Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2010
/ Даллас, США /
Студент факультета смерти
студент факультета смерти”
* * *
Любовь болеет мной… обмётанные губы,
изодранный наждак сухого языка,
колокола в башке, в груди прорвало трубы,
бессонных роговиц кровавая тоска.
Любовь болеет мной… случайно подхватила
нелепого меня, непрошеную хворь.
Я — свет в её окне. Всё без меня немило.
Но я потом пройду, как свинка или корь.
Она посмотрит вслед и позабудет скоро,
прикусит стебелёк, тряхнёт волос копной,
откликнется на зов другого разговора
и больше никогда не заболеет мной.
* * *
Стынет точка, что сказке и книжке конец,
в белизне без конца и без края,
и обложка, и крышка, и делу венец,
и на веки ложится, не тая,
эта боль, эта блажь, этот жизни каприз,
эта соль на губах — привкус слова,
эта оторопь неба, глядящего вниз,
где слепой — поводырь у слепого.
* * *
А если я тебе и подпою,
то разве что по дружеской по пьянке.
Играй, музыка, музыку свою
на старенькой раздолбанной шарманке.
Играй, музыка, в питерском дворе
на дне колодца меж немытых окон
в забытом Богом рыжем сентябре,
где жизнь укрылась в подзамочный кокон.
Играй “Разлуку” и под звон монет
пускай твоя тоска навзрыд ликует,
как будто счастью окончанья нет,
когда уже кукушка не кукует.
Играй с похмелья словно во хмелю,
входи в окно, коль не пускают в двери,
подранком, выдыхающим: “Люблю,
надеюсь и люблю, люблю и верю”.
В квадрате неба стынут облака.
Закат в стекле краснеет виновато.
И музыка твоя, как жизнь — горька,
как смерть — сладка, как нищета — богата.
* * *
Чёрная кошка перебежит воровато дорогу.
Белая цапля склонúтся над серебристой рекой.
Всё — как всегда, как водится. Маемся понемногу
дурью, любовью… И время вздрагивает под рукой.
Всё будет так, как дóлжно, даже если — иначе.
Будем хотеть как лучше — получится как всегда.
Сами себя похороним и сами себя оплачем,
а ворох счетов не оплаченных — уже не наша беда.
На жёрдочке между датами птица Сирин зальётся,
и ей вместо Синей ответит синица, что билась в руке.
Взовьётся воронья стая. И в глубине колодца
будет метаться эхо, как мир в опустевшем зрачке.
Лето уходит в осень. Пора подводить итоги.
Сальдо и бульдо не сходятся, как не сходились всегда.
Рябина краснеет. Жёлтые звёзды на мокрой дороге.
Заброшенным нотным станом — голые проводá.
Влёт подстреленный вечер летит, на ветру дрожа, и
ложится в ладони времени и приникает к земле.
Год начинается с осени — с праздника урожая.
Паданцы дней под ногами. Хлеб и вино на столе.
* * *
если честно
он не любил эту игрушку
какой-то дурацкий тюльпан
нужно было давить на поршень
рука быстро уставала
тюльпан раскрывался
и в центре с тупым скрежетом
крутилась на месте механическая дюймовочка
жалкая копия той из книжки
но родители подарили и он крутил
а они как павловская собачка
заходились восторгом
и он крутил
ему нравилось когда они улыбались
теперь их давно уже нет
потом
когда из многих дюймовочек он выбрал одну
весёлую плотно сбитую хохотушку
из тех что коня на скаку и в горящую избу
и у них подрастал замечательный мелкий
он иногда доставал эту игрушку
рассказывая сыну о бабке с дедом
или объясняя наглядно
центростремительность
раскрывающую лепестки
и центробежность
которая удерживала бы Дюймовочку
в центре вращающегося тюльпана
если бы она не была приклёпана намертво
сын снисходительно слушал
жена улыбалась
он любил когда она улыбалась
теперь её тоже давно уже нет
сын вырос красивым парнем
похожим на мать и таким же весёлым
он любил когда отец улыбался
что с отцом случалось не часто
последний раз
у военкомата где он провожал сына
отдавать долг родине
а газеты кричали что салажат срочников
не посылают в горячие точки
они обнялись
сын по дороге к машине оглянулся
ну улыбнись батя на счастье солдату
и он улыбнулся
через полгода сын вернулся домой
грузом двести в чёрном тюльпане
сегодня
что-то его потянуло на дачный чердак
среди зарослей паутины
поверх слежавшейся пыли
в груде ненужного хлама
он нашёл этот тюльпан
игрушка в хлам проржавела
пружина поршня сломалась
под облупившейся краской тюльпан оказался чёрным
время и влага
сплавили лепестки в монолит
он давит на неподдающийся поршень
руке больно
но чёртов тюльпан раскрываться не хочет
и дюймовочка не появляется
не появляется
не…
* * *
Дмитрию Леонтьеву
1
Когда смерть приходит в мою жизнь —
пока не за мной,
не говорите: “Не плачь!”,
не утешайте меня
сказками о жизни после жизни
и времени, которое лечит.
Не заставляйте меня говорить: “Я любил” —
я люблю.
Не лечите меня от любви.
Радость моей любви сменилась болью,
но счастье любви со мной.
Не входите без стука,
не колотите в бубны пустых слов,
разгоняя свои страхи.
Не мешайте мне —
я учусь ходить по этой земле,
по этому городу,
по этой улице,
зная, что дверь уже не откроется,
навстречу мне не распахнутся глаза
и не протянутся руки.
Не мешайте, прошу вас, не мешайте —
я учусь говорить заново,
без отражения слов в глазах напротив,
слыша только их копошение в осипшем горле,
откуда они выходят беспомощные и слепые.
Пока беспомощные и слепые.
Они тычутся в жизнь растерянно и неловко,
словно котята, которым не в кого ткнуться носом.
Я научусь говорить.
Но сейчас я начинаюсь с нуля,
ещё не позволяя себе знать,
что буду ходить, говорить, смеяться,
как было вчера и позавчера, и всегда,
а зная лишь, что завтра будет иным.
Оставьте меня…
Но, если вы можете просто посидеть рядом
и послушать, как скользит по щеке слеза,
как моя тень отмеряет время,
как я прорастаю сам из себя, —
просто помолчать и послушать, —
пожалуйста, не уходите.
2
время
из череды рождений
становится чередой смертей
никто не становится в эту очередь
но она непрерывно движется
на твоей ладони записан номерок
который ты прочитать не можешь
и это что ни говори хорошо
хотя дело вовсе не в этом
прежде чем придти за тобой
смерть снова и снова
возводит тебя в степень одиночества
из которого ты вышел
и в которое снова уйдёшь
под колоколом небес c каждым ударом
воздуха меньше и меньше
ты сам и колокол и звонарь
колокол звонит по тебе
и под последним ударом
он с рассыпчатым звоном
разлетится
на множество колокольчиков