Роман
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2009
Евгений СТЕПАНОВ
/ Москва /
Окончание. Начало в №43.
Застой. Перестройка. Отстой
роман
ГЛАВА 8. Топ-менеджер компании “Страхуй”
В тридцать пять лет у меня произошло два больших события. Во-первых, мы продали нашу квартирку гостиничного типа в центре и купили большую (по нашим меркам) пятидесятипятиметровую “трешку” в Кузьминках, в кирпичном доме Министерства обороны, а во-вторых, меня позвали на новую работу. Мой знакомый бизнесмен, директор пиаровской фирмы Андрей Мокшин, который активно сотрудничал с “Центр-округом” — я помогал ему (разумеется, небескорыстно) пробивать у Арсеньева максимальные скидки на рекламу в наших изданиях — получил высокую должность в Белом доме — стал заместителем руководителя Департамента правительственной информации. Влияние Андрея стало существенным, и он решил расставить своих людей в крупных финансовых структурах.
Видимо, он посчитал, что я е г о человек. Он позвонил Генеральному директору страховой компании “Страхуй” Алексею Федоровичу Аметистову, с которым имел деловые контакты, и порекомендовал меня на должность пресс-секретаря.
Я приехал на собеседование.
Кабинет Аметистова произвел впечатление — метров 200-220. Огромный стол, из-за которого торчала удивленная головка маленького человечка.
Мы познакомились. Я почему-то подумал, что меня не возьмут и — поняв, что терять мне нечего! — начал беседу довольно нагловато.
— Я уже работал пресс-секретарем, — сказал я. — Умею давать взятки журналистам. А если мне дают, всегда делюсь с шефом.
— Может быть, ты отдел рекламы у нас возглавишь? — неожиданно спросил Аметистов. — Там финансовые потоки больше…
— Могу и отдел рекламы, если подчиняться только вам. И все вопросы решать только с вами.
— Только со мной, — подтвердил Аметистов.
— Это правильно.
— Тогда завтра выходи на работу.
Мы простились, а сановный Аметистов позвонил Мокшину на мобильник и сказал:
— Толковый чувак. Мы обо всем договорились.
…Аметистов был парень не промах, имел богатый послужной список. Он окончил Московский институт электронного машиностроения по специальности “прикладная математика”. В двадцать пять лет защитился. Работал в эпоху “застоя”, как положено, в ЦК ВКЛКСМ, потом в аппарате Правительства РФ. С 1993 по 1998 годы избирался депутатом Государственной Думы. Отработал два созыва. В 1998 году по согласованию с Правительством РФ решением общего собрания акционеров государственной страховой компании ОАО “Страхуй” был назначен ее Генеральным директором.
* * *
Мне выделили кабинет, машину и секретаршу. В отделе работало четыре человека. Опытная и миловидная рекламистка Надежда Алексеевна Плотникова (она отвечала за все), человек немного не от мира сего Валера Бадягин, молоденькая девушка-маркетолог Люба Тихомудрова и пожилой редактор Владимир Юрьевич Юринсон.
Длинный и сухой, как жердь, Валера работать не любил. Он любил охотиться. Охотился на уток и вальдшнепов, дома у него жило два красавца-сеттера. На работу его устроили по блату, и выгнать Бадягина при всей его нерадивости никто не мог.
Валерка чем-то напоминал моего старшего брата Юрку, который годами жил отшельником на родительской даче. Шабашничал, помогал строить другим дачникам дома. Заработав деньги, выпивал. И читал своего любимого Чейза, и рисовал, как в детстве, замки. В земном мире он не нашел себя. Никакие блага цивилизации его не интересовали. Он создал свой — ирреальный! — мир. В нем и жил. Читал, рисовал, выпивал…
Валерка Бадягин, конечно, тоже выпивал. И тоже создал свой мир — мир охоты…
Владимир Юрьевич Юринсон ранее работал в крупных газетах, но потом попал под сокращение, его позвали в “Страхуй”, и он согласился — платили в страховой многотиражке неплохо.
Люба Тихомудрова ничего толком не умела, она только что окончила факультет культурологии РГГУ, не зная что делать на службе, она ходила по офису как заправская модель и крутила роскошными бедрами, сводя с ума все мужское население компании. В “Страхуй” она тоже попала по блату. Ее дядя по материнской линии когда-то пересекался по комсомольскому прошлому с Аметистовым.
Весь груз работ тянула на себе опытнейшая Надежда Алексеевна, которая работала в отделе рекламы “Страхуй” двадцать лет и пересидела множество различных руководителей. И фирмы в целом, и отдела. Надежда Алексеевна умела составить рекламный бюджет “Страхуй”, проконтролировать работу рекламных агентств-подрядчиков (субподрядчиков), выбрать симпатичные картинки и правильные пантоны для карманных, настенных и перекидных календарей. И т.д. Она была специалист.
Этими людьми меня поставили руководить…
Мокшин тут же начал названивать мне и требовать, чтобы я засыпал его фирму (он, правда, ее уже на жену перерегистрировал) заказами.
Кое-что я обеспечил. Но большой заказ ему дать не получалось — Аметистов контролировал большинство видов рекламной продукции через фирму своей жены.
Примерно через месяц я освоился. Решал вопросы. Давал заказы жене Аметистова (большие), Мокшину (маленькие), в другие фирмы (разные), получал откаты, делился с руководством. Все шло нормально. Из моих щек можно было выдавливать икру.
Первый откат я получил очень своеобразно. Ко мне на прием пришла руководительница одной большой рекламной компании, предложила разместить щиты по всей Москве. Я согласовал вопрос и бюджет с Аметистовым, он дал добро. Мы проплатили заказ по безналу. На следующий день после проплаты директриса фирмы — обаятельная Елена Саидовна Гугерова — лично принесла мне конверт. Там было ровно пятнадцать процентов от суммы заказа.
Я спросил:
— Что это значит?
— Так будет всегда, — сказала Елена Саидовна, — пока вы работаете с нами.
— Понятно, — ответил я. И отнес эти деньги Аметистову.
Он сказал:
— Молодец, что принес. Мы тебя проверяли. Значит так, себе возьми пять процентов, остальное сдай в Департамент инвестиций Леше Альтшуллеру, они там оприходуют. Дальше действуй по такой же схеме. Запомни: себе пять процентов, в черную кассу — все остальное. Понял?
— Понял, — ответил я.
Я стал частью системы, винтиком, шестеренкой, человеком, который, увы, много знает.
Мои сотрудники работали, я подписывал документы. Симпатичная и трудолюбивая Надежда Алексеевна каждый день говорила, какой я умный, талантливый, добрый. И приносила мне яблоки с дачи — угощала.
Я выполнял самые различные поручения Аметистова. Заказывал сувенирную продукцию, карманные и настенные календари, статьи в газетах и журналах, сюжеты на ТВ…
Иногда Аметистов мне поручал и совсем необычные проекты.
В “Страхуй” готовили новое (выгодное нашей страховой фирме) постановление Минфина. Я курировал вопрос. Минфиновцы все затягивали и затягивали… Аметистов меня вызвал и начал отчитывать:
— Ты почему кота за хвост тянешь?
— Так это ж Минфин. Они меня отфутболивают… Из одного кабинета направляют в другой.
— Правильно делают. Ты начальникам отделов и управлений что-то предлагал?
— Нет.
— Ну и дурак, посади кого-нибудь из них на зарплату и сразу все вопросы решишь.
Так и было сделано.
Аметистов был не только страховщиком, он, как я уже говорил, два срока, точно вор в законе, отсидел в Государственной Думе, имел репутацию мощного лоббиста и непревзойденного политтехнолога. Он начал новую рекламную кампанию — теперь он двигал одного из своих замов — тридцатидевятилетнего полковника ГРУ запаса Игоря Сергеевича Маркова — в губернаторы Засибирского округа.
Марков был забавный и не слишком приятный тип, отличающийся невероятным нарциссизмом, болтливостью и самовлюбленностью.
Родился он в деревне, в Засибирском округе, школу и Военное училище окончил в Засибирске. До “Страхуй” работал опером в Засибирске и Москве, потом каким-то чудом оказался в ГРУ и Совете безопасности, в дальнейшем вместе с Аметистовым депутатствовал в Комитете по финансам. В “Страхуй” он курировал службу безопасности и хозу. Я несколько раз с ним разговаривал, в основном в столовой.
Беседу он начинал сам.
— А, рекламщик, привет, Жэка, все буклетики-шмуклетики делаешь. Аметистов тебя почему-то любит. А я тоже буклеты делать могу. Дело нехитрое. Я всех рекламщиков знаю.
— А кого именно?
— Да всех! Имен только не помню.
Я старался ему подыграть:
— Да про вас говорят, что вы всемогущ. И были даже замом Лебедя в Совете безопасности.
— Замом, говорят? Может быть, может быть, но вообще-то я был его помощником… Помощник — это круче, чем зам. Зама министру навязывают. А помощников он назначает сам. Значит, доверяет… Помощники по влиянию, конечно, сильнее любого зама. Сашка Лебедь только мне доверял.
— А вы с ним на “ты” были?
— А я со многими на “ты”. И с Борей Грызловым, и с Сережкой Шойгу…
Далее шел длинный список фамилий… Путина, надо отдать должное скромности Маркова, в этом списке не значилось.
Почему Аметистов решил двигать в губернаторы этого надутого болвана, я не понимал. Но приказ есть приказ…
Я стал готовить об Игоре Сергеевиче рекламные и журналистские материалы. Собрал отзывы многих депутатов — Александра Жуковенко, Оксаны Дмитриенко. Написал за них речи, они потом подписали (это обеспечили их пресс-секретари, с которыми я стал активно сотрудничать).
Выпустил вместе с редактором Владимиром Юрьевичем Юринсоном номер газеты “Страхуй”, посвященный кандидату Маркову, тиражом пять (!) миллионов экземпляров, наши доблестные и безотказные страховые агенты разнесли ее по домам округа.
Потом я выехал в Засибирск.
Аметистов перед моей поездкой туда сказал:
— Это твой звездный час. Работай, не жалея сил и денег. То есть денег трать столько, сколько нужно. Не экономь! Себе возьмешь пятнадцать процентов от всей потраченной суммы.
Вообще, любая рекламная (предвыборная) кампания начинается с выбора компании (человека), которая будет ее проводить. И это всегда сопряжено с войной между рекламистами. Мне тоже пришлось на месте обнажить свои остро заточенные клыки, показать местным представителям Маркова (они жаждали по известным причинам отдать все бразды правления в руки специализированного и прикормленного доморощенного PR-агентства), что именно я доверенное лицо главных финансистов (Аметистова и его еще выше стоящих патронов из Кремля) и нужно четко следовать моему плану.
После консультаций с Марковым все его советники полностью перешли под мой контроль. И все финансы, которые вкладывал в проект Аметистов, шли только через меня.
В городе мне выделили огромную четырехкомнатную квартиру в самом центре. Я начал действовать. Быстро связался с местными рекламными конторами, перезнакомился с главными редакторами газет и ТВ, некоторые из них, как выяснилось, тоже ранее окончили Высший Номенклатурный Институт, установил контакты с информационными холдингами, в частности, с Интерфаксом, наиболее крупными PR-агентствами (их в городе оказалось немало!).
Материалы выходили ежедневно. Я нанял двух журналистов (райтеров) и сам тоже писал. В телецентре сидел на монтаже роликов. Наши сюжеты заполонили все информационные программы. Я платил всем. И рекламным агентствам, и редакторам, и телеведущим, и монтажерам. Когда входил в телецентр, менты не спрашивали у меня пропуска.
Другая группа поддержки во главе с Леней Захарчуком из Москвы, известным политтехнологом, отвечала за распространение листовок, агитационную работу в деревнях и городе. Они создали двадцать информационно-развлекательных бригад, колесили по области, дарили подарки, обещали золотые горы и устраивали концерты. Старикам раздавали небольшие суммы — по тысяче, две тысячи рублей.
Работали мы все очень много, без выходных и сна. Расслаблялись редко. Перед поездкой на телецентр я иногда заезжал в один из местных борделей, буквально на пятнадцать минут, отдавал сто долларов, получал свое и ехал дальше. Вкалывал. Вкалывал. Вкалывал. Вкалывала и вся наша команда.
Мы работали не только с отечественной прессой, но и с Западной. Мои люди рассылали пресс-релизы во все СМИ, о нашем кандидате даже “Нью-Йорк Таймс” напечатала положительную статью.
Я позвонил своему старому товарищу из кентуккийской газеты “Независимый лидер” Бобу, он очень обрадовался звонку, сказал, что поможет мне в моей новой работе и слово сдержал — прислал из далекой Америки корреспондента. Тот написал несколько статей о выборах, сделал огромное интервью с нашим кандидатом, которое мы потом перепечатали (со ссылкой, со ссылкой!) во многих отечественных СМИ, давая понять, что не только Кремль, но и Запад на нашей стороне.
Центральные и местные газеты то хвалили Маркова (когда я им платил), то ругали (когда платили конкуренты). Шла борьба за электорат, война финансовых потоков.
Наш конкурент — действующий губернатор, шестидесятипятилетний опытнейший Андрей Александрович Тазов тоже не сдавался. Хотя Кремль и отказал ему в поддержке, он решил идти ва-банк, кинул значительные средства на пиар-кампанию, но все-таки был осторожен, во всяком случае, никаких силовых решений не применял — наш штаб нападениям не подвергался.
Леня Захарчук, наш политтехнолог, сообщил мне, какая команда работает на губернатора.
— Это наши коллеги, тоже из Москвы. Пиаром у них занимается Вячеслав Арсеньев, он раньше работал в холдинге “Центр-округ”, а потом ушел в дебри политического пиара.
— О, так я его знаю, — воскликнул я, — мы с ним вместе в “Центр-округе” пахали. Он был моим начальником. Редкий мудак!
— Понятно, значит, у тебя есть шанс доказать, что он действительно мудак. И утереть нос былому руководству. У тебя не только материальный, но и моральный стимул.
…Инспектировала нашу работу жена Аметистова — Юля. Она ровно два раза в неделю прилетала на собственном самолете в Засибирский округ, привозила наличные деньги, читала вышедшие статьи, просматривала ролики и сюжеты, давала указания. Иногда она злобно ругалась, если вышедший материал ей не нравился, но в основном говорила по делу — как приподнять нашего кандидата и какие показать слабые стороны основного конкурента.
— В общем, ребята, мочите губера! Сил и денег не жалейте! — приказывала Юля. — Негативные статьи о нем должны появляться ежедневно. Понятно?
Еще бы нам было непонятно! Только мы оставались здесь, и должны были быть готовы ко всему, а Юля спокойненько улетала домой, в Москву, под крылышко всесильного Аметистова…
Приказы, конечно, ни в армии, ни в дурдоме, ни в большой политической игре не обсуждаются.
Тем не менее, когда Юля улетела, мы пошли с Леней Захарчуком в местный бар “Пузатая хата” и обсудили кое-какие детали.
— Старик, — сказал мудрый и битый жизнью сорокатрехлетний хохол Леня, — с компроматом на Тазова ты повремени. Он и так появляется, местные газетчики ему спуску не дают, мы припишем их заслуги себе, иначе, я боюсь, нам несдобровать. Юля упорхнула, а мы здесь. Один приказ местным силовикам — и мы в реке.
— О’кей. Я лучше сконцентрируюсь на заслугах Маркова. Мне, честно говоря, хвалить приятнее, чем ругать. Спасибо тебе, Леня. Я и сам хотел с тобой на эту тему поговорить.
Резкие статьи о Тазове действительно появлялись без нашего участия, появлялись вопреки всем негласным законам о полной ликвидации свободных СМИ — в основном в Интернете. Нынешний губернатор находился при исполнении уже два срока и, конечно, успел провороваться — компромата на него было пруд пруди.
Работа в Засибирском округе длилась почти три месяца. И не прошла даром. Сработало. Выбрали нового губернатора. Я даже не ожидал…
Отмечать решили по полной программе — в “Кремлевском дворце съездов”.
Мне пришлось написать от имени Аметистова письмо руководителю Администрации Президента и в КДС (он входит в структуру Администрации), чтобы нам разрешили погулять. Разрешили.
Заказали Малый банкетный зал. Только за аренду финансовый директор “Страхуй” Андрей Петушков заплатил четырнадцать тысяч “баксов”. Сто пятьдесят тысяч “зеленых” ушло на артистов, двенадцать тысяч мы выложили за свет. Питание проплатили из расчета сто пятьдесят долларов на человека.
Банкет удался. Артисты пели и плясали, гости ели и пили, новоиспеченный губернатор благодарил Президента и Правительство, а также электорат.
Аметистов после празднества меня похвалил. Игорь Сергеевич во время банкета подсел к нашему столику (я сидел с Петушковым и Альтшуллером) и сказал, что обязательно мне еще позвонит, мол, работы, Жэка, будет много. Я молча и улыбчиво кивнул.
…Регулярно все мы, руководители структурных подразделений компании, отчитывались перед Департаментом документационного обеспечения, это была специальная служба Аметистова.
Я всегда четко и вовремя писал отчеты — этому меня основательно научили еще в музее пролетарского писателя Беднякова. Например, Департамент задавал вопрос: А. Ф. Аметистов поручил вашему отделу разработать новый фирменный стиль компании. Что сделано?
Я отвечал: фирменный стиль ОАО “Страхуй” утвержден 5.03.2000 на Исполнительной дирекции. Дочерним обществам и Территориальным управлениям разосланы методические рекомендации по соблюдению фирменного стиля компании. В настоящее время совместно с рядом дизайнерско-архитектурных фирм отдел рекламы разрабатывает единый корпоративный стандарт ОАО “Страхуй”. Проект единого корпоративного стандарта планируем вынести на Исполнительную дирекцию в конце марта 2001 года.
Самое главное в бюрократической работе — своевременность. Нужно обязательно ответить вовремя, и не важно что.
…Работать в “Страхуй” было довольно интересно, я все время что-то делал, производил разнообразную продукцию. Но мне хотелось еще чего-то, хотелось больше писать самому (все-таки я журналист в душе), изучать рекламные наработки прошлого, чтобы использовать их в свете сегодняшнего дня. Мне решительно не хватало теоретических знаний. Чтобы восполнить в них пробел, я пошел в аспирантуру Рекламного института. Сдал экзамены довольно легко, с одной четверкой, и поступил на бесплатное заочное отделение.
В аспирантуре мне очень нравилось — я не пропустил ни одного занятия (они проходили в вечернее время), изучал рекламное дело, философию, журналистику, английский язык.
Потихоньку сам стал преподавать — проводил семинарские занятия, иногда читал лекции. Постоянно ходил на заседания кафедры. Когда выступал заведующий кафедрой Владимир Маркович Фасолин, я всегда поддакивал. Если он шутил — громко смеялся. Хотелось ему понравиться.
Мне дали весьма удобную научную тему — “Карманные календари страховой компании «Страхуй»”. Работать над диссертацией было легко, так как весь архив находился в моем распоряжении. Я был лучшим специалистом в мире в своей области, правда, я же был и х у д ш и м специалистом в этой области — так как никто больше карманными календарями “Страхуй” не интересовался.
…На кафедре теории рекламного дела работала одна колоритная пожилая женщина-профессор, Нина Спиридоновна Умных. Она писала огромные книги о рекламе, вузовские учебники. Как-то так получилось, что про карманные календари “Страхуй” она ничего не знала. А я напечатал в нашей корпоративной газете небольшую статейку про эти календарики. Показал ее Нине Спиридоновне.
Она меня от души поблагодарила:
— А вы все-таки молодец! — сказала Нина Спиридоновна. — Не зря вас Фасолин нахваливает. Хорошо, когда теория подкрепляется практикой.
Спустя три месяца я прочитал статью Нины Спиридоновны в одном научном журнале, там слово в слово были воспроизведены абзацы из моей статьи.
Я обрадовался. Прекрасно, такой известный профессор меня цитирует… Но это была не цитата. Ссылки на первоисточник в книге не оказалось.
Я не знал, как на это реагировать. Обижаться? Возмущаться? Жаловаться?
Просто постарался забыть про эту историю.
…Я продолжал работать в “Страхуй”. Проводил тотальную рекламную кампанию. Особенно напирал на щиты. Я размещал щиты формата “Сити” (1,2х1,8) на Тверской, на площади Киевского вокзала, в районе Митино (Аметистов это особенно ценил, поскольку там находился дом депутатов Государственной Думы, и он хотел показать бывшим коллегам, насколько он крут!), на Новинском бульваре; щиты размером 3х6 — на Рублевском шоссе, на Краснопресненской набережной (рядом с Белым домом); щит формата “призма-вижн” (3х12) — на Боровицкой площади. За все про все платил где-то двести тысяч долларов год.
Я стал обрастать нешуточными связями, к Аметистову приходили политики и бизнесмены, чиновники и актеры… Все что-то хотели от Аметистова. От всех что-то хотел Аметистов. И давал мне соответствующие поручения.
Я курировал также социологические исследования. Аметистов порекомендовал мне группу социологов во главе с неким Дыбовым, который тут же начал требовать немаленькую сумму. Пришлось дать — иначе бы он нажаловался Аметистову.
Я заказал группе Дыбова провести простенькие исследования на тему “Восприятие предложенных к тестированию слоганов ОАО «Страхуй»”. Проведение 1 фокус-группы обходилось фирме в 500 долларов (а всего их было 3-4). Работали мы и с ВЦИОМ.
Эффективная (и сладкая) жизнь продолжалась полтора года. Через полтора года она закончилась решительно и бесповоротно.
Нежданно-негаданно в нашу страховую компанию из вышестоящего министерства (ему принадлежал контрольный пакет) пришла новая сотрудница — заместитель Аметистова по вопросам маркетинга и рекламы. То есть моя новая начальница. Звали ее Елена Владимировна Шульман.
На следующий день после выхода на работу Елена Владимировна мне позвонила:
— Евгений Викторович, вам удобнее ко мне зайти или я зайду сама?
— Да я сам зайду, конечно.
Зашла. Разговорились.
Рассказала о себе. Занималась политическим пиаром, работала на предвыборных кампаниях. Из Казани.
— В чем, Елена Владимировна, вы видите смысл своей работы как руководителя? — наивно спросил я.
— В том, чтобы защищать интересы своих сотрудников, пробивать вам нормальные зарплаты и премии, — ответила Шульман.
Это радовало.
На утренней планерке, которую уже проводила г-жа Шульман, присутствовал весь мой (мой?) отдел. В обед Надежда Алексеевна отнесла таз с яблоками Елене Владимировне, а на меня посмотрела немножко снисходительно.
Шульман официально назначили замом по маркетингу и рекламе, моим куратором — Аметистов подписал соответствующий приказ. Но я, как ни странно, остался ответственным за рекламный бюджет.
Шульман сразу решила взять трех новых сотрудников — верстальщика из Чебоксарского филиала Диму и двух сотрудниц из других отделов.
Я возражал.
— У нас что, в Москве верcтальщиков нет? — приводил я свои доводы. — А эти две женщины разве имеют отношение к рекламе и журналистике?
Шульман настаивала. Отвела их к Аметистову. После этого я написал ему письмо, где облил грязью Шульман. Попросил об аудиенции. Мы встретились. Аметистов выслушал меня молча. Только заверил, что все будет в порядке. Мол, не переживай. А на следующий день подписал приказ о назначении и Димы, и других протеже Елены Владимировны.
Когда новые сотрудники пришли в отдел — они со мной не поздоровались.
На следующий день Шульман провела еще одну планерку, сообщила, что теперь она будет отвечать за корпоративный сайт, а в многотиражке, судя по всему, возглавит редакционный совет, этот вопрос, мол, сейчас обсуждается с Аметистовым, потом говорила обо мне много хороших, выспренних слов (звучавших, конечно, смешно), сказала, что я остаюсь в команде.
Новые сотрудники закивали головами.
А Надежда Алексеевна даже предложила мне яблочко. Одно.
…Шульман хотела и добивалась одного — переключить заказы на себя, чтобы иметь откаты. Это я понимал, но я не понимал, как мне вести себя дальше. Не понимал позиции Аметистова. Он оставляет меня или увольняет? Мне бороться с Шульман или лечь под нее? Никаких конкретных инструкций от шефа не поступало.
Новый тираж газеты “Страхуй” Шульман и главный бухгалтер компании Наташа Совина решили выпускать уже в другой типографии. Они подписали гарантийное письмо на тиражирование газеты в фирме “Джокер-туз-реклама”, в обычной дизайнерской конторке, которых в Москве тысячи. Договорные отношения с комбинатом “Известия”, принадлежавшем Управлению делами президента РФ, Шульман нарушала шутя. Все это выглядело весьма экстравагантно — в “Джокер-туз-реклама” не было ни одного печатного станка.
Большинство рекламных заказов Шульман пыталась проводить через близкие ей фирмы “Перфектиус”, “Аксиома графики”, которые выставляли “Страхуй” завышенные (это понятно) счета.
Шульман действовала с точки зрения современного чиновника правильно. Чем больше работы — тем больше откатов.
Меня Елена Владимировна решила отправить в командировку с 13 сентября по 13 октября (на месяц) в 10 регионов РФ. То, что у меня есть семья, она в расчет не брала. Я удивлялся только тому, что она не отправляла меня в командировку на год, куда-нибудь в Сибирь. И внутренне уже за это был ей благодарен.
Все-таки решил обсудить намечающуюся командировку (в которую ехать не хотелось) с Аметистовым.
Он выслушал спокойно мой взволнованный рассказ и сказал:
— Хочешь — съезди, не хочешь — посиди здесь. Главное — не парься. Пойми: Шульман — обычная блатная тетенька… Ты мне ничего нового не рассказал… Работай спокойно. Скоро, кстати, будет интересная — на несколько дней! — командировка в Псков. Я тебя с ней и отправлю. Присмотрись там к ней повнимательнее. Что нового услышишь — сообщи. Не сложно?
— Нет, не сложно. А в большую командировку я тогда не поеду. Хорошо?
— Хорошо, — ответил Аметистов.
Когда я вышел из его кабинета, понял, что ничего не понял. Меня продолжали мучить важные чиновничьи вопросы — что делать, оставаться в конторе или уходить? Если оставаться, то как себя вести?
Я решил взять тайм-аут и посмотреть спокойно на происходящее как бы со стороны.
Мы поехали с Шульман в командировку в Псков — добрый Аметистов направил нас подарить от имени “Страхуй” скрипку Страдивари местной музыкальной школе — он во Пскове тоже планировал в ближайшее время провести очередную предвыборную кампанию…
Ехали в СВ. Тесно, не продохнуть. Лицом к лицу. Не очень комфортно… Неожиданно Шульман разговорилась.
— Ты должен знать: я человек Бравова, председателя Совета директоров. Не Аметистова. Скоро в компании начнутся большие перемены. Будет работать КРУ. Финансиста Петушкова уберут. Думаю, уберут и Аметистова. Они заклятые враги с Бравовым, хотя на людях чуть ли не целуются при встрече.
— А ты кем будешь после завершения всех этих реформ? Неужели?..
Она промолчала, но я понял что она готова возглавить компанию.
Скрипку мы вручили. Дети и педагоги были счастливы.
…Назад из Пскова я уехал один. Шульман еще осталась по делам. В купе оказались вдвоем с одним мужиком. Федор Васильевич, лет пятидесяти, учитель русского языка из-под Смоленска. Коллега, можно сказать. Выпили. Он стал сетовать:
— Вот сделали бы наши правители так, чтобы богатела вся нация, а не отдельные элементы, чтобы крестьянам России жилось так же хорошо, как западным фермерам, которые на “Мерседесах” разъезжают и одеты с иголочки, а скотина у них выглядит здоровее, чем русские животноводы…
Я обычно в поезде в разговор с незнакомыми людьми не вступаю, а тут у меня по пьяному делу язык развязался.
— Никакие правители сделать этого не в состоянии, — сказал я. — Это может сделать только сам человек. Я видел, как работают заокеанские фермеры. Т а к вкалывать — с утра до ночи! — думаю, вряд ли мы сможем. А если сможем, то и будем такими же преуспевающими людьми, как мои американские знакомые — фермеры. Контроль там со стороны государства за сельскозяйственной продукцией строжайший, конкуренция огромная, санитарные нормы — драконовские, налоги — чудовищные и т.д. Словом, чтобы нормально зарабатывать — в самом деле, нужно “пахать” и “пахать”.
— А вы что там делали, в Америке? — почему-то спросил Федор Васильевич.
— Ездил по обмену через организацию “Дружба сильных”. Можно сказать, гостил.
— А-а, понятно, — ухмыльнулся Федор Васильевич. — Ну и как там вообще?
— Я не в восторге. Там действительно вкалывать нужно. Мы работаем намного меньше, а живем все-таки сносно. И расходов у нас меньше, у них там одни страховки все доходы сжирают.
— Все равно мы живем хуже — надо, надо нашим людям зарплату повышать…
— А вот Святослав Федоров, например, считал, что зарплата — страшный наркотик, превращающий человека в животное. Я с ним отчасти согласен. Зарплата — та же самая “гулаговская” пайка, позволяющая только не протянуть ноги от голода. Деньги нужно не получать (как нас, я думаю, с о з н а т е л ь н о приучили), а з а р а б а т ы в а т ь. Головой, руками…
— Как это не повышать?
— Да вот так. Зарабатывать надо. Как всю жизнь купцы в России зарабатывали. Как сейчас некоторые пытаются зарабатывать.
— Вранье все это. Кого назначат олигархом, тот и будет, хоть ты даже семи падей во лбу. На Западе есть поддержка местного крестьянина. А у нас нет. Вот и живем несносно, в жутких условиях и квартирах. Не то что на Западе…
— Квартиры на Западе тоже разные. Я читал, что квартирка общей площадью в пятнадцать метров считается в Париже приличной студией. И сдается долларов за тыщу — если на окраине. И мало у кого свои квартиры. В основном люди снимают…
В общем, дискутировали мы долго и бесполезно, ни до чего, конечно, не договорились, но хоть морду друг другу не набили и дорогу скоротали. И то дело.
Когда я приехал, тут же выложил Аметистову все, о чем мы говорили с Шульман. Он был бледный, но держался стойко.
— Спасибо, — сказал он.
Я понял, что разговор окончен и пошел к себе в кабинет.
Зашла тетя Дуся, помощница Аметистова, женщина лет семидесяти, а то и семидесяти пяти.
— Евгений, тебе позвонит мой сынок Васька. У него новый интересный проект. Поговоришь?
— Не вопрос.
На следующий день пришел Дусин отпрыск, бугай лет тридцати.
— У меня есть сногсшибательный проект, — затараторил Васька. — Надо бы проспонсировать конкурс красоты. Я его менеджер. Отдача — колоссальная. На каждую мою акцию выходит не менее пяти статей в центральных СМИ. Это всего за десять тысяч “баксов”. Интересно?
— Конечно, — велеречиво ответил я, думая как бы поскорее избавиться от сына тети Дуси. — А кто организатор конкурса? Какая фирма?
— Да я не знаю, — неожиданно и простодушно ответил Васька, — там какая-то женщина работает. Я не помню ее имени. Я у них типа агента. Работаю за процент.
— А как все-таки фирма называется?
— Не помню. У меня их очень много. Всех не упомнишь.
— Ну ладно, — сказал я спокойно, — оставь прайс-лист. — Я подумаю.
Расстались. Бабе Дусе я потом сказал, что предложение интересное, надеюсь, и до него дойдет очередь.
Отказать ей прямо я не мог, но и помогать не хотел. За полтора года чиновничьей жизни я научился тянуть рязину и заволокитить (при желании) любой вопрос.
Где-то через неделю Шульман пригласила меня в свой кабинет. Предложила чайку, конфеток.
— Старичок, — сказала Лена, — я знаю, ты устал, нагрузка, конечно, огромная, отдохни немного. Хочешь недельку посидеть дома?
— Мне бы денек только. Неделя — это слишком.
— Ну и ладненько.
Следующий день я провел дома — смотрел телевизор, выспался, как барсук, вечером, когда Настя вернулась из школы, играли с ней в шашки и уголки.
Когда пришел на работу, меня тут же вызвали в отдел кадров и показали докладную. Шульман и Плотникова написали “телегу”, что я не вышел на работу. Прогулял.
Я понял, что произошло. Пошел к и. о. Генерального директора Вите Овечкину (он тогда замещал Аметистова), обрисовал ему ситуацию.
Вообще-то к карьерному и улыбчивому управленцу, ранее работавшему в Администрации Президента, я относился с некоторой опаской. Обаятельные люди всегда вызывают у меня чувство настороженности. Как правило, они делать ничего не умеют. Они слабые. Они вынуждены быть контактными. Чтобы влезть в доверие к ближнему своему и что-то поиметь от него, а то и просто обокрасть. Я знаю немало п р о ф е с с и о н а л ь н о обаятельных людей. Всегда улыбчивые, подтянутые. Любимые слова — “Обнимаю”, “Мы же друзья”, “Что я могу для тебя сделать?” Потом — бац — они уже обнимают твою возлюбленную и делать нужно что-то для них. Волки в овечьей шкуре.
Витя Овечкин ни с кем не конфликтовал, со всеми ладил, но и вопросов без согласия Аметистова никаких не решал. Согласовывал с ним каждый чих. Подписать любую бумагу у него было практически невозможно.
А тут Витя Овечкин проявил доброту, понимание и решительность. Я даже не ожидал…
Он ничего не сказал, а молча подписал мне заявление на отгул задним числом.
Никогда не знаешь, кто поможет, а кто навредит.
Елена Владимировна потом очень злилась и бросала на нас с Овечкиным при встрече укоризненные взгляды. Когда я спросил у Шульман, что происходит, она ответила прямо и простодушно:
— Неужели ты не понимаешь, я хочу тебя убрать. Любой ценой.
— Теперь понимаю, — сказал я. — Спасибо, что предупредила.
Шульман пригласила к себе моих сотрудниц. Надежда Алексеевна, вновь прибывшие Лера Гвоздева (она пришла из Управления стратегических исследований) и Эльза Андреевна Белкина (из Департамента актуарных расчетов) сидели в кабинете у Елены Владимировны.
— Ну что нам с ним делать, девочки? — кипятилась Шульман. — Как его подставить? Смотрите, он, как уж, скользкий, из всех ситуаций выкручивается. Вот и заявление на отгул задним числом оформил, собака. Я даже теряюсь. Почему я, такая хрупкая, должна все это выносить? Неужели нет на него управы? Впрочем, есть один проверенный метод… Надо его подпоить. А потом опорочить, желательно сфотографировать…
— Вы меня извините, но я в этом участие принимать не буду! — неожиданно подала голос Лера. — Елена Владимировна, можно я пойду — у меня срочная встреча.
— Иди. Но только смотри, никому не рассказывай о том, что здесь слышала, не надо.
— Не буду, — сказала Лера. И удалилась. И через пять минут в моем кабинете все выболтала.
— Я ставлю на вас, Евгений Викторович, — сказала Лера, — вы хоть и вредный мужик, но не бездельник. А эта сучка, я думаю, скоро уйдет. Я знаю, что вы не хотели, чтобы я переходила в отдел рекламы, но поверьте, я вам еще пригожусь.
Я поблагодарил ее за информацию.
Неожиданно войну Шульман объявили финансист Петушков и завхоз Мелков.
Мелков провел ревизию поездок Шульман по регионам. Оказалось, что она на служебном транспорте постоянно ездила в Казань, на Родину.
После этого Мелков (оказавшийся достаточно смелым человеком) лишил Шульман персонального автомобиля.
Финансист Петушков прислал мне служебную записку.
Жаркову
Прекратить все платежи по рекламе.
Я прекратил.
После обеда (к начальству всегда лучше заходить после обеда — у них в это время настроение лучше) я зашел в кабинет к Мелкову. Переговорил с ним. Пожаловался:
— Елена Владимировна оформляет договора без моей визы. И дает работу своим фирмам, по очень выгодным для них и невыгодным для нас тарифам.
— Я решу этот вопрос, — резюмировал уверенный в себе Мелков.
На следующий день он позвонил мне. И попросил зайти.
— Я разговаривал с Аметистовым, — сказал Мелков, — Алексей Федорович к вам очень хорошо относится. Попросил вас спокойно работать. А с договорами решили так: договора без вашей визы просто не будем регистрировать в протокольном отделе (а без этого они недействительны). Аметистов дал “добро”.
Я немного пришел в себя. И стал работать более спокойно.
Тем более что меня включили в оргкомитет по проведению ежегодного совещания Генеральных директоров Дочерних предприятий. Его по традиции намечали провести в Анапе.
Меня (а не Шульман) назначили ответственным за печать специальных раздаточных материалов — блокнотов с нашей фирменной символикой, буклетов и т.д.
Я расписал задания Надежде Алексеевне, чтобы не дразнить гусей, понимал: Шульман не даст мне спокойно работать с моими фирмами. Пусть Надежда поправит свой бюджет…
Она с задачей справилась успешно, получила свой небольшой стабильный откатик. И отрапортовала. И мне, и Шульман. Мы ей объявили благодарность.
…Прилетели в Анапу, в наш пансионат, на совещание Генеральных директоров филиалов “Страхуй”.
Разместились в шикарных, уютных деревянных коттеджах.
На завтраке оказался рядом с Шульман. Неугомонная, она сказала:
— Вместо одного твоего отдела будет четыре отдельчика. По связям с общественностью, рекламы, Интернет-сопровождения и редакционно-издательский. Этот вопрос решен. Аметистов уже дал команду Управлению кадров.
— А что будет со мной?
— Выбирай любой из четырех.
— А над отделами кто будет?
— Как кто? — удивилась Елена Владимировна, — Я, конечно.
Во время ужина я подошел к Аметистову:
— Шеф, не сдавай меня!
Он повел бровью — как бы удивился. Но ничего не сказал.
Ночью напились. Пошли купаться в море. Аметистов, его помощница Надюшка Раева, начальник Департамента инвестиций Леша Альтшуллер и я.
Купались, хотя было холодновато. Ели, пили. Орали песни. Аметистов надулся на меня:
— Ты почему подумал, что я тебя сдаю?! Я тебя не сдаю. Ты наш парень, у тебя только один недостаток.
— Какой? — робко спросил я.
— Водки взял мало! — пробасил Аметистов и захохотал.
Засмеялись и я, и Альтшуллер с Раевой.
Вечером все “страхуевцы” начали устраивать личную жизнь. Проституток в Анапе не оказалось, стали звонить аж в Новороссийск. В полночь местный сутенер Гурген привез на выбор четверых девиц.
— А минет без презерватива сделаешь? — спросил одну путану начальник Отдела медицинского страхования Валерка Окурков.
— Нет, только в резине, — ответила девчонка.
— Ну, это не интересно, — сокрушался Валерка.
Неожиданно сразу двух девиц забрал к себе в номер тишайший главный специалист Отдела медицинского страхования Серега Алаев.
Еще двух путан пригласили к себе Альтшуллер и его зам. Владимир Игоревич Сворович, солидный пятидесятилетний финансист.
А мы с Окурковым, понурив голову, поперлись домой смотреть новости по телевизору.
На следующий день играли в футбол. Команда Центрального офиса против директоров филиалов. Битва гигантов. Аметистов бегал как угорелый, активно играли также Уточкин, Альтшуллер. Я вспомнил все свои юношеские футбольные навыки и забил два гола.
Дуська, помощник Аметистова, кричала:
— Жэка, теперь мы тебя точно оставим на работе! Ты игрок суперкласса!
Сыграли вничью. 2:2.
Вечером гуляли по набережной с Серегой Алаевым. Рассуждади о том о сем. О работе и путанах — ни слова.
— Как ты думаешь, в России когда-нибудь будет порядок? — спросил я Серегу.
— Нет, это невозможно, — ответил он.
— Почему?
— Да потому что правители у нас дурные.
— А кто нанес самый большой вред России?
— Те, кто ее уменьшил. Я убежден, что Горбачев и Ельцин — это враги страны. Развалить такую державу…
— Но ведь они хотели дать людям свободу.
— Они хотели получить как можно больше денег в собственный карман. И думали только о личной власти. Они показали полное неумение управлять. В результате наши друзья стали нашими врагами. Страны Прибалтики уже в НАТО, скоро и Украина с Грузией туда войдут.
— Какой же выход — сталинская диктатура?
— Нет. Но я никогда не соглашусь с утверждением, что Сталин был никчемным политиком.
— Почему? Ведь при Сталине вон сколько людей полегло!
— При Сталине людей полегло меньше, чем в посткоммунистическое время. И границы сейчас изменились не в нашу пользу. Страна стала на двадцать процентов меньше.
— Значит, ты за Сталина?
— Нет, конечно. Чего ты прицепился с этим Сталиным! Но мне кажется, что выйти из социалистического кризиса можно было менее болезненно. Нужно было дать реальную свободу гражданам. Свободу передвижения и свободу торговли, разрешить мелкий частный бизнес. И все бы шло нормально. А ты, кстати, когда лучше жил? При Советах или сейчас?
— Я и при коммунистах кое-что имел и сейчас живу хорошо. Раньше журналисты обслуживали ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ — мы и сейчас их кадры обслуживаем, правда, называются они теперь, как ты знаешь, по-другому. Теперь они Генеральные директора… Я давно понял, что в нашей стране (а, может, и во всем мире) есть только класс рабовладельцев, класс рабов и прослойка мастеров… Так было при социализме, так и сейчас. Суть взаимоотношений людей в социуме (между прочим, и в семье тоже) неизменна.
— Значит, есть только рабовладельцы, рабы и прослойка мастеров?
— Да, это так.
— А что имеют рабы?
— Они имеют галеру (тяжкую работу на заводе, рынке, в поле…), пещеру (квартиру, дом), средство передвижения (ослик, машина) и кусок мамонтятины (завтрак, обед, ужин). Это имеют хорошие рабы.
— А плохие?
— Раннюю смерть. Даже на сытом Западе ситуация похожа. И класс рабовладельцев оставляет рабам только самый минимум, просто более вкусную, чем у нас, пайку.
— Что же имеют рабовладельцы?
— Ну это ты знаешь не хуже меня. Они, казалось бы, имеют все блага. Правильно? Правильно. Но следует признать, они имеют и повышенную головную боль. Это у них мы требуем свою пайку, это к ним мы приходим с лозунгами, а, говоря по-старому, устраиваем бунт. Сейчас все восторгаются дворянами, их кодексом чести. Но кто такие дворяне? Это люди, находившиеся на государственной службе и имевшие (какое емкое словцо!) за это чины, земли и рабов, если воспользоваться эвфемизмом, крестьян. Помнишь, как нынче называются люди, состоящие на государственной службе? Они называются чиновниками. По сути, они — те же дворяне, имеющие и чины, и земли (лучшие и обширные участки), и рабов (наемных рабочих). Спроси у любого пахана, какая мафия самая страшная? Он ответит: “Чиновничья!” То есть ситуация на протяжении веков не меняется. Причем, как показывает жизнь, нигде. Она приобретает только немножко другую форму. И чиновник (он же дворянин или рэкетир) всегда будет брать дань (оброк, взятки) с тех, кто слабее его.
— Может быть, ты сгущаешь краски?
— Может быть, я же не семи пядей во лбу. Но я так думаю.
— В рабовладельческом обществе существует, как ты говоришь, два класса. Так?
— Да. И несколько прослоек. Одна из них — самая заметная — это прослойка мастеров (или, в широком смысле, интеллигенции). Они обслуживают и рабовладельцев, и рабов. Мастера нужны всем. Подлый, кровожадный, но весьма наблюдательный человек Владимир Ильич Ленин был прав на сто процентов, когда писал: “Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от самодержавия”. Цитирую по памяти. Но точно. Это я еще в Высшем Номенклатурном Институте выучил. В тюрьме представителей искусства — талантливых! — называют сказочниками. Они рассказывают паханам (тамошним дворянам) веселые или поучительные истории (тискают рóманы), за это их не опускают и нормально кормят. Сказочники, равно как шуты при дворе, приближены к трону.
— Какие выводы?
— Ничего в мире особенно не меняется. И если этот мир устроен именно так, как устроен, то значит, в этом есть какая-то своя — пусть и зловещая! — логика. Выживут в наше очередное смутное время (помимо, разумеется, рабовладельцев) только сильные рабы (то есть крепкие профессионалы в той или иной области), надежда остальных только на свои дачные клочки земли. Может быть, это и грустно, но в какой-то степени и справедливо. А разве не землей должны заниматься люди, живущие в изначально крестьянской стране?
— А народ в целом выиграл от Перестройки или проиграл?
— Народ никто не спрашивал. И народ, конечно, проиграл. При Советах можно было ничего не делать и жить сносно. Медицина бесплатная, образование бесплатное. Пайку давали всем. А сейчас даже пайки на всех не хватает.
— Почему? Ведь пенсии платят.
— На пенсию не проживешь. Пенсионеры государству не нужны. И все делается для того, что они как можно скорее умирали. Содержать их убыточно. Выиграли единицы — олигархи, некоторые середняки. Ты, я думаю, тоже середняк. Ты выиграл от Перестройки?
— Пожалуй, да. Я посетил многие страны — те, которые хотел. Купил жилье.
— А в метафизическом плане? Что-то открыл за это время для себя новое?
— Я понял, что рая на земле нет, осознал мудрость поговорки: где родился, там и пригодился. В общем, ничего сверхестественного не понял. Я тоже не семи прядей во лбу. А как ты думаешь, распадется Россия?
— Конечно. Все империи разрушаются рано или поздно.
— И Штаты развалятся?
— Быстрее, чем ты предполагаешь.
— В мировом контексте это хорошо или плохо?
— Не знаю. Но это неизбежный процесс. Впрочем, свято место пусто не бывает. Вместо одной империи придет другая. Скоро миром будет править желтая сверхимперия.
— Китай?
— И Китай, и Япония, и Кахастан…
— А как все-таки управлять Россией?
— Поддерживать мелкого собственника. Иначе — крах. В больших фирмах, как в нашей, работают рабы. Мы это только что обсуждали…
— Это верно. А недра?
— Что недра?
— Кому должны принадлежать недра?
— Государству. И только государству.
— Но ведь государство не эффективный собственник. Оно все делает плохо. Государство даже на улицах убраться не может. Ну почему, скажи, у нас на улицах так много грязи?
— Элементарно. Нужно ввести строжайшие штрафы, тогда сразу станет чище. В Германии штрафы очень большие.
— А ты бы хотел уехать в Германию?
— Нет, наверное. В тридцать семь лет уже поздно что-то менять.
Мы еще долго болтали с Сережкой на всевозможные темы, путанно и бессистемно, точно впервые дорвавшись до невероятной радости человеческого общения, и незаметно пришли домой.
Все мы, “страхуевцы”, пробыли в Анапе неделю и вернулись в Москву.
Никаких приказов о новых четырех отдельчиках вместо одного отдела рекламы из секретариата Аметистова не поступало. Я работал, как прежде. Шульман от меня стала потихоньку отставать.
Видя, что ситуация немного нормализовалась, я решил взять недельный отпуск. Наташа отменила свои уроки, у Настюшки были каникулы. И мы втроем поехали в Кубиковск.
Кубиковск, как всегда, радовал.
Мы ели, спали, играли с Настюшкой в уголки, Наташа общалась со школьными подругами, теща готовила котлеты и жареную картошку, домашний квас на хлебных корочках с изюмом и блинчики, мы всем семейством шастали по магазинам. Отдыхали спокойно и безмятежно, как на другой планете.
Вдруг звонок.
Мой несуразный сотрудник Валерка Бадягин буквально кричал в трубку:
— Евгений Викторович, Евгений Викторович, Шульман меня увольняет!
— Почему? Что опять стряслось?
— Я выпил на работе, заснул в общем коридоре, она меня увидела. Подготовила приказ об увольнении. Я согласился с ней, что виноват. Но решительно заявил, что пока мой начальник в отпуске, заявление по ее собственному желанию писать не буду.
Я сказал Валерке, чтобы он не паниковал и никаких заявлений не писал.
— Дождись меня, я сегодня же выезжаю.
— Спасибо, буду ждать, — ответил бедный Валерка.
Пока мы ехали с Наташей и Настей в поезде, Шульман вызвала к себе Бадягина и кадровика Серегу Петрухина. Начала стыдить Валерку:
— Какой ты все-таки, Валера, нехороший мальчик! Уходить по собственному желанию не хочешь. Ну почему? Почему?! Мы бы тебя проводили с царскими почестями. С царскими! Ну, как тебе, Валера, не стыдно?!
— А чего мне стыдиться, — бурчал себе под нос Валерка, — не хочу я писать заявление по вашему собственному желанию. Я и выпил-то всего нечего, кружку пива.
— Ага, значит, признаешь, — обрадовалась Шульман, — пил на работе. Правильно, пил. А увольняться не хочешь. Не хочешь отвечать за свои поступки. Нехорошо, Валера, нехорошо. Это просто, я бы сказала, безнравственно. Но учти, если ты не уйдешь, я тебя подпою, но все равно уволю. Подловлю на мелочах, буду каждое твое опоздание фиксировать.
Валерка и Серега молчали.
…По приезде я первым делом зашел к Шульман. Попросил за Валерку. Она была непреклонна:
— Этот вопрос решен. Аметистов настаивает.
— Ну почему же так категорично?! — взмолился я. — Наверняка ведь можно помочь парню? Куда он пойдет? В общем, прошу его оставить под мою ответственность.
Шульман опять вызвала Валерку.
— Ты почему не выполняешь мои указания?
— А вы мне не начальник, — вдруг взбрыкнул Бадягин.
— А кто же тебе начальник? — удивилась Шульман.
— Евгений Викторович.
— А кто Евгению Викторовичу начальник?
Валерка замялся:
— Не знаю.
— Я серьезно спрашиваю.
— Я действительно не знаю. Разве может быть у Евгения Викторовича начальник?
— Я, я — его начальник! — чуть не заплакала Шульман.
Валерка кивнул и улыбнулся.
— Во-о-он!!! — закричала Шульман. И Валерка вышел.
Я пошел к Аметистову. Начал заступаться за Валерку. Мол, может быть, можно сменить гнев на милость, не ломать парню судьбу.
Аметистов удивился:
— А я и не хотел его увольнять. Кто тебе сказал такую чушь?
Теперь уже удивился я.
— Шеф, что же делать? — спросил я руководителя. — Шульман свирепствует. Угрожает Валерке. Обещает подпоить его, подловить на мелочах… Может быть, я его отправлю в отпуск по состоянию здоровья месяца на два-три, пока все не уляжется? А?
— А что, давай, — спокойно резюмировал Аметистов.
У меня отлегло на душе.
На следующий день Валерка выехал в родную тверскую деревню Дурыкино охотиться на вальдшнепов.
…Аметистов все это время меня изумлял. Он работал как опытнейший аппаратчик. С одной стороны, он гнул свою линию и всякий раз указывал Шульман на ее место, с другой стороны, он давал ей шанс, уступая агрессивной женщине в мелочах — назначал ее людей, дал ей хороший кабинет. Аметистов выжидал, он хотел приватизировать компанию и перепродать ее иностранцам, а потому явно на рожон не лез. Спорить с председателем Совета директоров Бравовым (заместителем министра, который прислал Шульман) он не собирался.
Аметистов избрал тактику измора. Шульман как не менее опытная аппаратчица это понимала и однажды решила пойти ва-банк.
После того, как Валерка Бадягин отбыл в бессрочный отпуск в деревню Дурыкино, Елена Владимировна буквально ворвалась к Алексею Федоровичу в кабинет и выпалила, будто из ружья:
— Я вам не девочка. За мной стоит Татарстан! Будете саботировать мои действия — я объявлю вам войну.
— А что вы имеете ввиду? Чем я вам неугодил? — спокойно решил уточнить Аметистов.
— Зачем вы отпустили Бадягина в отпуск? Он же пьяный валялся в коридоре?
— Да никто тут пьяный не валялся. Уж если бы валялся, я бы его быстренько уволил без выходного пособия. Мне сообщили, что он просто плохо себя почувствовал. У него, Жарков рассказывал, сердце слабое.
— Ах, это Жарков его отмазал, — закричала Шульман, — понятно. Ну ничего, ничего, разберемся.
Она выбежала к себе в кабинет, а на следующий день сама написала заявление на отпуск — на две недели.
Все перекрестились. Какое счастье — Шульман на две недели умотала в отпуск. Что может быть прекраснее! Это как будто всю фирму отправить на Канары.
На радостях мы поехали с женой и дочкой на выходные в Питер, остановились в небольшой уютной гостинице. Гуляли в основном по Невскому проспекту. Петербург, по-моему, мог бы стать самым красивым городом в мире. Сейчас он не слишком импозантный. Величественные имперские здания, аристократические особняки. И — обшарпанные, некрашеные стены. Грязь, нечистоплотность как сущность.
Питер — это пришедший на бал странный милорд. Он увешан жемчужными колье, у него драгоценные перстни и… полинявший парик, стоптанные башмаки и грязная рубашка.
Особый разговор — пресловутые питерские дворы.
Настюшка вошла в один из таких “колодцев”, достала камеру и сказала:
— Внимание, мотор, начинаем съемку фильма ужасов…
Мы пробыли в Питере два дня, успели даже съездить в Петергоф. Там восхитительные фонтаны, можно нажать ногой на шланг — и польется вода. Шалили с Настюшкой — обливали маму, она ласково ругалась…
Когда вернулись домой, позвонил по мобильному отец с дачи. Долго и восхищенно рассказывал:
— Видел снегиря. Он ходил по кормушке, красивый и важный, как боярин.
А на работе события продолжали развиваться бурно и непонятно. Аметистова все-таки ушли. Вместе с ним покинули компанию практически все топ-менеджеры, в том числе и Петушков, и Альтшуллер, и Овечкин, и Мелков… Однако не по воле Шульман.
В компанию пришли совсем другие люди. Даже не из Министерства… Пришли молодые богатые менеджеры — представители банковского и нефтяного бизнеса.
Все были взволнованы, в том числе и я, и Шульман.
Она позвонила мне и пригласила зайти.
— Они не посмеют меня уволить, — залепетала Елена Владимировна. — Не посмеют. За мной стоит Министерство! Министр! Лично Министр! За мной стоит Татарстан! Я им не девочка для битья! Я тебе, Жарков, доверяю. Мы с тобой здесь единственные приличные люди. Что ты сам-то думаешь об этих переменах?
— Я ничего не понимаю, — честно сказал я
Я стал обреченно ждать, когда прояснится ситуации — ходить по новым начальникам было бессмысленно.
По меткому выражению писателя Валерия Казакова, сезон смены руководства в чиновничьем мире называется “межлизень”. Это пора, когда царит полная неразбериха, еще неизвестно кому придется в дальнейшем лизать жопу, и можно суетиться и искать эту самую задницу, а можно спокойно ничего не делать.
В этот “межлизень” меня не трогали целый месяц. Я только ходил на общие еженедельные планерки топ-менеджеров, где меня даже хвалили. Еще бы — ведь я ничего не делал, а значит, не ошибался. Вообще, в крупной конторе сделать карьеру легче, если ты ничего делать не умеешь. Если ты в работе беспомощен, тебе ничего и не поручают. Не поручают — не ошибаешься и не переходишь никому дорогу. Нет конфликта интересов. А нет конфликта интересов — значит, со всеми ладишь. Вот такого и повысят. Хорошего повысят — с меньшей доли вероятности.
…Несмотря на некоторую сумятицу, компания все-таки работала. Начальники решали какие-то глобальные, уму непостижимые вопросы, подчиненные бегали по коридорам офиса, как наскипидаренные муравьи. Хотя что мы, страховщики, делали, понять было сложно. Сотрудники “Страхуй” ничего не производили. Мы предоставляли людям услугу по страхованию. Еще точнее, собирали взносы, а когда наступал страховой случай, старались не выплатить страхователю (пострадавшему) ни рубля. Для этого в “Страхуй” работал мощнейший Юридический департамент во главе с опытнейшим Константином Сергеевичем Андреевым.
Деньги “Страхуй” также зарабатывал за счет Департамента инвестиций, который размещал поступившие взносы в ценные бумаги, в различные банки под выгодные проценты. Любая страховая компания — это фактически банк или филиал банка.
Наш отдел рекламы деньги не зарабатывал, а тратил. Именно поэтому всегда находилось много желающих им поруководить.
Заказы, как правило, отдавались на сторону. А мы, сотрудники отдела, только контролировали процесс. Девяносто процентов времени в нашем отделе уходило не на работу, а на интриги и пустую болтовню. Так было и так, наверное, будет всегда в крупной государственной компании.
…Я зашел в отдел. Сотрудники сидели в комнате, болтали о Шульман и о грядущих переменах. При мне разговоров не прекратили — не стеснялись.
Белкина возмущалась:
— Она же абсолютный ноль. Ненавижу. Ничего не может. Скоро ее уберут.
Лера продолжала:
— Воровка. Только воровать способна. А вообще, пиздец котенку. Больше срать под окнами не будет, сука.
При этом женщины посмотрели на меня — ждали одобрения.
Я, улыбаясь, немного послушал их — и ничего им не стал говорить. Меньше говоришь — дольше работаешь. Я пошел к себе. Залез в Интернет. Мой приятель, сотрудник ОМС и по совместительству поэт Юра Пересветов присылал мне смешные перлы из Сети.
Я читал их и смеялся.
Ищу мужчину, который готов употреблять в обиходе местоимение мы, не имея в виду “мы с мамой”. Несмотря на мой легкий вес со мной бывает тяжело. Обладательница черного пояса по минету ищет хотя бы чемпиона Европы по кунилингусу. Ищу МММ (мужчину моей мечты). Очень влюбчива, единственное что люблю — деньги. Умею создать комфорт на период пика вашей карьеры. Согласна на деграданта (обеспеченного).
Пока я читал эти объявления, у меня зазвонил телефон. Меня вызывал один из новых боссов — сорокалетний, побитый оспой бывший нефтянник и банкир Арон Геннадиевич Гальпер.
В своем кабинете он спросил довольно велеречиво:
— Как вам работается?
Не зная, что ответить, сказал правду. Рассказал о своей вечной борьбе с Шульман.
Гальпер слушал внимательно, потом спросил:
— Сколько вам нужно времени, чтобы отдел рекламы опять нормально функционировал, в частности, заработал бы сайт и был бы налажен бесперебойный выпуск корпоративной газеты?
— Две недели.
— А что вам для этого необходимо?
— Необходимо сделать так, чтобы вы стали — официально! — председателем редакционного совета газеты, а Шульман перестала бы мной руководить. То есть, чтоб вы напрямую курировали отдел рекламы.
— Ты сможешь подготовить такой приказ?
— Сегодня вечером он будет лежать у вас на столе.
Приказ я подготовил.
Согласно ему я полностью выходил из-под опеки Шульман и переходил в прямое подчинение к первому заместителю Генерального директора Гальперу.
Приказ подписал новый Генеральный директор, молодой тридцатидвухлетний финансист армянских кровей Рубен Арменович Аванесян.
А Шульман вскоре все-таки уволили.
Я опять был героем в глазах моих великовозрастных девушек.
Надюшка принесла мне таз (точно таз, не меньше!) яблок, пирожки с вишней из Макдоналдса и смотрела на меня влюбленными глазами, пытаясь угадать мои сокровенные желания, точно спрашивая: “Евгений Викторович, в какое место вас поцеловать?..”
Все изгнанные “страхуевцы” пошли, как ни странно, на повышение. Аметистов устроился начальником Департамента в правительство, Шульман — в аппарат Совета Федерации. Петушков (он взял с собой Альтшуллера и Мелкова) возглавил крупнейшую кэптивную компанию “ГАЗСО”. О нем — особый разговор.
Через месяц Андрей Николаевич освоился на новом месте, понял что к чему. Решил слить воедино два дочерних общества, провести другие административные реформы…
Через два месяца… Он приехал к себе на дачу — киллеры уже поджидали. Выстрелили. Петушков побежал, попытался спрятаться за деревьями. Но пули его настигли. Убили и водителя. Андрею Николаевичу шел тридцать первый год, его водителю, Марату, исполнилось двадцать восемь.
Эту тему все мы, “страхуевцы”, потом очень долго обсуждали в офисе, не могли прийти в себя. Жалко ребят, жалко. Всем стало понятно, какие деньги крутятся в страховом бизнесе.
Потом в прессе появилось много догадок и версий об этом заказном убийстве.
Многие эксперты считали, что Петушкова убили за прежние дела, а не за деяния в “ГАЗСО”… Работая в “Страхуй”, он был активным игроком на фондовом рынке, принимал участие в разорении многочисленных крупных заводов и фабрик в регионах России.
Петушков банкротил предприятия, “Страхуй” их за копейки покупал, а потом за миллионы долларов перепродавал. Это была часть агрессивной и в деталях продуманной финансовой политики Аметистова, которую воплощали в жизнь его верные финансисты — Петушков и Альшуллер. Не обходилось здесь и без помощи пиара (антипиара), но к таким операциям Аметистов меня не приобщал — работу выполняли могучие профессиональные агентства по так называемым связям с общественностью.
Другие эксперты высказывали мнение в прессе, что заказчиков убийства Петушкова следует искать в самой системе “ГАЗСО”, которая отторгла молодого топ-менеджера и боялась, что он сделает их финансово-страховую систему прозрачной. Суровый и беспощадный русский бизнес прозрачности не переносит.
Убийц, разумеется, не нашли.
Когда Генеральным директором “ГАЗСО” стал Алексей Альтшуллер, он тоже попытался провести в компании определенные реформы — опять-таки слить воедино дочерние предприятия, избавиться от серой схемы оплаты труда, уйти от черной кассы, но буквально через месяц работы был неожиданно уволен решением Собрания акционеров. А еще через месяц уехал на ПМЖ на берега туманного Альбиона…
…А реформы в “Страхуй” все продолжались. Кого-то увольняли, кого-то назначали. Все стояли на ушах. И старые сотрудники, и вновь прибывшие… Не было, кажется, консенсуса и среди новых хозяев — среди Аванесяна и Гальпера.
Впрочем, хозяевами их назвать можно только условно. Как это чаще всего бывает, официальные первые лица компании являлись лишь представителями (управленцами) крупного капитала. Аванесян представлял одну группу, Гальпер — другую.
Аванесян сумел уговорить представителей этнического бизнеса (армян и чеченцев) о необходимости и выгодности купить контрольный пакет “Страхуй”, и ему как менеджеру с хорошей репутацией были перечислены необходимые средства. Гальпер представлял интересы “нефтянки”, в которой он проработал (в том числе и в Министерстве топлива и энергетики) почти пятнадцать лет.
В чем-то интересы Аванесяна и Гальпера сходились, а в чем-то расходились кардинальным образом. Каждый хотел иметь на ключевых постах своих людей, чтобы удобнее было контролировать финансовые потоки. Поэтому при всей внешней и показушной политике преобразования компанию сотрясали новые увольнения и назначения.
Я чувствовал себя, конечно, одиноко, нормально, по душам мог поговорить, пожалуй, только с Юрой Пересветовым и его начальником Валерой Окурковым.
Я зашел к ним в Отдел медицинского страхования, но их на месте не оказалось. Юра обедал, а Валера с новым Генеральным директором уехал на какую-то презентацию. Его сотрудники наперебой начали хвалить своего шефа:
— У него такая пробивная сила — он с кем хочешь договорится! Вот даже с тупорылыми банкирами и нефтяниками нашел общий язык.
* * *
Постепенно моя жизнь входила в колею. Меня курировал только Гальпер. Я выпускал разнообразную рекламную продукцию, наладил работу сайта и газеты. Мне повысили в два раза зарплату, и я не тужил. Правда, откаты прекратились. Гальпер запретил… Впрочем, я этому даже был рад — меньше нервотрепки. Мне вполне хватало того, что мне платили новые работодатели — платили они, кстати, тоже в конверте (как всегда, в конверте), официальная зарплата составляла лишь тридцать процентов от общей суммы.
Так продолжалось полгода. А через полгода на кураторство отдела рекламы из министерства прислали новую начальницу. Опять новую начальницу. Звали ее Светлана Сергеевна Доздроперова. Это была дама лет тридцати пяти, худенькая, не замужем. Все пошло по второму кругу.
Я прибежал к Гальперу. Он развел руками:
— Я ничего не мог сделать. Отдел рекламы — самый хлебный. Все сюда норовят. Я договорился, что тебе оставят газету и сайт и не будут сильно напрягать. Но будь с ней аккуратен — Доздроперова, как и Шульман, — ставленница министерства. Она была чисто и конкретно пресс-секретарем Бравова. И не только пресс-секретарем. Врубился?
…Трения начались очень быстро. Доздроперова с самого начала решила показать, кто в доме хозяин, что с чиновничьей точки зрения, конечно, правильно. Иначе бы ее никто не признавал.
Буквально на следующий день после своего назначения Доздроперова ворвалась в мой кабинет:
— Покажите материал Генерального, который вы хотите напечатать на сайте. Надо внести правку.
— Но ведь статья уже утверждена.
— Покажите мне материал!!!
Показал.
Доздроперова села за компьютер и начала прямо в HTML-верстке вносить правку.
Компьютер завис.
Доздроперова всплакнула и убежала.
Лера через пять минут прибежала ко мне:
— Доздроперова — сука! Думаю, что долго она не продержится — слишком глупа. А Надюшка — воровка. Она ест на сто сорок рублей. Вы меня извините, Евгений Викторович, я ем на тридцать рублей. У нее двенадцать пар обуви! Двенадцать!!! Откаты. Евгений Викторович, я вам точно говорю, откаты… А ведь она — лентяйка, ничего делать не умеет, только по любовникам все время бегала…
— Что, правда?
— Конечно, правда. Хотя я, конечно, свечку не держала. Но то, что она воровка — это точно. Муж, она говорит, у нее ни хрена не зарабатывает, значит, зарабатывает она… А ведь оклады у нас одинаковые. У нее пятнадцать пар обуви! Евгений Викторович, я вам точно говорю, откаты…
Потом мы начали с Леркой ни с того, ни с сего разговаривать о религии.
Я спросил ее:
— Лерка, а ты в Бога веришь?
— Конечно! — ответила она, не удивившись моему вопросу.
— А что для тебя Бог?
Ее ответ меня поразил:
— Отец. Мой отец.
Какие замечательные слова! От Лерки я такого никак не ожидал.
Потом она продолжила свои размышления.
— А вообще, сейчас вокруг сплошная бесовщина! Главный же хвостатый — это телек. Я, кстати, его стараюсь не смотреть.
— Совсем?
— Совсем! А чего там смотреть?! Бесов? Я и так знаю, что они невероятно изощрены, как наша Надька, откатчица. И внедряют нам, дурням и дурам, в сознание совершенно ложные ценности. Вот, например, нынешние сикухи-манекенщицы… Там же, Евгений Викторович, взглянуть не на что! А их пропагандируют как идеал красоты.
— А разве нет?
— Идеал красоты — это я. У меня и жопа два на два и сиськи пятнадцатого размера до пола. Я баба. А они сикухи. Длинные, худые, рахитичные. Значит, и родить не родят, и выкормить дитя не смогут. Это же понятно, как дважды два. Если нет нормальных бедер — баба не родит. Если нет груди — нет молока. То есть телек пропагандирует бабу, не способную выполнить свое основное предназначение — родить и выкормить ребенка. Пропагандируется смерть. Кому это нужно? Тому — кто враг человечества. Зверю. Разве нет? А пропагандировать нужно меня. Давайте мы, Евгений Викторович, с вами ролик снимем со мной в главной роли. Про наш “Страхуй”. Я согласна.
— Лерка, иди работай, у меня и так голова болит, — прорычал я.
— А я и пойду! — немножко обиделась Лерка. — Потом сами прибежите, но я уже буду гордая, как телезвезда. Придется вам платить мне по голливудским расценкам.
Она вышла, а я призадумался и еще раз убедился, что она никакая не дура.
Как только Лерка усвистала, ко мне постучалась Эльза Андреевна Белкина, 45-летняя сотрудница, которую в свое время привела тоже Шульман.
— Куда эта девочка, Доздроперова, лезет! — возвысила свой голос Белкина. — Она в кроватку к начальству, конечно, может прыгать. Но ведь здесь работа, а не публичный дом. Как это все неприятно… Нами командуют проблядушки…
* * *
Ситуация временно нормализовалась. От меня на несколько дней отстали.
Я проводил планерку. Раздал всем задания и попросил сотрудников приниматься за работу.
Лера осталась.
— Как мне противны некреативные личности! — начала она возмущаться. — Доздроперова ничего не может — а туда же: стремится руководить, мокрописка.
Зазвонил телефон. Мне позвонила одна знакомая.
Я быстро поговорил и вышел по делам.
Лера с Эльзой пошли в отдел и, разумеется, стали меня обсуждать:
— Жарков собрался на блядки. Смотри, даже надушился, собака.
Я понимал: пока они меня костерят, я что-то значу. Значит, я не последний человек в нашей конторке.
Иногда я вспоминал о Шульман. Она, конечно, была колоритной начальницей. Наглой, дерзкой, не имеющей страха, умевшей вешать лапшу на уши. Но что-то в ней было и хорошее, и нетривиальное. Непонятная, загадочная женщина… Она никого не боялась. Не боялась никаких преград.
В Рекламном институте я завершал работу над диссертацией, забегал чуть ли не каждый день на кафедру за консультациями к профессору Фасолину, готовился к предзащите.
По коридорам ходили молоденькие студенточки и аспиранточки, даже смотреть на них было большой радостью.
Когда наступил черед моей предзащиты, профессор Нина Спиридоновна Умных, которая в свое время трогательно позаимствовала несколько абзацев из моей статейки про карманные календарики, ругала меня сильнее всех. Как официальный оппонент она была против того, чтобы меня допустили до защиты. Но за меня заступились другие профессора, заведующий кафедрой — и большинством голосов меня-таки допустили…
У меня оставалось примерно два месяца для того, чтобы хорошенько подготовиться к Ученому совету.
А тем временем Доздроперова допустила ошибку — напечатала в каком-то журнале не слишком лестную статью про одного из наших начальников. Через неделю ее уволили. Не заступился никто.
Я продолжил спокойно работать. Меня опять курировал Гальпер. Но я уже точно знал: спокойный и созидательный труд в “Страхуй” — явление временное.
Через два месяца пришел еще один пиарщик. Пятидесятилетний, суховатый и сутулый Игорь Вольдемарович Мендросов. Этот сразу поставил вопрос ребром:
— Новости на сайте размещаю я. Подписываю в печать все материалы я. В нашем медиа-холдинге я буду председателем редакционного совета. Я! За все отвечаю я! You undestand me?
Я возражать не стал. Подобные речи я слышал в “Страхуй” не первый раз. Пошел к Гальперу. Он был взволнован:
— Этого просто так не убрать. Он пришел от “Семьи” и ФСБ, он работал пресс-секретарем у Ельцина, а до этого служил в АПН, в Вашингтоне и Лондоне. Это самые гэбэшные места. Даже не знаю, как мне самому себя с ним вести.
— Понятно, — сказал я, — может, мне уволиться?
— Пока не надо, — ответил Гальпер. — Может быть, рассосется.
Мои сотрудники попытались по старой доброй традиции стравить меня с новым руководством.
— Евгений Викторович, а Мендросов сказал — все материалы по его Департаменту ставить на главную страницу сайта. Но ведь это же абсурд, — защебетала Эльза Белкина. — Я бы так не поступила.
— Если сказал ставить — ставьте!
Мои сотрудники растерялись. Они привыкли, что я иду на противника рогом. А я не пошел.
29 декабря 2002 года зашла Шульман. Обнялись. Говорили друг другу комплименты. Она немного рассказала о своей работе в Совете Федерации. Хвасталась, конечно. Но уже меня не раздражала — делить нам было нечего. Конфликт интересов нам более не грозил.
Вдруг в мой кабинет влетела Лерка:
— Слышали? Слышали, что случилось?!
— Что, что? — мы перепугались.
— Жена Аметистова погибла в авиакатастрофе, она летела из Засибирского округа! Говорят, летела на собственном самолете, и на подлете к Москве самолет рухнул. Причины непонятны. Может быть, это даже теракт.
Мы замолчали.
На следующий день, когда информацию Лерки подтвердили все информационные агентства, газеты и ТВ, я позвонил Аметистову на мобильный и выразил соболезнования.
Он сказал: “Спасибо”. И положил трубку.
Причину авиакатастрофы списали на какую-то неисправность самолета, хотя я точно знал, что он был практически новый — Аметистов его купил в Штатах полгода назад.
Вместе с Юлей Аметистовой погибли все члены экипажа и два ее охранника.
А на работе продолжалась череда новых назначений и увольнений. Увольняли практически всех директоров Дочерних предприятий, в регионы выезжал заместитель начальника Управления кадров Соколиков и вручал руководителям черные метки. Соколикова ненавидели, но ему его работа, похоже, нравилась.
Он работал в “Страхуй” двадцать пятый год.
В период пертурбаций многие делали карьеры. И очень редкие после этого оставались людьми. Очень странно. Когда повысили Диму Миронова из Отдела страхования сложных и технических рисков (его назначили начальником Отдела), он резко изменился. Теперь, когда здоровался с менеджерами более низкого звена, он отворачивал лицо и сквозь зубы бросал:
— Привет.
* * *
Новые собственники (и их топ-менеджеры) знали свое дело хорошо. Первым делом они хотели максимально освободиться от опеки государства и готовы были заплатить за это очень большие деньги. Также они понимали, что нужно нанять опытных, квалифицированных специалистов. За первые полгода работы Аванесян и Гальпер (их покровители) вложили в компанию пятьдесят миллионов долларов. Выкупили двадцать пять процентов акций у государства. Наняли новых управленцев среднего звена, приобрели суперсовременные компьютеры, выпустили много сувенирной рекламы, модернизировали сайт… Потратились. И готовы были еще тратиться. Их заверяли во властных структурах, что дадут выкупить еще двадцать шесть процентов — контрольный пакет. И тут Мингосимущество заявило: “А мы не хотим продавать оставшиеся акции компании…”
Государство, как всегда, решило по-своему.
Аванесян и Гальпер не знали, что предпринять. Но потом все-таки придумали. Подключили своих патронов, те вышли на Администрацию президента, “занесли” кому надо и сколько надо. И победили. В 2003 году контрольный пакет оказался у частных акционеров. “Страхуй” перестал быть государственным страховым концерном.
…Я зашел в отдел. Отдал распоряжения по сайту и сувенирке. И вышел. Никто, конечно, моих распоряжений не поспешил выполнять.
Лерка стала шептаться с Эльзой. Как всегда, костерила Надежду.
Через пять минут Лерка подсела к Надежде.
— Надюш, пойдем чайку попьем.
Они пошли на кухню, мило воркуя.
* * *
Узнав, что мой новый начальник (еще неназначенный) был руководителем Пресс-службы первого президента России, я понял, что бороться с ним придется посложнее, чем с Шульман и Доздроперовой. Я позвонил своему старинному знакомому Володе Роговому, который работал вице-президентом компании “Нефтесиб” и раньше по пиаровской линии сотрудничал с Мендросовым. Я надеялся на помощь Володи.
Просто так (как будто просто так) болтали. Он спросил:
— Ты где сейчас?
— В “Страхуй”.
— Понял. Сейчас туда пришел Игорь Мендросов.
— А ты его знаешь?
— Это мой товарищ.
— Тогда нужно встречаться.
— Женя, это нечестно. Если я товарищ Мендросова, значит, надо встречаться. А так — не надо. Я обижен.
— Не обижайся. Ты же все понимаешь — что тут лукавить.
Встретились.
Володька пригласил в свой довольно скромный кабинет. У него постоянно звонил мобильник. Приходили какие-то люди. Володька — матерком — шутил, решая вопросы. При этом, когда надо, был очень жесток. Вежливо, но отказывал. Меня слушал минуты три. Потом сказал:
— Держись! Мендросову я позвоню. Скажу о тебе самые хорошие слова.
— Володь, а, может быть, сможешь меня порекомендовать в “Нефтеслав?” Вы ведь недавно эту компанию купили. Они издают газету, кстати говоря, очень слабо делают…
— Как бы они не делали — будут делать и впредь. Это мои люди. Я их поставил. С тобой решим вопрос по-другому. Все будет нормально. Зачем тебе уходить?! Проверенные люди нужны всегда.
Роговой встал, давая понять, что разговор завершен.
Я ушел. Звонил или не звонил Володька — я не уточнял.
На следующее утро (а это было 31 декабря) Мендросов прибежал ко мне и закричал:
— Где тексты для сайта?!
— У меня в портфеле.
— А почему не у меня на столе?
— Вы были в командировке.
— Я же сказал вам, чтобы они лежали у меня на столе!
— Вы мне этого не говорили. И вообще давайте не будем оскорблять друг друга и портить Новый год.
Мендросов попытался улыбнуться. У него получилась гримаса. А челюсть задрожала.
Информация о нашем жестком разговоре по каким-то неведомым каналам тут же (секунда в секунду!) дошла до моего отдела.
Через пять минут Лерка набрала Чебоксары. Болтала с новым верстальщиком Димой (он фактически жил на два дома) по телефону.
— Песенка Жаркова спета. Его отодвигают ото всех позиций. Пришел крутой мэн Игорь Вольдемарович Мендросов.
— А Жарков что? — спросил Дима.
— Да ничего, что он может?! Он тут уже всем надоел. И мне, кстати, тоже! Выгонят его скоро, это точно!
— Ну и хрен с ним, а то раскомандовался, падлюка!
* * *
Я опять оказался в подвешенном состоянии, но уже не так сильно расстраивался. Привык. Я зашел в свой любимый ОМС. В этом отделе главная тема для разговора — как мало платят.
Им платили действительно мало.
Юра Пересветов через день писал заявления об увольнении, но вышестоящему начальству их почему-то не отдавал.
— Пятьсот пятьдесят “баксов” — это не так плохо. Где ты найдешь больше? — успокаивал я Юру.
— Да где угодно, я врач, уйду в больницу, мне сумки со жратвой и коньяком тащить будут, или пойду в охрану, — кипятился Пересветов.
— Так уходи!
— А зачем? Надо еще найти место.
Начальника ОМС тоже начали выживать.
Его сотрудники сразу же стали мне жаловаться:
— Он врун, он все время заливает о своих возможностях, никаких связей у него нет, все на папу рассчитывает, а отец его не очень сильный человек, да и к сыну относится довольно прохладно…
Выслушав бранные слова в адрес Окуркова, я продолжил беседовать с Юрой Пересветовым.
— Я не могу понять одного, — сокрушался Юра, — какая политика у этой компании? Никакой! Если человеку с двумя высшими образованиями платят пятьсот пятьдесят у.е., то это беда!.. Надо же смотреть хоть чуть-чуть вперед, а не жить сегодняшним днем!
— Юрий Николаевич, — а в чем вы находите источник вдохновения? — спросила секретарь Окуркова — Наташа.
— В своем творчестве я развиваю традиции Гёте и Пушкина, — ответил поэт Пересветов. — В моей новой книге есть неплохие стихи. Есть! А наш сайт и газета “Страхуй” останутся в истории только потому, что там была “Литературная страница”, посвященная творчеству сотрудников компании. И там печатались настоящие поэты. Поэты! Евгений Викторович, ты даешь слово, что напишешь предисловие к моей новой книге? Обещаешь? Даже если я не буду здесь работать?
Я кивнул.
Юра немножко успокоился, однако продолжал сокрушаться.
— Знаешь, почему меня не печатают в центральных журналах?
— Почему?
— Заговор масонов. Масоны все лучшие места захватили, поэты они слабые, а вот администраторы хорошие. И пихают своих. Нас, поэтов есенинского масштаба, зажимают. Я вот недавно пришел в редакцию толстого журнала, прочитал им из нового. Хочешь и тебе прочту?
— Сделай одолжение!
— Я люблю тебя, Россия,
Без тебя мне жизни нет.
Ты одна моя Мессия,
Лучезарный вечный свет.
Правда, здорово? И вот они, дураки и масоны, отказали. А ты что скажешь?
Я на секунду задумался, не зная, что ему ответить.
— Стихи, Юра, хорошие, спору нет. Но Мессия — это Он, а не она.
— Как?!! — удивился Пересветов. — А я у поэтов из нашего литературного объединения встречал, что Мессия — это она. Да и потом как-то не по-русски, Мессия — Он. Мессия… Она моя… Понимаешь? Ты, наверное, что-то путаешь. Или ты тоже масон?
— К сожалению, нет, ты на меня посмотри! — стал я оправдываться. — Я кубиковский русак. Но Мессия — все-таки Он.
— Хорошо, допустим. Но все равно кругом одни масоны. Они и правят миром. Даже Фидель Кастро — масон.
— Он вроде коммунист? Нет?
— Он — масон. А коммунизм ему нужен лишь затем, чтобы управлять страной и обеспечивать себе, своему роду и ложе сверхприбыли. Он отстегивает часть денег в Штаты, масонам. Если бы не отстегивал, его бы давно убили. И у нас масоны у власти.
— Ты имеешь ввиду “Страхуй”?
— И “Страхуй”, и всю страну…
Мы бы еще долго болтали, но тут у меня зазвонил мобильный телефон, и я вышел в коридор.
Звонил мой старинный приятель Миша Поздняков. Мы с ним еще в газете “Семейный очаг” работали.
— Женя, выручайте. Я на мели. Нужны деньги — триста “баксов”. На месяц.
— Хорошо, приезжайте вечером ко мне домой (я продиктовал адрес).
Вечером Миша был у меня дома.
Поболтали о том о сем. Я его попросил вернуть деньги точно в срок.
— Женя, нет вопросов.
Через месяц Миша позвонил и попросил отсрочки на две недели.
Я спросил:
— Когда точно сможете отдать? Назовите дату!
— Пятнадцатого февраля.
Договорились.
Ни пятнадцатого, ни шестнадцатого, ни двадцатого Миша не позвонил. Двадцать первого я сам набрал его номер телефона.
И удивленно спросил:
— Миша, ну почему же вы не звоните?
— А я вам звонил. Никак не мог дозвониться.
Я чуть не засмеялся от банальности ответа.
Когда ему надо было, он меня нашел. Когда пришел черед возвращать деньги — не дозвонился. Знакомо.
Но должок, слава Богу, вернул. На следующий день. Я был рад.
* * *
…Я сидел за письменным столом и размышлял. Что мы имеем на входе? Жизнь. Что мы имеем на выходе? Смерть. А в промежутке? Вот эту грязную, вонючую борьбу за существование, за выживание. Но ведь все равно не выживешь и рано или поздно придется надевать деревянные костюмы. Так что же я суечусь, мельтешу? Приспосабливаюсь к разным ничтожествам и карьеристам? Но как быть иначе? Ведь подобные нравы везде — в любой компании. Как жаль, что у меня нет большого состояния. Если бы оно было, ни дня бы не работал. Вообще, из дому бы не выходил.
Пока я предавался своим нехитрым и наивным размышлениям и грезам, в дверь постучали.
Ко мне в кабинет зашел Юра Пересветов.
Начал, как всегда, рассказывать о своих литературных успехах:
— А мне дали премию имени поэта Кулебякина за вклад в развитие гражданского общества! Представляешь, дали за очень скромную сумму. Это мне крупный начальник Союза писателей Леонид Котюхов помог. Он и стихи пообещал в журнале “Парнас” напечатать. Тоже содрал по-божески. Он вообще порядочный человек. Берет со всех немного. И дает нам, поэтам, путевку в жизнь. Ты знаешь, мои песни поет уже вся страна!
— А кто из исполнителей конкретно? — робко уточнил я.
— Народ поет. Сам пишет мелодии на мои стихи и поет. Если поедешь на Кубань — из любой хаты мои песни звучат.
Он стал, подвывая, декламировать:
— Гей ты, Русь, моя Рассея,
Я живу давно в Москве,
Не паша, увы, не сея,
Оттого душа в тоске.
Юра ушел, а я опять размышлял. Сопротивляться не обязательно прямо. Наверное, лучше слиться с толпой, стать частью единой машины. И уже действовать изнутри. Только так работают шпионы. Только так можно выжить в большой фирме.
Забежала Лерка. Жаловалась по традиции на “откатчицу” Надежду. Через полчаса опять зашел Юра Пересветов. Говорил, разумеется, о своих успехах. Читал стихи, а потом вдруг перешел на женщин…
Мы с Леркой слушали.
— Знаешь, Женек, почему у них всегда плохое настроение? — спросил он несколько невежливо, как будто Лерка не находилась рядом.
— Почему?
— Потому что плохое настроение — это способ управлять мужиками. Их тактика такова: сначала найти мужика, посадить его на иглу сексуальной зависимости, а потом включать плохое настроение, чтобы выжимать побольше денег.
— А светлые чувства? — задала вопрос Лерка.
— Какие, на хрен, светлые чувства, — засмеялся Юра. — Жадность — вот ваши светлые чувства. Денег нужно больше, денег, чтобы шмотки покупать, трусы и лифчики по десять тысяч рублей. А стихи вам не нужны, даже мои великие стихи. А ведь я лауреат премии имени поэта Кулебякина.
Лерка слушала, слушала, а потом вставила:
— Сам ты жадный, Юрий Николаевич, а стихи у тебя говно. Я читала их своей дочке. Она у меня, конечно, дура, но в книгах понимает. Она мне прямо сказала: “Стихи Пересветова — хуйня! Даже хуже, чем у Евтушенко”.
— Нет, я не могу эту слушать, — Пересветов чуть не заплакал. — Женя, как ты можешь работать в таком коллективе?!
Он выбежал в коридор, а я пошел в столовую. Там приземлился за одним столиком с новым начальником службы безопасности Ильясом Турсуновым. Он, как ни странно, оказался весьма умен.
— Между разведкой, PR и журналистикой нет никакой разницы, — сказал он мне, прожевывая свинную отбивную. — Все занимаются одним делом — сбором информации.
Я кивнул.
— Ты вот тоже, наверное, шпион. Тебя здесь многие боятся.
Я рассмеялся.
— Нет, я простой советский парень, — сказал я.
Теперь рассмеялся он.
Выходя из столовой, я столкнулся нос с носом с взволнованным Юрой Пересветовым.
— А я тебе везде ищу! — воскликнул он. — Вот смотри! Мне только что принесли!
Он показал мне красивый глянцевый журнал поэзии “Парнас”, где его напечатали.
— Порадуйся, друг, какая у меня хорошая публикация вышла! Я уже всем у себя в отделе показал. Тут же в журнале размещен рейтинг поэтов. Я вошел в число четырех (из ста) лучших поэтов России. Лучших поэтов России всех времен. На первом месте главный редактор журнала “Парнас” Леонид Котюхов, на втором Пушкин, на третьем первый секретарь Союза писателей России и автор гимна Михалков, а я, Пересветов, Юрий Пересветов, на четвертом. Правда, я заплатил за это тысячу долларов.
— Юра, но это же не дело! — взмолился я.
— Да, я понимаю, — махнул рукой Пересветов. — Но я же обязан привлечь к себе внимание. Там, в журнале, все покупают рейтинги, но они-то предъявить хороших стихов не могут, а я могу. Я вот еще себе и премию имени Байрона прикупил, тоже за тысячу.
— А где деньги-то взял?
— Жена помогла. Хочет, чтобы я был известный поэт, а не так — трали-вали…
— Жуть какая — уже и Байроном торгуют. Его кровью…
— Да, ты прав, нехорошо… Но знаешь, какой диплом красивый…
Я пошел к себе в кабинет, а он продолжил рассказывать о своих успехах еще кому-то.
…Надежда Алексеевна принесла таз пирожков с капустой. Отнесла в кабинет Мендросову.
По коридору прошла Белкина. Со мной почему-то не поздоровалась. Может быть, меня уже увольняют?
* * *
Лера теперь обиделась на Белкину.
— Она человек со вторым дном. Все тельцы такие. Сколько у меня было знакомых телок — все как одна, сучки и змеи. И Шульман, и Белкина. Белкина вся из себя “навороченная”, киса-ляля, а по сути старая злобная кошелка.
Пока я слушал неугомонную Лерку, мне на мобильник позвонил школьный друг Костик Мурадов, нынче он предприниматель, у него свой бизнес по производству спецодежды.
Договорились вечером встретиться и поболтать.
Заехали в суши-бар на Тверской, заказали креветок и пива.
Он пожаловался:
— Бизнес задыхается. Аренда растет, зарплату — заметь, московскую! — людям надо постоянно повышать, налоги душат. Тебе-то легче, ты в крупной фирме, тебе деньги на блюде приносят.
— А интриги, знаешь, как трудно переносить. Это не легче, чем в дурдоме…
— У тебя интриги, а у меня клиенты. И попробуй не сдать заказ вовремя. Их не волнуют проблемы в моем коллективе — их интересует только результат.
— А ты бы хотел вернуться в советское время?
— Нет. Хотя сейчас я понимаю, что Перестройка оказалась такой же аферой, как и октябрьский переворот. Те, кто владели собственностью де-факто, стали владеть ею и де-юре. А прикрылись красивыми лозунгами. Выиграло меньшинство, а народ проиграл. Красные директора выиграли. Ну и Запад, конечно. Это был сговор партийной верхушки и мирового капитала…
— Ты думаешь?.. У нас на работе один поэт есть, Юрий Пересветов. Он говорит, что все это происки масонов.
— Масоны тут ни при чем. Дело только в мировом бизнесе, который искал новые рынки сбыта, неразработанные природные ресурсы. И где им было их искать, как не в СССР?!
— То есть Перестройка — это коммерческий проект?
— Конечно. А ты что думал, это потеха для журналистов? Журналисты — все лишь исполнители чужой воли. В годы Перестройки мы не очень хорошо понимали, кто спонсор “Огонька”, кто подлинный идеолог Перестройки.
— А сейчас ты понимаешь?
— Конечно. Курировал “Огонек” завербованный Америкой Александр Яковлев, об этом напечатана подробная информация. Пойми, расчленить могучую державу было бы намного сложнее, если бы заграничные спецслужбы не провели мощнейшую PR-кампанию по дискредитации всего советского. После этого Запад пришел на бескрайние и сверхприбыльные рынки России и вернул сторицей средства, потраченные на “холодную войну”.
— Костик, а что же нам делать?
— Ты разбирайся со своими бабами в “Страхуй”, я буду крутить мелкий бизнесок. Уезжать из страны я не хочу, но и ждать ничего хорошего от нее не получается. Если станет совсем худо, займусь наукой, буду читать хорошую литературу. Кое-какие сбережения у меня все-таки есть.
— А что для тебя литература?
— Литература — это воскрешение. Людей, событий, городов и стран. Это единственный способ бессмертия.
— Кого ты особенно выделяешь из писателей?
— Оскара Уайльда, Маркеса, Гончарова, Бунина, Толстого, Пушкина.
— Это классики. А из современников?
— Ну Маркес — тоже наш современник. Еще я люблю Улицкую, Токареву, Маканина, Бондарева, Искандера. А вообще, с писательской братией — сплошь одни загадки… Я сейчас толком не понимаю, кто писатель, а кто телеведущий… Все писатели — в ящике. Ерофеев, Быков, Толстая, Новоженов, Донцова, Устинова…
— Но эти хоть писать умеют. Они изначально — писатели. Сейчас просто все телеведущие пишут. И Собчак, и Юля Высоцкая, и Соловьев. Они пошли к писательской славе весьма неожиданным путем. Обычно все сначала пишут, а потом пытаются пробиться. А эти сначала пробились, а потом стали писать.
— Может быть, это и правильно?
— Не знаю. Но только разве они писатели?!
— Мне кажется, что они — графоманы. А графоманы — это целая нация. Этнос. Причем вот что удивительно: чем хуже человек, тем лучше он пишет.
— Но Собчак, Высоцкая и Соловьев — не графоманы. Это бизнесмены. Очень успешные бизнесмены, к которым я отношусь с уважением, хотя и понимаю, что они, конечно, не писатели.
Говорили еще долго, часов до одиннадцати. Домой приехал полдвенадцатого, Наташа и Настя меня слегка пожурили. Но потом простили. Доча еще что-то писала на компьютере, мы с Наташей, как всегда, болтали, в основном о ней, о Настюшке. Она росла, становилась взрослой девицей, заканчивала десятый класс. Училась она хорошо по литературе и русскому, немецкий язык ей тоже давался легко. Алгебру и геометрию благополучно списывала у школьных подруг.
А еще Настюшка записалась в театральный кружок, с утра до вечера стала пропадать на репетициях, буквально бредила сценой.
Она не пропускала ни одной московской премьеры, читала от корки до корки журнал “Театр”, знала все про свою любимую актрису Марлен Дитрих. И готовилась поступать в театральное училище.
Настюшка с возрастом совершенно не менялась, по-прежнему много рисовала, играла на флейте, писала стихи и песни, обожала устраивать представления — наряжалась в клоунскую одежду и нас до коликов смешила.
Ее материальные запросы оставались минимальными.
Накануне ее семнадцатилетия я спросил у нее:
— Настюшка, что тебе подарить на День рождения?
— Тетрадки для рисования! — ответила дочка и посмотрела на меня своими красивыми голубыми и по-прежнему детскими глазами.
Еще Настя — начиная с шестого класса — ходила в Москве в музыкальную школу Ходила четыре года, а потом бросила. Мы стали ее ругать. Потом я спросил:
— Настюшка, ну почему?
— А я в музыкальной школе не лучшая…
Мы ее, наконец, поняли. И ругать перестали. Если не быть лучшим, тогда резоннее вообще ничего не делать.
…Утром я пришел в офис с опозданием. Зашел в отдел.
Лера обсуждала своих детей с Эльзой и Надеждой:
— Ну, если Алина, младшенькая моя, дура, что я могу сделать?! Тупица! Купила седло для коня, вместо того чтобы купить цепочку на шею. Если есть деньги — надо делать как надо. А она — тупица. У меня всегда был трезвый взгляд на вещи… А у нее нет. Дались ей эти лошади, в секцию записалась, конкур, видите ли, она любит. Какой на фиг конкур? Я и слов-то таких не понимаю.
Белкина с Плотниковой вышли, Юринсон с Любой готовили праздничный номер корпоративной газеты, посвященный 8 марта, мы сидели с Лерой и потихоньку болтали. Она “разошлась”. Она по традиции трендела, в основном, о Надежде.
— Все-таки Надька — профи, хотя, конечно, откаты со всех своих фирм берет. Вы, наверное, думаете, что я дура, но я не дура.
— Нет, Лерочка, — сказал я, — я не думаю, что ты дура. Раз ты уцелела при всех “страхуевских” режимах, значит, ты очень даже не дура. А сейчас давай немного поработаем. Позвони, пожалуйста, Ольге Федоровой в Краснодар. Они давно обещали прислать полис на согласование.
Лера стала звонить:
— Але, Краснодар? Филиал “Страхуй”? Ольгу Федоровну!
Я:
— Федорову, Федорову…
Лера:
— Да-да, поняла. Але, это Ольга Федоровна?
Ольга сказала в трубку:
— Федорова.
Лера:
— Да-да, помню. Ольга Федоровна? Да? С вами хочет побеседовать Евгений Викторович.
Мы переговорили. Ольга пообещала к вечеру прислать материалы.
Я поблагодарил ее и робко и стыдливо попросил Лерку сходить в “Макдоналдс”, купить мне кар-тофель-фри, чизбургер и колу.
Она это восприняла, как ни странно, спокойно:
— Чего ж вы раньше молчали? Я бы уже давно сбегала.
…Надюшка и Лера договорились, что скинутся по двести рублей и пойдут домой к прорицательнице Тамаре, близкой Лериной знакомой.
— Евгений Викторович, вам ничего узнать не надо?
— Да нет, потом расскажешь, что она вам скажет.
Пришли.
Тамара отвечала на вопросы конкретно.
Лера спросила:
— Что будет с Евгением Викторовичем?
— Ему предложат другую должность, но он останется.
Надя:
— Дадут ли мне работать с моими фирмами?
— Дадут.
Лера думала и о других членах коллектива:
— А кто такой Гальпер?
— Гальпер — очень серьезный человек — с ним лучше не шутить. Но он не хозяин.
— А кто хозяин?
— Вам это знать необязательно.
…На следующий день утром Лерка прибежала ко мне в кабинет:
— Ну, я же говорила, Евгений Викторович, что Надька — воровка. Первым делом, сучка, спросила у Тамары, дадут ли ей работать с ее фирмами. Ну, вы меня извините, Евгений Викторович, посмотрите, как она одевается. Восемнадцать пар обуви! Как отпечатала буклет к совещанию директоров в Анапе — дубленочку себе справила. Говорит, что муж купил. Но муж у нее объелся груш, ни хера не зарабатывает.
Потом стали болтать с Леркой в целом о взаимоотношениях полов.
Она рассказала, как ходит на танцы.
— Я туда хожу уже года три. Всех своих любовников там нашла. Игорек мой — оттуда. Я с ним уже полтора года трахаюсь.
— А там можно девушку снять?
— Легко. Некоторые девки сами мужиков снимают.
— Неужели, правда?
— Правда. Трахаться-то всем охота. Я вас тоже туда отведу. Хотите?
— Да ты что?! Я ведь женат… А где это?..
— На Автозаводской, в клубе. Там две категории мужиков. Окулисты (эти стоят по стеночке, смотрят по сторонам, ждут, когда их снимут) и акулисты (эти — хищники! — снимают сами).
— А какие лучше?
— Акулисты, конечно. Окулисты никому не нужны. Они посмотрят на телок, ночью подрочат, вот и вся недолга. Кому они нужны!
Пока трепались с Леркой, позвонил Мендросов. Вызвал меня к себе.
— Ну, как праздничный номер — к 8 марта?
— Готовлю. На всех порах.
— У меня есть претензии. Я посмотрел верстку первых двух полос. В номере нет галантности. Ты просто поздравил женщин от имени Генерального и все. Этого недостаточно. Нужно про каких-то наших баб написать.
— Одну бабу прославишь — другая обидится. Лучше, по-моему, никого не выделять.
— Ты это брось. Бабы пусть себе обижаются. Есть мнение руководства: кого прославлять, кого не прославлять. Руководство приказывает — и все. Точка. А бабы пусть не лезут — это не их собачье дело. И, если хочешь, то, по большому счету, и не твое.
Он потом еще что-то говорил. А я все думал об этой фразе. “Не их собачье дело…” “…И не твое”.
Мы расстались, а я все анализировал мендросовские слова. Буквально через пять минут до меня, жирафа, дошло: меня оскорбили.
Я набрал номер Мендросова, но он уже куда-то убежал. Была пятница. В шесть часов вечера я ушел домой, хорошо осознавая, что нормальных выходных у меня не предвидится. Я буду мучаться и ждать понедельника.
…В понедельник, как ни странно, Мендросов меня опередил. Рано утром, в восемь часов, он сам зашел ко мне в комнату и сказал:
— Пойдем.
Я радостно ответил:
— Пошли.
Он начал опять рассуждать о номере.
Я его перебил:
— Прежде всего, Игорь Вольдемарович, нам надо решить деликатные вопросы. Я долго думал о вашей давешней фразе на счет баб, что это не их собачье дело. И не мое. Получается, что эпитет “собачье” распространяется и на мою персону.
— Тут смотря в каком контексте, — спокойно ответил Мендросов. — Я имел ввиду, что баб не должно интересовать: про кого мы пишем. Да и тебя тоже.
— Может, это и так. Но вы меня оскорбили.
Мендросов удивился. Он не понимал, о чем я говорю.
— Да нет, все дело в контексте, — опять начал он. — Давай вспомним, что я тебе говорил.
Мне надоело вспоминать. И я, собрав всю свою небольшую силу воли в кулак, сказал:
— Игорь Вольдемарович, вы меня оскорбили. У вас есть два пути — взять свои слова обратно или извиниться.
— Хорошо, если ты хочешь, я беру свои слова обратно.
— Отлично. И еще. В самом начале нашего знакомства мы выяснили, как зовут друг друга. Вы попросили называть вас по имени-отчеству. Я — тоже. Я бы хотел, чтобы мы вернулись на исходные позиции.
Он согласился.
А написать решили про главбуха Наташу Совину и еще про двух сотрудниц из филиалов.
* * *
Лера сообщила, что Тамара загремела в “дурку”. И что завтра они с Надеждой к ней пойдут. Я тоже решил пойти. Тамара встретила нас в холле больницы (это что-то вроде комнаты свиданий). Остальных больных мы не видели.
— А я тебя знаю, — вдруг сказала Тамара, изумив моих спутниц, ты — Евгений Викторович. Мы с тобой коллеги. Ты на самом деле родился не в шестьдесят четвертом году, а тысячу пятьсот лет назад. Тебе звали Иосиф, ты служил при дворе Махмуда восемнадцатого первым визирем, а я была твоей наложницей.
Мне стало не по себе. Девушки переглянулись.
— Это ты учил Махмуда летать. У тебя была своя технология. И еще ты говорил, что умеешь пересекать время и пространство.
— Это я говорил?
— Да, ты. Ты просто забыл. А в детстве, в родном дворе, ты еще все помнил. Ты помнишь детство?
— Да, помню, но не все.
— Возвращайся в детство и живи там. Здесь нет радости. Ты погряз в суете. Ты должен измениться.
— А мы, мы что должны делать? — спросила Лера.
— Плести красивые интриги — это ваш путь.
— А Евгений Викторович уйдет от нас? — спросила Надежда.
— Да, уйдет. Он потом переедет в другую страну. Но еще довольно долго у вас проработает. Стоп, — она закатила глаза, — я вижу его стремительный карьерный рост.
Мы переглянулись. Девушки посмотрели на меня, не скрывая ужаса и удивления.
Вошел санитар и сказал, что наше время истекло. Мы пообщались пять минут.
* * *
На работе днем разговорились с Леркой на нейтральные темы — неожиданные высказывания Тамары она почему-то обсуждать не стала.
— Ты знаешь, а все-таки жизнь прекрасна, — разоткровенничался я. — Выйдешь из нашего гадюшника — птички поют, девчонки молоденькие ходят в мини. Красота!
— Да бросьте вы, — сказала, как отрезала, Лерка. — Вам просто трахаться сейчас охота, вот вы и придумываете. Хотите, я вас на танцы возьму?
— Ну тебя, Лерка, — нахмурился я. — Вечно ты все опошлишь.
— Я ничего не опошляю. Я говорю правду. Вы небось и жене не изменяете?
— Не изменяю. А зачем?
— Как зачем?! Это же драйф — новая баба! Новые горизонты, новая пизда!
— Тьфу ты, опять ты за свое!
— Я считаю, что мужик рожден для того, чтобы делать открытия, путешествовать, завоевывать новых телок и главное — активно разбрасывать свою сперму! Повсюду! Везде, где только можно!
— Но ведь не все мужики одинаковые. Есть сильные, есть слабые. Я, например, понял, что есть вещи, которые мне уже не сделать никогда. Как бы я не старался! Как бы не хотел прыгнуть выше собственной головы. С этим надо смириться.
— Оппортунист вы, Евгений Викторович, на танцы мне вас все-таки надо вытащить, на танцы.
— Лера, ну какие танцы?! Мне сорок лет. Жизнь состоялась. Квартира есть. Дочка почти выросла. Скоро нужно будет о внуках думать.
— Или попробовать прожить еще одну жизнь! Мне кажется, у вас должно быть большое будущее. Если честно, я по-прежнему ставлю на вас.
— Это ты зря. Я же не родился в Питере, не служил в Ленсовете и КГБ. Я родился в Москве, потом жил в провинции и моими друзьями были не ловкие чиновники, а простые райцентровские ребята. А вокруг бегали куры и гуси, овцы и козы…
— Все начальники — из провинции. Не прибедняйтесь! Вон даже наш сионист Гальпер откуда-то из Сибири.
— Гальпер учился в Питере, там связями оброс. Говорят, он и с бандюками связан. А в Сибири он работал, он мне сам рассказывал.
— Еще бы не связан! Все начальники — отчасти бандюки. Принцип управления любого коллектива — криминальный. Правит пахан, его окружение, доверенные лица. Они не всегда самые умные, но всегда лояльные пахану.
— Мне кажется, точно такой же принцип управления в стране.
— Конечно. Страна — это тоже зона. Только очень большая.
Пока разглагольствовали с Леркой, вошел вечный Юра Пересветов. Лерка, бросив глазами гром и молнии на поэта, удалилась. Мы стали болтать с Юрой о пиаре в литературе. Он все возмущался, что хорошие поэты неизвестны, а плохие — у всех на слуху.
— По-моему, — сказал я, — к этому надо относиться спокойно. Важно не то, что говорят о тебе сейчас, а то, что будут говорить лет через пятьдесят. Пиар для поэта — это когда твои книги покупают спустя годы после твоей смерти. Очень хорошими “пиарщиками” были Гумилев, Есенин, Цветаева… Да, они заплатили за этот “пиар” слишком дорого. Но иначе в поэзии не бывает.
— Вообще, Юра, мне кажется, — продолжил я, — ничего не надо добиваться. Нужно делать то, что тебе приятно. И чтобы это было не в тягость другим. Вот ты получаешь кайф, когда пишешь стихи?
— Огромный, — ответил Юра, — даже больший, чем когда трахаюсь.
— Значит, ты счастливый человек.
— Но ведь меня не печатают! Только журнал “Парнас”. Но это же за деньги…
— Многих не печатали. А твое время еще придет, — соврал я. — Все в этом мире справедливо. Поверь мне, главное ни на чем не настаивать. Ты знаешь, все, что у меня просили, а я не отдавал — мне теперь не нужно.То, за что держался, не имеет теперь для меня никакой ценности. По-настоящему великий человек ничего никому не доказывает.
— А ты думаешь, я великий человек? — спросил Пересветов.
Ну что мне было ответить?
Я сказал:
— Я считаю, что твои стихи ложатся в песню. А это дорогого стоит.
Он довольно улыбнулся. Ну вот, хоть кому-то хорошо…
После работы побежал домой. Шел чемпионат мира по футболу. Купил пива, чипсов, винограда.
Смотрели с Наташей и Настей драматичный матч — играли великолепные французы с вредными итальянцами. Зидана обидели, удалили с поля. А все-таки он ушел непобежденным. Он не проиграл. Проиграли без него. А он показал, что как был, так и остается лучшим игроком в мире. Немолодой, лысоватый, угловатый, немногословный. Великий. Не только как футболист. Как личность, как герой. Его попытались оскорбить — он ответил. В конце концов, честь дороже любых медалей. У настоящих героев нет конкурентов.
Наташе и Насте Зидан тоже нравится.
* * *
В 2007 году умер Борис Николаевич Ельцин. Храм Христа Спасителя оцепили. Пришли проститься двенадцать тысяч человек. Многие стояли, не скрывая скорбь и слезы.
Анатолий Чубайс сказал, что Ельцин сделал для нашей страны так же много, как Петр Первый.
Я с этим согласен. Вопрос только в одном: что Чубайс подразумевает под словами “наша страна”?
Америку? Германию? Китай? Наверное, все-таки не Россию. Петр Первый увеличивал границы империи, а Ельцин их очень сильно сократил.
— Но ведь он дал людям свободу, — неопределенно возразил мне Серега Алаев из ОМС, когда мы стали с ним в который раз обсуждать эту тему в столовой.
— Я тоже раньше так думал. А теперь думаю иначе.Он дал нам свободу умирать.
— Ну зачем ты так?
— Если бы он дал свободу и остался при этом, как, например, Сталин в одной шинели — это одно… Если же дав свободу он, как никто, обогатился — это другое. Ельцины-Дьяченко-Юмашевы-Дерипаски — одни из самых богатых людей в России и мире.
— Ну и что?
— Ничего. Просто Борис Николаевич развалил страну, а за это ему заплатили. Вот и все. Он был исполнителем воли Запада, точнее, западных корпораций, которые рвались на рынки СССР. И они их получили.
— И все-таки он дал свободу!
— О чем ты?! Пресса сейчас, как и раньше, куплена и говорит то, что ей прикажут. Писатели — настоящие! — как были в самиздате, так и остались. Свободу писателям дал Интернет, то есть мировая цивилизация.
— Выходит, все эти реформы были зря?
— Помнишь песню на стихи Наума Коржавина “Нельзя в России никого будить”? Революционные реформы в России не нужны. Нужно, чтобы развитие шло эволюционно, само по себе.
— Но так мы придем в тупик.
— Так будет меньше жертв. А это главное.
— А почему ты все-таки негативно оцениваешь Ельцина?
— А за что его оценить позитивно!
— Он отменил шестую статью Конституции о руководящей и направляющей роли партии.
— Ой ли! Статью-то он отменил, а руководящая роль партии сохранилась… По сути-то все осталось как было. Только партия теперь называется не КПСС, а “Единая Россия”, и рулят те же люди, что и прежде. Да еще их дети.
— Но коммунизм он точно разрушил!
— Это сделал не он, а годы “холодной войны”, которые вел Запад против СССР. Ельцин — конечно, предатель национальных интересов.
— А что будет дальше?
— Да все у него и его семьи отнимут. Это закономерно. Все эти видимые и, по сути, жалкие блага — участки, виллы, замки, яхты — которые Запад дал в обмен на предательство, он потом отберет. Использованная вещь не нужна. Точно такие же законы и в шоу-бизнесе. Когда, например, из Майкла Джексона, Тайсона выкачали все, что возможно, их бросили за решетку. Они больше не нужны. Всем спасибо. Точно также поступят и с нашими политиками. И не случайно Ельцина похоронили рядом с фокусником Игорем Кио и актером Евгением Урбанским. Они представители шоу-бизнеса.
— А как в целом ты охарактеризовал бы Ельцина?
— Великий грешник, поставивший свои личные амбиции выше интересов страны.
— Но ведь он не в одиночестве разрушал СССР.
— Не в одиночестве. Ему формально помогли белорус Шушкевич и украинец Кравчук. И, конечно, вина на Горбачеве. С него вся эта заваруха началась.
…На работе поползли новые слухи. Мол, Аванесян и Гальпер уходят. А вместо них приходит какой-то воротило из Черноземного округа.
И — точно.
Аванесян и Гальпер куда-то испарились.
А наши хозушники стали с особым рвением обустраивать кабинет нового Генерального директора.
Он пришел. На следующий день в большой переговорной комнате провел планерку с топ-менеджерами. Высокий, сухощавый, седой мужик средних лет. На пальцах красовались выразительные наколки.
Я сразу узнал его. Это был Тимур, мой “коллега” по кубиковской “дурке”.
Мы, топ-менеджеры, выстроились в ряд, он стал с нами знакомиться. Подходил ко всем и пожимал руки.
Когда очередь дошла до меня, он спросил:
— А с вами мы, кажется, встречались? Я вас позову.
Вечером из его приемной раздался звонок:
— Вас приглашает Тимур Александрович.
Я зашел в его огромный кабинет, там стоял столик (на нем, в хрустальной вазе, лежали виноград, яблоки и апельсины), телевизор передавал новости.
— Ну что, учитель, поработаем? — спросил Тимур.
— Конечно, Тимур Александрович, — сказал я.
— Хорошо. Посмотри, вот текстик, я тут новые приказы подготовил. Главное, чтобы грамматических ошибок не допустить.
Я сел и стал читать.
Ошибок не было.
На дорожку Тимур Александрович дал мне, как много лет назад в кубиковской “дурке”, два апельсина.
Мы проработали вместе полтора года.
Меня повысили, сделали одним из самых высокооплачиваемых топ-менеджеров “Страхуй”, я стал напрямую подчиняться Тимуру Александровичу Иванову. Он разрешил мне полностью обновить отдел, я оставил у себя и Леру, и Надежду Алексеевну, которая стала носить мне ежедневно пирожки с капустой домашнего приготовления и яблоки с дачи, и чебоксарско-московского верстальщика Диму, и, разумеется, Владимира Юрьевича с Любой.
Мендросова уволили, Белкина вернулась в Департамент актуарных расчетов, помощником начальника.
Мы работали в отделе спокойно и достаточно плодотворно, хотя в основном, как прежде, болтали. По сути, мало что изменилось.
Трудясь под началом очень богатого и нежадного Тимура Александровича, я стал весьма состоятельным господином. Он платил мне огромную зарплату (около десяти тысяч долларов в месяц) и подкидывал ежеквартальные премии — откаты брать он запретил, но я в них особенно и не нуждался.
Работал я на совесть. Выбивал из всех фирм-подрядчиков, с которыми мы сотрудничали, максимальные скидки, добивался высокого качества продукции — Тимур был мною доволен.
Мы купили с Наташей солидную трехкомнатную квартиру в центре Москвы — в районе Арбата на улице Сивцев Вражек, в доме ЦК, и загородные аппартаменты в сосновой Малаховке.
Квартиру в Кузьминках мы за приличные деньги сдали, жили на Арбате, а в Малаховку приезжали на электричке в выходные, точно на дачу.
…Казанский вокзал, в отличие, например, от Белорусского, устроен очень удобно. Много платформ, много поездов… Всегда есть свободные места, электрички ходят регулярно и бесперебойно.
В поездах поначалу многое удивляло… В наши дни электричка — это не просто способ передвижения трудового народа, но и офис (здесь люди часами и громогласно обсуждают по мобильникам все дела), кухня-столовая (по ходу приятно перекусить), магазин (можно приобрести от офень все, что угодно — от лейкопластыря и пятновыводителя из Тамбова до книг Омара Хайама и Саши Соколова) и т.п.
Приятно ехать в электричке и смотреть в окошко. За окном по Казанской Ж/Д — красота: вековые сосны, стародачные места, ленточка узенькой реки возле станции “Красково”, памятник Пушкину возле “Томилина”…
Плохо только, что пассажиры постоянно трендят по телефону. Ну просто как у себя дома. И как будто рядом никого нет.
А Тимура, увы, вскорости посадили. В очередной раз. Что делать в России — я не знал. Куда податься? Предложений о трудоустройстве не поступало. И мы с Наташей и Настей решили уехать из страны.
ГЛАВА 9. ЭМИГРАНТЫ
Наташа, на четверть еврейка, получила вызов из Германии.
Мы сдали за очень приличные деньги все наши квартиры и переехали в Берлин. У меня были сбережения — и мы купили квартиру в спокойном и зеленом районе Шарлоттенбург-Норд. Небольшую двушку (шестьдесят метров, раздельные комнаты) в кирпичном пятиэтажном доме.
…Наташа оказалась на редкость способной к языкам. Она закончила лингвистические полугодичные курсы и так выучила язык, что ее пригласили там же преподавать. Имея диплом кубиковского филфака, Наташа стал преподавать немецкий в Берлине. В основном среди ее учеников были русские немцы (они приезжали из Казахстана), вьетнамцы, турки.
Настюшка в Берлине освоились молниеносно. Заговорила через два месяца, проучившись на специальных курсах для переселенцев.
Стала готовиться к поступлению в театральную школу. С утра до ночи учила наизусть какие-то длиннющие тексты на немецком языке. У нее не все получалось. Она переживала и тяжело вздыхала:
— Нет, я никогда это не выучу, пойду лучше в уборщицы.
Потом самоиронично добавляла:
— Хотя меня и в уборщицы не возьмут — я убираться не умею.
Мы ее подбадривали и говорили, что все у нее получится.
И чудо свершилось — Настюшка поступила в одну из самых лучших театральных школ в Берлине. Конкурс был семьдесят человек на место. На вступительных экзаменах она читала отрывки из Гёте, Шиллера, танцевала современные танцы.
По-моему, поступив, Настя совершила подвиг.
После этого пришла пора совершить подвиг мне — найти деньги на ее обучение. Нашел, конечно. Квартиры в Москве “работали” безотказно. А деньги приходили переводом по каналам Western-Union — жильцы присылали ежемесячно.
Когда Настя приходила из школы, то постоянно нам рассказывала о своей учебе. Мы с Наташей слушали ее рассказы с удивлением.
Она рассказывала, как они играют там в жмурки, прятки, другие игры.
— Это то, что тебе нужно, — говорил я. — Только скажи честно, ты действительно учишься в театральной школе, а не в детском саду?!
Она, смеясь, отвечала:
— Честно. И мне очень здесь по душе. Наконец-то я нашла, что хотела.
Настюшке нравилось в Берлине буквально все. И люди, и еда, и кафе “Сабвей”, и мощеные чистые улицы, и библиотеки, и спокойное немноголюдное метро… Ни о какой Москве она не вспоминала, только скучала по бабушкам и Леночке Сысаевой, которая теперь училась в столице в Геолого-разведочном институте. Они постоянно переписывались по электронной почте и присылали друг другу эсэмески.
На втором курсе у Настюшки появился парень — индус из ее группы, двадцатитрехлетний Кубера.
Мы с Наташей поначалу перепугались, а потом успокоились — все-таки дочке будет не одиноко. А то, что парень не белый, так это не беда, мы тоже не чистые арийцы.
Вообще, в настюшкиной группе собрались представители самых разных стран — Германии, России, Индии, Шри-Ланки, Турции и т.д. Одна девочка даже была из нашего родного Кубиковска.
…Наташа скучала по маме, по Кубиковску, Москве. Иногда даже впадала в депрессию, но все-таки держалась.
Мы постоянно с ней разговаривали на всевозможные темы, хотя, казалось, не существовало тем, которые мы не обсудили раньше — к 2008 году мы прожили в браке двадцать шесть лет.
Я понял к тому времени, что каждая семья — это цивилизация. Семья моих родителей — это своя неповторимая, единственная в своем роде цивилизация. И наша семья. С Наташей и Настей. И еще я понял, что балансирующие (на грани разрыва!) отношения, наверное, самые прочные. Особенно у людей определенного свойства. И даже не беда в том, что они — и так случается — порой находятся за тысячи километров друг от друга. Главное, что они всегда думают друг о друге. Они могут жить друг с другом во снах, в письмах, в телефонных звонках, в ревности, в попытках окончательно расстаться, в секундной близости, как угодно, но останутся вместе. Это точно. Такие люди — небесные муж и жена, они едины. Они — просто один человек.
С Наташей мы так срослись за годы, что, конечно, стали единое целое. К другим женщинам у меня интерес с возрастом пропадал, я даже не мог понять, как это раньше я мог увлекаться кем-то еще.
…Я потихоньку начинал писать стихи на немецком, Наташа исправляла ошибки. Стихи мои были примитивные, как, впрочем, и на русском. Так что особенно перестраиваться не требовалось.
Вот такие я писал стихи.
SPANDAU
U7
Ich fahre in die Altstadt Spandau
Der Mittelalter
Ich fahre in die Zukunft
Ich fahre zu sich selbst
7.05.2008
Berlin
Однажды мы разговорились с Наташей, точно Буш и Путин, или точнее, Горбачев и Тэтчер, о проблемах человечества.
— Я поняла, — сказала Наташа, — что есть виды и подвиды людей. Все разные.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я.
— Мне кажется, что у каждого вида и подвида человечества — свое предназначение, свои функции. Словом, все, как в животном мире. Японский хин не может охранять отары овец от волков, а кавказская сторожевая навряд ли годится для игры с детьми. А ведь и хин, и кавказская сторожевая — собаки. Название одно, а суть и предназначения совершенно разные.
— Ты знаешь, твои теории забавным образом перекликаются с теориями безумного Адольфа, в “Майн кампф” он писал о том, что детеныш, являющийся потомком собаки и волка, неполноценен, потому что он недостаточно агрессивен как волк и недостаточно покладист как пес. То есть ни рыба, ни мяса. Гитлер очень активно выступал против полукровок, все чистоту расы соблюдал, мерзавец, хотя сам ею не отличался.
— Я “Майн кампф” не читала, — немножко обиженно отвечала Наташа, — но мне кажется, мы говорим о разных вещах. Я просто хочу сказать, что у всех свое предназначение…
— Это точно. Я думаю, что колоссальная проблема России в том, что у нас разрушены сословия. Генетические крестьяне пытаются проявить себя на государственной службе, мещане — в ратном деле, интеллигенты лезут в купцы. И т.д. Отсюда — трагедии, неудовлетворенность от жизни. Счастье — знать свое место. Соответствовать ему. Не идти против Судьбы.
— А мы с тобой не идем против Судьбы?
— Уверен, что нет. За нас кто-то уже все решил. Разве мы могли с тобой думать почти тридцать лет назад, в Кубиковске или в Среднеспасском, что станем жителями Берлина?
— Я никогда об этом даже не задумывалась.
— Получается так: кто-то — свыше! — задумался за нас…
…Однажды мы купили в Марцане (русском квартале) классический и нестареющий сериал “Семнадцать мгновений весны”, там Штирлиц ездит на своем черном “Мерседесе”, в частности, по Ное-Кёльну, это один из районов Берлина.
На следующий день мы тоже туда решили проехаться. Правда, на метро.
Приехали — возникло ощущение, что съездили в Стамбул. Ни одного немца я там не заметил. Белые платочки, белые платочки…
…Наташа работала очень много и с удовольствием — любила свою работу. И начальство ее ценило. Платили ей, правда, немного — семьсот евро. Из Москвы за квартиры приходило от жильцов на счет ежемесячно по четыре с половиной тысячи евро. И жили мы очень неплохо. Берлинские цены оказались намного демократичнее московских. Продуктами мы затаривались в магазине “Плюс”. На двадцать евро я покупал мяса, котлет, картошки, фруктов, овощей, орехов, мороженого, хлеба, масла, бутылку хорошего французского вина. В общем, на неделю.
Проездные нам обходились в сто пятьдесят евро.
Медицинские страховки — в триста.
Словом, даже кое-что откладывали.
Я не работал. Читал, учил немецкий язык, играл с Настюшкой в уголки, ходил на все ее представления в театре, на литературные вечера в русском книжном магазине, расположенном в районе Крейцберг.
Ежедневно гулял в парке, который расположен в пяти минутах от нашего дома.
Парк надо бы описать поподробнее. Это огромный и ухоженный лес. Там есть озеро с песчаными пляжами, стадион… Люди загорают, купаются, устраивают пикники. Я постоянно в этом парке кормил кабанов. Вообще, я теперь точно знаю, кто хорошо относится к людям. К людям хорошо относятся берлинские кабаны, которые живут в шарлоттенбургском парке за невысокой оградкой.Как только кабаны видят людей, они подбегают со всех ног (копыт) к ограде и ждут провианта. Люди дают им разные отходы со стола, а также длинные макароны. Макароны пользуются особым успехом. Кабаны радостно и прелестно хрюкают, толкаются, рычат, как люди, от удовольствия. Кабанов очень много — как-то раз я насчитал в парке порядка пятидесяти (!) лесных свиней (это вместе с маленькими поросятами). Гулять в парке — огромная радость. Кабаны — мои лучшие друзья. Наташа даже говорит, что внешне мы похожи. Я думаю, и внутренне тоже. Я тоже люблю макароны.
Вечерами Наташа обычно ругала Настюшку за бардак в ее комнате, пыталась убираться — Настюшка вопила, чтобы мать не трогала ее вещи, потом Наташа протирала пыль, готовила еду и смотрела телевизор.
А мы с Настюшкой играли в уголки. Игра шла по гамбургскому счету. Настюшка думала над каждым ходом — очень боялась проиграть. Она выигрывала. Выигрывала и торжествовала. Говорила, что я дурашка.
Если же выигрывал я (что случалось, признаем, очень редко), Настюшка срочно требовала реванша. Я отказывался. Тогда она говорила, что я трус. В общем, я подвергался нешуточным издевательствам.
По выходным мы частенько ездили в Потсдам — это примерно минут сорок езды на U-бане. Бродили там по голландскому (все дома из красного кирпича) району, заходили в русскую церковь. Наташа заказывала сорокоуст, отдавала каждый раз по сорок евро. Мне покупала свечку, и я ставил ее за здравие своих близких — Наташи и Насти, мамы и папы, брата Юрки и тещи Эммы Ивановны.
Дома я установил хороший компьютер, провел Интернет. Как прежде, со всеми переписывался, болтал по телефону по безлимитному тарифу. Много читал, преимущественно свою любимую, хотя и однообразную Викторию Токареву. Наташа тоже много читала — Улицкую и детективы Донцовой… А Настя — немецкую поэзию, в основном стихи Маши Калеко. Большой разницы между Берлином, Кубиковском и Москвой я не замечал. Образ жизни был схож — компьютер, Интернет, книги. И ели мы в основном одно и то же — картошку и котлеты, шпроты и сайру, сгущенку и фрукты… Правда, в Берлине котлеты намного вкуснее.
Новые фильмы мы покупали в Марцане — там было все намного дешевле.
Настюшка предпочитала новые российские сериалы, мы с Наташей — фильмы наших известных режиссеров — Михалкова и Рязанова, Бодрова и Хотиненко…
Как-то раз смотрели все вместе замечательный фильм “12”. Настюшке, правда, он не очень понравился.
— Такой фильм мы могли бы снять у себя в театральной школе со студентами, — не очень скромно заявила она.
— Вот и снимите, — сказал я.
— Мы будем делать другое кино, — парировала Настюшка, уверенная в своей правоте, как Ленин.
…Меня всегда удивляло в Берлине — почему так чисто? И на улице, и во дворах. Газоны пострижены, окурков не видать, зайцы сидят во дворах — их никто не трогает.
Газон рабочие из нашего кооператива стригли где-то два-три раза в неделю. Двор все время облагораживали — сажали новые деревья, красили гаражи, меняли канализационные трубы. Правда, когда меняли трубы, все перерыли и бедных зайцев напугали. Они перебежали на лужайку другого двора.
Остались птицы. Они по утрам в Западном Берлине надрываются, как в раю.
Вообще, отношение к животным в Берлине очень трепетное. Я никогда не видел бездомных собак или кошек. Однажды летом гуляли с Наташей и Настей по Шарлоттенбургу — в каком-то магазине увидели огромного, как черного дога, кота. Кот за витриной сидел со свистком на шее и молчал. Мы его звали, звали — он не реагировал. А потом кот вышел на улицу и пошел по своим делам, как хозяин Шарлоттенбурга. На людей внимания не обращал.
Часто мы ездили в мой любимый район Шпандау.
Средневековый маленький городок. Невысокие двухэтажные домики, крытые красной черепицей. Старинная ратуша. Булыжные мостовые. Речка, по которой ходят большие суда и миниатюрные яхты. Это Шпандау. Это одно из лучших мест в мире. Мы ездили туда на метро. Десять минут — и мы в средневековье. Мы гуляли по мощеным улочкам, выходящим к Шпрее, смотрели на корабли и на маленькие дачки, расположенные на берегу, ели в любимом настюшкином кафе “Сабвей”, заходили в русский магазин поболтать с нашими знакомыми продавцами Людой и Борей. Все в Шпандау дышало покоем и умиротворением.
Особенно в Берлине меня поражали цены на недвижимость. Однушку размером двадцать семь метров в Восточном Берлине, в районе Вюртенберг можно купить за пятнадцать тысяч евро, восьмидесятиметровую трешку в Шпандау (это самый западный район Берлина) — за сорок.
У всех жильцов есть собственное место в подвале.
Если бы я был президентом России, я бы первым делом всех чиновников отправил на стажировку в Берлин. Может быть, они здесь чему-то научились бы. Ну хотя бы в области национального проекта “Жилье”. В двадцать пять лет жители Берлина получают (при желании) б е с п л а т н о квартиры. Если денег платить за коммунальные услуги нет, платит государство. А раньше квартиры давали и вовсе с восемнадцати лет.
Иногда мы с Наташей порывались вернуться домой. Она очень тосковала по своей маме, по Кубиковску, да и по Москве.
— А что мы там будем делать? — спрашивал я.
— Не знаю. Просто хочется вернуться. Если бы не Настя, я бы давно уехала.
— Это у тебя, видимо, склонность к мазохизму.
— Почему?
— Ну ведь там опять обхамят и обманут. И унизят. И не сдержат слово. И т.д. Здесь этого маловато. Вот ты и тоскуешь.
— А ты не тоскуешь?
— Тоже тоскую. Я же русский человек. Мое место в России, а я здесь штаны протираю. Но разве я там кому-то нужен?! Жаль только, что родителей перевезти не получилось — они, впрочем, и сами не хотят. А так, с точки зрения комфорта, здесь, конечно, лучше. Да и дефицита общения у нас нет. Русские на каждом шагу.
— Но мы же с ними не общаемся.
— Кое с кем все-таки общаемся. Мне лично хватает. Я вот с кабанами еще общаюсь, и с деревьями, и с озером, и с рекой. Да и потом почему обязательно нужно говорить и писать на русском? Мне уже все равно. Видимо, я кочевник по происхождению. У меня нет зависимости от языка. Для меня язык — инструмент. В Германии лучше пользоваться немецким инструментом…
…Наташа воцерковилась, стала ходить в один из православных берлинских храмов, на книжных полках появились религиозные книги, повсюду в квартире стояли небольшие и недорогие иконки.
Теперь у Наташи главным авторитетом стал ее духовник, настоятель храма московского патриархата отец Виталий.
Она с ним консультировалась по всем вопросам. Я то и дело слышал дома: “Отец Виталий сказал…”, “Отец Виталий благословил…”
Я всегда относился к церкви с уважением и симпатией, но воцерковляться не спешил, каждый раз собирался сделать этот шаг, но потом откладывал, откладывал, видимо, грехи не позволяли.
Однажды мы пошли в церковь с Наташей вместе, она заказала сорокоуст, исповедалась, батюшка ее причастил. Решил исповедаться и я.
— Здравствуйте, отец Виталий, — сказал я. — И поцеловал ему руку.
— Здравствуй, Евгений Викторович, — ответил священник.
Я удивился, откуда он меня знает. Но виду не подал, решил, что Наташа ему рассказывала обо мне. Ну, конечно, рассказывала, что же тут такого.
— В чем будешь каяться, батюшка? — спросил отец Виталий.
— Да много у меня грехов, много. Бизнесом в крупной компании я долго занимался, откаты получал. Как-то стало это сильно тяготить, понял, что вел себя нехорошо. Наташе, жене своей, изменял, и раньше, и потом, когда работал в Засибирском округе, а ведь она святая, как ей можно изменять, обижать ее нельзя.
— Да, ты прав, батюшка Евгений Викторович, — сказал священник, — жена у тебя и впрямь святая. Она часто сюда приходит. Свет от нее идет. А жили мы все грешно. Знаю я все твои грехи, знаю даже, как ты в Мытищах, на квартире у друга своего, грешил. Все мы грешные, кто без греха, главное, что понял, что раскаиваешься.
Я посмотрел на попа настороженно, откуда он все про меня знает, ведь про это я Наташе не мог рассказывать, а, следовательно, она не могла пересказать ему.
— Не удивляйся, батюшка Евгений Викторович, — точно читая мои мысли, сказал отец Виталий. — Не узнал ты меня просто.
Я пригляделся. Точно — это был Виталий Оттович. Виталий Оттович Шульц, с которым мы вместе работали в музее пролетарского писателя Беднякова.
Мы обнялись.
После службы отец Виталий пригласил к себе.
Наташа побежала домой, она вызвала слесаря — у нас туалет дома сломался, а я пошел в гости.
Священник жил неподалеку от храма, в большом частном доме, вместе со своей семьей, матушкой Натальей и тремя детьми.
Отец Виталий (я его так и стал называть) рассказал, как услышал голос Бога, как ездил к святым старцам в Оптину пустынь, как потом учился в Семинарии и Духовной академии…
Я удивлялся его судьбе и, конечно, был рад за него. Вот кто нашел себя. Вот кого нашел Бог.
— А ты удивишься, батюшка Евгений Викторович, — продолжил отец Виталий, — здесь, в Берлине, и наша былая коллега по музею живет — Наталья Семеновна. Они с мужем эмигрировали, по еврейской линии, ее муж, как выяснилось, иудей. Он здесь в синагогу ходит. А Наташа иногда приходит в храм, молится усердно, поклоны бьет, а так все время работает — она выпускает специализированный журнал на немецком языке о DVD, живут не бедно, в достатке, квартиру уже купили, кажется, где-то в Шарлоттенбурге — там многие русские покупают.
Проговорили за полночь. И об общих знакомых, и на вечные темы.
— Просвяти меня, отец Виталий, — попросил я после нескольких часов беседы. — Всю жизнь меня мучает один вопрос: если Бог всевидящ и всемогущ, то почему он допускает столько страданий в мире, столько горя?
— Бог горя не приносит. Страдания люди причиняют себе сами. Друг другу. Но Бог не желает ни в чем ограничить свободу человека. У всех нас есть выбор — с кем быть: с Добром или со Злом. Свобода — главная благодетель. Ее Господь не отнять, не ограничить не может.
— Но ведь все ее по-разному трактуют.
— В том-то и дело. Но Бог здесь ни при чем. А человек — при чем.
Расстались мы очень по-доброму, обнялись, я пообещал, что буду ходить в храм часто. Матушка Наталья на дорогу и домой дала мне пирожков с капустой.
…Прошло три года. Мы получили вид на жительство. Настюшка потихоньку становилась настоящей немкой. Пунктуальной, обязательной, аккуратной. Когда заканчивала работать на компьютере, тут же его выключала. Даже если перерыв был всего на пять минут. Я удивлялся:
— Зачем ты это делаешь? Ведь потом опять надо включать, неудобно…
— Нельзя понапрасну тратить электроэнергию… Это же неэкономно! — отвечала моя повзрослевшая дочь.
В России тем временем произошли известные перемены. Во всяком случае, 7 мая 2008 года в стране появился новый президент. Почему Путин не пошел на третий срок? Почему он выбрал именно такой путь сохранения власти, фактически доверив ее своему личному ординарцу? На эти вопросы я не мог и не могу дать ответа. Да и не хочу.
Интересно следующее: как долго в сложившейся ситуации между Медведевым и Путиным сохранятся хорошие отношения? Я думаю, через годик-другой Медведев (его чиновничий аппарат) покажет характер. Юноша з а б у д е т, к а к он пришел к власти.
Мы очень выгодно продали одну из наших квартир (на Арбате) и положили деньги в немецкий банк под хорошие проценты, Настюшка устроилась на работу в молодежный театр, где сразу, уже в первый год, получила девять ролей.
Эмма Ивановна приезжала к нам регулярно, но ей давали визу только на три месяца, а потом она была вынуждена возвращаться. Я всегда радовался, когда приезжала теща — она прекрасно готовила жареную картошку, курочку, котлеты. Мы жили точно также, как в Кубиковске. Родителям я звонил каждый день и ежемесячно переводил им деньги.
Я написал несколько книг, выучил в совершенстве немецкий язык, не пропускал ни одной службы у отца Виталия, обзавелся кругом знакомых, но по-прежнему не работал. Все меня, в принципе, устраивало. Хотя о России, конечно, тосковал.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Я принимал утром душ. Наташа просунула телефонную трубку в ванную:
— Тебе звонят.
Я взял трубку и сказал: “Алло, слушаю!”
Это звонил Аметистов.
1986—2009