближе.
Какие жалобы? Только попробуй — завтра получишь внеочередной наряд.
Возле Гвоздецкого генерал остановился. Близоруко щурясь, достал очки. Присмотрелся — за спиной студента (какая странность!), словно гриб, торчало большое зеленое ухо.
— Отставить! — Отмахнулся. — Мне говорили: среди вас есть солдат, которому не нравится наша армейская кухня, ничего не ест. Вторую неделю об этом слышу. Хочу на него взглянуть.
Отказать себе в удовольствии всех развлечь Беня не мог. Выскочил вперед, взял под козырек.
— Рядовой Гольц… Га-бой… Служу Советскому Союзу!
Смех за спиной, как прибойная волна, и голос Гвоздецкого:
— Ну ты, Беня, молоток.
Кто-то из генеральской свиты подсказал:
— Он вегетарианец.
— Сам вижу… Исправить и доложить…
В тот день повар сам подавал Бене миску с кашей.
К счастью, до окончания сборов оставалась всего неделя, и Беню никто уже не исправлял…
Ныне младший лейтенант запаса Беня Гольц имеет со своей Клавой маленькое еврейское счастье, играет в оркестре на гобое и ждет со всеми нами перемен.
Саванна, Джорджия, 2009