Рассказ
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2009
Татьяна ГРАУЗ
/ Москва /
Верка и только
щуплое тело верки безотрадно белело у кромки пруда, верка ёжилась, стаскивала с себя теснившие её колготы и пестрое с индийским рисунком платье, перед глазами у верки прыгало бликами солнечными (задержать немного дыханье) водонерастворимое нечто.
о барабанах
верка без возраста, с запрятанным вглубь себя полом, с пучком полу-длинных волос вышедшего из моды тёмного цвета, с узкими бёдрами (на зависть друг-не-друг-по _ читать как анаграмму), близорука и безоглядна, осенью и до весеннего солнца безбашенно барабанит на двух барабанах, ходит в кружок при посольстве, верка любит кружки, ручательство круговое, песчаную мандалу, которую непременно наутро стóит лопаточкой в кучу сгрести, по вечерам в пустом светозарно-беспечном уличном торжестве шествует по воронцовому полю, лицо подставляя сусальному листопаду, идет отбивать (отбывать), барабанить, богиня урзуме — и только.
о счастье
шла верка, как танцевала, будто мизинцем левой ноги расшевеливала сладостные мгновения жизни, и как всегда (как никогда) была счастлива, скрипуче цедила гимны царице-атоссе, и потолок её комнатки (читай _ головы) казалось пронизан был светлыми (зачёркнуто _ тёмными) точками, а оттуда (из точек) шнурами свивался над веркой неведомый свет, (как говорили) была она не от мира сего, но говорила порой то, что думала, но не думала, что говорила, тезаурус пополняла, лёжа на узкой кушетке, как аэспушкин, читала всё, что ни попадя, что попадалось.
о плаваньи
сегодня конец рабочей недели, верка у кромки пруда, щуплый зад её облепляют пятнистые трусики, лифчик купальный тёмного (в тон трусикам) цвета, и размышляет верка как лучше нырнуть, фыркая, пеня прудовую воду, чтобы потом, разбивая плотную материю волн самозабвенно доплыть до середины, а после вернуться и, греясь на берегу, восполнять воспоминаньями вечер.
о былом
противогазы им выдавали по пятницам, натянув на веснушчатый азиатский свой лик презер противогаза, верка (как все) отбывала повинность пятничной энвэпэ, чувствуя плоским своим животом стылость кожаных матов и слыша над ухом сиплый истошный “огонь (мат _ нецензурно) огонь” выпаливала из винтовки в полную силу девичью один за другим два быстрых разряда, промахивалась, как всегда, стряхнув с коричневой юбки сухую вонючую пыль, неслась из подвала (где было устроено стрельбище) в школьную раздевалку и, сунув быстрёхонько крепкие ноги в узкие (цвета морской волны) лодочки, ладьей проплывала по коридору.
о чувствах
яичная скорлупа дня растрескивалась под медленным натиском верки, а верка неторопливо жевала ломоть нарезного батона с докторской (лечебной, наверное) колбасой и вплывала в “свой” шумящий “десятый”, её окружали тотчас же тереховы-близнецы близнецовым своим совершенством, она садилась меж ними, рядом с одним, рукой протянуть до другого, и принималась насмешничать над шамсутдиновым (спина его через две парты, голос — царапиной в сердце) или язвить над зоечкой фёдоровной — географичкой, зоечкафё сужалась вся книзу, а в вышине своей зеленовато мутнела (как нил полноводный) взглядом пугающе-доверчивых глаз, тереховы-близнецы перекатывали тиснёные шутки над африканской пустынною географией зоечкифё и выбалтывали последние сплетни, мол, зоечкафё была многократно любима и однократно бездетна, что в доме зоечкифё побывал (с короткими остановками) весь маскулинный учительский (ограниченных войск) контингент, тереховы ворковали над веркой, первый на бедную веркину голову налеплял цитаты-пластырь из Екклесиаста, а от второго в плоском веркином животе пульсировало (до мунковской жути), после уроков верка срывалась к широкому подоконнику, распахивала окно, парк сухостью, тусклым жаром осенним врывался в пропахший телами и подростковыми мыслями класс, верка усаживалась на подоконник и (медитировала _ зачёркнуто) созерцала, а тереховы, расположившись по разным углам гранёного кабинета, втягивали по-азиатски косящую верку в неведомые ей разговоры, от разговоров всё в верке мутнело и стыло, и ей казалось, что близнецы — это карма, что ходят они по близнецовому кругу, а верка сидит на карусельной лошадке, а у лошадки (привет вам, дедушка фрей) облупленный зад.
о доверительном
верка поёжилась, развела в разные стороны слегка загорелые руки, стала грести энергичней, она доплывала обычно до середины пруда, покачиваясь на толще воды, делала несколько рыбьих движений, блаженствуя, щурясь на солнце, и лишь потом плыла к берегу, с которого как на ладони видела дни-часы-годы, когда была маленькой верочкой, когда доверительно бормотала “иже еси на небеси””, но потом, потом она быстро и безоглядно легко подросла, пару лет была хрупкой верой, а после её называли по-панибратски — веркой и только.
ну вот и всё.