Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2009
Рюрик ИВНЕВ
/ 1891—1981 /
Окончание. Начало “Крещатик” № 44.
Новые тетради дневников
БАКУ
Вчера приехал в Баку. Чончик встретил на вокзале. Ник. Вас. Рин, Алёша — в вестибюле гостиницы (они опоздали поезду и пришли прямо в «Нов. Евр.». Датико провожал меня. Он собирается через дней 5 приехать сюда. В Тифлисе на вокзале, когда я брал перронный билет, для мужа Аракс, который провожал меня тоже, к окошечку справочного бюро подошёл мальчик лет 13-14 и спросил: «До какой станции в сторону Баку я могу доехать за 16 рублей?» Барышня, дающая справки, перелистала путеводитель и ответила: «До станции Евлах. Заплатишь 15 р. 19 к. и у тебя ещё останется 10 коп.». Столь необычайный способ путешествия и покупка билета не до определённого места, а «на 16 рублей», точно покупка сахара или риса, меня очень заинтересовала, но я не успел его расспросить подробнее в чём дело и доплатить за его билет, если он доберётся до определённого места, а не ехал просто куда глаза глядят, как он уже исчез.
31 марта. Гостиница «Новая Европа» (№ 81) утро. Хотел пойти на гор. тел. станцию, но должен был вернуться, т.к. были тревожные гудки, «газовая атака».
Какой-то жалкий человек украл в магазине материю. На улице его задержали и привели обратно. Собрался народ, много детей. Откуда берётся в детях это жестокое любопытство? Девочка лет 14-16 готова была выпрыгнуть из самих себя, лишь бы посмотреть на «преступника». На них это происшествие действовала как наркоз. Они прыгали, смеялись, глаза их блестели. И, наконец, когда их выпроводили из магазина, они, уходя, весело и возбуждённо запели марш из веселых ребят. Ум отказывается понимать. В чём тут дело? С человеком случилось несчастье. Он опустился, запутался. И подростки не маленькие, чтобы этого не понять. Откуда тогда эта весёлость, этот восторг, упоение, захлебывание от радости?
5 апреля. Утро. Гостиница. Вспоминая этот случай (два-три дня назад на Телефонной).
Борис Корнеев, Крейтон и другие в редакции «На рубеже» возмущались тем, что Яшвили получил орден Трудового Знамени. Корнеев сказал, что это — издевательство над трудом, что это величайший бездельник всесоюзного масштаба Паоло Яшвили получает орден Трудового Знамени. В грузинских кругах литературных тоже недовольство этим. (Георгий Цагарели и др.).
5 апр. Утро. Вспоминая тифлисские встречи.
Старый, жалкий, с уродливо вытянутой челюстью человек, похожий на учителя допотопных времён, нёс в руке синий глобус. Он держал его перед собой, как свечку (восковую свечку на панихиде). В этой фигуре было что-то и жалкое и страшное в одно и тоже время. Какой-то библейский образ.
6/-IV днём, улица Свободы или м.б. ул. Шаумяна, одна из них. Может быть этот старик сейчас окружён весёлыми внуками и совсем не так уродлива его челюсть, и может быть он самый счастливый человек в мире.
Захлёбываясь от восторга, одна вертлявая дама говорит другой: «Ты знаешь, с кем я познакомилась: с бывшим директором бывшего торгсина».
6/-IV днём. Из случайно услышанного разговора на улице.
Несколько дней тому назад Датико приехал из Тифлиса. Сегодня ночью едем с ним в Дагестан.
15/-IV.
Сегодня вернулся из Дагестана. 2-го мая еду в Тифлис. Датико пробыл со мной в Махачкале несколько дней и вернулся в Тифлис за дне 10 до моего отъезда сюда. В день выезда в Баку ездил утром с Ханмерзасвал на машине в аул.
30 апреля. Ночь на 1 мая. «Новая Европа» (№ 1). Баку.
Вчера приехал в Тифлис. Солнце. Зелёные деревья. Какое-то непередаваемое очарование, которого нет ни в одном городе мира (по крайней мере, из тех городов, которые я видел). По дороге на одной из станций (вечером) вышел на площадку (кажется, Уджары) и в первый раз за эту весну таким изумительным запахом трав и деревьев, что закружилась голова. Какой жалкой и ничтожной кажется человеческая возня на фоне неподражаемой, простой в своём величии и великой в своей простоте природе.
4 мая. Тифлис. Дома. Балкон утром в солнце. Сирень.
Кусок старого Тифлиса. Экзартия. Площадь. Бывший дворец грузинских царей. Комната, в которой царица Мариам, убила посла русского царя генерала Сумбатова. К удивлению, дворец не сделан музеем. Это — обыкновенный жектовский дом.
7 мая. Вчера ходили туда с Датико. Он постучал в чужую квартиру и попросил разрешения осмотреть историческое место у печки, около которой произошло историческое убийство. Я подумал: «Бедные жильцы этой квартиры, если таких любопытных, как Датико, будет много, то им не будет покоя.
Вчера вечером был у Амираджиби. Особенная теплота; дом, в котором отдыхаешь.
7 мая, утро, дома.
Вспомнил, как Борис Корнеев в прошлом году, печатая осетинского поэта Сослана Газаты, возражал против его имени и так и напечатал, С. Газаты, т.к. иначе — сказал Борис — могут спутать и прочесть вместо Сослан — Сослан, и подумают, что сослан какой-то Газаты.
11 мая.
Всякое неподобающее дело коротко и бесплодно.
Шота Руставели. Из главы XXXIV строфа 1084.
11 мая, днём, дома (за редактированием текста перевода Цигарели).
Прямо сцена для комедии: я повёл Датико к Аракс, чтобы она выстирала ему бельё. За Датико шёл муша с громадным узлом грязного белья. Подходим к комнате Аракс. Вдруг со второго этажа голосок: «Датико, вы ко мне?» Такое совпадение, что над самой комнатой Аракс живёт знакомая Датико. Датико смутился и должен был сознаться, что он идёт не к ней, а к прачке. Девушка тоже была смущена. Бедняжка, в её голосе была такая радость, когда она спросила: «Вы ко мне?» и вдруг такая проза: не к ней, а несу бельё в стирку.
12 мая.
Встретил Харитона Вардошвили. Он сказал, что Колу Надирадзе написал едкую эпиграмму на Паоло Яшвили по поводу получения ордена Трудового Знамени.
16 мая.
Окно отрыто. Приятная прохлада. Ночной дождь.
16 мая, ночь на 17.Дома перед сном. Тифлис.
ЮГО-ОСЕТИЯ. СТАЛИНИР
25-го мая к вечеру приехал в Сталинир (быв. Цхинвали). Дорога от Гори на автобусе 32 километра по равнине. Маленькая гостиница. Номеров нет, т.е. есть, но они заняты «постоянными жильцами». Общежитие, койки, довольно чисто, опрятно. Не было мест. Поиси Чермена Бегизова. Письмо пред. ЦИКа. Встреча в здании ЦИКа с Будаговым. (Он спросил: «Вы меня не узнаёте?»). Оказалось, что встречались с ним в одной из редакций. Я это забыл, он напомнил.
Бродячий фотограф. Хождение в Дом Колхозника. Устройство под конец в гостиницу благодаря Будагову.
Компания актёров. Шум, крики (некультурность или быть может «высшая степень культуры»).
Геологи. (Разведка в горах 40 килом. от Джавы, гударские разведки, они работают там, приглашали летом приехать к ним).
Лиахва, берег. Сад, примыкающий к гостинице.
Ресторан. Сценка. Нищий, русский, тип «волжского босяка» обращается трём милицейским, сидящим за отдельным столиком: «Дайте для смеха пятачок». Милицейское начальство разгневано: «Пошёл вон и т.д.». Нищий отходит, не торопясь от столика. Вдруг появляется фигура другого нищего (грузина). Он обнимает русского и говорит, давая ему 10 копеек: «Бедные должны помогать друг другу. Русский целует его. В публике — улыбки. Милицейское начальство подзывает буфетчика и читает ему нотацию за «попустительство» и «неприятие мер» изгнанию из ресторана нищих.
28 мая 36. Сталинир.
Вчера ездил в Джаву (курорт, источник вроде «Боржоми»). Дорога живописная, в противоположность дороги Гори — Сталинир. Местами напоминала краснополянскую дорогу (Адлер — Красная Поляна, около Сочи).
Шофёр. Тетрадь со стихами. Рассказ про жену немку и сына, знающего 7 языков — шестнадцатилетнего юношу.
28/-V-36. Сталинир.
Вчера вечером у Чермена Бегизова. Варвара Ивановна Чередниченко украинская писательница жена Чермена.
Художник. Разговор о портретах. (Кого нарисует, на того «обрушиваются бедствия», смерть и т.п.). От него домой в гостиницу. Ночь. Всадник (комсомолец). Шёлковая шерсть лошади.
28/-V-36. Сталинир.
Приехал в Тифлис 29 мая. На днях еду опять в Сталинир (с Черменом по поводу переводов).
1 июня 36. дома. Тифлис.
Вчера приехал из Сталинира, где пробыл 2, 3 и 4 июня. Автобус. Управделами Наркомзема Юго-Осетии (вместо Союз писателей — Центросоюз).
5 июня Тифлис.
Третья поездка в Сталинир. Выехал из Тифлиса 10 июня с 8-часовым (утренним), около часа был уже там. 11 заключил договор с Союзом Сов. Пис. Юго-Осетии и с Госиздатом на перевод 2000 строк стихов осетин. поэтов и фольклора. В этот же день выехал в Тифлис. Пробыл несколько часов в Гори. Осмотрел город. В 8 ч. вечера 11-го был уже в Тифлисе. С 1 июля начну переводы. 15-го еду на две недели в Баку и Махачкалу. Вспомнил две сценки из прошлой поездки в Сталинир. В лавке. Входит мальчик. Дайте килограмм черешен. Только хороших. Это для Джиджоева (Джиджоев — пред. ЦИК Юго-Осетии). Лавочник: Какого Джиджоева, Ивана Ивановича? Хорошо. Выдеру получше.
Вторая сценка. В кафэ. За столиком со мной физкультурники. Общий разговор об экскурсиях. Предлагают мне пешком в горы. Я: «Когда я был в вашем возрасте, я мог совершать такие прогулки, а сейчас трудно». Один из физкультурников: «А разве такая разница в возрасте?»
12 июня. Тифлис. Дача. Перед сном.
Завтра еду в Баку. Не забыть зайти в Союз насчёт портрета Ширван-заде (для Датико) и позв. В тюркский театр (насч. коллекции для Датико).
14 июня вечером, дома.
Вчера приехал в Баку. В дороге — Вердиев (секретарь Козыхского райкома), рассказ его про отца Самеда Вургуна, про детство Самеда. «У каждого казыхского стариа-крестьянина на спине рубцы от плетей помещика Векилова (отца Самеда). Как Вердиев успокаивал возмущавшихся тем, что Самед получил орден Ленина. «Сын за отца не отвечает».
Утром — управ. по делам искусств. Академия. Ник. Вас. В 6 ч. в. забежал Ч. перед тем, как ехать на экзамен. Солнце. Море. Бульвар. Здесь значительно жарче, чем в Тифлисе.
17 июня. Баку. «Новая Европа».
Эти дни — беготня, дела. Академия. Совнарком (у Рахманова). «Вышка» (Орлицкий поправился). Вчера Орлицкий прислал мне подстрочник стих. Мютфика на смерть Горького, я перевёл, сегодня в «Вышке» с опечаткой: вместо «солнце ринулось к закату» набрали «сердце».
Затмение солнца. 7 ч. утра на крыше «Нов. Европы». плёнки, стёкла. Позже стало прохладно. Как-то по настоящему почувствовал — какой волшебный дар — солнце.
20/-VI-36. Баку.
Письмо от Датико. Милое, остроумное.
20/-VI— 36. Баку.
23-29/-VI — поездка в Махач Кала, Гергебельстрой, Гуниб. От М.-Кале до Гергебельстроя на легковой машине. От Гергебеля до Гуниба на линейке. Фантастика гор, ущелий; тропинка Шамиля. Скалы, на которых растут пучки трав. В Баку приехал 30 вечером и 1-го днём выехал в Тифлис. 3-го ездил на 11/2 дня в Сталинир. Вчера вернулся в Тифлис, в Сталинир поеду после 10-го переводить Юго-Осет. поэтов.
5 июля 36. Тифлис, дома.
Это время — поездки в Сталинир, работа над переводами стихов осетинских поэтов, редактура перевода Георгия Цагарели «носящего тигровую шкуру» Шота Руставели (совместно с Эльснером). Сегодня на несколько дней еду в Баку.
27 июля 36. Тифлис, дома.
Страшная духота. Лежал, читал А. Жида «Путешествие по Конго». Вдруг за окном шарманка. Голос приятный. Слёзы выступили на глазах. Захотелось узнать, точно книгу прочесть, как, что, почему. Быть может, это и есть настоящая трагедия человеческой жизни. Вышел на балкон. Увидел во дворе мужчину средних лет. Мелькнула белая повязка на лице. Глаза печальные, лицо истомлённое. Что он делал до этого, как сложилась его жизнь? И сколько таких жизней разбитых, искалеченных — и по своей, и по чужой вине. Стало невыносимо больно. И мысль: лучше не думать об этом, иначе — нельзя жить!
10 августа. Вечереет. Тифлис. Дома.
Долго не брался за заметки — поездки в Баку, переговоры о переводе Низами, возвращение на один день в Тифлис и поездка в Сталинир. Из Сталинира вернулся позавчера и теперь готовлюсь к поездке в Сухум и Сочи. За это время начал наброски «Воспоминаний», начиная с самого детства. С того момента, как помню себя. Дошёл до пятилетнего возраста (Варшава, Карс).
Вышел на улицу и встретил певца (под шарманку). Рассмотрел, что повязка была не белая, а чёрная — как иногда ошибается глаз. В глазах явно мелькнуло что-то больное.
1954 год
На Внуковском аэродроме (В ночь с 25 на 26 ноября 54 г.)
Изменение часов. Вместо 2.40 ночи 7 ч. утра.
Ночёвка в гост. Аэропорта в номере люкс. Секретарь комсомола — молодой, но уже сформировавшийся тип «сановника». Полная противоположность ему — мол. инженер, отправлявший самолёт на Красноводск в Бакинском аэропорту.
27/ХI-54. Баку.
Жорик Сагадеев женился на вдове, имеющей взрослых детей. Ему — лет 27, ей чуть ли не 50. Зашёл к его матери. Её не было дома. А бабушка жаловалась на его женитьбу, объявляя её так: «Ведь он у нас был «домашний мальчик», он не знал женщин и вот встретил эту даму и подумал, что кроме неё никого нет».
Обычно во всех городах уборные делятся на мужские и женские. В Баку есть ещё «третий раздел»: для мальчиков.
28/ХI-54. Баку.
Меня поразила учтивость инженера, с которым я разговорился, ожидая автобуса в город, в аэропорте Бакинском. Когда мы говорили, его то-то отозвал, и я потерял его из виду. В это время началась посадка на автобус, и я его забыл. Вдруг, перед самым отходом автобуса, он входит в него. Я думал, что он решил ехать в город (Ему предстояла ночёвка в гостинице аэропорта, чтобы на другой день вылететь в Красноводск). Оказалось, что он пришёл только для того, чтобы проститься со мной, т.к. наш разговор прервался, и мы разошлись в разные стороны. Эта особенная и столь редкая учтивость и вообще весь его облик, и разговор, который он вёл на общие темы, произвёл на меня чарующее впечатление. Я подумал — вот это то, что внушает уверенность в наше будущее.
28/ХI-54. Баку гост. «Интурист» (228).
В Бакинском сквере (быв. «Парапет») случайно услышал разговор двух солдат, сидевших рядом со мной на скамейке.
Первый: «Дай пять, что поедешь в деревню (очевидно, после демобилизации. Р.И.).
Второй (нерешительно): «Ну, дам…».
Первый: «Ну, да пять, что поедешь в деревню…».
Второй: «Что мне там делать?»
Потом оба загорлапанили песню, из которой я запомнил две строчки:
«Сколько баб молодых с нами было
В этот вечер хмельного угара».
28/-ХI. Баку.
Не был в Баку лет 5-6. В первый день приезда часов в 9 вечера проходил по одной из главных улиц (быв. Олтчанская). Поразило меня безлюдие, какая-то мертвенность города. Рассказываю об этом Корнелле (Габриэль). Он объяснил: «Не удивительно. Вечером бояться ходить. В Баку были страшные грабежи на улицах. Теперь немного приутихло, но всё же опасно».
На другой день в троллейбусе (возвращаясь из Армениканда), спрашиваю одного майора: «Где лучше сойти, чтобы попасть на ул. Азу. Асланова (в центре). Он ответил: «Вот я сейчас схожу, вам будет удобнее сойти, и я покажу, как пройти ближе». Мы сошли на остановке и по дороге к центру разговорились. Он сказал то же самое, что и Корнелли, даже в более сгущённых красках, добавив: «Грабежи бывают и средь бела дня».
Через полчаса спрашиваю рабочего (русского), где табачный магазин (т.к. ближ. ларьки были закрыты). Он любезно показал мне и даже немного проводил. Я сказал: «У вас, в Баку, говорят, грабят на улицах». Он удивился: «Кто вам сказал? Ничего подобного. Живу здесь давно и ничего не слышал об этом». Вот и разбери, кто выдумывает, а кто говорит правду.
Вечером спросил официанту «Интуриста». Она тоже удивлённо пожала плечами и сказала: «Ничего подобного нет».
28/ХI-54.
Удивило меня то, что я увидел пьяного азербайджанца, валяющегося на улице. Прежде этого никогда не было. По этому поводу я сказал Гульзаде: «К сожалению, народы друг от друга «первым делом» берут самое отрицательное, совершенно так, как дети разных национальностей раньше всего запоминают ругательства при взаимных общениях и играх.
29 ноября 54. Баку. Гост. «Интурист» (228).
Я часто думаю о том, что наши русские люди делятся на две категории (в основном):
- На обаятельных, незлобивых, в корне доброжелательных, всё понимающих, отзывчивых, ласковых, беззаветно преданных какой-то внутренней правде, озаряющих всю их жизнь и
- На грубых, тупых, чудовищно равнодушных ко всему, кроме собственного благосостояния.
Когда встречаешь людей первой категории (вроде красноводского инженера на Бакинском аэродроме), чувствуешь, как в душе поднимается хорошая национальная гордость, когда видишь лица или скорее морды второй категории — приходишь в отчаяние и с ужасом думаешь о том, что таких не мало, и что если их встретит человек другой национальности, то он может подумать, что все русские такие. Это — подонки нации. К сожалению, они крепко стоят на ногах и если они глупы, то их не так легко «сбить».
29 ноября 54. Баку. «Интурист» (228).
Сколько волнений из-за глупых формальностей. Зашёл в сберкассу для получения денег по аккредитиву. Ведающая выдачей придралась к тому, что мой паспорт просрочен и, хотя я показал ей прописку до 30 дек. с.г., она всё же не выдала и направила меня в центр. сберкассу. Там не было ни «зава» кассой, ни «зама», ни инспектора и, несмотря на это, я всё же получил деньги. Всю эту операцию моментально произвела простая служащая, которой я объяснил, в чём дело.
29 ноября 54. «Интурист» (210).
Прочёл «Сельские Ромео и Джульета» Готфрида Келлера (Гослитиздат 54 г.). Это поэма трагической гибели двух влюблённых душ. Рассказ, звучащий, как поэма. «Ничто не сравнимо с богатством и непостижимостью того счастья, которое приходит к человеку в ясном и чётком образе существа, получившего при крещении имя, которое звучит иначе, чем все имена на свете». (стр. 28).
«— Ах, — вздохнула Френхен, — ты подарил мне дом (пряничный), и я подарила тебе дом (тоже пряничный) — единственно настоящий, потому что наше сердце — теперь тот дом, в котором мы живём, и мы носим его с собой, точно улитки. А другого дома у нас нет» (стр. 58).
«Мы не можем жить вместе, но расстаться с тобой я не могу ни на одно мгновенье» (стр. 673).
«Ведь те, кто приумножают свои владения, просчитываются не только на тронах, но иногда и в самых бедных хижинах и вместо цели, к которой они стремились, достигают как раз обратного, а щит чести в мгновение ока превращается в позорный столб» (стр. 64).
1 декабря 54. Баку. «Интурист» (310).
Какая-то особенная прелесть в утреннем, почти пустом, огромном двухцветном ресторанном зале «Интуриста», выходящем громадными окнами к морю.
1 дек. 54. Рест. зал. 8 ч. утра. Баку «Интурист».
«… в этом меню самое для Гоголя центральное — вареники. Это — любимое блюдо Гоголя. За варениками он не раз рассказывал, что один из его знакомых на родине, всякий раз, как подавались на стол вареники, непременно произносил к ним следующее воззвание: «Вареныки — побиденыки: сыром боки позапыханы, маслом очи позалываны, вареныки, — — «. Двумя тире обозначено слово ласковое к вареникам, но несколько неудобное к печати.
С. Дурылин «Гоголь и Аксаковы». Стр. 362 сборника «Звенья» III — IV. Academia 1934.
1 дек. 54. Баку «Интурист».
Я читал и не поднял головы, когда мне в номер принесли заказанный мной по телефону чай. Официантка меня о чём-то спросила, и я узнал её по голову. В 1939 г. т.е. 15 лет тому назад я видел её и вспомнил сразу, посмотрев на неё. Только имя забыл, но она напомнила: меня зовут Паней. И тогда я так ярко вспомнил всё, что было связано с тем приездом в Баку. А затем вспомнил её (но как это ни странно!) более смутно в приезд 1946 года. А в первый день приезда сюда, т.е. 26 ноября, встретил официанта Авака (ему сейчас 70 лет, но он держится очень бодро). Я его помню с 1934. Он тогда работал в гостинице «Баку».
Вообще за эти дни произошло очень трогательные встречи со служащими в ресторане, начиная от Вичхайзера (директора) до горничной. А Краснова (дежурная 4-го этажа) когда узнала, что я приехал, сама ко мне зашла. Я тогда занимал 222-ё номер. У меня было такое впечатление, как будто я приехал в свой дом, в котором не был несколько лет.
1 декабря Баку «Интурист» (210).
К Тютчеву в полной мере применим известный афоризм Жуковского: переводчик — поэт — не раб, а соперник. Тютчев никогда не был, как сказали бы теперь, переводчиком по профессии. Он был, прежде всего, поэтом и, кроме того, Тютчевым.
Труд постоянный, усидчивый труд переводчика был ему не по душе. Но не то ли самое, что он всегда оставался поэтом, подсказывало ему многое, часто недоступное переводчику не поэту.
Говоря словами Гейне, — «самую букву подлинника, телесный смысл может передать всякий, выучивший грамматику и запасшийся лексиконом (и, прибавим, знакомы с поэтикой, так как у нас имеется в виду стихотворный перевод. — К.П.). Но не всякому дано переводить дур». Этот редкий дар выпал на долю Тютчева.
Кирилл Пигарев. «Звенья», «Academia». III — IV выпуск, стр. 245.
Очень любопытная статья Г. Лурье «Питейные бунты» 1859 и П.П. Линьков-Кочкар», стр. 427 «Звенья» III — IV вып. 1934. «Academia».
Особенно замечательна история с письмом-жалобой Линькова к прусскому королю на злоупотребление русских властей, которое возымело действие (король передал это письмо через посланника Александру II-му) и спасло его от смерти, хотя и не избавило от Сибири.
2 дек. 54. Баку. «Интурист» (210).
Мой бывший секретарь (бакинский) Жора Сагадеев, ставший за эти годы сначала актёром «Русской драмы», а потом перешедший в «Кукольный театр», женился «к ужасу» своей матери на Л.Ю. Штраус, по первому мужу Быстрицкой, которая старше его на двадцать лет (ему 27 л.), если не больше. У неё — трое сыновей, из которых младшему — 14 лет. На этой почве разрыв с матерью (Розой Львовной), которая «умоляет» меня помирить её с сыном. Я занёс записку в театр, извещая Жору о моём приезде и в тот же вечер он позвонил мне, сказал, что хочет ко мне прийти, но тут же добавил «но только не один, а с женой». Я, разумеется, пригласил их вместе. Они пришли через час. Лилия Юрьевна произвела на меня очень хорошее впечатление. На вид ей не больше 33-35 лет. Я считаю, что если никто не возмущается, когда шестидесятилетний мужчина женится на двадцатилетней, то смешно «негодовать», когда 27-летний мужчина женится на 50-летней, тем более, если она выглядит почти тридцатилетней. (Есенин и Айседора Дункан, Олег Леонидов и Маргарам Ртищева). Да мало ли таких браков. Я ничего не сказал Жорику о просьбе его матери и даже то, что говорил с ней по телефону и мне предстоит теперь выступить в роли адвоката-примирителя враждующих сторон.
Р.Л. — вздорна, нервозна и несносна, но она — мать и я хочу ей помочь «вернуть сына», но при условии, что она признает «свершившийся факт» и не станет допекать Жору «обывательскими сетованиями», что он поступил «не как все», т.е. не женился на однолетке.
6 дек, ночь на 7-ое. Баку. «Интурист» (210).
1955 год
18 сентября я выехал из Москвы в Кисловодск. 20-го приехал. Володя М. встретил меня с огромным букетом цветов. Его сопровождали два мол. человека, соседи по палате санатория «Красная Звезда», в котором они все отдыхают.
Несмотря на большой наплыв приезжих, он молниеносно устроил мне (через Гл. Курорт. Упр.) чудесный номер в гостинице «Нарзан». Из окна прекрасный вид на часть города. В Москве в день выезда была «тропическая жара». Здесь значительно прохладнее. В первый же день приезда прошёл сильный дождь. За окном шумела бурлящая речушка. На другой день, проснувшись утром, я был удивлён, что речушка не шумит. Посмотрел в окно: никакой речки нет. Оказалось, что она появляется во время дождя и катит свои бурные волны ещё некоторое время после дождя, а потом высыхает.
Город очень красивый. Я его почти забыл. Ведь я не был в нём… страшно сказать… целых 43 года! Почти полвека! И попал в него оригинальным образом. Кончив Московский университет (последний учебный год — 1911-1912 я учился в Москве, переведясь из СПб — университета) я поехал домой, маме, круговым путём: по ж.д. до Ярославля, а оттуда на пароходе по Волге до Царицына. От Царицына я собирался поехать по ж.д. прямо до Тбилиси, а потом — в Карс. Но вышло немного иначе. На Волге со мной произошло приключение, как бы открывающую страницу первую страницу «взросло жизни» мол. человека, только что окончившего университет.
Я отдыхал после обеда на палубе с книгой в руке. В это время ко мне подходит молодой судейский и, кинув взгляд на мой университетский значок, прикреплённый к студенческой тужурке (штатский костюм я себе ещё не сделал) и произносит грассирующим голосом: «Коллега, простите, что я вас отрываю от чтения, но наша дама просит вас присоединиться к нашей компании». Я не знал, о какой даме он говорит, т.к. на пароходе их было много, но отказываться мне казалось невежливым и я, с грустью отложив интересную книгу, последовал за ним.
Дама оказалась Диной (отчество забыл) Ведерниковой, лет около 30, очень интересной и экспансивной. Позже она мне рассказала, что заметила меня сразу, и что я ей понравился больше всех «кавалеров», окружавших её, как только она появилась на палубе. Она была очень удивлена, что я не обращаю на неё никакого внимания, занятый бол. частью чтением и, очевидно, это ей ещё больше «разожгло». И вот тогда она и попросила одного из её «оруженосцев» пригласить меня.
С этого момента на всех больших остановках, кажется, в Самаре, в Саратове и т.д. (тогда пассажирские пароходы о-ва «Самолен» и «Кавказ и Меркурий» почему-то простаивали на пристани часа 2-3) она, великому огорчению добивавшихся её благосклонности ухажёров, выбирала только меня своим спутником, и мы на извозчике совершали прогулки по городу. В Царицыне мы вместе пересели на поезд и оказались (а м.б. и так устроили, сейчас уже не помню) в одном вагоне, кот. назывался «люкс» (теперь таких нет) и состоял из двух отделений: первого и второго класса. Она ехала одна к купэ 1-го класса, а я — в купэ 2-го. Большую часть времени я проводил у неё в купе.
В разговоре выяснилось, что она едет в Ессентуки. На ст. «Мин. Воды» наши дороги расходились. Я должен был ехать дальше в Тифлис, а она пересаживалась на местный поезд. И вот, ещё задолго до «Мин. Вод», она стала уговаривать меня поехать с ней в Ессентуки. Я отвечал, что это невозможно по многим причинам, среди которых главная та, что меня ждёт мама и что она будет огорчена, если я запоздаю хотя бы на неделю. На это она отвечала, что мама будет только довольна, что её сын, только что кончивший университет, продолжит хотя бы на неделю своё путешествие по Волге и Кавказу. Наконец, я начал сдаваться, но тут возникло ещё препятствие: денег у меня было в обрез и мне не хотелось обременять маму новыми расходами и подражать моему старшему брату Николаю, которого я всегда осуждал за его телеграммы с требованием денег от мамы.
Наконец, я принуждён был рассказать обо всём откровенно Дине. Она страшно обиделась, что я «считаю её за чужую» и потребовала от меня, чтобы я ехал с ней обязательно и считал бы её деньги за свои.
Наконец, «последний довод» её был следующий: если я поеду с ней в Ессентуки, то там свершится то, что должно свершиться. И я поехал. У неё уже была заранее заказана дача, состоящая из нескольких комнат. В шесть часов утра я возвращался в отведённую мне комнату. Было чудесное утро. Мне особенно запомнилось благоухание жасминов. Я провёл с ней недели две. Мы часто ездили в Кисловодск, гуляли в парке, пили нарзан, ужинали и обедали в ресторанах то в Ессентуках, то в Кисловодске. От мамы я ничего не скрывал и написал ей о своём «романе».
Наконец, мне захотелось уже домой. Дина «отпустила» меня с условием, что через недели 2-3 я вернусь в Ессентуки. Я дал согласие, и мы расстались. Но… другие впечатления меня захватили по приезде домой, и я не приехал в Ессентуки. Больше мы не встречались. А в 1928 г., т.е. через 16 лет в Москве (после моего возвращения из путешествия по Дал. Востоку и Японии), я познакомился с племянником Дины — Колей Мятлевым, который мне рассказал, что Дина была женой банкира Ведерникова. Таким образом, только через 16 лет я узнал, что у меня был «роман» с женой банкира.
Когда мы с ней познакомились, мы рассказывали друг другу многое, но тогда не было принято спрашивать друг у друга о том, «кто ты и что», а она о муже ничего не говорила.
И вот, через 43 года я гуляю по тому же парку, по которому гулял с Диной Ведерниковой, когда мне было «всего-навсего» 21 год. Где она теперь? На этот вопрос мне не мог ответить и её племянник Коля Мятляев (умерший через несколько лет после нашего знакомства совсем молодым от сильной простуды) уже в 1928 году не знавший, куда она уехала.
22 сент. 55 г.
Кисловодск. Гост-ца «Нрзан» (№ 20).
Меня тошнит от седых волос! В гостинице почти ни одного молодого лица! Особенно противно видеть эти «белые парики» в умывальне. Помимо этого, ни одного выразительного лица, все какие-то отталкивающие, на которых не то что написано, а прямо «выжжено калёным железом» омерзительное себялюбие, повышенная забота о своём «благоустройстве», мелочное услужение своей утробе, дрожание над здоровьем.
Боже мой! Как подумаешь, сколько прекрасных настоящих людей, которых я встречал в жизни — рабочих, студентов, женщин, занятых физическим трудом; они никогда не бывают на «курортах», не гоняются, как оглашенные, за килограммами, а если и бывает, то с каким достоинством держат себя и никогда не бывают ни смешными, ни противными. А сколько стариков — «простых» сторожей или отставных военных, которые держатся с таким достоинством, у которых естественная «забота о себе» не выпирает наружу, как уродливы зоб. На их седые бороды и усы смотришь не только без отвращения, но с каким-то умилением. Значит, всё дело не «в седине», как таковой, а в этом подлом, животном, преувеличенном до уродливости дрожании над своей персоной.
24 сент. 55 г.
Кисловодск. Гост. «Нарзан».
Читаю Льва Шестова — совершенно забытого философа, про которого Лев Толстой сказал на замечание Чехова, что он ему не нравится: «А мне нравится, он форсистый».
(Лев Толстой в воспоминаниях современников. Гослитиздат. Изд. 1955 г.). Очень оригинальный и любопытный мыслитель. Делаю выписку из его книги «Дбро в учении гр. Толстого и Фр. Ницше» (СПетербург 1900, Типог. Стасюлевича).
Отложил до вечера. Сейчас заходил Володя с товарищем. Приглашают меня в их санаторий посмотреть танцы. Если бы в гостинице, т.е. в моём номере (не знаю, как в других) была бы настольная лампа, тоя вряд ли бы пошёл, но читать и писать при вечернем свете хотя можно совершенно свободно, но неприятно, и я пользуюсь всяким случаем, чтобы читать вечерами меньше, скок возможно.
Они сейчас пошли на час в город и вернутся за мной.
25 сент. 55 Кисловодск
гост. «Нарзан».
Совершил хорошую прогулку, несмотря на полудождливую погоду с Володей и его товарищем. На танцах не остался, Володя проводил меня обратно. Принимаюсь за выписки из книги Шестова:
Действительность разумна» у Гегеля значила только то, что наука должна быть поставлена впереди всего и, что, следовательно, жизнь во что бы то ни стало должна быть изображённой, как вполне соответствующая требованиям разума. Пусть на самом деле этого нет — идеалист об этом не заботится — главное, чтобы с кафедры, из книг, эта истина всегда возвещалась. Немецкие идеалисты как нельзя больше понимали своих учителей. В искусствах, в науках (даже в общественных и исторических) действительность обрабатывалась таким образом, что она постоянно свидетельствовала во славу человеческого разума, который до сих пор в Германии продолжает гордиться своими a priori. Идеализм торжествовал и до сих пор продолжает торжествовать в это удивительной стране. И вдруг на сцену является Белинский и требует отчёта у вселенной за каждую жертву истории, за каждую — слышите. Он не хочет уступить за все мировые гармонии ни единого человека, обыкновенного, среднего, простого человека, которых, как известно, историки и философы считают миллионами в качестве пушечного мяса прогресса…..
…как известно, наука обещает, что в будущем жертв уже не понадобится и когда-нибудь да прекратиться то нелепое движение истории, при котором условием успеха одного человека являются целые гекатомбы из других людей. Это всё, чем располагает наука в утешение жертвам. В будущем обещается обязательное счастье решительно всех людей.
стр. ХI-ХIII (из предисловия автора).
… Но под всем этим (движение шестидесятых годов. Р.И.) для глаз всякого беспристрастного человека ясна была великая и благородная задача молодёжи; она надеялась спасти отечество и возродить посредством России чуть ли не всё человечество.
Стр. 84.
Повторяем, не вера и христианство привела гр. Толстого к его отрицанию; о вере — у него нет нигде ни слова. Бог умышленно подменивается добром, а добро — братской любовию людей. Такая вера не исключает, вообще говоря, совершенного атеизма, совершенного безверия и ведёт обязательно к стремлению уничтожения душить, давить других людей во имя какого-либо принципа, который выставляется обязательным, хотя сам по себе он в большей или меньшей мере чужд и ненужен ни его защитникам, ни людям.
Стр. 98.
Стр. 128 и 129 — стихотв. Гейне.
На стр. 142 Л.Ш. приводит слова Ницше: «…значит, ты ещё не узнал, что нет мёда более сладкого, чем мёд познания и что тяжёлые облака грусти только полные вымена, из которых ты добудешь укрепляющее молоко. Пусть придёт тогда старость и ты поймёшь, что ты следовал голосу природы, то природы, которая посредством наслаждения правит миром».
Удивительно ли, что он (т.е. Ницше, Р.И.) впоследствии называет Милля — «оскорбительною ясностью», Спенсера, Дарвина — посредственными англичанами!
Стр 146.
Ему (т.е. Ницше) кажутся младенцами учёные, которые, проживя до глубокой старости, могли за своими занятиями проглядеть трагедию нашего земного существования, отрывающуюся ему при столь исключительных условиях. И он «ушёл из дому учёных и захлопнул за собой дверь».
Стр. 146
25 сент. 55.
Из дорожных встреч: глубокий старик. Ему 92 года. Родился в Тбилиси и там провёл всю свою жизнь. Бодрый, его возраста ему никак не дашь. Держится прямо, не сутулясь. Если бы не несколько замедленная поступь, даже в голову не могла придти мысль, что ему больше 65-66 лет. Вероятно, медик, т.к. он сказал мне в разговоре: «Я давно «на покое», но меня и сейчас просят читать лекции в Мед. Инст-те». Как ошибочно бывает иногда первое впечатление. Сначала он показался мне каким-то «чудовищем», правда, по его собственной вине, так как он вёл себя довольно странно. Я его увидел впервые около кабинета директора гостиницы. Обращаясь к дежурной по этажу, он спросил про директора:
— Он — русский?
Она ответила:
— Русский, — невольно улыбаясь, т.к. вопрос был довольно нелепый. Переглянулись и окружающие. Потом он вдруг неожиданно спросил:
— Где у вас жалобная книга?
Так как не было ни малейшего повода спрашивать об этом, она пожала плечами и сдержано ответила:
— У директора.
Наконец, когда он вышел от директора, он подошёл прямо к ней и спросил в упор:
— Как ваша фамилия?
Она, смущённая и, конечно, недовольная таким странным поведением, ответили нехотя:
— Если вам надо знать мою фамилию, то обратитесь к администратору.
— Значит, вы боитесь назвать свою фамилию? — сказал он сердито.
— Я никого не боюсь, — ответила она.
Тогда он саркастически улыбнулся и заметил:
— Ну, что ж, а я хотел написать вам благодарность.
Всё это было так гадко, что присутствующие при этой сцене опять переглянулись и пожали плечами.
На другое утро я встречаю его при выходе из умывальни, и опять повторилась нелепость. Обращаясь к уборщику, пожилому мужчине, вытиравшему шваброй пол, он остановился, окинул его взглядом и нравоучительно изрёк:
— У каждого свой труд.
А когда через несколько дней я с ним разговорился, то увидел, что это обыкновенный человек — мягкий, вежливый, доброжелательный. И я понял, что у него один недостаток, который стоит сотни: бестактность, вдобавок — чудовищная. Когда же у него нет повода её проявлять, то он славный, симпатичный старик. Реплика, брошенная уборщику, по существу была беззлобной, но выглядела как издевательство. Прожив такую долгую жизнь и не понимать самых простых вещей! Это лишнее доказательство тому, что большинству своих качеств человек обязан рождению (т.е. наследственность), а не воспитанию и среде, хотя это считается теперь аксиомой.
26 сент.55
Кисловодск.
Завтра выезжаем с Володей. Он — в Тбилиси. Я сойду в Сухуми. Сейчас говорил с Сухуми по телефону (с Тарбой). Хотя все гостиницы переполнены интуристами, он обещал как-нибудь устроить меня. Укладываюсь, разбираю бумаги. Нашёл несколько выписок на бумажках. Выписываю их, чтобы не затерять.
«В русском языке очень богатая рифма по созвучию (теперь её называют ассонансом. Р.И.). Я давеча ехал через мост и вспомнил поговорку: «Какой чёрт тебя нёс на дырявый мост». Я не отношусь к этому отрицательно. Я признаю это» (Лев Толстой).
«Лев Толстой в воспоминаниях современников», 2-ой том, стр. 310 (из воспоминаний В.Ф. Булгакова.
«Всякий тщеславный человек ненавидит себе подобных и высмеивает порок, присущий ему самому».
Жорж Занд «Консуэло», 2-ой том, стр. 209.
26 сент. 55
Кисловодск.
Где-то вычитал или кто-то мне прочёл, теперь уж не помню, как знаменитый в своё время Дуров во времена Империи выступал с такими стихами:
В далёкую старинушку
В домах бояр причудливых
Шуты и дураки
Носили колпаки.
А в нынешнее время
Мы видим в высшем обществе
Шутов и дураков
Без всяких колпаков.
«Один из цензоров у автора, к которого татарин говорит: «Клянусь моим пророком», переменил и поставил: «Клянусь моим лжепророком».
Писемский «Люди сороковых годов», Часть III, стр.209.
26 сент. 55 Кисловодск.
«Да! Когда-то и я был молодым, и Кавказ был молодым, и фазаны были молодые».
«Лев Толсто в восп. Современников». 2-ой том. стр.89 (из восп. Л.О. Пастернака).
Оттуда же, на стр. 167:
«Китайское слово «шу» — уважение. … проф. Мечников хочет исправить природу!»
Самое главное не успел переписать или что-то помешало, когда я выписывал в Москве это место на бумажке. Это — особенный смысл слова «шу», что это не уважение к чему-нибудь или к кому-нибудь, а «уважение вообще» (т.е. ко всему живущему, ко всему окружающему).
26, ночь на 27 сент. 55
Кисловодск
Сегодня утром приехал в Тбилиси. Остановился у Корнеевых. Взял билет в суху+м на завтра в 5 ч. дня. Вчера мимо Сухуми проезжали ночью и я не сошёл с поезда, т.к. накануне плохо спал (В Армавире была ночная пересадка с поезда на поезд, с длительным ожиданием).
Сегодня был у Володи. Полина Георгиевна напекла вкусных пирожков на радостях, что приехал сын. Сейчас вечер. Устал. Ложусь спать. Завтра буду продолжать записи.
29 сент. 55 г.
Тбилиси.
Сегодня рано утром приехал в Сухуми. Было ещё темно. На такси не хотелось ехать в город. Уж больно разбойничий вид был у шофёра, предлагавшего мне свои услуги. Вдобавок это была частная машина. Подумал: «От греха подальше» и остался на вокзале ждать первого автобуса. Ждал не более ½ часа. Напротив меня сидел и дремал какой-то истощённый молодой человек (одетый как Жора Зурабов в худшие свои времена). Мне стало так досадно, что я не мог ничем ему помочь, так, без всякой просьбы с его стороны.
Приехал на автобусе в город. Сначала зашёл в гостиницу «Рица», в которой жил больше месяца в 1938 или 1939 г. в прекрасном номере с балконом на море. Там все спали, и от дежурной нельзя было ничего добиться. Тут я вспомнил, что давал накануне телеграмму в С.П. — Шинкубе. Пошёл в гост. «Абхазия» (это очень близко от «Рицы»). Оказалось, что там меня ожидал номер, и я смог отдохнуть и привести себя в порядок. Звонил Дм. Иосиф. Гулия. Завтра буду у него. Был у Бгажбы, которому я 10 лет назад посвятил экспромт:
Когда б не Бгажба,
я сдал багаж бы
на самолёт.
А ныне поезд,
Не беспокоясь,
Меня везёт.
Был на бульваре, у моря, прошёлся по городу. Нахлынуло с только воспоминаний. Вспомнил, как я «чуть не сжёг» гостиницу «Абхазия», когда забыл выключить электр. чайник. Начали гореть провода, стол, скатерть. Пошёл дым из окна. А тут я ещё забыл сдать ключ и унёс его с собой в гор. кассу, когда пошёл покупать билет в Тбилиси. Прихожу. В гост. паника. В вестибюле встречаю знакомых, сообщивших мне, что чуть не было пожара. «Дым спас».
Город ничуть не изменился.
1 октября 55 г.
Сухуми. Гост. «Абхазия» (№ 12).
Утром зашёл в кафэ на отрытом воздухе. Подошёл молодой человек с девушкой (своей сестрой). Разговорились. Оказались очень симпатичными русскими «осевшими на Кавказе». Только что отбыл военную службу во флоте. Сестра — учится в 6-м классе. Он с ней строг; делал время т времени замечания. Она любовно слушалась и не сердилась. Отдохнул душой с простыми благородными людьми от курортных кривляк и бездельников, от трафаретной болтовни, дикарских побрякушек, вульгарно косметики, обезьяньих очков (выдумали «защиту от жестокого отраженья солнца!»).
2 от. 55.
Сухуми. Гост. «Абхазия» (№ 12).
Вчера у газетного киоска в вестибюле ко мне подходит пожилой человек, похожий на похудевшего Игоря Всеволжского. Происходит след. разговор:
— Вы — Рюрик Ивнев?
— Да.
— Не узнаёте?
— Нет.
— Вспомните Леонтьевский переулок, Сргея Буданцева, Веру Интину.
— Боже мой! Ведь это было тридцать лет тому назад! — У меня закружилась голова, точно я заглянул в пропасть. В 1923 г. я вернулся в Москву из Тбилиси, где прожил с середины 1921 по 1923. становился у Мико Саакяна, который в ту пору был женат на Вахрамеевой и жил в Шереметьевском пер. в огромной для того времени квартире. Я начал приискивать себе комнату. Сергей Буданцев «сосватал» мне комнату на ул. Станкевича, в доме, который и сейчас стоит на своём прежнем месте, напротив бокового флигеля Моссовета. Сам он жил на Леонтьевском, в доме, который соединялся двором с нашим. Домоуправление было общее. И вот в этом доме работал молодо человек Григорий Яковлевич, которого я хорошо помню, но которого теперь я, конечно, не узнал, пока он мне не напомнил о себе. Судить о его «стиле» можно по фразе, которую он бросил своей жене, с которой меня познакомил: «Ты, должно быть, помнишь Рюрика Ивнева, — сказал он, — впрочем, когда мы с тобой начали трепаться?» (т.е. в переводе на русском — когда мы с тобой познакомились и поженились).
3 окт. 55. Сухуми. Гост. «Абхазия» (№ 69).
Сегодня утром ко мне постучали. Я попросил войти. Вошёл директор гостиницы и три деж. администратора.
— Мы к вам целой делегацией, — сказал директор, — у нас к вам большая просьба: уступить этот номер интуристам, а вас мы переведём в № 69.
Я, конечно, согласился. Они очень благодарили. Узнав, вернее, вспомнив, что мне предоставлен номер по броне С.П. Абхазии, он ещё раз извинился, сказав:
— Союз писателей! Ой, ой, ой, куда не обращаемся (т.е. за освобождением номера), всюду — начальство(!!).
Так что в представлении администр. гостиницы, писатели — начальство! Прямо готовая сцена для комедии.
3 окт.55. Сухуми. «Абхазия».(65).
Сегодня зашёл в кафэ на главной улице. За столиком оказался 73-летний старик, армянин. Очень симпатичный. Рассказывал про свою жизнь. Жил в Ереване у племянников. Город не понравился. Холодный, частые ветры. Перебрался в Сухум. Нанимает «угол» у какой-то женщины и тихо доживает свою жизнь в понравившемся своим тёплым климатом Сухуме. Сказал мне, где можно достать мед. кофейник для варки турецкого кофе.
3 от. 55. Сухум. «Абх.» (65).
Взял на завтра билеты в Тбилиси. Поезд отходит в 7 ч. в., и в Тбилиси приходит в 6 ч. утра. Телеграмму Володе не дал, чтобы не беспокоить в такой ранний час.
3 от.55. Сухум. «Абх.» (69).
4-го октября около 7 ч. по местному времени приехал в Тбилиси. С вокзала — прямо к Корнеевым. Чтобы не забыть, запишу кратко день, проведённый в Сухуме до отхода поезда. Поиски (вместе с Григ. Яковл. Портен) кафейни с турецким кофе. Вторичная встреча со стариком армянином. Знакомство с армянином, жившим до войны в Болгарии и вернувшимся в Союз в 1947 г. Он вызвался нам проводить. Ресторан «Сухуми» (бывший «Восток»), где мы, наконец, «дорвались» до настоящего турецкого кофе. До этого разговор Гр. Як. с продавцом воды в киоске.
Гр. Як.: «Скажите, пожалуйста, где здесь можно выпить турецкий кофе?»
Продавец: «Откуда я могу знать».
Гр. Як.: «Но ведь вы живёте в Сухуме и, вероятно, знаете».
Продавец: «Меньше всего я думаю о кофе».
Ещё раньше, утром, комич. история с 5% займом (в сберкассе). Потом — «история» с продажей в сберкассе 2-х бил. 3% зама. Гр. Як. проводил меня на машине на вокзал.
Отдохнув немного у Корнеевых, пошёл Татьяне Кипиани. У неё неизменное сациви. Был позже у Анне Георгиевне Подваловой. Там — обедал. Во время чая — чудовищный ливень, гром, который в первую минуту мы приняли за выстрелы.
Ужасная катастрофа на Майдане. На горе прорвалось водохранилище и затопило серные бани, в том числе бани № 5, в кот. я часто бывал. Говорят, что погибло около 380 чел. Некоторые называли цифру 500 (об этом мы узнали на другой день).
6-го выехал из Тбилиси в Баку. Провожал Алек. История с Ереванским поездом. Алек ушёл. Потом пришёл Володя. В дороге знакомство с доктором (военным), кот. вёз из Риги в Уджары блатного азерб. солдата. Приехал в Баку утром, около 10 ½ ч. 7го о.
7 окт.55.
Баку. Гост. «Интурист» № 214.
Сентябрь и октябрь в Баку бывает изумительный. Как люблю смотреть на море из окон «Интуриста». Второй день в Баку. Первый раз за 20 лет я получил номер в «Интуристе» не сразу по приезде, а значительно позже. Приехал я в 10 ½ утра, а номер получил в 8 ч. вечера. И в первый раз, если не считать одного случая, когда на один день меня перевели в другой номер, в кот. жил какой-то киноработник, по случаю приезда иностранцев, я получил не отдельный номер, а совместно с одним азербайджанцем. Номер люкс, великолепный, с балконом на море. Азербайджанец оказался очень симпатичным и скромным. Он — финанс — работник. Сегодня дежурный администратор предложил мне перейти в освобождающийся поздно вечером номер, но теперь уже это не имеет значенья, т.к. завтра я беру билет в Москву на послезавтра.
Был сегодня в Инст-е яз. и литр. Подписал договор на перевод (второе издание) «Семи Крас.» Низами. (Это — новый, первый, подписанный в декабре 54. Отредактированный) и получил 2 тома подстрочников, по которым переводил эту поэму в 1946 г. для сличения с оригиналом.
8 окт. 55.
Баку «Интурист» (214). Проходил бульваром от «Интер» к Азнефти и любовался аллеей олеандров.
8 окт. 55. «Инт.» (214).
Из Т. Смолета («Приключения Перегрина Пикля»): «Мы, моряки, зарабатываем деньги, как лошади, а тратим их, как ослы» (морская поговорка).
9 окт. 55. Баку. «Интур.» (214).
Выезжаю в Москву бакинским скорым. Поезд отходит в час ночи по бакинскому времени. Гр. Алч. (Дондаров) предложил мне провести у него вечер и потом проводить меня на вокзал. Это меня очень устраивало и я в 5 ч. дня перевёз нему вещи на такси из «Интуриста». Перед этим, днём, мы были с ним на базаре — я купил немного айвы и гранатов, «для подарков» — и сушёный реган — удивительно ароматную траву — Гр. Ал. подарил мне, объяснил мне так же, как приготовлять фаршир. айву.
11 окт. 55. Ночь на 12. Баку, вагон — в минуту отхода поезда.
В купэ мягкого вагона нас всего двое. Мой сосед оказался очень симпатичным.
Не доезжая Махач-Калы (за две остановки, забыл назв. станции. На перроне любопытное зрелище. Масса бездомных собак собрались поезду просить покушать. Публика кидает им хлеб, остатки пищи. Они всё это жадно пожирают. Одна собачка мне очень понравилась. Я протянул ей кусок булки. Она так яростно накинулась на неё, что чуть не прокусила мне палец. На станции Гудермес другое зрелище. Публика осаждает двери вагона-ресторана. На площадке «корзинница» продаёт батоны. Спрашиваю женщину, купившую 5 батонов, в чём дело? Она говорит, что в Гудермесе нет белого хлеба, да и чёрного в обрез.
12 окт. 55. (Беслан — Проходная).
Мой сосед по купэ — прокурор в Баку — рассказал кошмарный случай (похищение студентки. Её втащили в машину «Победа» в 8-9 ч. на Коммуной ул.). Она до сих пор не найдена.
Вчера ночью появился другой сосед — Сатред. Мы пер. с айз. — чудный парень (ему 37). Рассказал про то, как он добился отмены смертного приговора своему тестю (машинисту, допустившему крушение поезда в 1942 г.), его поездка в Котлас, где был концлагерь, в которым помещался осуждённый тесть (после отмены смертного приговора) и полное освобождение (пересмотр дела, реабилитация).
13 окт. после станции Чертково (вагон-ресторан).
Приехал из Баку 14 окт. На вокзале меня встретил Геркен. Завезли вещи ко мне на Б. Сухаревский и поехали к нему обедать. Нина ещё не уехала в Лен-д, т.к. там наводнение, вода залила подвальные этажи на Мойке, где она живёт.
Вот уже несколько дней, как живу в московской суете. Не было ни времени, ни охоты записывать. Сейчас вернулся от Ознобишиных. Какой контраст. Там рассматривал последнее академическое издание — «Опыты» Мишеля Монтеня и др., а на Цветном бульваре по дороге домой драка толстого милиционера с таким же толстым, не первой молодости человеком. Солдатик пришёл на помощь милицейскому. Драчуна повели в милицию под воркотню и свист хулиганистой молодёжи, сочувствующей драчуну. По адресу солдатика — улюлюканье и возгласы: «Премию хочет получить».
Сверху — академическое издание, а внизу разнузданная, еле сдерживаемая в рамках хулиганская толпа.
22 окт. 55 г. Москва.
Утром в Лаврушинском встретил Гр. Петникова. Вспоминали Крым 1919 г., Петю Лукомского, А.М. Коллонтай. Рассказ Гр. про Б. Лавренёва, над которым подшутил Лукомский, внушившего, что принимавшей военный парад Коллонтай надо поцеловать руку, «как даме». Лавренёв поверил и поцеловал ей руку. В течение недели над ним хохотали все военные. Б.Л. рассказывал сам про этот эпизод Петникову.
22 окт. 55. Москва.
Утром слышу по радио чей-то голос, показавшийся мне чудовищно-фальшивым. Обращаю внимание на слова: «Меня всегда особенно отталкивали разудало-кабацкие мотивы в творчестве Сергея Есенина». Я понял, что это выступает кто-то из поэтов, «разбирающий» стихи Есенина, и подумал: интересно, кого же из теперешних поэтов могут особенно отталкивать «кабацкие мотивы». Повторяю, что голос был настолько приторным, заведомо неискренним, что я сразу отбросил первую мысль — не Асеев ли это выступает. Он мог обрушиваться на «кабацкий дух», но не таким голосом, от которого на 5 вёрст разило кабаком.
И что же? Оказалось — неистовствует — Сергей Васильев, прославившийся больше пьянством и дебошами, чем стихами. Сергей Васильев, едва вырвавшийся из цепких объятий белой горячки.
Вот, оказывается, кто восстаёт всем своим существом против «кабацкого духа» некоторых есенинских стихов.
Вот оказывается, кто осуждает одни есенинские стихи и благосклонно хвалит другие. Ну и ну! Это уже не ханжество, это — издевательство и над самим собой, и над слушателями. Это злая насмешка над здравым смыслом! И неужели у Радиокомитета не хватает такта, чтобы понять, что нельзя поручать человеку, прославившемуся пьянством, осуждать Есенина за пьянство. Это вызывает и смех и возмущение. Это делается анекдотом.
23 окт.55
Москва
В из-ве «Сов. Писат.» Вышел сборник стихов современника Пушкина Павла Катенина (Лен-д. 1954). Как бы «в пику» всем поэтам, воспевавшим Кавказ, он разразился таким гневным «антикавказским стихотворением» (сонетом).
Выписываю полностью этот сонет, понравившийся Пушкину, но не напечатанный им и даже не представленного в Ценз. Комитет, из боязни «возмутить цензора» и в уверенность, что цензор всё равно не пропустит сонета, хотя бы из-за одной строчки (предпоследней).
КАВАЗСКИЕ ГОРЫ
Сонет
Громада тяжкая высоких гор, покрытых
Мхом, лесом, снегом, льдом и дикой наготой:
Уродливая складь бесплодных камней смытых
Водою мутною, с вершин их пролитой;
Ряд безобразных стен, изломанных, изрытых,
Необитаемых, ужасных пустотой,
Где слышен изредка лишь крик орлов несытых,
Клюющих падеру оравою густой;
Цепь пресловутая воспетого Кавказа,
Непроходимая, безлюдная страна,
Притон разбойников, поэзии зараза!
Без пользы, без красы, с каких ты пор славна?
Творенье Божье ты, иль чёртова проказа?
Скажи, проклятая, зачем ты создана?
1834 г.
Это, кажется, единственное русское стихотворение, в котором поэт не только не признаёт красоты Кавказских гор, но даже ополчается на их, с его точки зрения, мнимую красоту.
И всё же оно понравилось Пушкину, в изумительных стихах воспевшему Кавказ.
Значит Пушкин, восхищённый Кавказом, мог понять и принять точку зрения, противоположную его точки зрения. Он не только «принял» это стихотворение, как оригинальное, но не побоялся сказать, что оно ему нравится. «Твой сонет чрезвычайно хорош» (письмо от 20 апр.1835 г. Переписка Пушкина т.III, СПб, 1911, стр.177).
Так ли уж широко смотрят теперешние поэты на стихи, которые не перепевают их перепевы, которые хотя бы на йоту отходят от их тенденций, не говоря уже о тех стихах, которые оригинальны и не похожи на их стихи.
Воображаю, что было бы с поэтами, редактирующими какой-нибудь журнал, если бы они получили теперь стихи, идентичные катенинскому сонету?
Короче говоря, все они клянутся Пушкиным, но, поступают далеко не по пушкински!
23 окт. 55
Москва
Датико <Арсенишвили> так охарактеризовал публику, собравшуюся на вечер памяти Гурамишвили в «Лит. Музее» на Якиманке: «хорошие костюмы, дурные манеры, хитрые глаза».
Про Георгия Леонидзе он сказал: «Человек, ненавидящий Россию, занимается тем, что раскапывает литер. Архивы, чтобы доказать культурную связь между русскими и грузинами». А я вспоминаю, а тот же Леонидзе в 1921 году, когда через несколько месяцев после советизации Грузии, я приехал в Тбилиси, сказал мне в Отделе Искусств Наркомпроса: «Вы приехали русифицировать Грузию!» На мой недоумённый вопрос: «Почему он считает, что я приехал с целью русифицировать Грузию», — он ответил: «Потому что большевизация Грузии означает русификацию». Это он намекал на то, что при меньшевиках я читал «большевистские лекции», за которые меня выслали в 1920 г. из пределов Грузии правительство Жордания и Гегечкори.
Времена меняются. Теперь Леонидзе, «ненавидящи Россию и русских» ходит в тоге поборника русско-грузинского сближения, хотя «тога» эта взята с чужого плеча, но ему позволяют её носить, словно на маскараде.
29 окт. 55
Москва
А недавно Датико, смеясь, рассказывал мне про встречу с новоявленным «академиком» Гришашвили и про его кривлянье в стиле Николая Клюева.
Датико очень наблюдателен, и замечательно тонок схватывает основные чёрточки под напускной мишурой. Если бы он не был так «разбросан», из него мог бы выти талантливый писатель.
29 окт. 55
Москва.
1959 год
Пьяный на веранде кафэ какому-то человеку, к нему привязавшемуся: «Ты что меня нюхаешь? Ты разве профессор, чтобы меня нюхать?»
7 июня. Кафэ на Станиславском (во время обеда с Даниилом Долинским).
По словам Даниила, когда Анат. Софронов уговаривал Твардовского подписать какое-то обращение в ЦК о том, чтобы «ограничить» евреев в литературе, т.к. они «оттесняют» русских, он сказал: «Плохому актёру яйца мешают. Надо работать над собой, товарищи».
7 июня кафэ на Станиславском.
Люди, подолгу живущие в прочной обеспеченности, прикреплены к одному городу, к одной квартире, лишённые прелести странствий, риска, превратностей судьбы, приобретают то спокойствие в глазах, которые малонаблюдательные принимают за надменность. А между тем, это есть ни что иное — уверенность в себе, рождённая трусостью потерять хотя бы частицу своего затхлого покоя.
9 июня.
Какой-то писатель делает резкий выговор Петру Орестовичу (управдому): «Сколько раз надо говорить, чтобы перед самым моим окном не шумели. Ведь я же ра-бо-таю!»
Я подумал: «Настоящий писатель никогда бы не говорил таким тоном». А потом подумал ещё: «Как избаловались наши писатели, и как далеко от коммунизма их поведение. Брали бы пример с Марата, который на вершине славы не гонялся, как охотник за дичью, за удобствами и не покидал скромной комнатушки».
11 июня 59 г. утром, выходя из подъезда.
Речь Уильяма Фолкнера по случаю получения им Нобелевской премии: «Трагедия нашего времени заключается в том всеобщем животном страхе, в котором мы давно пребываем и с которым мы даже свыклись. Духовные проблемы исчезли. Остался один вопрос: «Когда же меня разорвёт на куски?» Поэтому молодые писатели сегодня забыли проблемы человеческой души и её внутренними противоречиями — забыли об единственно теме, достойной труда писателя и его терзаний. Писателю придётся учиться заново. Ему придётся понять, что страх — самое низменное из всех чувств, и, постигнув это, навсегда забыть о страхе… И покуда писатель не сделает этого, над его трудом тяготеет проклятие… Он пишет о победах, но в них нет надежды, и, что хуже всего, в них нет ни жалости, ни сострадания… И пока он не переучится, он будет писать как просто свидетель гибели человека».
(стр.166, 167. У. Фолнер «Семь рассказов». Из. Ин. Лит. Москва 1958.
Результатом анкеты франц. Журнала «Arts», опубликованной в марте 1957 года. На вопрос о любимом писателе из пятисот парижских студентов, ответивших на анкету, 429 назвали Достоевского, а Фолкнер собрал только 25 голосов.
(стр. 165).
Мозг человека содержит около 14 миллиардов нервных клеток.
Стр. 165.
Л. Остерман «Три вечера кибернетики».
(журнал «Театр» 5 мая 1959).
У меня всегда бывает какое-то чувство неловкости, — и я не могу от него освободиться, — когда я вижу уборщицу, подметающую пол, моющую в метро лестницу, дворника, собиравшего мусор. Мне кажется, что в будущем этот труд будет механизирован. А пока этого нет, надо было бы установить особую обязанность всего населения (за исключением больных и престарелых) совершать этот труд по очереди.
19 июня 59.
1964 год
Я никогда не забуду чудовищную жажду напечататься, во что бы то ни стало. Я был искренне уверен, что мои слабые и беспомощные стихи 1908-1911 годов были если не верхом совершенства, то, во всяком случае, не хуже печатавшихся тогда стихов.
Я растерялся от неудачи и готов был на всё.
Я взывал к ангелам, но они не помогли. Тогда я воззвал к бесам, но они молчали. Тогда я написал письмо к А. Блоку (это было в ноябре 1911 года). И он мне помог. Он написал мне суровое письмо, которое вывело меня из болота модернизма на тот путь, который указал мне Блок.
12/-III-64
Москва
Публичное обсуждение стихотворения настоящего поэта есть ничто иное, как обыск, как публичное раздевание женщины, как цирковое зрелище для черни, как оскорбление святыни, как оплёвывание святых чувств, как нелепость ради нелепости, как гнусная забава пьяных извергов, как реванш бездарностей, неистовующих от сознания, что сказочная птица таланта пренебрегла их широкими плечами и опустилась на плечи одного, ставшего ненавистным всем.
1/IV-64
Голицыно
1969 год
Я чувствую себя счастливым только в двух случаях: когда не могу заснуть от счастья или когда просыпаюсь после крепкого сна от счастья.
14 июня 69.
2 ч. дня. дома.
Москва
Разница между мной и Ознобишиным в том, что ломать голову над его затруднениями и находить наилучший выход мне доставляет громадное удовольствие, а ему делать что-нибудь для меня — никакого удовольствия, даже некоторую тяжесть, но н всё же делает всё от него зависящее, вроде, как бы для того, чтобы «расквитаться».
14/VI-69
1971 год.
Статья в «Правде» (29/IV-71): «И потому с лиры».
Начал читать и не мог оторваться. Тема обычная, а написано, как будто читаешь Бунина или Цвейга. «Эти последние минуты наливаются тишиной, как яблоко, готовое сорваться с ветки. Они наваливаются, как тугой степной ветер, замедляющий дыхание. Настоящее выступает в роли хорошего цемента, соединяющее прошедшее и будущее. Время работает, как добрый мастер, знающий себе цену».
29/ IV— 71. Утро.
Переделкино.
Поздно вечером вышел опустить в п/я письмо. На веранде две домашние собаки. Большая похожа на волкодава, протянула мне лапу и начала ласкаться. Маленькая, виляя хвостом, пыталась подойти ко мне, но большая её отгоняла. Я пробовал подойти к маленькой собачке, но большая загораживала дорогу и не пускала меня. Я минут десять забавлялся её ревностью. Глаза у неё были удивительно добрыми. Я вспоминал самых добрых людей, которых встречал в жизни, и не мог вспомнить более добрых глаз, чем у этой большой лохматой собаки.
29/IV— 71
Поздно вечером.
Несмотря на всё разнообразие жизни, как, в сущности говоря, всё однообразно. Умные и глупые, красивые и уродливые люди, похожие на марионеток, которых кто-то дёргает за невидимые нити и заставляет то плясать, то плакать. Страшно подумать, но ведь вся мировая история, если взять её суть, её квинтэссенцию, поместится на четырёх страницах почтовой бумаги.
29/IV— 71
Поздно вечером после прогулки по веранде.
Человек — это определённый механизм. Кроме того, что он может делать, он ничего не может делать. Он ограничен с самого дня своего сотворения. Поэтому история человечества так однообразна, несмотря на свою многокрасочность.
29/IV— 71
Поздно вечером после прогулки по веранде.
С Алексеем Михайловичем Файко я ни разу не встречался и вот только здесь познакомился. Образованный, умный, симпатичный, но с хитрецой.
30/IV — утро.
Где-то я вычитал, что история римских императоров — это — перечень уголовных преступлений, оставшихся безнаказанными.
30/IV— утро.
Вчера приезжал Сушок и Боря Большой. Боря прочёл мне стихотворение Евтушенко, в котором такие строчки «Люди не умирают, а умирают миры». Перед этим говорится, что каждый человек — планета. Эта мысль перекликается с тем, что я записал 29/IV: «Человек — это определённый механизм» и т.д. Фраза Евтушенко «Люди не умирают», — ключ к теореме: то — есть, вся внутренняя жизнь любого человека повторяется бесчисленное количество раз, т.е. в этом смысл «люди не умирают», умирает лишь их «внутренний мир».
Как бы внешне люди не походили друг на друга, но их миры ограничены «таблицей чувств», о которых я писал в дневниках разных лет. Повторяю на память. Любовь, ненависть, щедрость, жадность, благожелательность, зависть, смирение, гордыня, хладнокровие, страсть, честолюбие, доброта, злопамятность, гениальность, бездарность. В этих трёх строчках уместилась схема всех миров. Изумительное разнообразие мира является богатейшим запасом вариантов и оттенков короткой схемы однообразия. Это — вывод из моей «таблицы чувств». И мне кажется, что фраза Евтушенко о людях и мирах, явилась результатом раздумий о мире, очень схожих с моими. Так перекликаются голоса разных поколений.
1 мая. Утро.
Первый раз увидел Беллу Ахмадулину вблизи. Меня познакомил с ней Файко. Внешне она очаровательна и удивительно напоминает Анну Энгельгарт.
1 мая. Утро.
Приезжали Валера и Слава со своими жёнами и Володя Шиенков. Валера обратил моё внимание на красный цветок кактуса и сказал, что он очень редко цветёт. А я вдруг вспомнил Асеева. Он бы не пропустил слова «кактус», сказал бы обязательно: так то-с, вот я и увидел кактус.
2/V-71
Смесь трогательной нежности и отвратительной пошлости.
Лев Давыдович Давыдов сказал: «Наконец мы увидели вас в вашей стихии — среди молодёжи. Все они очень понравились А.М. Файко, Давыдову, его жене Доре Григорьевне и другим.
Володя Шиенков переписал из сборника Тарту две статьи о Цветаевой.
2 мая. Вечер.
В меню предлагается сердце отварное. А.М. Файко сказал: «Отварное сердце — хорошее название для пьесы».
Кто-то рассказывает за табльдотом: «Подхожу к дверям Дома Творчества. Смотрю, какой-то пожилой человек снимает ботинки».
Я спрашиваю: «В чём дело?»
Он отвечает: «На дверях картонная дощечка с надписью «Вытирайте чище ноги».
Я засмеялся: «Так это же про ботинки сказано».
«Там написано «ноги», а не ботинки.
Сегодня прекрасный солнечный день. Первый за моё пребывание в Переделкино. Интересный разговор со старым педагогом.
3 мая 1971.
Если мелькнула мысль, которая тебе самому не нравится, её не следует отгонять. Её надо анализировать. Так недавно, перечитывал «Двенадцать» Блока, у меня мелькнула мысль, что она местами вульгарна до пародийности. И я решил проанализировать эту мысль, показавшуюся мне самому грубой и несправедливой. Наконец-то я понял, что эта поэма есть ни что иное, как истошный крик прекрасного поэта, старающегося отогнать от себя всякие сомнения в высшей справедливости Октябрьской революции. «Впереди Иисус Христос» звучало, как благословение Октября, несмотря на грубость и вульгарность матросов, которые совершают революцию, веря в её святость. И Блок интуитивно чувствует, что они совершают именно «святое дело» и отгоняет от себя <сомнения>, ибо они всё же ютятся в его сознании. Тогда и мне, и тем его современникам, которые интуитивно приняли Октябрь, как самое святое и справедливое дело, всё это было понятно, и вульгарные места поэзии не выпирали наружу, ибо они-то и должны были доказать, по мысли автора, силу большой исторической святости, в которой тонули все эти «катьки и бумажки двадцатипятирублёвки».
В противоположность фундаментальным историческим событиям, остающимся величественными на долгие века, историческая роль «Двенадцати», как всякая сыгранная роль, потеряла своё величие и при чтении становится иногда даже смешной.
Конечно, в литературе, они останутся навсегда, как памятники, но не как стихи.
Иногда артисты и сейчас включают в свой репертуар поэму «Двенадцать», но она не производит, и не может произвести сейчас такое впечатление, как в двадцатые годы. Её слушают почтительно, как литературно-исторический документ, но без того энтузиазма, который она вызывала в первые годы революции. Так что мелькнувшая мысль о вульгарности некоторых мест поэмы, мысль, которая мне, как поклоннику Блока, не понравилась после анализа, её возникновение оказалось в какой-то мере справедливой, и нисколько не обидной для «протеже» Блока.
3 мая 1971.
Юноша казах ловил каждое слово учителя, слушал его до того напряжённо, что учитель это заметил. Учитель рассказывал легенду о смертельно раненом воине. Умирающий говорил своей лошади, чтобы она отцу и матери <сказала>, что он пал в битве за родину, и перечислял далее, что нужно сказать братьям, сёстрам, невесте.
Когда учитель кончил лекцию, юный казах подошёл к нему и спросил: «И она им сказала?»
(Из рассказа педагога).
3 мая 1971.
Педагог с 1939 г. был в концлагере. В 1956 г он был реабилитирован. Когда ему поручили караулить в степи нефтяную базу, он чуть не замёрз от холода, если бы заключённый с ним баптист не пришёл бы вечером на базу и не проработал бы до утра, чтобы смастерить ему печь. Баптист ведал продовольствием и педагог почти каждый день находил у себя под подушкой печёную картофелину или котлету из пшена. Педагог говорил: «Мне было тогда 35 лет. Ему — лет 50. Ведь никакой материально выгоды он не преследовал. Он был просто человеком без всякого горьковского «Человек звучит гордо». Как я жалею, что я не знаю о дальнейшей судьбе этого баптиста. Ведь он стал для меня родным.
(Из рассказа педагога).
3 мая 1971.
В концлагере один из начальников в чине полковника влюбился в заключённую женщину. Когда её по этапу отправили дальше, он хлопотал, чтобы её оставили в его лагере, но ничего не помогло, хлопоты не увенчались успехом. Тогда он застрелился.
(Из рассказа педагога).
3 мая 1971.
Приехал в Москву дня на два. Сергей приехал за мной на машине с Виктором Ивановичем. На ремонт машины не хватает денег. Отвезли люстру в комиссионный магазин.
4 мая 1971.
Москва.
1972 год
Теперь модно писать и говорить о «поисках» чего-то нового в литер<атуре> и в искусстве вообще. А я считаю, что «поиск» это псевдоним бессилия. У кого есть, что сказать и уверенность как сказать, не будет тратить времени на поиск. У кого есть, тот не ищет. У кого ничего нет, тот ломает голову и чего-то ищет.
Ссылаться на поиски гения года нелепо, ибо никаких поисков тогда не было, а была находка без поисков. Теперешний «поиск» людей, которые ходят стать поэтами, напоминает мне древнюю легенду о хитреце, который откликнулся на просьбу шаха научить осла разговаривать за три тюка золота. Условие было такое: если через три года осёл начнёт говорить, его учитель получит три пуда золота. Если осёл не заговорит, то учитель будет казнён. Когда друзья хитреца спрашивали, как он может так рисковать жизнью, хитрец ответил: «Два пуда золота я получу вперёд, и буду наслаждаться роскошью жизни, а через три года, или осёл сдохнет, или я умру, или шаха прогонит другой шах.
25 /Х-72
Москва
1974 год
Выехал из Москвы в Ригу 4 июля в 8 ½ ч. ут. Провожал нас Алёша Карамазов. Был он трогательно внимателен. Случайно оказался с Лид. Изр.в 4-х местном купэ (Когда заказывал через С.П., думал, что будет двухместный. Но соседи (муж и жена, он — врач) оказались обаятельными, меня и Л. И. они очаровали.
Рига встретила нас ливнем, почти также, как и меня в 1967 — 2 июля, когда я приехал с Ник. Лео. В его Кр. З.
Но, как и тогда, на другой день выглянуло солнце. Ходил гулять с Л.И. по огромному проспекту Ленина. Хотел спуститься к морю, но был такой адский ветер, что мы вернулись.
Из моего окна и сейчас, когда я пишу, видны белые полосы пены, которые накатывают барашками. Они волнами подкатывают к берегу, гонимые ветром.
Встретил бывшего бакинского писателя (сороковые годы), который живёт сейчас в Ереване он по нац. армянин. Приехал сюда с женой и взрослой дочерью. Он меня сразу узнал и подошёл. Потом, подошли жена и дочь, возвращавшиеся с прогулки, и познакомились с нами.
Потом он рассказал нам, что в Юрмале сейчас лечится Мариэтта Шагинян. Я ещё недавно видел её в ЦДЛ — бодрой и вполне здоровой.
Л.И. и я очень довольны, что «вырвались» на время из Москвы.
6 августа 1974. Днём. Дубулты.
Сегодня совершил большую прогулку пешком до станции М., хотел вернуться на такси, но не нашёл. Дошел до станции и с трудом успел втиснуться в вагон поезда. Через 5-6 минут был уже в Дубалты. Так же с трудом высадился из вагона. Поезд переполнен. От ст. Дубалты шёл пешком. Немного утомился, но не раскаиваюсь, что совершил такую большую прогулку.
Места одни красивее других. Чистота улиц, утопающих в зелени, изумляет.
За эти дни написал всего два стихотворения, которые считаю сносными. Записываю их в отдельную тетрадь.
Сегодня утром отправил письма:
- В Москву Т.З.
- В Москву «Алёша Карамазову».
- В Таллин Платону Афанасьеву.
- В Москву Бор. Попову.
Наши соседи по табльдоту очень симпатичные. Молодая женщина Людмила с двенадцатилетним сыном. Учтивые, внимательные. Мальчик Вова очень остроумен. Фамилия у них французская Бостоль. После прогулки, когда мы усталые стояли у лифта, произошла неожиданная встреча с Клавдией Федоровной Платоновой. Я её сначала не узнал, но Лид. Из. конечно сразу узнала. Кл. Фёд. сказала, что книга стихов уже в наборе. Сообщила она об этом очень радостно. Но мне кажется, что книга выйдет в свет не раньше декабря, тот корректор и потом Главлит отняли много времени. Но всё же приятно было ещё раз убедиться в её доброжелательности.
7 августа 1974
Вечером. Дубалты.
Ещё раз встретил Клавдию Федоровну. Она живёт в 7-ом корпусе. Путёвка её кончается одновременно 30 ав. (я думаю, что у нас 29 ав.). Мы с Лид. Из. поторопились, заказав билеты сегодня ж, так как К.Ф. сказала, что надо скорее заказывать.
8 авг. Днём.
После пятичасового чая не забыл опустить письма:
- В.В.
- Алеше Бишет
- Тат. Ив. Халиловой.
Письма отправил. Сегодня опять ездили с Л.И. на другую станцию Майорик. Продолжают удивлять изумительно чистые вагоны и корректность публики. Ни одного пьяного или полупьяного. Ни громких разговоров, ни ругани, ни дурного хохота. В тоже время нет скованности. Короче говоря, благородная естественность людей, едущих по своим делам. Все держатся естественно с остальными, а естественность и есть высшее достоинство, не отклоняющееся ни в ту, ни в другую сторону. И что интересно, что не местные жители невольно ведут себя так, как коренные жители этих мест, то есть, следуют их примеру. Что касается курортно публики, то это как бы выставка образчиков нынешней моды. Это от уже никого не удивляющих брюк на женщинах, до всяких сногсшибательных танго в «смак» которых меня посвящал Саша Ознобишен. Мне скучно их перечислять, тем более, что они всем известны, но одну мелочь, о которой мне месяца два тому назад Саша Ознобишен, упомяну. Это огромный кожаный военный пояс на брюках. Вместо заднего кармана фальшивая кобура револьвера.
Но люди, даже самые нелепые повторяются, например, в 1915 году, я носил брюки с большим клёшем, на которых без всякой нужды были пуговицы. Помню, как это шокировало моих тётушек, но я был под гипнозом модомании и не обращал внимания на тех, кому это казалось смешным. Некоторые осуждают современную молодёжь за увлечение модой, но мне кажется это естественным, в первом и во втором, я не могу осуждать многих за то, что делал сам.
Когда сегодня я шёл на пятичасовой чай, я встретил девушку как раз в брюках с фальшивой кобурой и вспомнил Сашу Ознобишена, который мне объяснял, что эти брюки с кобурой носят также и женщины. К пёстрой одежде я привык на Кавказе и теперешняя модная пестрота одежд мне нравится.
9 августа. Днём.
После ужина совершил первую большую прогулку вдоль моря от Дубулты до станции Ян Дубулты и обратно, примерно 5 километров. Не говорю об изумительном закате с его красками. Было очень приятно идти вдоль берега моря. Усталости не чувствуя.
9 авг. 16 ч.30 м.
Дубулты.
Утро. Проливной дождь. Невозможно выйти из комнаты. Сижу и читаю книгу «На глазах у Клио» Яна Кросса.
Как хорошо сказано: «Счастье и страх всегда неразлучны» стр. 19, 2 стр. сверху и 5 стр. снизу стр. 42.
«Я представляю себя глазами Иеронима… как вытягиваются лица моих собратьев по цеху, вытягиваются и искажаются, становятся желтоватыми, лиловатыми, зелёноватыми, я сказал бы нагло-зеленоватыми.
Иисус Христос — чтобы это воспринимать трагически, нужно относиться к этому всерьёз… а меня всё это только смешит. 7-9 строки сверху.
10 авг. Утро.
Перестал отмечать особенно понравившиеся страницы, то пришлось бы переписывать всю книгу. Давно не читал такой оригинальной и талантливой книги.
10 августа. Днём.
Целый день лил дождь, только в 7 в. перестал, так что мы с Л.И. смогли осуществить наш план и совершить вторую прогулку вдоль берега моря, теперь в обратную сторону Риги до станции Майорка, приблизительно 4 км. Забавно было смотреть, как велосипедист ехал по воде… Но закатом уже никто не мог любоваться, так как небо как будто было затянуто «серым сукном» облаков.
10 августа. Вечер.
Продолжаю выписки из чудесной книги Яна Кросса:
…стр. 61. Я надеюсь, что из этих некоторых писем 19-ая строка снизу до конца 63 стр. (е.б.ж. продиктую машинистке). Эта книга достойна пера Марка Твена.
11 августа. Солнечное утро.
После обеда зашли в кафе выпить по чашке кофе и случайно познакомились с соседом по столику с интересным человеком 74 лет. Он оказался известным эстонским композитором и мемуаристом. Маргерис Заринь. Он рассказал нам, что в 1965-67 г. было напечатано много раз в разных иностранных журналах фамилия переводчика-поэта Кароге. Название журнала записала Л.И. Маргерис Заринь тоже в восторге рот книги Яна Кросса. Он был удивлён, что я читал эту книгу, так как не знал, что она переведена на русский язык. Он произвёл на нас самое хорошее впечатление. Сказал нам, что придёт сюда 18 авг. ещё раз и повидается с нами. Он оставил нас свой адрес и телефон. Рига. Баложу 10 кв. 1 тел.: 611-08.
Перед обедом встретил Симу Фейгину, приехавшую сюда с мужем. Симу и Эмму, как звали их близкие, я знаю ещё по Тбилиси времён Отечественной войны. Познакомился с ним в 1941 в редакции газеты Закавказского военного округа «Боец РККА» (впоследствии «Ленинское знамя»). Он был зав. отд. литературы. Сима сказал мне, что Лидия Григорьевна Закруткина вернулась недавно из Америки, куда она уезжала на 2 месяца по вызову своей подруги жившей там. Я был этому очень рад, но долго не получал от неё писем и начал волноваться, думая, что она заболела. Слава Богу, всё обошлось благополучно. Интересно будет послушать её рассказ о поездке.
11 августа 5 часов дня.
Если Маргерис Заринь вернётся, спросить его как найти адрес Бориса Чинарёва, которого я оставил в марте 1918г., когда уезжал в Москву… у Луначарского. Борис мне говорил, что его фамилия латвийская — латвийское слово Чинар. Может быть такое чудо, что он живёт в Риге, хотя он был старше меня лет на пять.
11 августа 5 ч. дня.
Теперь не читаю, а уже перечитываю некоторые главы книги Кросса. Надо будет узнать, были о нём отзывы, и какие, если были.
Сегодня утром, да и сейчас, в час дня, погода пасмурная, а рано утром был сильный дождь, но от 11 до 12. Я всё же шёл вдоль берега совершенно неузнаваемого моря. Какая-то смесь серого и бледно-коричневого цвета. Но воздух остаётся всё же морским. Л.И. и наша соседка по табльдоту Мила с сыном Вовой поехали кататься на ракете (по реке). Записывались они на билеты заранее и только сегодня утром их получили. Я думал, что они откажутся от поездки в такой пасмурный день, но они всё же поехали.
12 августа. Час дня.
Виктор Николаевич Ильин действительно очень любезен и доброжелателен. Мы с Лид. Изр. сдали в ЦДЛ бумаги, полученные насчёт слух. аппар. в пятницу 1 августа в конце дня, так что мог его получить только в конце 6 авг. (т.к. по понедельникам он не бывает, а сегодня я уже получил от него копию бумаги Прав. СП, зам. министра здравоохранения Герасимова, с просьбой предоставить мне слуховой аппарат. (Дело идёт о недавно полученных министерством новых японских слух. аппар. более усовершенствованных на данном этапе. Любезна и Нат. Старосетская (секретарь), которая оформляла бумаги.
12 авг. перед пятичасовым чаем.
Получил письмо от Д.В. Ознобишена, а также копию его письма к Д.С. Лихачёву.
Посылаю Вам копию письма Лихачёву. А письмо Лихачёву начинается так:
Дорогой Дмитрий Сергеевич!
Я вычитал у Колераджа невероятно глубокую мысль, которая подтверждалась необходимостью не смешивать мысль и слова. Вот она: Стихи — тот вид сочинений, который противоположен научным трудам, тем, что непосредственной целью ставит себе не истину, а удовольствие (стр. 183-184). Я думаю, что предложение Р.А. Ивнева выпустить в Памятнике слово: «глубокий» и «изящный», единственно правильные, так как они позволяют сохранить главное. В серии издаются памятники мысли и слова. Академия Наук не может не видеть этого качественного различия, этих качественных граней между памятниками, не считать эти памятники основой основ серии Литератур. Памятников. Я в восторге от этой мысли каждого, потому что, подлинное удовольствие находит в понимании истины, ставлю её выше всего. И не вполне понимаю тех, которые уходят от истины удовольствию. Хотя я понимаю, что в жизни необходимо и то, и другое. Всё это ещё раз заставляет <думать> над известным изречением «Истина мне дороже». Жду ответа о Памятнике. Ваш Ознобишен.
9 авг. 1974.
Письмо очень интересное, но когда увижу Ознобишена (е.б.ж. <если буду жив>) что скажу ему, что на 5 строчке его письма противопоставление истины удовольствию. А на 7-й строчке: подлинное удовольствие нахожу в понимании истины. Получается противоречие. В первом «удовольствие» правильное. Во втором «удовольствие» надо заменить другим более подходящим.
13 августа. Вечер.
Ответил Ознобишену. Утром получил письмо от Тат. З. И сейчас же ответил. Опущу письмо, когда пойду гулять.
14 авг. 5 ½ дня.
Вчера закат был фантастический. Облака превращались то в готические замки, то в многоэтажные дома со светящимися окнами. Долго гуляли вдоль берега моря с Л.И. Сегодня солнечное утро. За завтраком решили поехать на такси в Ригу после обеда в 3 ч. дня вместе с нашими соседями по табель доту.
15 авг. утро.
Людмила и Вова любезно предложили пойти за такси и пригнать его тому месту, где висит п/я. Мы с Л.И. ждали недолго. Таксист подвез нас в Ригу. Не буду повторяться, как приятно ехать по латвийской дороге. Я считал, что таксист повезёт нас обратно, но оказалось, что он не может. Высадил он нас около универмага. Людмила и Вова пошли за покупками, а мы с Л.И. пошли искать стоянку такси. Когда нашли, то увидели такую очередь, что не было смысла ждать. Искали Красный Замок, но не нашли, а адрес Ник. Лео. я забыл в Москве. Очень устали и раз не могли быстро найти такси, спросили, как дойти до трамвая до вокзала. Взрослые куда-то торопились и указав направление исчезли, <нрб> сказав нам, что вот эта девочка вам покажет. Девочка (лет 8) оказалась замечательной. Она нас повела по улицам. На одной из них её остановили молодые родители. Оба очень приятной наружности. «Ты куда?» — спросили девочку. Она объяснила. Родители не возражали. Отец нагнулся и вынул из кармана платьица девочки ключи т квартиры. Мягко улыбаясь, он сказал: «А то когда ты ещё вернешься». Потом девочка довела нас до остановки и поехала с нами, чтобы сказать, когда надо будет выйти (так как поезд до самого вокзала не доходил).
Мы с Л.И. были изумлены это самоотверженностью ребёнка, который при прощании с нами ни за что не хотел (и не взял ей предложенных денег «на мороженое»). Наконец у вокзала Л.И. умудрилась поймать такси вне всякой очереди, и мы доехали до самого нашего Дома творчества. Было около 6 ч. в. Через час был ужин, после которого Л.И., Людмила и Вова пошли в кино, а я вернулся в свою комнату. Мне казалось в Риге, что я очень устал, но сейчас я уже успел отдохнуть, но гулять не тянуло. Начну перечитывать шедевры Иан. Кросса.
15 авг. 9 ч.в. Юрмала
Два дня была совсем летняя погода и все начали уверять друг друга, что бюро погоды давно предсказывало, что вторая половина августа будет тёплой. Однако предсказание не исполнилось и сегодня опять холодный ветер.
Вчера получил очень милое письмо от «Алёши Карамазова» и сейчас же ответил. Л.И. познакомилась с очень пожилым латвийцем (вероятно, писатель) лет 80-ти. Он ей рассказал, что в давние времена на побережье приезжали в карете и, якобы, купались чуть ли не во фраках, а теперь…). Я думаю, что он, скорее всего, балагурит, желая высмеять «нынешние нравы», но это абсурдно. Я помню пляжи давнего времени, и они ничем не отличаются от теперешних.
Сегодня воскресенье. Пока нашего знакомого артиста (и мемуариста) Маргиса Оттовича ещё нет. Он обещал нам приехать 18 августа. Он понравился Л.И. и мне, как остроумный собеседник и, вероятно, хороший человек.
18 августа. Юрмала. Днём.
После обеда писал письма Е.Н. Правдухину, Коле Ивневу в Армию, Виктору Верстакову. Вышел прогуляться, опустил письма в несколько п/я, потом вышел к морю. Раздумывал, спускаться или нет, сидел наверху скамеечке. Прошло минут десять. Я надел очки, чтобы посмотреть, как себя ведёт море. И вдруг вижу, поднимается по лесенке Самсонов и его жена. Мы вспомнили, как в 1946 году летом сидели у меня на балконе в гостинице «Рица» и любовались закатом на море. (Большая гост. «Абхазия» тогда ещё не была построена. Это было 28 лет тому назад, и я и должно быть они помнили эти несколько вечеров, которые мы провели вместе. У меня был почти разрыв, у них — медовый месяц любви. Оба они сохранились хорошо. Особенно она. В Сухуми он была в юбке, а здесь сейчас в мужских брюках. Кстати, здесь почти все дамы и особенно молодые девушки — в брюках.
Вечерний Сухуми, ночью — Сухуми. Звёзды на небе. В море огни пароходов. Теперь всё это кажется волшебным сном.
1974. 19 августа. 5 ½ дня.
В кафе встретил Эмму Фейгина с его Симой. Л.И. они нравятся. Перед этим познакомился с ростовским писателем Змеевым с женой. Он — очень симпатичен. Она тоже. Но её немного портит, что она в разговорах и манерах себя держит подчёркнуто, что она жена писателя. Это особенно чувствовалось, по сравнению с тем, как просто себя держит Сима Фейгин.
19 авг.5 ч. дня.
Записываешь машинистке, и кажется интересно, и просто так, от нечего делать. В Москве, в суете всяких дел, берёшься за дневник сравнительно редко. Л.И. рассказала мне про скандал, разыгравшийся здесь несколько дней тому назад. Жена журналиста Полякова (по счёту Зики в женах кажется 3-ая), она гораздо моложе его. И вот без всякого предупреждения она поехала одна с компанией мужчин в Ригу в ресторан и вернулась около часа ночи якобы пьяная. Утром, во время завтрака (их столик рядом с нашим), <муж> начал кричать на неё. Два дня они приходили к табльдот в разное время. У неё дочь от другого брака, лет 10-11, и она, конечно, всё слышала. Но потом всё уладилось. Они приходят вместе и любезно разговаривают. Вова, 12-лет, сын наше соседки по столу Людмилы, очень смышлёный и остроумный мальчик, сообщил, что до этого за ней ухаживал како-то молодой грузин, «бросив», как выразился Вова «свою девушку». Но грузин этот вскоре исчез.
19 авг. (перед ужином).
Сегодня вечером было холодно, ветер, но я надел драповое пальто и совершил большую прогулку вдоль берега один. Л.И. с Людмилой и Вовой пошли в кино.
Завтра не забыть ответить Виктору Верстакову (Сегодня утром получил от него письмо. Он, оказывается, в деревне Псковской обл., у него отпуск, и моих двух писем в Москву получить не мог.
20 ав. около
10 ч. в. (после прогулки).
Сегодня всё солнечное утро ушло на получение заранее заказанных билетов в Москву. Вместо того, чтобы прислать билеты в конверте администрации Дома, сюда приехала кассирша из Риги и раздавала билеты в комнате администрации. Образовалась длинная очередь. Л.И. взяла на себя это нудное дело, а я разгуливал по двору Дома, не имея возможности не пойти к морю, не пройтись по нашей большой аллее. Я сказал Кл. Фед. Платоновой шутя, что это неудобство создано, вероятно, с хорошей целью: чтобы отдыхающие могли бы простоять друг с другом, т.к. в остальное время все занято прогулками или процедурами. Кл. Фёд. улыбаясь, ответила: «Или для того, чтобы на прощании поскорее поссорится, как это часто бывает в очередях.
Л.И. подошла Мариэтте Шагинян и спросила её насчёт эпизода в Баку (юбилей Низами). Она спросила меня о подробностях и сразу вспомнила этот эпизод у развалин храма огнепоклонников и сразу вспомнила, что это было ни в 1948, а в 1938 во время подготовки к юбилею, когда я приехал в Баку с Датико Арсенишвили. Я рассказал Мариетте Сергеевне, что этот эпизод записан в моём дневнике 1938 года, и что теперь я могу уже с уверенностью сказать, что память не изменила ни ей, ни мне.
21 авг. около часу дня.
Зашел разговор о том, что здесь отдыхает очень много иностранцев, не говоря уже о приехавших из Венгрии, Польши и соц. Республик и со всех концов нашей страны. Подтвердилось то, что мы с Л.И. знали. Как трудно было получить путёвки в Дубалты. Но не для нас. Мы получили её молниеносно. По этому поводу я сказал Л.И., что мы попали сюда через «Ильинские ворота».
Погода сегодня хороша, но всё же холодновато. Бывают иногда такие ощущения, что всем абсолютно доволен: прекрасный курорт и прекрасные комнаты, вполне приличное питание и приятные люди, а всё же тянет домой в Москву.
Когда-то я не представлял себе, как можно жить не в Петербурге. Куда не уезжал, всегда тянуло домой в Петербург. И вот теперь Петербург как будто на другой планете. Ленинград по-прежнему прекрасен, но он уже не мой, а Москва — моя. Тифлис мне казался моим до 1908 года, когда я переехал в Петербург. Но в памяти моей Тифлис и Петербург сохранились во всём своём блеске.
21 августа 10 ½ вечера.
Сегодня надо отправить письма Толе (сыну Р.С.) и Весёлому Ангелу а Златоуст, Виктору Верстакову и Бор. Попову. Вчера отправил письмо Алеше К.
23 ав.12 ч. дн.
Сегодня нас просил зайти к нему в номер восьмидесятипятилетний латвийский поэт Эймен Августович Веверес. У него очень интересная биография: «четыре страшных года, семь фашистских лагерей и тюрем. Скорбный и величественный путь скорби и мучений (стр. 64). В журнале «Уральский следопыт» № 7 — 1974 большая статья о нём Александра Воловика. Я помню хорошо, что в «Лит. Газ.» Была большая статья о нём не то Озерова, не то Осетрова с большими цитатами из его книги «Сажайте розы в эту проклятую землю». А когда я его спросил, читал ли он эту статью, он сказал: «Нет». И даже не знал о её существовании.
Не забыть найти эту статью и прислать ему в Ригу.
24 авг. 1974.
Волшебное утро. Это я написал ровно в 11 ч. 40 м. утра. И вдруг будто сглазил. Солнце скрылось так стремительно, будто за ним погналась орда облаков. Я не уверен, что ещё через минуту эта самая орда не убежит от солнца так же стремительно, как оно убегало от неё.
Вчера я записал о «визите» к поэту Веверес, но пропустил эпизод, с которого началось знакомство. Первый раз я увидел его в нашем маленьком кафе, примыкающим к табльдот. Он сидел за одним столиком со мной и рассказывал что-то девушке в черных штанах. Она записывала его слова в блокнот. Я принял его за немецкого поэта из ГДР. Через два дня Лид. Изр. сказала, что встретила его в вестибюле. Он сказал ей по-русски: «Какая сегодня плохая погода. Потом они разговорились, и он рассказал о себе, что он латвийский поэт, который выпустил в Москве свою книгу в 1965 г. Это 20 лет тому назад, когда ему было 65. Теперь ему 85 (а я в первую встречу дал ему 60). В тот же день мы с Л.И. встретились с ним у моря, и она познакомила нас. Мы долго говорили, вернее, он долго говорил о себе. При прощании мы условились о встрече. Он пригласил нас к себе в номер. Об этом у меня уже записано. Посмотрел на часы. Ровно 12 ч. дня. Солнце больше не появлялось, но нет ветра и тепло. Дверь на балкон у меня открыта настежь. Пойду к морю. Мы условились с Л.И. что она будет меня там ждать. Вероятно, будут и наши милые соседи по столику в столовой Мила и её сын Вова.
Вчера вечером, когда мы все вместе возвращались с пляжа, около 10 ч.в. Вова выкидывал такие гимнастические фокусы, что у меня сердце закололо. Я сказал Миле, чтобы она не слишком позволяла бы ему увлекаться цирковыми прыжками.
25 августа 12 ч.10 м.
На пляже встретил Слободскую. Она рассказывала всякие забавные истории Л.И. и мне. Л.И. осталась на пляже, а я вернулся в свой номер. По дороге встретил приятного на вид человека средних лет (скорее старого). Он познакомил меня со своей женой, очень симпатичной. Живёт он во флигеле, который здесь, по его словам, называют «Дом с привидениями» комн. № 6. Он зайдёт ко мне. Тогда выясню фамилию. Он говорит, что нас познакомили в 1941 году мос. корреспондент ТАСС. Я понял, о ком он говорил, но фамилию забыл. Он сказал, что «занимается литературой» и пишет мемуары.
25 авг. 2 час.
Сегодня утром после завтрака с Л.И. прогулка вдоль берега моря. Встретил супругов Самсоновых. Опять вспомнил Сухум 1946. Сегодня море совсем не было похоже не только на Чёрное море, но на само Балтийское. Его как будто не существовало. Было только одно серое сукно, а в его складках спряталось небо и мир. Но воздух тёплый. На берегу стояла женщина и кормила хлебом чаек. Всё же здесь в любую погоду хорошо дышится.
26 августа 12 ч. дня.
После ужина Л.И. с Милой и Вовой пошли в кино, а я отправился к морю. Не знаю, как утром, но в 8 вечера до девяти были особенная тишина, не похожая на обычную. Не плескались волны, не хрустел песок, не разговоров курортников. Было такое впечатление, как будто я смотрю «немое кино».
26 ав. 9 ½ ч. вечера.
Л.И. узнала, что вызывать такси на вокзал очень опасно, т.к. администратор Дома не связан с ГАИ, и никаких обязательств «доставлять курортников» на себя не берёт. Вместо этого он, имея свой автобус, доставляет курортников по записи. Так что Л.И. встала сегодня рано утром и записалась на четверо мест: два нам и два Миле и Вове. Билеты у нас уже на руках. Автобус отойдёт 30 ав. после обеда, т.е. в 3 часа дня и довезёт нас до рижского вокзала. Мы с Л.И. имеем билет на поезд № 2, отбывающий в Москву в 6 ч.в. а Мила с Вовой в поезде, отходящем через час в 7 (т.к. билет они купили ещё в Москве). «Проблема» отъезда решена. Утром гулял с Л.И. по берегу моря. Л.И. осталась ещё на пляже, а я вернулся в свой номер.
27 авг. 11 ч. 15 м. утро.
В «Комс. правде» печатается 7 или 8 статья бесспорно талантливого журналиста Валерия Агроновского «Остановить молодых». Это очень своеобразный психологический опыт, устанавливающий связь совершенных преступлений с прошлым правонарушителя и его семьёй и т. д. Всё это хорошо, но фактически весь «психологический материал» в переживании грозной беды, сплава и описания времяпрепровождения в некой «культуре»… глубоко мещанских семейств, тем более, что никаких рецептов не даётся, хотя бы потому, что их не существует. Преступления возрастают везде и особенно в западных странах, и по-настоящему никто не может объяснить вразумительно — в чём дело. Мне кажется, что для правильного ответа надо хорошо знать историю не только со времён Геродота, но и более далёкие времена. Для глубоко знающих историю, это не является азбукой, по некоторым буквам которой, не знающие Истории, могут только предполагать, что когда культура достигает своей высшей степени, она начинает вырываться, т.е. возвращаться к истокам бескультурья. То немногое, что мы поверхностно знаем о событиях, начиная с Атлантиды до Древней Греции и Рима, даёт основание предположить, что человечество само себе роет яму.
Бернард Шоу 42 года назад (в Ленинграде), выступая по радио, сказал (цитирую по памяти): «Человечеству грозит гибель, если западные страны не пойдут по пути Ленина. Для западных журналистов это был обычный парадокс Шоу, а на самом деле Бернард Шоу говорил искренне то, что он думал. Его мудрому совету западные политики не последовали. И, если и в будущем не последуют, то предсказание Бернарда Шоу может исполниться.
Всё это гораздо важнее и серьёзнее, чем попытки психологически объяснить, как «зарождаются преступления». Автор вместо кита подсовывает нам кильку. Трудно понять, чем руководствовалась редакция «Комс. правды» печатая этот огромны и никчемный фельетон.
27 ав. 10 ½ вечера.
Сегодня около 4 час. дня ко мне зашёл латвийский писатель Эутжем Веверты и принёс мою книгу «У подножия Мтацминды», которую я ему дал прочесть. Зная, что я уезжаю скоро в Москву, он сказал, что с большим сожалением её возвращает, т.к. не успел прочесть до конца. Я ему ответил, что эту книгу дарю ему на память о нашей встрече. По-видимому, он этого не ожидал, и был очень тронут. Мы обменялись адресами.
27 ав. 11 ч. вечера.
Вчера, 31 ав. приехал в Москву. Нас встретил Алёша Кар. и Юра Гусев. На такси была большая очередь. Мы договорились с Л.И. что Юра повезёт меня (у него моя машина), а Алеша на такси с багажом: много писем и уйма газет.
1 сент. 1974. Москва.
Пришёл Алёша. Пили чай. Вдруг звонок в дверь. Пришла Нина Волобуева. Она успела побывать в Севастополе и на днях уезжает на Волгу к родителям. (У неё 2-го отпуск). Утром звонил Шура Зелонджев. Обещал прийти…
1 сент. 11 ч. вечера.
1975 год
Трудно себе представить, что такой знаменитый русский историк как Н.Н. Костомаров, главным доказательством, что царевич Дмитрий, как всем известно, больной падучей, не мог зарезать себя сам только потому, что при ранних приступах этой болезни, наносил повреждения не себе, а другим, и «объел» руки у Ондреевой — дочери Нагова.
Далее идёт выписка из протокола Следственной комиссии, во главе которой был Василий Шуйский: «С больным мальчиком делаются по временам припадки, и в один из этих припадков, он заколол себя в горло ножом». Костомаров считает это величайшей невероятностью в том смысле, что в припадке этой болезни он должен был не себя заколоть, а кого-нибудь другого, как, например, в попытке «съесть руку дочери Нагова».
Но ведь падучая болезнь не меняет своей формы, и как было в 1591 году, так осталось и потом.
Не надо быть врачом, чтобы знать, что сущность этой болезни — припадки, при которых человек как бы теряет сознание, и нет ничего невероятного в том, что он может заколоть и себя, а не только других. Николай Костомаров этого не понял. Он был просто под гипнозом данной версии убийства Дмитрия.
Стр. 459. Собр. соч. Костомарова, том ХII, ХIII, ХIV.
Ночь на 3 февр. 1975.
1980 год
Незаметно приближалась старость, а с ней болезни и физическая немощь. Вся чаще и чаще я стал замечать вокруг предлагающих себя в секретари и помощники определённого толка молодых людей — выходцев с периферии. Все они очень стремились в Москву, к славе, богатству, карьере… Называли себя начинающими поэтами и прозаиками и были при этом безграмотными и бесталанными. За эти годы у меня в секретарях-помощниках побывали: Борис Попов, Платон Афанасьев, Анатолий Гуриненко (весёлый ангел), Сергей Суша… Много их было — желавших погреть руки на чужих деньгах — наглых, беспринципных, алчных, желающих наследовать мои деньги, дачу, квартиру, машину, имя. Их объединяло одно — неумеренная тяга к алкоголю… Они предлагали свои услуги и просили сделать на них завещание, а, получив его, исчезали, прихватив что-нибудь «на память». Так пропали многие ценные вещи, книги, драгоценности жены, машина «Волга»…
Одним из таких соискателей был Сергей Суша — невоспитанный провинциал, с Украины, он довольно быстро «оттеснил» своих конкурентов и всюду стал объявлять себя моим секретарём. Напористый, смыленный, он, усвоив азы стихосложения, стал представляться начинающим поэтом. Мне стоило немалого труда пристроить его в студенты Литинститута в виду отсутствия дарования. Но, как домработник, он неплохо справлялся с этими обязанностями: ходил по магазинам, убирал квартиру, готовил еду, выполнял отдельные поручения и всё время пил, пил, пил, приводил с улицы случайных знакомых. Денег на это ему стало не хватать. Как и прочие, стал требовать завещания в свою пользу, очень хотел, чтобы я его прописал в свою квартиру и «усыновил» (не зная того, что по действующему законодательству усыновить можно лишь несовершеннолетнего, да и то, с согласия его родителей, если они живы, и не лишены родительских прав). Причём делал это в грубой циничной форме. Вскоре из квартиры исчез старинный мужской портрет кисти известного голландского художника, стали пропадать автографы: Есенина, Брюсова, Луначарского… другие ценные вещи. В конце — концов, с помощью друзей — поэта Юры Денисова и соседки с верхнего этажа Зики (Зинаиды Константиновны Злочевской — Викторовой), а также адвокатессы Л.И. Розенблюм, при участии участкового милиционера, который провёл с ним «воспитательную» беседу и отобрал ключи от квартиры, мы расстались. У меня началась спокойная жизнь. В долгу сей «пиит» не остался и вскоре напечатал в своей книжонке «На гребне времени», изданной в «Современнике», куда он втёрся, используя моё имя, стихотворение «Поэту»:
Как ястреб,
Не взлетал ты,
Чтоб застыть в зените,
Не падал камнем
На чужих стихов стада.
При всём желании
Не стал ты знаменитым
И, видимо,
Не станешь никогда.
Не мраморная лестница —
Твоя дорога.
Не в листьях лавровых
Дошёл ты до седин.
Не верил никогда
Ни в чёрта ты, ни в бога,
Не верящим остался,
Словно перст, один.
Вокруг ученики
Кишат, как голубята,
Седого мастера,
Казалось бы, любя,
Но, помня о судьбе
Рязанского собрата,
Всё чаще с горечью
Взирают на тебя.
Копаясь в рухляди
Заношенной музейной,
Ты поучаешь,
Как достичь высот земных…
Но жалок тот, кто жизнь
Провёл в тиши келейной,
Как пустоцвет, —
Ни для себя,
Ни для других»
Это была его «благодарность» за всё хорошее, что он получил от меня за эти годы. Вспоминая этого человека, корю себя за ошибку: он был хорошим рабочим, электромонтёром, а я, приняв в нём участие, сделал его плохим поэтом и недостойным человеком — завистливым, злобным, жадным…
Мир, однако, не без добрых людей. После войны, в 1949 году, я познакомился с Лизочкой Леонтьевой — юной медсестрой, внучатой племянницей великого русского философа Константина Леонтьева. Она делала мне уколы во время болезни, когда я, как и мой отец, легко одевшись в сильный мороз, подхватил воспаление лёгких, буквально выходила меня. И в последующие годы приезжала ко мне по мере необходимости: делала уколы, перевязки, ставила банки, компрессы… Тогда у нас как-то не сложилось по серьезному… и она вскоре вышла замуж, да и я женился на артистке Нине Георгиевне Ребезовой — правнучке русского поэта Евгения Баратынского, после смерти которой, уже в преклонные годы, связал свою жизнь с Елизаветой Константиновной, чьи дворянские корни и воспитание, не шли ни в какое сравнение с «современной культурой» иных «литераторов».
Все прежние «секретари», мечтающие о наследстве, были удалены, а помогать мне стал сын Е.К. Леонтьевой Николай, который родился вскоре после нашего знакомства, после того, как Лизонька вышла замуж. Холостяцкие компании, которые собирались у меня не нравились ни Лизе, ни Нине.
Когда в 1979 году я попал в больницу и там встал вопрос о доме престарелых, куда ехать мне очень не хотелось, я написал на имя главного врача заявление:
«Главному врачу б-цы № 15
Куликову В.В.
Заявление
Прошу меня выписать на попечение Леонтьева Николая Петровича.
Дом престарелых меня не устраивает.
Других лиц, которые могут меня устроить, у меня нет.
19 ноября 1979
Ивнев-Ковалев».
И после выписки поехал жить в семью Леонтьевых, давно ставшую мне родной.
23 февраля 1980 г.