Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2009
Иван Белецкий / Краснодар /
Помнишь время…
Помнишь время, когда перестал себя узнавать в зеркалах?
Как рельеф амальгамы выплеснулся наружу; рейны
и гибралтары патины, крыши и купола
бронзы. Крупная птица бреет
острой континентальной сталью море. Помнишь, в каких местах
начал сворачивать, чтобы добраться до дома?
Помнишь дорогу — “не доходя моста,
у фонарей — направо”. Видел с балкона
эту европу? Это распластанное на плите
грубого камня твердое существо с холодным
взглядом, с холмистой шкуркой, везде
разное? Все, что угодно
можно найти, тронув пепельный, с плесенью, ворс.
Мокрый дым побережья, согнутый локоть леса,
быстрый цокот морзянки, клочки волос
водорослей и улиц, полосы с неизвестным
неуловимым преступником, деревни, квадраты, круги;
помнишь этот музей — ни одного предмета
не повторялось. Помнишь, каким
было все это?
Америка
Сквозь сизый лес, подернутый столетним
туманом, по краснеющим гранитом
кривым камням к пустому побережью,
где китобои, разминая мышцы,
затекшие за месяцы безделья,
готовятся отдать себя пространству,
которое огромнее, чем кит.
Вглядись в густые волны с гребешками,
обсыпанными мраморною крошкой;
в круженье чаек, в бороды стоящих
на берегу людей. Полоска суши
в тисках прилива тает. Скоро осень;
и время ровно валится на гальку,
на океан, на опустевший дом.
На смерть Ингмара Бергмана
Скоро август. Наш город дрейфует к югу.
Не загар покрывает шею, а цвета глины
новая кожа. Все засыхает. Вода
испаряется из графина.
Скоро август. Марево впереди
мерно пульсирует. На периферии Европы
мир бронзовеет под глянцевым колпаком.
Разгребая сугробы
душных месяцев, далеких и от Форё,
и от тебя, думаешь — это лето
никогда не закончится. Не будет ни снега, ни
студеного ветра
с фьордов. Все останется там,
с тобой. В жестком, бесчеловечном
свете. То, что мы видим, теперь
попросту не с чем
сравнить. Двигаясь по прямой,
в пелене мелких волн, лодка, скрипя бортами,
исчезает из виду. Лед на пустом берегу
медленно тает.
* * *
Провожая взглядом машину, покрытую ужасом букв,
хочешь увидеть начало нового мира или край света.
Множество звуков, вышедших на простор; каждый звук
гаснет, как лампа. Я тоже чувствую это.
Вид подобных глухих предместий, ожидающий одного
измененья, напрашивается на другое. Глаза слезятся.
Армии рыщут по трассам близ города, но в него
не попадают, ибо в нем нечего взять им.
Место веско заносит поземкой как птичье гнездо в полях.
Забываешь все, что когда-то читал о зиме и льдинах.
Не зима, не зима. Как подозреваю я,
смысл покрывает то, что ему противно.
И тогда мы тревожимся, подолгу глядим в метель,
каменеем в лице, принюхиваемся к основам
наших сумерек мира, сгущающихся везде,
где мы стоим и смотрим на снежные склоны.
Победители
Перестав болеть за своих, догрызаешь последний
сухарь новостей. Видно, уже не сладить
с волосом ветра, оплетающим горы.
Плоский эсминец, подминающий гордо-
бумажное море, входит в пустую гавань
посередине истории, мимо древних
нарисованных скал. Свои рукоплещут: победа,
победа. Что же, давай побудем
в этой листве заголовков, в ворохе партитур
для бесконечного хора. В чужеземном порту
ветрено
ветрено.
август 2008
Близость Кавказа
Близость Кавказа не спрячешь. Кирпич, саман.
Архитектура хаоса. Европа сдается на милость
османского победителя, и сама
закрывает глаза. Что бы тебе ни снилось
есть варианты здешних неряшливых тем:
лая собаки на привязи, шороха вора
по перекрученным улицам. В темноте
звуки, смешавшись, тут же лишают опоры;
сбрасывают с кровати. Барахтаешься на полу;
холодно и тоскливо, как и бывает
ночью в горах; и нечем согреться. Круг
полной луны теряет куски от края.
Голос твой звучит глухо. Предпочитай латынь,
чтобы выразить мысль. Чтобы себя не спутать
с местным жителем. Чтобы своим пустым
словом разбавить слишком густой и мутный
воздух зимы, забитый дробью песка
чуждого языка, собою дерущего горло
жителям захолустья. Чтобы почувствовать, как
растут эти горы.
* * *
И осень скоро кончится. И мы
выходим на просторную равнину,
покрытую слежавшейся травой,
и движемся по ней, как по ковру —
потустороннему, но цепкому. Отсюда
нельзя увидеть ни лесов, ни гор;
и также невозможно их помыслить.
Лишь степь от нас расходится кругами:
так морщится вода, когда в нее
погрузишь тело, камень — что угодно,
что обладает весом. В этом смысле
здесь невесомо все за исключеньем
двух человек, идущих по степи.
Устав, ты опускаешься на землю,
вжимаясь в ее контуры плечом,
покатым и податливым. Лежи
и засыпай, приткнувшись между двух
комков сухого перекати-поля.
Лучшие времена
Лучшие времена выползают из-за других,
лучших дверей. Мы не чужды ностальгии
с привкусом моря; и не всегда аккуратно
роемся в энциклопедиях. Этика камня,
близость истории, завязь на дальних склонах
могут отвлечь. Могут. Но мы грустим
не по иной погоде, иной стране,
новым возможностям, вечнозеленым листьям.
Что же нам вспомнить, память? Собрать в кулак
мысли и сверить часы. Удача
не помешает.