Повесть
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2010
Наталия СЛЮСАРЕВА
/ Москва /
Окончание. Начало Крещатик № 46.
Прогулки короля Гало
ГЛАВА XI. ГЕРМЕТИЧНЫЕ ЗНАНИЯ
Плавно подходила к концу неделя семинаров. Учитель последовательно вводил своих учеников в мир обучающих программ, инновационных технологий, призванных изменить самое упрямое, что есть в человеке — его сознание. Камердинер, почерпнувший сам много сведений из королевской библиотеки, обладавший самым высоким интеллектуальным коэффициентом, доверительно делился с соседями по партам. Он уверял, что универсальными знаниями обладали ещё древние греки. Грекам знания были переданы от египтян, среди которых величайшим учителем считался Бог Тот с головой ибиса или Гермес “Трисмегист” — “Трижды величайший”. “Tabula Smaragdina” — “Изумрудную скрижаль” — главную египетскую ценность, вырезанную на пластинах изумруда, нашептали в ибисовую голову, в свою очередь, светлые и высокие Атланты. Последнее же звено цепочки недоступных знаний, скорее всего, спускалось на землю с застывших звёзд. Тайны, которыми владел Гермес и его ученики, обещавшие блаженство на земле и исполнение любого желания, оставались закрытыми. С тех времен в наследство людям перешло слово “герметичность”, а месторождение с жилой счастья почему-то каждый раз приходилось разрабатывать заново, взламывая ту самую герметичность…
На пешей прогулке по пустынному шоссе Луи с Антоном скромно держались за первой парой — Габинчи, шедшего под руку с Королем, но и до них доносился зычный голос боцмана.
— Пустота! — радовался ученый, оглядываясь по сторонам. — Пустота! Какая великолепная возможность! Каждый из нас уже был ничем и будет ничем. В сущности, все мы ходим туда-сюда через одни и те же двери, — восклицал он, механически переводя по маршруту все левосторонние указатели направо. — И, заметьте, всегда к себе домой. Страх пустоты, неизвестности — великая иллюзия невежественного разума. Но этот толстый канат, сплетённый руками стольких напуганных поколений, трудно разорвать.
Неожиданно в ничем не заполненное пространство, как раз между полями шляпы Его Величества и воротником королевского пальто, зигзагом скользнула птица-боа.
— Ничего. Не смущайся! — Чтобы встретиться с взглядом короля, Габинчи нагнулся пониже к обшлагу его рукава. — Этот проём ты создал сам, мыслями о собственном ничтожестве. Нерешительность и робость — плохие сторожа. Но мысль можно изменить! На этом золотом песке мы и построим замок счастья. Величайший учитель из Назарета никогда не любил говорить о тех плохих условиях, в которых жили люди. Он никогда не говорил Богу, как больны и бедны люди. Он утверждал совершенно противоположное. Он велел хромым — ходить, слепым — видеть, немым — говорить. Он повелел волнам утихнуть среди бури. И ты не тушуйся, а просто знай: твоё лицо у тебя — в кармане. Извини, я хотел сказать — там, где ему и надлежит быть!
В следующую секунду, шумно рассекая воздух, вжикнул знакомым шарфом Феррари.
— На пикник. Воздушные ванны принимать. Ну, гусь! — Антон резко дёрнул хвостом, нечаянно задев двух бабочек двойняшек.
— Хорошая оснастка, а-а-апчхи! Отличный крен, а-а-апчхи!… Идёт, а-а-пчхи, почти совсем, как “Сити Белл”. И правым бортом, — аллергически— ностальгически отреагировал моряк.
— Ничего удивительного, — вклинился Луи. — Прежде всего генетический код. В нём вся сила.
Внимательно вглядевшись в рисунок летних шин, Лебедь ещё раз кивнул в знак одобрения.
— Генетический код — лучшая оснастка. После того как его дедушка “Феррари Теста Росса” — “Красная Голова” в 1958 году победил в двенадцатичасовой гонке в американском Себринге, взял первое место в знаменитой гонке “Тарга Флорио” и пришёл первым в двадцатичетырёх-часовой гонке в Ле-Мане, всё семейство Феррари чуть ли не причислили к ликам святых. Оригинальные плавники, растущие за передними колесами, перешли к нашему Ферри, как раз от деда “теста Росса”. А вот удлинённый разрез глаз — от бабушки “Пежо”. Любимый племянник Фьорано, который ещё не встал прочно на ноги, разгоняется до первой сотни за три секунды и “антонов” в нем шестьсот двадцать жеребцов.
— А гарцующий жеребчик на фасаде от кого? — королевский конь требовал уточнений.
— Гарцующий жеребец — символ графского герба Франческо Баракка, легендарного лётчика-аса времён первой мировой войны. Графиня Паолина, мать героя, встретившись на гонках с конструктором машин Энцо Феррари, предложила тому использовать символ их семьи, как приносящий удачу. С тех пор к изображению чёрного гарцующего жеребца папаша Энцо добавил только жёлтой краски на фон, цвет родного города Модена. Здесь в Маранелло в пятнадцати километрах от Модены в так называемых “конюшнях Феррари” каждый месяц объезжают восемнадцать кумачовых жеребцов.
— Ну и процессор у тебя, — Антон подмигнул бабочкам.
Не прошло и получаса, как на горизонте завибрировала алая точка. Феррари возвращался. По мере того, как, сбавляя скорость, красавчик приближался, пешеходы разглядели на переднем месте знакомую сирену с перламутровыми плечами, на заднем — размахивающего банкой пива, бодающего затенённое стекло здоровилу сержанта. Последний был явно навеселе.
На светофоре Феррари резко встал на дыбы, пытаясь сбросить с себя тяжёлое тело десантника. Кентавр отчаянно сопротивлялся. Упершись в боковые дверцы расставленными копытами, Филипп ни за что не хотел оставлять салон. Гарцующим жеребцом, на задних колесах, Феррари крутился вокруг собственной оси. Неизвестно, сколько бы это ещё продолжалось, если бы Люба, перевесившись назад, не треснула своей сумочкой со всей силы контрактника по голове несколько раз. Замолкнув, Филипп мягко осел на шёлковое сидение и захрапел.
Получив свободу, “F550” признательно улыбнулся красивым разрезом фар и полетел вдоль шоссе, не касаясь шинами встречной полосы.
— Гляди, Млечный путь снесёт, — шарахнулся от него в кювет Антон.
— Паранормальная скорость, — восхитился вслед Габинчи.
Когда поздно вечером, вместо того, чтобы практиковаться в написании лозунгов, Лебедь и Конь стали обсуждать встречу на трассе, Его Величество неожиданно принял решение.
— Пора и нам нажать на акселератор! — высказал он мудрость в традиции золотого века монархии. — На стоянке всего не узнаешь. Оставим на время теорию. Будем пополнять знания эмпирическим путем.
— Умно! — В знак одобрения Лебедь вырвал из своего хвоста перо, более других напоминающее восклицательный знак.
ГЛАВА XII. ПОХИЩЕНИЕ ЕВРОПЫ
Дорога шла берегом моря. Лапа, копыто и колесо попеременно проваливались в зыбучий песок. Конь устал, всё-таки он нес на себе двух всадников.
— Это что получается? Я что — основание пирамиды, в конце концов? — ворчал он последние полчаса, — или, быть может — трёхступенчатая ракета? Пора делать привал.
— Выдай ему яблоко из мешка, а то он не успокоится, — обратился Гало к тому, кто призван был охранять его тыл.
— Такой не успокоится, это точно, — подтвердил Лу, протягивая Коню антоновку.
Пройдя ещё пару километров, решили заночевать на пляже.
— Сникерсни, отдохни, — выхрапнул из себя Антон, по-быстрому сбросив с себя седоков. Расторопный камердинер быстро развёл костер. Гало, придвинувшись поближе к огню, начал растирать покрасневшие на ветру пальцы рук. Луи разливал по жестяным кружкам бодрящий кофе.
Очередная большая волна лениво подошла к берегу, оставив на нём тяжело дышащего быка, на котором восседала верхом пышная блондинка, совершенно придавившая его своими формами.
— А кто-то ещё недоволен. — Луи кивнул в сторону Антона, но тот, разинув пасть, и так готов был тут же без разговоров поменяться с Быком седоками.
— Я быстро. — Пышка ухватила Быка за ухо и начала сползать с крупа. У Быка что-то хрустнуло в крестце. Он охнул, тяжело уйдя в песок всем корпусом.
— Здесь при дороге должен быть супермаркет. Пора обновить запасы: чипсы, пива, побольше гамбургеров. Ты ведь не против, дорогой?
Конь мечтательно провёл львиной лапой по небритому подбородку, проводив слегка затуманенным взором удалявшийся по пляжу Биг-Биг-Мак.
— Очень романтично, очень…
Луи покусывал кончик пера. Сидя у костра, Гало ещё ниже опустил шляпу. К счастью, никто не любопытствовал и не заглядывал под её широкие поля.
Быка била мелкая дрожь, чёрные круги под глазами выдавали предельную усталость. Он хрипел. Наконец, отдышавшись и сделав глоток кофе, неожиданно заговорил, ни к кому персонально не обращаясь.
— О, я старый идиот! Что я сделал со своей жизнью?! Я мог стать Коперником, Эйнштейном, Кротовым, в конце концов… Лучше бы я сложил свои рога на арене в цветущей апрелем Памплоне или Севилье. Почему я не погиб в честном бою? Я храбр и заставил бы дорого заплатить за свою жизнь. Возможно, мне даже поставили бы памятник, не столь великолепный, как несравненному Хоселито — величайшему матадору Испании, но всё же достойный моего свободного выбора. А что я сегодня? Счастливый обладатель куска, которого мне не проглотить. Позарился на телесную оболочку и теперь погибаю в высоких волнах “Фаст фуда”.
Бык несколько раз потянулся, чтобы растянуть натруженную поясницу и повернулся на другой бок. Силы оставили его. Прочитав в глазах друзей немой вопрос, он вздохнул.
— Это — Европа. Я встретил её в Америке. Там много таких бодрых и обширных, напоминающих Океан, но Европа оказалась грандиознее всех. Её жизнерадостность и безмятежность покорили меня. В душе я — меланхолик. Я наивно посчитал, что только с Европой смогу быть всегда энергичным и весёлым. Я похитил её. О, я — осёл! Первую неделю я был от неё без ума. Но не успел ещё наш медовый месяц выгрести на второй круг, как я уже выдохся. Теперь мной владеет только одно желание — уснуть, желательно одному и желательно под забором. Одному, дорогие друзья, одному. Проснуться утром, сварить кофе на одну порцию, пошляться по комнате в рваной майке, полистать журналы на диване, а потом расшвырять всё по полу. И главное — не слышать этого громкого смеха.
— Но такое совершенное изобилие, разве это не счастье, о котором мечтают все? — философски переспросил Луи?
— Прямо-таки яблочная пастила, — добавил Конь, взвившись на дыбы и обдав приятелей волной сухого горячего песка.
— Конечно, разве я спорю. Счастье. Но это не моё счастье. Не моё.
Бык повернулся к огню спиной и захрапел.
На фоне гаснущей вечерней зари из-за дюны частями выбиралась Европа. Азартно крича кому-то в мобильную трубку, она катила перед собой тележку доверху нагружённую сосисками, колбасами, печеньем, банками с пивом, кока-колой и тому подобное.
Чтобы успокоить немного нервы и размять суставы, конь удалился пожонглировать в компании чаек. Общение с Габинчи ни для кого не прошло бесследно. У каждого обнаружились неведомые ранее таланты. Антон быстро обучился жонглировать тремя предметами одновременно. Простой набор: гнутая серебряная вилка, мячик, подобранный на поляне для игры в гольф, и зелёное яблоко он прятал в густых прядях хвоста. Уединившись по вечерам, новоявленный жонглёр с завидным спокойствием подкидывал в небо вилку в очередь за яблоком. Цирковое искусство благотворно влияло на его психику. Конь умнел на глазах. У него выработалась даже своя философия: поменьше мыслительных процессов, побольше мускульных движений. Приглядевшись внимательнее к мажордому, Луи пристрастился к вязанию. Ему отлично удавались купальники. Мечтой камердинера стало открытие собственного Ателье. Один Король не обнаружил в себе ничего нового. Он был слишком сосредоточен на своём чувстве.
Проснувшись на следующее утро, друзья вчерашних попутчиков на пляже уже не застали. К воде вела цепочка неровных следов, глубоко отпечатанных во влажном песке.
— Да, — Конь почесал за ухом. — Как это он вчера… Мда-а, с какой страстью. Не мой говорит кусок. Интересно.
— Припомни, — Габинчи на семинарах то же самое говорил, — быстро отреагировал философ. — Только своя ноша не тянет. Когда тебя окружает “истинно твоё”, то тебе в нём легко, как рыбе в воде.
— Да, а где это “твоё-своё” найти? Вот в чём вопрос.
Обновив маникюр на львиной лапе и подкачав спущенную шину, Антон принялся загружать на себя пассажиров. Этажеркой двинулись дальше. На закате следующего дня группа добралась до серповидной бухты, вступив на территорию частных владений. На столбике, с которого вспорхнула чайка, чернела надпись: “Владения Великого Художника”.
— Ну что же, кажется, мы пришли, — громко объявил Луи.
ГЛАВА XIII. КОНТРАКТ РИСОВАЛЬЩИКА
Великий Художник любил много и громко смеяться. Кроме собственного очевидного смеха, на свете он ценил только три вещи: свои деньги, свою гениальность и свою родную дочь Елену, оставшуюся рано без матери. Быстро подружившись, гениальность и деньги доставляли ему минуты истинного веселья. Единственно заботы о дочери, её причуды, бессонницы, весенние лихорадки сгоняли порой улыбку с его всегда довольного лица.
Облик любимицы отца был замешан на трёх красках. Чёрная волна пышных кудрей состязалась в блеске с сиянием глаз цвета мокрого антрацита. Нежное личико на фоне кружев, оттенка лапландских льдинок, казалось ещё белее. Карминные лепестки губ посылали воздушный поцелуй алой ленте в волосах.
Голосок непоседливой красавицы раздавался одновременно отовсюду, со всех тропинок и лужаек. Она мелькала то тут, то там, первой объявляясь во внутреннем дворике, а уже вслед за ней влетала ласточка.
— Елена, постой, мне надо закончить твой портрет.
— Нет, ни за что. Сидеть это такая пытка.
— “Скок, сорока, скок сорока”… — Художник напрасно пытался поймать дочь за руку.
— Папа, уймись. В нашем доме я давно уже чувствую себя, как в музее. Что меня окружает? Застывшие напыщенные мольберты, сморщенные тюбики засохших красок. Надоело!
— Я заплачу тебе хорошие деньги.
— Ты и так их мне дашь.
Как раз в то мгновение, когда ласточка метнулась к верхушке кипариса, на лужайке перед парковым павильоном предстали три странных — отчасти предмета, отчасти существа: одно пальто, обрамляющее пустоту, один, белого пера, лебедь и запылённый, в синеву, конь.
— Оригинальное сочетание красок из трёх, — рассмеялся всегда довольный всем Великий Художник. — Немного белого, в меру — синего и в избытке — “никакого”. И сдаётся мне, что вот это бесцветное и есть кардинальный цвет.
Приостановившись, Елена с любопытством разглядывала гостей.
— И что же вам угодно? — улыбаясь на фунт “чииза”, полюбопытствовал хозяин. — Вы — просители или путешественники?
Вперёд выдвинулся старший камердинер.
— Видите ли, — Луи распушил манишку атласного оперенья на своей груди. — Нас в некотором роде уполномочил Великий Мастер, Далай-лама, синьор Габинчи. Он заверил нас, что Вы уже могли бы расстаться с той частью лица, которую одолжили во время сна, при обоюдном согласии, разумеется, у Его Величества Короля Гало Пятнадцатого. Так что в настоящее время, как вы сами изволите видеть, Его Величество, имея всё, что полагается мыслящей субстанции, своего лица не имеет.
— Ха-ха-ха! — закатился смехом Великий Художник. — “Собирала Маргарита маргаритки на горе, растеряла Маргарита маргаритки на траве”. Вы хотите сказать, что “Карл украл у Клары кораллы…” и при обоюдном согласии. Интересно. А если я не отдам?
— Тогда мы вынуждены будем драться! — подобравшись и выпятив грудь вперёд, храбро продолжил соратник Короля.
— Говорил попугай попугаю: “Я тебя, попугай, попугаю. Отвечал ему попугай: Попугай, попугай, попугай!”… Что ж, одна львиная лапа на троих у вас уже есть. Впрочем, разве что смеха ради!..
— Что это он странно так разговаривает? Получается ничего, типа того, не понять.
За спиной короля Антон попытался добиться от Луи внятных объяснений.
— Причуды баловня судьбы, — не меняя авантажной позы, прошипел сквозь плотно зажатый клюв опытный психолог. — Эрудицией ослепляет. Видишь, как светится весь от удовольствия. Ладно, молчи, потом договорим. Не пропустить бы важное.
Великий Художник, не смущаясь, в упор разглядывал Его Величество Гало Пятнадцатого, облокотившись на свою трость с золотым набалдашником в форме головы лебедя, чем заслужил неодобрительный взгляд Лу. Золотая голова наоборот приветливо подмигнула камердинеру изумрудным глазом. Король в свою очередь любовался яркой внешностью живописца, его уверенными жестами, осанкой.
“Какая великолепная самоуверенность. Мне никогда такой не овладеть, даже будь у меня три лица — одно спереди и два с боку, — подумал про себя Гало. — Однако, что за чушь лезет мне в голову”?
— Ну, что ж? Предлагаю скрестить шпаги, заодно и повеселимся. Разыграем дуэль. Своего рода, олимпийские игры.
Великий Художник немного отступил назад и насмешливо прищурился, как бы примериваясь тотчас набрасывать на холсте семейный групповой портрет.
— Я верну Его Величеству то, что он считает своим, в случае, если он одержит верх в нашем ремесле. Ваша артель вступила на территорию живописца и потому оружием поединка я выбираю кисть. Моделью послужит моя дочь Елена. Претендент должен будет сделать её портрет за семь дней. Жюри оценит работы по достоинству. Победитель, во всяком случае, останется с лицом. Если присудят пальмовую ветвь Его Светлости, — художник согнулся в церемонном поклоне, — “господин в пальто” покинет нас, будучи уже явным эскизом. Ха-ха-ха. Всё очень просто.
На повороте, задиристо помахав тросточкой, художник бросил через плечо:
— Если победа, как обычно, последует за мной, не обессудьте, господа, вам ничего не светит. Адье.
— Да, есть чему поучиться, — рассудительно отреагировал Луи. Антон в негодовании раскрутил вхолостую своё единственное колесо. Пальто короля приподняло плечи.
Неделя пролетела незаметно. Многими было отмечено, как, взявшись за руки, Гало и Елена часами следили с террасы за низкими полётами бакланов; прислушиваясь к пению парковых фонтанов, ласкали доверчивые цветы. Первую половину дня Король неизменно проводил перед мольбертом, кажется, смешивал краски. Перед сном Лу уверял Антона, что видел, как Гало мыл кисти. Это был хороший знак.
В день состязания Гало торжественно почистил длинные полы своего пальто. Монарх захотел сделать это лично сам. Конь тщательно вычесал пшеничный хвост, прицепив за ухо букетик полевых цветов. Белоснежный фрак Лебедя оттенили чёрной бабочкой.
В полдень на террасе, где были выставлены два закрытых до времени полотна, собралась самая изысканная публика. На балконе для “вип” персон в глубоких креслах удобно устроились герцогини Лагунские, сёстры— меценатки, давние поклонницы художника. Местная аристократия считала своим долгом заказывать портреты только у Великого живописца. Неожиданно королю показалось, что в старшей сестре он узнал ту, которая доставляла ему экспресс-почту. Обрадовавшись поддержке, Его Величество приветственно подмахнул ей рукавом пальто, но надменная герцогиня так резко просигналила желтыми блюдцами глаз, что Гало совсем потерялся, и отошёл в тень.
Пристально разглядывая через лорнеты свиту короля, сухо постукивая костяшками вееров о перила балкона, почётные гости требовали скорейшего начала состязания.
Непринуждённо поклонившись публике, хозяин первым отбросил старинную шаль, закрывавшую его работу, и развернул к зрителям картину. Блеск и молния. Как только присутствующие взглянули на портрет дочери, написанный её прославленным отцом, всем стало очевидно, что превзойти подобное совершенство, никому не под силу — ни королю, ни обычному смертному.
Портрет жил и радовался, приглашая других так же легко дышать и праздновать своё бытие. Переливаясь бессчётным количеством оттенков, краски нежились на полотне в абсолютной гармонии. Цветок раскрыл свои лепестки. Как бы гордясь тем впечатлением, которое они оказывали на зрителей, краски ослепительно смеялись в лицо всем и каждому. Почерк мастера. Характерным приёмом письма Великого Художника считалось признанное всем миром необыкновенное свечение, силу которого он многократно увеличил за последние годы. Немногие знали, что этот энергетический мяч он ловко отбирает у других более слабых игроков во время персональных ночных матчей. Великий портретист был непобедим, и он знал это.
Слуги короля переглянулись в замешательстве.
— Га-га-га. — Неожиданно, гусем загоготал Лебедь.
Он решительно возмутился. Условия дуэли показались ему несправедливыми. От испуга, наступив своей передней лапой на заднее колесо, Конь чуть не завалился в кювет, если бы тот там находился. Один Король оставался безмятежен. Любуясь светоносным цветком, он, казалось, забыл о жестких условиях поединка, не обещавших ему лица. Красота дарила ему блаженство. Он был почти благодарен Великому Художнику за уникальные мгновения созерцания Прекрасного.
— Ну что, господа дуэлянты? — весело потирая руки, живописец прервал размышления своего соперника. — “Джордж ждёт менеджера с пейджером”. Ваш выстрел. Прошу.
Заранее торжествуя победу, непревзойдённый портретист наслаждался произведённым эффектом. Герцогини аплодировали стоя. В ту же секунду на террасу ласточкой впорхнула любимая дочь.
— Елена, — ласково приобнял её за талию отец. — Полюбуйся-ка со мной за компанию. Вы так долго проводили время вместе. Что-то из этого должно же было произрасти? Ха-ха…
Все устремили взгляд на Его Величество.
Не торопясь, особенно ни на кого не глядя, Гало потянул на себя ткань, служившую покрывалом. Открывшийся холст оказался абсолютно чистым, без единого пятнышка, даже без подписи автора. Вынув из бархатных футляров очки и лупы, первые эксперты в живописи торжественно окружили полотно.
В отчаянии, закусив манишку, Луи завернул шею под таким градусом, чтобы никто не смог разглядеть под клювом синие звёздочки — следы от слёз. Антон решительно махнул чёлкой на глаза.
— “Сы, сы, сы, сы, сы, сы мы не видели осы”, — захлёбываясь смехом, Великий Художник засвистел что-то совсем несуразное, но быстро осёкся. Его единственная наследница опустила голову слишком уж низко. Она плачет? Что за глупости. Неужели ей жалко этого неудачника, это бесцветное пятно?
— “О любви, не меня ли вы, милый, молили и в туманы лиманов манили меня…” — промурлыкал художник.
В следующее мгновение он возвёл глаза к небу и театральным жестом поднял трость высоко над головой.
— Мария! Видишь ли ты свою дочь?
Золотой лебедь с высоты набалдашника бесцеремонно уставился на Луи. Определённо камердинер короля ему нравился, и молодчик искал повод, чтобы свести с ним более короткое знакомство.
Махнув рукой, ни на кого не глядя, чётко отстукивая тростью тирольский марш о гладкие ступени высокой лестницы из розового португальского мрамора, первый живописец спустился в парк. Он принял решение.
Когда маленькая чёрная ласточка, облетев бухту, развернувшись, пошла на третий круг, Великий Художник возвратился на террасу. Он появился из дверей в парадном костюме матадора, украшенном большими зелёными изумрудами в форме цветов. Его парчовый наряд дополняла серебряная шпага с накрученным на ней красным плащом. Выставив вперед мулету, плавно поворачиваясь на каблуках, тореро начал кружить вокруг Его Величества. Сделав таким образом несколько пассов, он неожиданно набросил плащ на шляпу Гало и, отчётливо проговаривая согласные и блестяще артикулируя, отрапортовал:
— “Граф Пото играл в лото. Графиня Пото знала про то, что граф Пото играл в лото, а граф Пото не знал про то, что графиня Пото знала про то, что граф Пото играл в лото. Поезд мчится, скрежеща: ж, ч, ш, ща, ж, ч, ш, ща”.
После чего тореадор резко сдёрнул мантию, и все увидели, как, раскачиваясь в воздухе, падающим лепестком сверху спускается в свои границы тонкое лицо Короля.
Всё, что было живым в помещении, на секунду замерло в неподвижной окаменелости. У простодушного Коня комната поплыла перед глазами. Он тряхнул на прощание гривой и грохнулся в обморок, высоко задрав к расписному потолку свои разнокалиберные конечности. При ударе об пол самортизировал хвост и выдал такую тучу соломенной трухи и засохших листьев, что собравшиеся, протирая глаза, долго ещё откашливались, не сразу приходя в себя от увиденного.
ГЛАВА XIY. СУВЕНИР ДЕ ЛАБЭЛЬ
Охотница, она же Купальщица, находилась в непрекращающемся мировом турне. Как и положено планете, не отстающей от своей орбиты, через определенный промежуток времени следовало ожидать её появления в известном месте.
Пунктом встречи стал альпийский городок с отличной кондитерской на верхней террасе горбатой горы. Разглядывая за чашкой горького шоколада афишу с изображением королевы стадионов в многоярусных оборках, король Гало неизменно вспоминал о кумачовом цветке и его трепетных воланах. Он чувствовал себя виноватым. После прогулки в парке Монсо, движимый сильным чувством, Гало сбежал, не попрощавшись с Розой. Испугавшись проливного дождя и долгих объяснений, он, надо признать, удалился по-английски.
Некоторое время Лабэль действительно находилась в
глубоком отчаянии, даже заболела. Она слишком хорошо помнила историю своей семьи. Ее несовершеннолетняя бабушка из благородного семейства бурбонских роз “Souvenir de la Malmaison”, страстно, до безрассудства увлекшись вихрастым шиповником, ютившимся за оградой монастыря, сбежала с ним без родительского благословения. В бабушкином архиве сохранилась гравюра с изображением монастырских развалин.
Я велел опустить подвесные мосты,
И я вышел к тебе за ограду.
Не успел предложить — будем, lady, на “ты”.
Ты взяла моё сердце в осаду.
И с тех пор каждый раз, как шиповник цветёт,
А цветёт он недели две кряду,
Вспоминаю, о, lady, вишнёвый ваш рот,
Над обрывом — шипы и ограду.
Отрезвление наступило слишком быстро. “В час, когда в нашем кругу одевались к ужину, в семействе мужа стаскивали сапоги, чтобы удобнее было хлебать похлебку. “Нет ничего ужаснее мезальянса”. Таков был вердикт, продиктованный горьким опытом бабушкиного неравного брака.
Внезапное исчезновение Короля огорчило Розу. Она терпеливо ждала весточки от пропавшего кавалера, но когда на рассвете один из распустившихся лепестков показался ей подсушенным с края, Лабэль приняла решение. По совету подруг Роза вошла в сеть — не рыболовную, но тоже для поимки: глобальную международную сеть знакомств и брачных объявлений. Скоро в ответ на запрос и фотографию крупным планом откликнулись первые претенденты: опытный шкипер, знавший наизусть прохождения самых сложных проливов; веснушчатый преподаватель колледжа и владелец бобровой фермы лесного штата страны озёр. Лабэль остановила свой выбор на шкипере. “Месяцами он не будет сходить на берег”, — заверили её пришедшие от этого в восторг подруги. Они быстренько собрали Розе гуманитарное приданое, побрили стебель, так как носить шипы в той стране считалось неприличным, и доставили в международный аэропорт. Больше её никто не видел.
Несмотря на первый шаг в обретении лица, Король часто оставался грустным. “Раньше, когда я был Ничем, я хотя бы мог мечтать о том, чтобы стать Всем. А сейчас, что я такое? — задавал он сам себе вопрос и тут же на него отвечал, — “Обыкновенная заготовка, ни два, ни полтора, обрывок бечёвки”.
Тоска не покидала его. Даже товарищи возроптали.
“Глаза — на месте. Нос почти целиком. Чего же ещё? Разве можно так капризничать”? Деятельный Луи откровенно ликовал: “Каркас есть”. Цвет лица, правда, оставлял желать лучшего. Лицо Его Величества отдавало лиловатой бледностью с местами откровенных пустот.
Как-то в очереди за шоколадом, за явную прозрачность, Короля заподозрили в неизлечимой болезни и незаметно постарались отодвинуться подальше. Батистовые скулы отпугивали.
— Видели бы они его месяц назад… — потирая бодро левое о правое крыло, веселился камердинер.
Сумерки коротали дома. В один из вечеров представитель царствующего дома захандрил в своей комнате. “Отныне мне не даст утех ни кроличий, ни куний мех, мой графский горностай, прости…”, — мурлыкал он про себя песенку прадедушки, известного трубадура. Внезапно ему во что бы то ни стало захотелось повстречаться с Розой. Гало достал чистый лист бумаги и неожиданно увидел на нём свою подругу так отчётливо, что осталось только обвести кисточкой знакомые черты. На этот раз нежные лепестки c таким радушием открыли вход в лабиринт, что он впервые увидел промытые росой, лукавые льдинки её глаз. “Souvenir de LaBelle” — подписал он портрет своей первой любви. Перед затуманенным взором проплыл трёхстрочный шедевр одного из величайших поэтов, рождённых на земле.
“О, Роза, чистейшее из противоречий.
Блаженство ничейного сна
Под таким множеством век”.
— Творчество — аромат индивидуальной Свободы! — Сверкнув спицами, Луи бросил довольный взгляд из под очков на просветлённое лицо художника.
Примостившись на батарее, лебедь довязывал очередной купальник. Поближе к духовке, с мыслями о яблочном пироге, хлопотал конь. Пока Его Величество баловался красками, друзья обосновались на кухне.
— Не пойму, как этот задавала-художник так просто расстался с частью своего таланта, то есть энергии, ведь он же пришёл первым? — Антон заморгал белыми ресницами. Мука попала ему на глаза.
— А ты не понял? — Луи иронически покосился на приятеля. — Да он просто испугался за свою дочь. Испугался, что она влюбится и сбежит с нашим принцем, как это уже было некогда с той, которая повсюду разбрасывала свои клубки…, а бедный папаша останется потом один поднимать чёрные паруса. Больше тебе скажу, — клацнул длинным клювом дизайнер, перекусывая толстую нить, — но только — никому. Помнишь пажа художника?
— Какого еще пажа?
— Ну, трость с золотым набалдашником в виде заносчивой головы лебедя. Тот ещё малец, вроде нашего Чарута, всё меня на свидание сманивал. В последний вечер перед отъездом я столкнулся с ним случайно, когда вышел попрощаться с кипарисом; там мне этот гримасник и выложил по секрету, что итог дуэли, оказывается, был “зерро”.
— Какое ещё зерно? — удивленно заморгал над фаянсовым блюдом Антон.
— Не зерно, а “зерро”. Ноль, то есть, а точнее: фифти-фифти.
— Что-то я тебя совсем не пойму.
— Не пойму, не пойму… — раздражённо застучал спицами Луи. — Пора уже учиться жонглировать не хвостом, а головой. Сканворды, что ли, в электричках покупай.
— Перестань, что ты сердишься? — Антон чуть не заплакал в горячий шоколад.
— Я же объясняю, — смягчился Лу. — Жюри, оценив представленные полотна, выставило участникам ровные баллы. Эксперты объявили, что в чистом листе потенциально может заключаться шедевр, превосходящий работы Великого Художника. После этого, естественно, наш живописец и струхнул. Вот тебе и “ха, ха, ха — не могу без пирога”, — заключил он, торжественно отщипнув приличный кусок от шарлотки. — Ничто не бывает “просто так”, а ты всё своё — “…вроде того”… Ладно, просунь уши, мне надо сосчитать количество петель.
Известие о предстоящем воскресном концерте Мега-звезды на стадионе пришло неожиданно. Побросав спицы, “белый” стал приводить в порядок перья, “синий” — сбрую, “прозрачный” — шляпу.
— На охоту, собак кормить, — ворчал Антон. Он стал совсем невыносим.
В день концерта у стадиона ожидалась приличная давка. Антона с собой не взяли, чтобы не мешался и не крутил спущенным колесом под ногами. Охрана из дюжих молодцов держала оборону перед служебным входом. Под прикрытием крыльев камердинера, как за ширмой, король шмыгнул в костюмерную.
ГЛАВА XV. ЛЕДА
Лебедь остался ждать в коридоре. Из-за закрытой двери частой барабанной дробью неслись резкие пронзительные выкрики. Так кричат морские чайки, когда хотят есть. Лебедь Лу вспомнил свою молодость на тёплом море. Голодные чайки вырвут кусок хлеба изо рта на ходу у любого.
Охотница наступала, не давая вставить Королю ни одного слова. Общий настрой разговора был слишком понятен. Лу вжался в стул. Ему отчаянно захотелось закурить, но тут на него неодобрительно сверкнул яркий плакат, упреждающий не сорить, не …. Тем временем, крик в “артистической” сменился громким смехом, прозвучавшим еще более самоуверенно.
“Ждать здесь нечего, — прикинул про себя верный товарищ. — Надо будет утешить короля тем, что, во-первых, не лицо красит человека. Во-вторых, с лица воду не пить. Добавить больше было нечего. Ну, жили же как-то до сих пор без запоминающейся внешности. Проживём и так. Какой-никакой пунктир у нас всё же имеется”.
Стараясь не скрипеть, он осторожно приоткрыл створку двери. В противоположенном углу комнаты на высоченных алмазных каблуках, вся затянутая в мерцающую муаровую кожу, в огненном парике, переливаясь всеми цветами пламени, покачивалась Мега-звезда. У Лебедя перехватило дыхание.
Эти уверенные жесты, мимика, эти коленные чашечки, в конце концов, кого-то ему отчаянно напоминали.
— Не может быть! — На мгновенье Луи стал белее своего самого белоснежного пуха с манишки, прикрыл глаза и повторил шёпотом: — Не может быть.
Но ведь это же она — Леда, его дорогая крошка.
— Леда, пушинка моя, — позвал он пересохшим языком, втискивая свою сгорбленную фигуру в проём, и тут же осёкся.
Рыжее великолепие уставилось на него в упор своими блестящими глазами цвета лесных ягод.
— В моей жизни был только один “мерзавец”, который звал меня именно так. Ты хочешь сказать, что это — ты, Лу? Без розыгрыша? Ну и денёк!
Её парень шел прямо на неё. Сапфировая звезда ткнулась ему в манишку. Взмахнув ресницами, она метнула в него взгляд, глубокий, как океанский разлом и острый, как “Экскалибур” — верный меч короля Артура.
Лебедь схватился за грудь, еле удержавшись на ногах.
— Не ждала? — только и вымолвил он.
— Кажется, жизнь тебя потрепала?
— Зато ты, моя дорогая, просто цветёшь. — Лу начал приходить в себя.
— Ну, знаешь, сейчас это — не трудно: фитнес, ботекс, ДНК.
— Трёхспиральное ДНК, разумеется, наше будущее…, — подхватил тему всезнайка, но быстро осёкся.
Король с равным изумлением поглядывал на обоих. Он и представить себе не мог, что вокруг его камердинера когда-то кружила подобная пушинка.
— О, ты больше, чем хороший фитнес, Леда. Ты — моя первая любовь. — Бывший “бой-френд” выгнул свой стан и запетлял перед красавицей, перебирая лапами на манер страстного “фламенко”.
— Забавно, забавно… Я — твоя первая любовь и, конечно, последняя, — Пушинка произнесла это как-то слишком язвительно.
— Для меня это — новость. А кто бросил меня и сбежал с той крашеной массажисткой из водолазного отряда?… И перестань маячить перед глазами.
— Но ты, надеюсь, сохранила наше яйцо? — От волнения Луи всё-таки закурил
— Яйцо! Наше?.. Вот оно что! Браво! Великолепно! Самое время! Прошло восемнадцать лет. А я всё жду, когда ты, наконец, об этом заговоришь.
— Друзья, не надо, прошу вас. — Между ними пыталось протиснуться пальто с плывущей шляпой. От волнения у Гало почти совсем пропало его тонкое лицо.
— Уберите это, — взвизгнула Охотница. — Я не могу это видеть!
— Может, напомнить о твоих бенефисах? — Резко отшвырнув окурок в угол гримерной, Лу зло сузил глаза.
— В стране не было такого заключенного, у которого бы не имелось обложки с твоей фотографией. Кто у всех на глазах закрутил роман с тренером по гольфу? А тот контрактник, мастер по тату. Хам! Почему я не задушил его своими перчатками?
Гнев большой птицы был страшен. Маховые крылья лебедя яростно трепетали перед лицом Охотницы, как разодранные ветром в клочья, паруса.
— Старый осёл и старый дурак.
— Осёл. Пускай. Я согласен. А кто, воспользовавшись засухой, забрался в лодку к паломнику? И чем вы там занимались, на мели?
Таким страстным король никогда не видел своего камердинера. Ещё немного, и началась бы драка. Гало осторожно потянул приятеля за собой.
— Лу. Нам пора.
— Вот именно! Вам давно уже пора! — подхватила реплику знаменитость, — и забери с собой этого отпрыска голубых кровей, который просвечивает на свет. Купите себе бинокль ночного видения и любуйтесь друг на друга.
— Спасибо за совет, охотница! Я как раз подумывал о бинокле с особо мощным инфракрасным осветителем, позволяющим вести наблюдение в “активном режиме” в условиях полной темноты, — саркастически дополнил инструкцию Луи.
Звезда шоу-бизнеса резко развернулась на каблуках и, взглянув на себя в артистическое зеркало, неожиданно громко разрыдалась.
“Её парень” подошел совсем близко и знакомым жестом обвил её плечи нежным боа.
— Ну, дорогая, ну, не надо. Ты же знаешь, что я всегда любил только тебя. — Он осторожно пощекотал клювом за её ухом.
“Та, которую любили всегда” утопила своё красивое лицо без глубоких морщин на груди любимого. “Остановись мгновенье ты — прекрасно”! Мгновенье прошло быстро, как впрочем, и остальные.
Заплаканная красавица первая отстранилась от родных перьев.
— Дай-ка мне лучше сигарету, Лу. Страсть всё-таки старит. — Леда энергично провела пуховкой по щекам.— Надо будет в этом месяце пройти омолаживающий курс досрочно.
— Всё хорошо, детка. Всё хорошо. Я с тобой. Помнишь, как я писал мелом под твоими окнами: Лу + Леда = … Там, после знака равенства должна была появиться новая жизнь. И, — камердинер кивнул в сторону короля, — он мог бы быть нашим мальчиком. Только наше уравнение оборвалось.
— Да. Всё могло быть иначе, лучше, чище.
— Не расстраивайся, что теперь вспоминать. Ты дрожишь?
Лу взял под крыло рыжую подружку и присел с ней на диван.
— Были молодые, глупые. А всё-таки, что стало с нашим яйцом?
— Ну, перестань. Это было так давно. Я отдала его маме. Потом он учился за границей. Шлёт открытки, то есть короткие сообщения на Рождество. Тренируется. В общем, всё как у всех. Да, кстати, возьми там, на верхней полке, крем с синей крышкой — для твоего слишком бледного приятеля. Из его ДНК. И пойдём, пропустим по стаканчику внизу в баре. Ох, как же быстро летит время.
Утопив себя друг в друге, крыльями и париками, в обнимку они тронулись к выходу из гримерной.
— А всё-таки у той крашеной козы были кривые ноги и тяжёлая походка.
— Но ты, хотя бы, знала, что я всю жизнь думал только о тебе.
— Держите меня.
— Ты что, мне не веришь?
— Верю, верю.
— Пушинка моя…
ГЛАВА XYI. НЕОПЛАЧЕННЫЕ СЧЕТА.
Странный на первый взгляд союз автомобиля, сирены и десантника затянулся, а главное, втянул Феррари в историю. Русалка первая предложила организовать совместный бизнес. Взяв в долгосрочный кредит у паломника кассу его скита, партнёры открыли акционерное общество на троих. Рабочий день начинался рано. Неженку Феррари парковали в тени платана, но с видом на оживлённый перекресток. Свесив с капота поблёскивающий на солнце хвост, учредительница рекламировала автомобильную косметику. Масла, лосьоны — всё подряд она втирала в свою зеркально отполированную чешую. Очень скоро Люба наловчилась ловко приманивать клиентов. Тут же с разводным ключом крутился главный менеджер Фил, для своих — механик Кентаврыч. В прейскурант фирмы входила услуга по сдаче Феррари в аренду, иногда вместе с Русалкой. Фирма процветала.
За время отсутствия монарху пришло несколько кратких по форме, но достаточно серьёзных по содержанию телеграмм: “Счета за электроэнергию не оплачены”. “Угроза отключения света по всему королевству”, “нефтяное пятно в пруду растёт”, “цены на бензин растут”.
С обретением постоянного слоя лица Король решил раз и навсегда навести порядок с оплатой счетов за коммунальные услуги, в частности за свет. Первым же рейсом вылетели домой. В пути пассажиров перехватил дополнительный блок коротких сообщений от владельца красного шарфа весьма странного содержания. “ Я больше так не могу”. “Я ждал до рассвета”. “Если он останется ещё на минуту, я убью его и себя”. Конь сделал вывод, что нефтяное пятно, закрывшее пресноводный бассейн целиком, лишило город питьевой воды. Вынужденный утолять жажду коктейлями, Феррари совсем затуманил себе мозги. Последнее сообщение, полученное накануне, было самым коротким и невнятным — “в нас въехала осень”.
День приезда выдался ветреным и дождливым. В сумерках, решившись на пешеходную прогулку, Король вошёл в парк Монсо в одиночестве. Пусто и неуютно. Моросил тонкий дождь. На дорожках никого, только дурачок ветер гнал перед собой вертлявые пожухлые листья. Стараясь не наступать на их щёчки, Король побродил по аллеям. В парке открыто демонстрировали свою любовь молодая долговязая лиственница и низенький старый уличный фонарь. Их роман считался нонсенсом и был всеми единодушно порицаем. Парочке же решительно на всё, казалось, наплевать. Фонарь откровенно припал на грудь лиственницы, а та, сутулясь, чтобы казаться ниже, нежно прижималась к его стальной ноге.
На следующий день глава государства принял решение нанести официальный визит должникам. В офисе только что начался обеденный перерыв. Растянувшись на капоте, глядя на себя в боковое зеркальце, Русалка сушила феном локоны. В тылу копался с инструментом Филипп. Целиком и полностью положившись на тормоза, эстет в наушниках весь ушёл в прослушивание редко исполняемой симфонии. Внезапно он увидел перед собой Его Величество в окружении свиты. От неожиданности Феррари нервно задрожал и непроизвольно начал заводиться. Авто завибрировал, вынуждая Любу подрагивать хвостом.
— Прекрати немедленно! Ты что — рехнулся? Я же сползаю…
Король сошёл с коня и галантно подал девушке руку.
— Мадемуазель, очень хорошо. Продолжайте. Я буду только рад, если вы окончательно сползёте с моего автомобиля. Я ценю терпение и выдержку нашего общего друга, но нужно знать меру. К тому же целый ряд обстоятельств вынуждает меня переговорить с вами по важному делу.
— По какому?
— Вы год не платили за электроэнергию. А цены на энергоносители, между тем, растут.
— Ничего не знаю.
— Но ведь это Вы греете сутками воду в ванне?
— А что, вы хотите, чтобы я окончательно застудилась? Я йогу не практикую, ледяной водой не обливаюсь, в озере не моржуюсь. Мне необходимы мои тридцать семь градусов по Цельсию.
— Ваши права на градусы никто не оспаривает, но задолженности быть не должно. У меня в архиве ещё хранятся не оплаченные счета вашей прабабушки. У вас в роду — хроническое поражение по вольтам.
— Бабушку мою вспомнил — умник.
— Я вам официально заявляю, что долги надо платить. Это важно.
— Для кого?
— Для всех. В первую очередь для государства.
— Очень мне интересно содержать государство. Филипп, ты слышал новость — мне здесь предлагают кормить борщом и государство.
Обходя с боку машину, стирая тряпкой мазут с огромных ручищ, внушительно надвигался менеджер.
— Слушай меня сюда, “кинг”. Отодвинься-ка подобру поздорову. Мы под вас не роем, а вот чего вы под нас копаете, в ум не возьму.
— Не мешайте мне сохнуть. Сматывайтесь с нашего участка, да поживее, — взвизгнула сирена.
— Что за наглая девица? — не выдержал Лебедь. — А ты что, “пятьсот лошадиных сил”, смотришь? Он сердито ткнул клювом в стекло. — Сбрось эту мисс “не оплаченный счёт” и ступай за нами. Значок на себя нацепил гарцующего жеребца, а сам — тюфяк тюфяком. Противно смотреть.
— Ферри, твоё место в гараже пустует уже полгода. Ты готов идти с нами немедленно? — осведомился, истинно по-королевски, Гало Пятнадцатый.
Краска стыда осветила изнутри салон.
— Я буду вечером, — покраснев, смущённо пробормотал аристократ.
— Хорошо, Ферри, — Король поправил на нём и на себе шарф. — Я жду тебя к ужину.
После этих слов Его Величество верхом на коне в сопровождении телохранителя с большим достоинством развернулся в сторону дворца.
— Ты, парень, в конце концов, определись кто ты — “Болид” или “кабриолет? — фыркнул на прощание в сторону бампера Антон.
Ни вечером этого дня, ни утром следующего Феррари так и не появился в гараже.
— Ох, как не хочется опять идти разбираться. Но нельзя каждый раз терять лицо. Надо воспитывать в себе уверенность, — повторял про себя Гало. — В конце концов, свои права надо научиться отстаивать.
Компаньоны расположились на том же месте, под платаном.
— Никуда он не пойдёт, — отрезала Русалка. Надоели. Ходят и ходят. А ты что молчишь? — Она упруго проехалась чешуей по пояснице десантника.
— Да, куда это вы его забираете, интересно? — рявкнул зычным голосом сержант. — Он нам должен ваш красный самокат. Белоручка. Он же толком ничего не умеет, даже пуговицы на себе застегнуть не в состоянии. Пусть сперва отработает. Мы в него вкладывали — кормили, поили. Всё за наш счёт. Маслами разными обрабатывали, средствами против обморожения.
Механик ухватился огромными ручищами за задние колеса.
— Толковые, как же! — заквохтала высоким голосом медовая блондинка, ёрзая и царапая стальным бедром нежную панель. — Да он не сдвинется с места! Он объявляет голодовку! Выбрасывает красный шарф. Долой монархию! Да здравствует горячая вода! Бесплатная электроэнергия в каждую ванну!.. А ты что крыльями трещишь? Не стрекоза, чай.
Быстро съехав по капоту, как по катку, Русалка неожиданно влепила Луи пощечину.
Растопырив крылья, Лебедь в свою очередь упруго двинул сирену в бок.
— Э! Э! Потише, громадяне. Получается конюшня, типа того. — Антон громко заржал и застучал копытом о мостовую.
Феррари прикрыл глаза платком.
Хлеща всех подряд по ногам опасной чешуёй, речная нимфа повисла на лебедином крыле, как на сохнущей простыне.
— Крупная, какая ж ты — рыба. На муку бы тебя, да соболей кормить… баргузззинских…
Луи не по-доброму завернул шею восьмёркой. Увёртываясь от укусов, камердинер пытался сам ущипнуть девицу за бедро.
— Рота, подъём! — взревел контрактник и, подхватив разводной ключ, с разбегу врезался в ряды бьющихся тел.
Хрипы, лошадиное ржание, истошный женский визг, рыдание мотора, даже неизвестно откуда взявшийся Вивальди с темой грозы — всё смешалось в хаосе борьбы за свободу и электрический свет.
— Ви-ва-ат! — Воздух рассёк воинственный клич. Прапор спешил на выручку.
— Порядок. Люди, соблюдайте порядок. — Павлин быстро заработал хвостом-веером, пока у всех одновременно не зарябило в глазах.
Куча-мала распалась. Лу отплёвывался рыбьей чешуёй. Король осторожно подвёл руки под хвост и, изловчившись, снял девушку с капота. На руках у короля она внезапно замолчала и заморгала ему в переносицу круглыми глазами цвета морского прилива. Неожиданно у короля отчаянно забилось сердце. Осторожно чтобы не уронить, он перенёс Русалку в ванну, спрятанную тут же в кустах. На гладкой поверхности осталась круглая вмятина, заполненная водой, в которой поблёскивали радужные чешуйки.
Феррари, которого все дружно поздравляли с освобождением, совсем не был так этому рад. В тускло освещённой глубине гаража, с опущенной головой и зарёванным лицом, он отворачивался от каждого, кто приходил его навестить. Король самолично протёр его фары от влаги и дал ему на ночь успокоительного.
— Не буди его рано, — попросил он Коня, тихонько прикрыв за собой дверь. — Спокойной ночи.
В гараже воцарился стойкий запах воблы.
— Как же, уснёшь здесь, провоняли всё селёдкой. — Антон раздражённо отмахнул хвостом и с ожесточением вцепился зубами в круглое яблоко.
ГЛАВА XYII. НА БОРТУ АВОКАДО
В то время как на чужой стороне Его Величество был занят поисками, и совершенно законно, своего лица, в его собственной стране назревал социальный кризис. Королевство взяло курс на демократию. Мода на это направление в политике держалась уже два сезона. Королю особенно обидно было то, что изменений желала не отдельная группа несознательных граждан. Сходили с ума всем хором.
Под пьяные улюлюканья забубённого, известного опустившегося люмпена ветра, только и умевшего что бродяжничать, в прошлом умница, а теперь дурочка, иначе её и не назовешь, дурочка-роща начала оголяться у всех на виду.
Паломник, сплавлявшийся по реке всегда по правому борту, неожиданно переметнулся налево и загрёб против течения.
Дисциплинированный Антон без объяснительных записок начал пропускать уроки в манеже. Ещё через неделю, выбросив подковы на свалку, он примкнул к бродячему цирку шапито. Теперь по праздникам, дав заковать себя в наручники не без подражания великому Гудини, синий гастролёр на горящем плоту прыгал в большой королевский водопад.
Погрузившись в заботы о государстве, Король оттягивал поиски чёрного рыцаря. Размышления о нестабильности и сомнениях привели к тому, что он, наконец, решил переговорить с Учителем. Удалившись в рощу, в дубе, однако, профессора не обнаружил. Повернувшись демонстративно спиной, не без помощи корней, дуб стал агрессивно метать в сторону короля комья с землёй. “И тот туда же, “демос” — дубос”, — откровенно рассердился на него монарх.
Проходили дни. Всё шло по-старому и не очень складно. Его Величество никак не мог решиться на последнюю прогулку для встречи с существом, владевшим частью его лица. Неоткуда было ждать подсказки. Опустив на время поводья правления, король заполучил много свободного времени. Всё свободное время Его Величество рисовал.
В одну из суббот, вернувшись с провизией с рынка, камердинер сообщил, что в овощных рядах случайно столкнулся с мажордомом профессора. Тревожность ассистента, казалось, достигла пика. Из-за политических волнений он начал срочно распродавать антиквариат. Чарут нервничал, не зная, в какой валюте выгоднее держать сбережения, которые пока ещё хранились в его зелёном чулке. На международном рынке за первенство сражалась валюта двух соседних государств: “белые раковины” обширной морской державы слева и “голубые пионы” скромной сухопутной страны справа.
Озираясь и заикаясь, напуганный Чарут поведал, что местом своего нового обитания Габинчи избрал авокадо, заменившего ему подводную лодку. Всё лето профессор пролежал на морском грунте в ожидании момента, когда подводный смерч протащит его волоком через лабиринт и выбросит в бурлящий “триангл” на борт родной “Сити Белл”.
Действительно, в своё время, не без сопротивления вынув твёрдую косточку из мякоти авокадо, Габинчи занял её место. Прикрывшись верхней долькой, профессор большую часть времени лежал на дне залива, поднимаясь на поверхность в редких случаях. Медитация в самом сердце женственной энергии “инь” считалась особенно ценной. Заскорузлый Дуб, которому предпочли нежную плоть авокадо, злился и ревновал.
Как-то на закате, когда Гало на берегу моря не без помощи охристо-карминной и жёлтого сурика пытался запереть на холсте пейзаж, внезапно забурлила вода, обозначился перископ, а ещё через пару минут Габинчи лично объявился на верхнем мостике.
— Что вы делаете, профессор, один, среди волн? — не отрывая взгляда от перистых облаков, подёрнутых розоватой дымкой, поинтересовался юноша.
— Дышу, мой дорогой. Вдыхаю “любовь”, выдыхаю “неуверенность”. Стараюсь не отставать.
— Вы считаете это нормальным?
— Ничего аномального. Миром правит ритм: прилив — отлив, труд — отдых, напряжение — расслабление. Тот, кто вдохнёт, но откажется выдыхать, лопнет. Поэтому искусный пловец лавирует среди волн жизни, а отчаявшегося или слишком самоуверенного накрывает с головой.
Зелёный плод тем временем продолжал медленно очерчивать круги по часовой стрелке.
— Я вижу тебя уставшим и подавленным. Это значит, что для тебя настал час отлива. Не сопротивляйся, передохни, а потом попробуй ещё раз, и у тебя непременно получится.
На холст легло пятнышко света.
— Спасибо. Я всегда слышу от вас то, что мне необходимо знать. Но всё-таки, профессор, лично вам, зачем нырять в прошлое? Вы же сами учили нас, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды.
— Да. Учил вместе с Гераклитом, но, знаешь, если отмотать картинку немного назад, то за несколько минут до катастрофы я смотрел в глаза самой рыжей и самой очаровательной из всех пассажирок. Если я вернусь, надеюсь, в моём распоряжении ещё будет пара минут, чтобы разрешить поцелуем тот диссонанс. Аномальное сердцебиение не прекращается в моей груди с тех самых волн.
Ясные восходы сменялись лучистыми закатами. Глубоко уйдя в своё пальто, Король Гало вошёл в парк Монсо. Заметно похолодало. Задолго до прихода короля, тетушка Осень уже промчалась по аллеям парка на своём велосипеде, распугав последних посетителей. На затерянных дорожках злюка-ветер очумело закручивал воронки из пыли и ссора. Высоко на дереве, среди голых сучьев, заброшенной вязаной шапкой, одиноко торчало воронье гнездо. В стеклянной неподвижности, как на китайских вышивках, замерли на ледяных ветках озябшие птицы. Король огляделся. Заброшенность и одиночество.
Один только влюблённый фонарь, лихо подбоченившись, продолжал заливать что-то весёлое нескладной лиственнице. Эта парочка ни на кого не обращала внимание.
“Как это много — двое”, — философски рассудил Король. — “Двое идут внутрь себя и могут согреться. Ненастью снаружи придется долго стучаться, прежде чем попасть в их тёплую комнатку. Оно — не в силах их обескуражить, разве что чуть обдать холодком”.
Мысль о своей затерянности в мире, об Ильзе, завибрировала внутри его тонкой иглой. Напрасно, вглядываясь в глубину парка, пытался он разглядеть на дорожках сине-зелёное оперенье гвардейца, возвещавшее прогулку дочери Императора. Только редкие клочья тумана клубились у оснований тоскующих деревьев, затеяв с ними странную, никому ненужную игру. “Грустно”, — подумал на прощанье Гало. Вернувшись, он оставил карандашный набросок осеннего парка на бумаге. В рисунке чувствовалось настроение.
ГЛАВА XYIII. ФОБИИ
Выложив значительную сумму за электричество, включая крупный штраф по задержке (мы знаем, что король Гало был королём, который платил) Его Величество, верхом на коне, выехал за заставу. В каком направлении искать таинственного Магистра, никто не знал. Гало вспомнил главный завет боцмана. Габинчи советовал сконцентрироваться на образе Всадника. “В ответ на твою мысль, он сам к тебе притянется, как на крючок. Думай о нём постоянно. Запомни, каждая мысль — это вибрация, посылаемая тобой в мир. Человек, о котором ты думаешь, получает её — осознаёт он это или нет. Будь то мысль о любви или о ненависти, она достигнет того, кому предназначена”.
Думать о чём-то одном, как оказалось, было самым трудным. Думать о чёрном плаще, под которым ничего нет. Покачиваясь на спине коня, Король механически повторял про себя заветы мастера, которые заучил ещё на семинарах. — “Не думай — ни о внутреннем своём несовершенстве, ни о внешней недоступности желаемого. Раз цель поставлена, значит, она уже достигнута. Цыплёнок в яйце, пробивая скорлупу, выбирается наружу”. — Король даже рассмеялся. Выходило, что ни для чего не требовалось ума. Ему стало весело. У короля была свойство — простодушная доверчивость. Он умел верить по-детски.
— Ну, и куда теперь? — Скептически скрипел на очередном повороте велосипедным колесом конь.
От злости “пшеничный хвост” скакал сложным аллюром, бурча, что, если бы он знал маршрут, то мог бы остановиться на полпути, а так, “типа того”, получайте свой поход со всеми неудобствами. Его девизом стало — “Пусть будет еще хуже”.
Трудно ехать долго в “никуда”. Ты можешь двигаться направо, налево, в конце концов, повернуть назад, но ты не чувствуешь: приближаешься ты к цели или удаляешься. Пару раз у короля мелькала недостойная мысль о том, чтобы прекратить предпринятое, остановиться на достигнутом. Ну, будет он прозрачным, бледным. Существуют же маски для улучшения цвета лица, лёгкий грим, в конце концов. Только мучительное воспоминание о прелестной дочери Императора не давало ему окончательно развернуться в сторону дворца. Секундной стрелкой бежали дни, минутной — недели. У Короля Гало отросли черные усы, он возмужал.
По ночам в верхушках деревьев громко и настойчиво звала кого-то большая белая сова. Доставлять почту в холодные ночи становилось всё труднее. Последняя новость по-настоящему опечалила короля. Акционерное общество “Любовь и Моторные масла” в поисках лучшей жизни покинуло родину. После разразившегося в королевстве энергетического кризиса, узнав, что в южном княжестве налоги ниже, акционеры перебрались к соседям. Там, на юге, собирая лимоны, лучшей жизнью уже жил старый однополчанин десантника. Ротный прислал Филиппу вызов и подъёмные на дорогу. Интересно, что с ними в лодке заодно уплыл и Феррари. Последнее письмо, которое он отправил королю Гало на старо-французском диалекте, заканчивалось обещанием скоро вернуться, так как вряд ли он — баронет, единственный наследник, сможет долго продержаться среди людей таких не “comme-il-faut” столь обыкновенных.
— Подумать только, он добровольно сменил свое аристократическое уединение на толпу, — ущипнул его мысленно Лебедь.
— На общение, — поправил камердинера простоватый Конь, начавший многое понимать.
По вечерам в воздухе стали появляться птицы-боа. Их движение: сжатие, распрямление. Когда в низком полете они бесшумно касались гривы коня, тот испуганно вздрагивал и поводил ушами. В их шёлковых змеиных касаниях таилось что-то тревожное.
Над головой начали проплывать “тюки с хлопком”, так моряки окрестили облака, предвещающие дождь. И всё-таки дождь обрушился внезапно. Потоки воды встали водяной стеной от неба до земли. Сражаясь с могучими порывами ветра, путники кое-как натянули палатку. Водонепроницаемая ткань не спасала. В полночь разразилась самая жуткая гроза. Яростные молнии черкали белым по лицу ночи. В отличие от привычных, выстреливающих из-за туч стрел электрических разрядов, эти, отдающие потусторонним зелёным отсветом, грозные стволы, вырастали из земли, распускаясь пышной кроной на страшной высоте. Цветение грозового букета сопровождалось оглушительными разрядами грома. Под прогнувшимся от потоков воды полотняным потолком путники тряслись от холода и страха.
— Вот это грохот! — С хвоста коня стекал настоящий ручей.
— Для чего всё это? И зачем так пугать? Луи, включись. Что там у древних, насчёт грозы?
Большую водяную птицу не пришлось долго уговаривать.
— Всё на общую пользу и гром тоже. Сами имена громовержцев Юпитер, Перун имитируют раскаты грома. По преданию божество грома теряло жизнь, входя в землю. Этим актом самопожертвования оно давало жизнь земным тварям. Отсюда “abreq ad barba” — разбить гром насмерть.
С клюва лебедя одна за другой стекали капли, как из испорченного крана.
— Давайте озвучим главное. — Луи был настроен самым решительным образом.
— Что именно? — уточнил король.
— То, что нас волнует — наши страхи.
— Страх — это что-то липкое, — передёрнув ушами, отозвался Конь.
— И это всё? — Луи пустил веером с крыльев водяную пыль.
— Ну да.
— Немного.
— Страх — самая гиблая человеческая эмоция, — торжественно возвестил устойчивый к влаге камердинер.
— Чрезмерно разросшиеся страхи, которые ты постоянно питаешь своими мыслями и эмоциями, зовутся фобиями, от греческого “phobos” — “навязчивые страхи”. Известно ли вам, сколько одних только разновидностей их существует? Страх открытого пространства, страх закрытого пространства, страх толпы, болезней, высоты, глубины. В некрепкой голове они могут поселиться навсегда и тогда, считай, пропал человек.
— И что же в этом случае делать? — Обхватив себя рукавами пальто, Его Величество представлял собой жалкую фигуру.
— Единственно верный способ справиться со страхом — непосредственное действие.
— Какое? — В один голос переспросили Антон и Гало
— Выйти ему навстречу.
— Получается, вылезти из палатки, типа того, — уточнил мокрый жеребец.
— Именно, так
— Здорово! Абракадабра! Под гром и молнию?!
— Возможно, это и безрассудно, но это единственный способ покончить с фобией.
— Ценою жизни?
— А вот и нет. Правильное решение, гарантирующее безопасность, всегда противоположно решению, принятому из страха.
— Что-то в этом определённо есть, — промолвил Король и отлучился из палатки на неопределённое время.
— Куда это он? — Полюбопытствовал конь.
— В гольф играть, — камердинер только покачал головой.
На рассвете, выбравшись из палатки, друзья увидели, что совсем близко от них, в зарослях кустарника запуталась птица-боа. Лебедь первым осторожно начал освобождать тонкие нитевидные перья птицы от застрявших в них колючек. Луи провозился с бедняжкой полдня. Наконец он вынес её на своих крыльях в сухое, безопасное место. В благодарность боа поведала о том, что неподалеку есть поляна, которую раз в сто лет, в полнолуние навещает как раз тот, кто им нужен — Призрак, он же — Магистр, он же — Гранмаль. В ближайшее полнолуние ожидалось появление могущественного Магистра на земле.
ГЛАВА XIX. ЗАБУДЬ О ЦЕЛИ…
На встречу с Гранмалем Король и его свита прибыли сразу после захода солнца. В небе вытянутыми спиралями восьмёрок ходили птицы-боа.
— Восьмёрка — знак бесконечности, — удовлетворенно отметил
Лебедь, благосклонно следя за полётом птиц, с большинством из которых, успел подружиться. Не делиться своими знаниями с окружающими, было выше его сил.
Сколько точно прошло времени, никто не знал. Неожиданно птицы пропали. Всё случилось слишком быстро. Тяжёлый конь угрюмого Всадника заржал на своём языке грубое “посторонись”, после чего Антон отпрянул в сторону вместе с Королём. До рассвета ничего примечательного больше не происходило. О том, как бесславно прошло первое свидание, решили не сообщать учителю. Из-за внезапности не успели проработать ни тактику наступления, ни обороны.
На вторую полночь, когда страх открытого пространства задумал оседлать Короля, Его Величество глубоко вздохнул и мысленно пересел на Белого коня.
Антон первым почуял призрака и попятился.
— Что тебе нужно? — Выдохнул поток воздуха.
— Видите ли, я без лица, — начал робко Гало. — Это — аномально. Ну, не то, что совсем, но мне… нужны краски.
— Краски ему нужны. А ты не видишь, что я сам без лица? — Магистр поднял своего огромного коня на дыбы прямо над шляпою короля и пропал в многочисленных проулках Млечного пути.
На следующее утро, как и было условленно, Его Величество попросил соединить его с Нетрадиционным Центром. В трубке потрескивало, последовательно раздавался то ли шум волн, то ли шорох летучих мышей, толком он не разобрал. Наконец, Габинчи взял трубку.
— Слушаю тебя, мой мальчик.
— Он говорит, что у него самого нет лица.
— Нормально. Ну конечно, зачем ему тратить энергию на форму. Он по местным скверам не шляется. Ему нужна чистая энергия для межгалактических прогулок. Да. Все гуляют. Ладно, пойду-ка и я прогуляюсь перед ужином, а потом сброшу тебе по льготному тарифу свои соображения.
Вечерняя почта содержала три постулата.
Перед свиданием:
1.Убери чисто в доме.
2.Забудь о цели.
3.Не опаздывай.
— Профессор, типа того. — Конь недовольно почесал в затылке.
— Видно по почерку. Чистая диссертация: подмети и все забудь. Хитро…
Вечером выпал первый снег. Ожидаемый гость на встречу не явился, хотя король и не думал опаздывать. На открытой поляне, на ветру, сильно промёрзли, пришлось опять поворачивать домой. Его Величество простудился
Зима в этом году быстро расставила всех по местам, расстелив ковры не только в городском парке, но и по всему королевству. За одну ночь кролик Лиль стал белым. Зимний дед вошел в северные ворота столицы, опираясь на сучковатый посох, с тяжёлыми мешками снежной отборной муки за спиной.
— Гляди, булками всех закидает. Теперь это надолго, — оторвавшись от вязания, Лебедь глянул на улицу через заледеневшее стекло.
Главный булочник, не мешкая, принялся за работу, в охотку выпекая пирожки и булочки, щедро одаривая рощу пышками, стараясь насадить очередной калач на верхушку ели. На её нижних, широких лапах уже лежали тяжёлые пироги, нависая козырьками над мышиными норками. На бывшей клумбе красовался высокий торт из взбитых сливок, украшенный глазурью, с личной подписью мастера. На самой его макушке, в голубых лучах звезды, маленькие снежинки затеяли настоящий бал.
Холодный воздух проникал повсюду. От сквозняков решили перебраться в покои с камином. Король не снимал горностаевой мантии.
— Эй, Читалово, расскажи что-нибудь интересное, — просил Антон, который сам в книги не заглядывал, но с удовольствием слушал речи своего начитанного приятеля.
— Да, вот рассказываю — “В лесу родилась елочка, в лесу она росла”… И интересно, что все нашли возле неё приют. Но это не случайность, а закономерность. Согласно смене времён года, в природе всё меняется. Зимой у животных другой рацион питания, новое платье, иной распорядок дня, и всё — ради экономии природных ресурсов. Мелкие млекопитающие, сбиваясь в кучу, вообще предпочитают жить вместе. Зимовье зверей. Слышали о таком?
— Вроде нас. — Конь сушил гриву у открытого огня.
— Точно, но вот кто меня действительно восхищает, — помешивая травяной настой от кашля, продолжал Лу, — так это “Сanus Lupus”.
— “И серый волк, голодный волк, порою пробегал”…
— Да, чего только о них не насочиняли в своё время. Сколько легенд, сколько вымыслов. И кровожадный, и хищник, вплоть до оборотней. Хищник есть хищник. Но, к общему сведению, в браке волк, между прочим, вернее нас, лебедей, а мы известные однолюбы. Если волчица погибает, самец не станет искать новую подругу или отбивать у соседа. Прибьётся к другой паре и на правах дядюшки будет воспитывает молодое потомство. А уж хитрости да ума им не занимать.
Именно у волка человек учился правилам охоты. Мне знакомый лётчик сибиряк рассказывал, как не просто стало охотиться на стаю с вертолётов: “Чуть заслышат шум винтов вертолёта, бегут к дереву и становятся на задние лапы, прижимаясь к стволу”.
Ёлочка, выходит, опять выручает. “Весной на южных склонах прикидываются кочкой, с воздуха не разберёшь. В другой раз серый в ручей забрался, растянулся на дне, только нос и уши торчат. Ждал, когда мы улетим”.
Верно другой мой приятель бард пел:
“Из-за елей хлопочут двустволки —
Там охотники прячутся в тень.
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Рвусь из сил, из всех сухожилий.
Но сегодня — не так, как вчера!
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря”!
Весь следующий месяц в паре выступали буран с метелью. Буран широко разводил меха своей гармоники, а метель, дробно отбивая каблучками ритм, кружилась вокруг него, поднимая столбики белой муки до самой колокольни.
У Луи всегда всё спорилось. Чуждый безделью, он грамотно вёл хозяйство, находя время для чтения, вязания, перекидываясь эсэмэсками с вновь обретённым сыном — чемпионом в одиночном фигурном катании. Иногда, с очередного турне, звонила Леда. В такие дни Лебедь угощал всех кексом и крюшоном собственного приготовления.
Король никогда не изменял своему правилу — совершать прогулки на закате солнца. В одиночестве он петлял по дворцу, к ужину выбираясь на кухню, редко с кем перекидываясь парой слов. Никто не знал, какие мысли он тренировал под шляпой, но, очевидно, не самые веселые.
— Чем я становлюсь старше, — скрипел по привычке камердинер в спину хозяина, — тем чаще поворачиваюсь спиной к стрессу, хандре и прочим глупостям.
“От безделья ты, мой Катулл, страдаешь.
От безделья ты бесишься так сильно.
От безделья царств и царей счастливых
Много погибло”. —
Цитировал он неистового “веронца”, назидательно стуча клювом под лопатку короля.
Днём Антона под крышу было не загнать. Большую часть времени он проводил на хоккейном поле. Дворовая команда доверила ему майку голкипера. Оправдывая доверие, мускулистый вратарь лихо отбивал чёлкой и хвостом самые опасные удары по воротам.
Как-то с улицы, разгоряченный и румяный, он принёс совсем окоченевшего мышонка. Согрел дыханием, напоил горячим какао, накормил миндальным печеньем.
— Это — соседский малыш. Отправился в кедах топтать сугробы, вдобавок, без шарфа, вот и простудился. Думаю, оставить его. Обучу, возьму в напарники. Придёт весна. Будем вдвоём жонглировать.
— Гуманист! — одобрил действия товарища лебедь.
Король водил по бумаге пером, пытаясь одной линией изобразить то ли ветку, то ли зигзаг молнии.
— Так и до супрематизма недалеко, — крякнул Лу.
— А что, японская техника, — заглянув через плечо, добродушно отметил Антон, спровадив мышонка греться в густой гриве.
Перед Рождеством делали игрушки. Коню давали жевать бумагу с клеем. Из полученного папье-маше выходили забавные петушки, дивные лошадки. Одну лошадку отложили в сторону. Лебедю, дружившему с точными науками, поручили распутать и развесить на ёлке электрические гирлянды, а также продумать: уместно ли будет повесить “кота в сапогах” напротив “кролика”.
Тем же вечером, уже на другом конце королевства, за деревянным столом, освобождённым от булок, присели павлин и дочь Императора. Ильзе расписывала маленькими фиалками большой стеклянный шар. Высунув от усердия кончик языка, Прапор взялся подготовить армию солдатиков— гвардейцев для авангарда и арьергарда, как и положено. Предстоящая “баталия дженерале” обещала быть не шуточной.
— С таким молодцом, — крутанул он перед глазами фигурку юного барабанщика с яркой перевязью и тугим жёлтым барабаном, — победа непременно будет за нами. Ви-ват!
Обменяв у камердинера на авторучку его самое маленькое пёрышко, король примостился на подоконнике мастерить свою поделку. Когда на небе зажглась первая вечерняя звезда, он закончил делать ангела. Король сразу понял, что игрушка ему удалась. Он нуждался в ком-то особенном, верном.
Конечно, Антон и Луи — самые настоящие друзья, никто не спорит, но у каждого — свой характер. С ангелом — по-другому. Ангела можно отвести в сторону и, доверив ему самое сокровенное, быть уверенным в том, что тот не разболтает. Ангел — терпелив. Всё выслушает до конца. Не станет критиковать, не станет бесцеремонно стучать крылом в дверь твоей души. Мир и тишина — вот что он обретёт рядом с таким другом.
Фиолетовый шлейф Ночи мелькнул на платформе.
Укрывшись этим шлейфом, Ангел и Гало, довольные друг другом, долго вглядывались в лицо Ночи и ждали хорошего.
На Рождество король получил в подарок белую лошадку. На следующее утро пришло известие от птицы-боа, что загадочный Магистр перед очередной командировкой будет заправляться на заветной поляне за чертой города.
— Срочно звони Габинчи, — толкал Лебедь под руки короля. — Проси, чтобы сказал что-нибудь дельное.
— Да ну его! Писать заставит. Бумагу только переводить, — неожиданно заартачился Антон. — А ежели этот кавалерист не явится, как в прошлый раз. И потом, может мы сами, в конце концов, забьём гол в ворота, наконец. Типа того!..
— Молчи, спутанная грива, в сердцах заклокотал Лебедь, захлёбываясь от эмоций.
— Если бы Александр Великий, прошедший и завоевавший полмира, воспитывался не у Аристотеля, а в волчьей стае, которую я лично весьма уважаю, то добрался бы только до соседнего вяза.
— А если бы у него вообще не было, у кого учиться? — заметил король.
— Хороший вопрос, вполне вероятно, без направляющей силы остался бы киснуть дома. Учитель раздвигает горизонты. Счастлив тот, кто встретит на своем пути Учителя. Слава учителям!
Лебедь так разволновался, что потребовалась новая выкройка, чтобы хоть как-то отвлечь его и успокоить.
Король попросил соединить его с бортом авокадо.
На вопрос о конкретной помощи профессор помолчал, а потом ответил.
— Знаешь, последнее, что я услышал на борту “Сити Белл”, прежде чем исчезнуть во всех трёх измерениях одновременно, было “не дрейфь”, и сдается мне, что это “не дрейфь” будет посильнее многих рецептов. Лягни пару раз воздух, и “не дрейфь”. И, давай, возвращайся, не задерживайся. Я уже записал тебя на текущий семинар “С новым лицом”.
— Какой воздух? — ошеломлённо переспросил жеребец.
— Практика индейцев племени “кахунако” — сбросить с себя отрицательную энергию, лягнув в воздух три раза поочередно правой и левой ногой, — заметил Луи, торжественно водрузив свою перепончатую лапу на львиную.
До места добирались сутки. Последняя ночь караула выдалась глухой и тревожной. Быстрые тёмные тучи, как грязные тряпки, вешались на лицо луны, но ей всё время удавалось их с себя сбросить. На белом фоне чёрные дубы строго грозили королю сучковатыми пальцами, как за не выученный урок. Замерзший камыш в лунном блеске щетинился строем серебряных ледяных шпаг.
Когда Гало увидел Гранмаля, как всегда неожиданно, ему представилось, что он встретился с самим собой — одиноким, без лица, без надежды. Ещё совсем недавно он сам был таким, только его скрывала от людей шляпа, а гостя из неизвестной галактики — капюшон. Жалость, даже любовь к этому, скорее всего одинокому существу, прогуливающемуся верхом на коне по бесконечному лабиринту Вселенной, охватила юношу. Спешившись, он пошёл ему навстречу, как бы предлагая поделиться тем, что у него есть. Менее всего думая о том, для чего он здесь, король улыбнулся бесстрастному верховому. Всадник прошёл сквозь него туманом насквозь. Гало как будто ощутил на своём лице то ли слезы, то ли капли росы. Не очень понимая, что происходит, он медленно обернулся. На его глазах Магистр внезапно превратился в паломника, паломник — в зайца, заяц — в птицу-боа, которая, скользнув в угол пейзажа, растаяла в эфире пространств. Как и в предыдущие встречи, ни вокруг, ни с ним ничего особенного не произошло.
Свидание с Призраком решили отметить в ближайшей булочной, как проваленный экзамен. Радовались тому, что всё уже позади. Пробовали разные сорта чая, с аппетитом уминая калачи. Луи без умолку трещал на своем лебедином языке. На этот раз он почему-то решил просветить друзей насчёт образа жизни попугаев — волнистых, с чарующим переливающимся оперением, крепкими клювами и отменной памятью.
— Краснохвостый Жако из мангровых лесов Африки — король всех попугаев. Лучший подражатель. Кричит. Ругается на всех языках. Восторг, а не птица!
Спустя восемь часов, когда Утро, разбив скорлупу Ночи, выбралось из “лабриса”, все увидели, что Король вернул своё лицо.
ГЛАВА XX. УТОЧКИ СВЕТА
Зима ушла из галонского королевства, не попрощавшись. После звонкой капели настал черед лучистых голубых дней.
Гало с утра рисовал, когда в дверь его студии энергично постучали.
— Ваше Величество, бумаги на подпись.
Слегка приседая на лапы, в кабинет вошёл первый министр.
— Ваше Величество — фейерверки. Вы не забыли — по случаю выноса на поляны зелёного шеста и подсчета маргариток. Весна! Весна, Ваше Величество!
Бывший камердинер счастливо щурился на яркий луч света, бивший в окно.
Ещё в начале зимы в королевстве единодушно проголосовали за то, чтобы абсолютную монархию ограничить парламентом. У Короля высвободилась вся первая половина дня.
— Да, как быстро всё изменилось, а я опять не заметил, — согласился Король.
— И что вы всё сидите дома с вашими картинками? Вам совсем не вредно было бы прогуляться.
Протягивая бумаги, министр случайно споткнулся о несколько картин, прислонённых к стене.
— Боже мой, сколько холстов, сколько подрамников?! Когда Вы только успеваете? И что это за живопись? Какие-то сплошные лабиринты. Вот эта дверь, буквально, на лице зелёной рощи, куда, спрашивается, она ведет?.. Ваше Величество, стряхните с себя эти туманы. Отправляйтесь на свежий воздух, да просто поиграть с друзьями в гольф. Гольф — истинно королевская игра. Разве я Вам этого не говорил?
— Да, да я сам об этом подумываю…
Над морем таяла вечерняя полоска тумана.
“Туманы, — король улыбнулся про себя. — Пустое пространство”. Он вспомнил, как Габинчи открыл ему, что он заразился искусством ещё на вилле Великого Художника, перед чистым холстом. Маэстро тогда добавил, что качество жизни, её стандарт, должен быть очень высоким, иначе жизнь становится грустной. Он получил новое качество жизни — творчество. С этим шестом король был согласен прыгать в любой водопад.
…Море и небо всегда были заняты только собою. Небо особенно любило смотреть на море. У самого берега с достоинством лежали серо-зелёные камни, выступавшие из воды. Полузатопленная лодка успела подружиться с лучшими из них. Между камнями наброшенной рыболовной сетью часто морщилось голое тельце моря. За грядой камней, выворачиваясь белым барашковым воротником наружу, лениво шлёпали беспечные волны. С горизонта широким треугольным конвейером в спешном порядке подавались уточки света. Здесь, на мелководье, на закате, всегда собиралось много розовых фламинго, пощёлкать стальными клювами мелких доверчивых рачков.
Королю стало грустно. У него было лицо. Но вокруг ничего не изменилось. Фламинго не обращали на него внимания, как и раньше. Кому он нужен, кому интересен?
Боже мой, сколько вопросов и все без ответа. А та прогулка в парке Монсо сразу после его триумфального возвращения. Почему тогда он не подошел к Ильзе. Он был в пальто, при перчатках и при лице, однако, скользкий страх снова сковал его. Как же он забыл выйти ему навстречу? Значит опять надо ждать или желать. Король путался в своих и чужих мыслях.
Да, он стал видимым. Но сколько любимых за это время ушли в Невидимое: Роза, Русалка, друг Феррари? Наверное, следует терпеливо ждать, и они вернутся, но кто поручится, что он сам за это время каким-нибудь образом не перейдет в Невидимое. Единственное что остаётся — верить, что те, кого он любит — постоянно рядом с ним. Гало стало легче. “Вот сейчас я выдохну печаль, и сразу вдохну радость, — решил он для себя. — И потом, я никогда не буду свободен от Любви, разве это не прекрасно”.
Ему показалось, что уточки света особенно весело потянулись к нему с самого горизонта. В блеске их света ему чудилась улыбка розы, подмигивание зелёных русалочьих глаз и тихое перешёптывание золотых листьев, смешанное с рокотом вечерних невысоких волн.