Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2010
Сергей СЛЕПУХИН
/
Екатеринбург
/
Из цикла “Сатурналии”
* * *
Отказал GPS-навигатор,
Письма ветра в пергаментах льдин.
Здесь Аида придворный Меркатор
Путь наметил один.
Через пасти медведей трехглавых
Рваным треком зловещей воды
Мчатся нарты меж гребней шершавых
В эпицентр беды.
Аварийный маяк — не спасенье,
Лед непрочен и ветер свиреп,
Лишь Одиллии мертвое пенье,
Неба траурный креп.
Разевает полярный коллайдер,
Черных дыр гробовые нули,
Замерзающий в смерть аутсайдер
На задворках земли.
* * *
Поплавский дирижабль, монокль-иллюминатор,
Над Северным Крестом, полярно-голубым,
Сомнамбулой парит знакомый авиатор,
Из трубочки цедит сиреневатый дым.
Мотор скребет бока, жужжалки запускает,
Чернильные круги над айсбергом встают,
Зеркалит белый лед глаза слепому Каю
И Герды за окном рыдают и поют.
Но голосьба сирен лишь суживает ужас,
Смыкается в кольцо фермата, как змея,
И ширит океан луженый зев, натужась,
И манит дирижабль за острые края.
Там мертвый арсенал, арктический чернобыль,
Там сепий фиолет, китайский лён медуз,
Там спеют пузыри земли, как гонобобель,
И поглощают жизнь чернила топких луз.
* * *
Белые пальцы тянет прожектор эльгреко,
Сверлится линзой совиною грозно, толедо,
Ищет сбежавшего в потную ночь человека,
Рваную душу под выцветшим лоскутом пледа.
Вольтовых дуг выгнулись плечи ощеро,
Донные рыбы фосфор лениво глотают,
За амальгамой ширится пастью пещера,
Где образа беглецов, не спеша, собирают.
Порохом пахнет, искрой лиловой петарды,
Тромбы тромбона аллегро и негро несутся,
Звездной ветрянкой обсыпаны нервы-гепарды,
Рыком саванным на клочья лохматые рвутся.
Время ревниво к свидетелям смертного фарса,
Хрустки кузнечики в хищных зубах стипль-чеза,
Их подытожит копье бесноватого марса
Молнией адской в расплаве огня и железа.
Сатурналии
“ведет танцоров жига…”
Стучит разгул безумия в виски,
Индиго ночи, лоно небосклона.
Сквозь хаос па и скрежет саксофона
Надламывая струнные колки.
Подмигивают маски черных лиц,
В них постеры глядятся деловито,
В кремлевском зале сводня Немезида
Льет серным ядом конфетти зарниц.
Биржевики и брокеры толпой,
Сцепившись тенью цепких рук костляво,
Выходят из подполья, на халяву
Девиц и клоунов ведя на водопой.
Случайной встречи плещется крюшон,
Елейный голос, кудри серпантина,
В агонии холодная ундина.
Кто твой партнер, безглазый капюшон?
Лоснится плоть, наяривает бэнд,
Глумливый Моцарт нокии мобильной,
В колючках ежевики замогильной
Смерть-аноним раскручивает бренд.
Ладонь, бедро… Пульсирует насос,
Грызут графит кривые фейерверков,
Людская опись Хроноса, проверка,
Кто выдохнет на грани срыва SOS.
Стальные пчелы сверлят зеркала,
Буравят космос дервиши на нитке,
Хрусталь теснят Полония напитки,
И нижет хаос острая игла.
Кровь заячья трусливо шелестит,
Укус на шее — след любовной ласки,
Фальшивых “я” заношенные маски
Угадывает время-трансвестит.
Памяти Кормильцева
“…мне снилось я один из тех
с кем пил в подъезде Он”
небо в трупных пятнах и пегасах
вороная сталь одно крыло
здесь в руинах герники пикассо
сытой ложью солнце рассвело
нам на всех не хватит кислорода
встань лицом к обоссанной стене
задержи дыхание как в родах
пропадай безвестно на войне
ахтунг ахтунг общая готовность
лепота и лепра в голове
поделом умри за теплокровность
похоронка детям и вдове
крылья срежут известь к свежим ранам
зрей аншлагом пьяный куршевель
глаукома голубым экранам
а баранам — кашка и щавель
оборотни нот и детских песен
сталь цепочки рьяная шпана
все мне снится что Христос воскресе
как моя бедовая страна
* * *
В Макондо заморозки — яблоневый цвет,
Гортензия оправится нескоро,
След ледяной тускнеет сотню лет
На горбыле упавшего забора.
А было — вознесенье в небеса
На простынях. И бабочки кружили.
Мы строили на облако леса
Раскачиваясь на упругой жиле.
Мир был ничей и требовал слова,
Мы их нашли, пошарив по карманам,
Дом вырастал, а на дворе — трава,
Мускарики и рябчики с тюльпаном…
Не знали мы, что голуби овес
Стальной клюют, магнитные ладони
Притягивают цинк голодных ос,
Чугун колес на выжженном перроне.
Нам навязали тридцать три войны,
Полковнику — по средам похоронки,
Картонные чиновники страны
Медали-фантики кладут на дно воронки.
Змеиным эхом в ухо шепчет медь,
Дежурный врач с Владимиром на шее
Нам запрещает канарейно петь,
И заставляет быть мышей мышее.
В Макондо ветрено, местами — гололед,
Осада плесени и едкой белой пыли.
По небу — в клетке ангела полет,
Как вертолет фантазии и были…
Peysage d’enfer
Под рёбра сердце звякнуло ледышкой,
На башне почты запылал маяк,
И завертелась стрелка злой мартышкой,
И цифры заплясали краковяк.
По кожуре вспотевшего асфальта
Паяц-скрипач прошелся ча-ча-ча,
Когда сирен охрипшее контральто
С пожара возвращалось, хохоча.
* * *
Сличите смерть со сном: стерильный запах моря,
Пикриновых кислот тугая желтизна,
Настырные ктыри, угрозе тленья вторя,
Пронизывают ткань погибели и сна.
Кору утюжит зной, всеобморочный ужас,
Вкус пагубы засох в каленой пленке губ,
Вот-вот твоя душа исторгнется, натужась,
В прогал небытия фаллопиевых труб.
Туда, где шайка звезд участливо висела
И заводной вертеп беременел тобой
Немыслимо давно, а память, память тела
Не оттеснили сон и смерть в беззвучный зной…
* * *
“Вбегает мертвый господин
и молча удаляет время”
…и вбежал этот мертвый господин
сунул время в нагрудный карман
вот тогда я и остался один
праздник йок обезлюдел шалман
хоть бы мумия какая коко
оцифрованный в усмерть мираж
стекловатой подбито трико
черным маркером макияж
сжатый вакуум пейзаж-натюрморт
дайте что ли ИВЛ кислород
из заначки мензурок реторт
пару месяцев может быть год
я надену матросский костюм
бескозырку надвину на лоб
я такую вам песню спою
надорвались от зависти чтоб
шар воздушный вагон голубой
из саврасова грачи прилетят
а в сосновом лесу надо мной
утро выгонит гулять медвежат
только мертвый господин не шутник
удалил не во сне наяву
вынул жизни моей золотник
я теперь не живу не живу…
В сухом остатке
“Нет, весь я не умру…” Что значит “весь”?
Останется мутнеющая взвесь —
Обмылок чувства, сколок откровений?
Обрывок мысли на сырой земле,
Стихостроенье в дрогнувшей золе,
“Растяжка” облака, где эпикризом — “гений”?
Недавно Алексеев умирал,
Кселоду-смерть отчаянно глотал
И отдавал “очку” взамен живое…
И что осталось? Пара пыльных строк?
Проклятье всем и на губах замок,
И удивление: играло ль ретивое?