Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2009
Владимир ШПАКОВ
/ Санкт-Петербург /
Взгляд с балкона — на Россию
Эрика Косачевская. Балкон.
СПб. “Алетейя”. 2009
Роман “Балкон” — последнее по времени написания большое произведение Эрики Косачевской. Тем не менее, разговор о ней хотелось бы предварить вспоминанием о двух предыдущих книгах, поскольку здесь прослеживается неявное какое-то единство. Если сопоставить книги Эрики Косачевской, “Местожительство” и “Дочки, матери” с романом “Балкон”, то в совокупности получится своеобразный эпос. Своеобразный — потому что здесь нет сквозных персонажей и других явных признаков такого типа повествования. Зато в этих книгах присутствует объединяющий их эпический дух, исторический масштаб, что важно, выраженный через частную жизнь людей. Опять же, тут не соблюдается четкая хронология: написанный позже, роман “Балкон” уходит во времени глубже, нежели другие книги, он захватывает еще дореволюционную эпоху. В то время как в “Местожительстве” и в книге “Дочки, матери…” описывалось в основном советское — довоенное и послевоенное — время. Однако формальные признаки тут не очень важны, главное, автор чувствует дыхание времени, описывая его типичные драмы и трагедии на примерах судеб множества персонажей, а это и есть признаки эпоса. Впрочем, роман “Балкон” все-таки отличен от других книг, об этом также нужно сказать. Вышеназванные два романа в каком-то смысле “женские”, там преобладают эмоции, конфликты, переживания, да и большинство центральных персонажей — женщины. Роман “Балкон”, где главное действующее лицо — мужчина в летах, с серьезной и драматичной биографией, по тональности более “мужской”. Автор мыслит тут четко и трезво, по-мужски, вынося взвешенные оценки и раскладывая все по полочкам.
В центре этого романа — потомственный казак, ровесник ушедшего века, Леонид Иванович Селецкий. Прожив длинную и непростую жизнь, в старости он оказался в неком немецком Городе, в котором без труда узнается Кёльн. Живет он там, по счастью, не один, его окружают родственники — дочь, внук, правнуки, но самого дорогого для него человека, супруги Фиры, к сожалению, рядом уже нет. А значит, он все-таки одинок, и жизнь его — это по преимуществу воспоминания, как это нередко и бывает у стариков. Причем здесь, спросите, балкон? Притом, что основное время воспоминаний Леонида Ивановича — время, проведенное на просторном балконе его Кёльнской квартиры. “Длительные, проведенные на балконе часы, созерцание расстилавшейся перед ним панорамы Города настраивали Леонида Ивановича на воспоминания. Полуприкрыв глаза, он перебирал, не спеша, страницы своей длинной, богатой событиями жизни…”
Страниц и впрямь было немало, начиная с революционной Каховки и заканчивая немецкой землей Северный Рейн-Вестфалия начала двадцать первого века. Главное события его жизни — встреча с будущей супругой, с которой они учились на юридическом факультете (точнее, молодой Леонид Иванович специально пошел на юрфак, пораженный красотой случайно увиденной абитуриентки). Встреча породила взаимное и крепкое чувство, которому пришлось выдержать ряд испытаний на прочность. Казаки и евреи — это два разных космоса, два уклада жизни, так что представителю традиционного русского казачества пришлось в своей жизни кое-что пересмотреть, обдумать, что в итоге сделало его не представителем безликой массы, а мыслящей личностью. Его супруга была такой же личностью, поэтому союз вопреки всем трудностям и семейным конфликтам оказался прочным. Один из таких драматических конфликтов произошел после рождения дочери Леры, когда они жили на Украине, в Харькове. Леонид Иванович изменил супруге, она ему этого не простила и развелась с ним. Именно в этот период Леонид Иванович получает пять лет лагерей (время — 1937 год).
Воссоединение семьи произошло после окончания срока в Сибири, во время войны. Уже в хрущевскую эпоху, когда миллионы заключенных были реабилитированы, они переехали поближе к взрослой дочери, в Подмосковье. Жизнь шла своим чередом, родился внук, он тоже вырос, и наступил тот момент, когда тоскливая советская действительность стала давить это семейство, как пресс. Тогда-то и возникла мысль об эмиграции в Германию по еврейской линии. Как ни удивительно, но больше всего этому переезду сопротивлялась Фира, единственная настоящая еврейка в большом семействе. И она же единственная не дожила до момента отъезда, умерла от рака легких.
Значительное место здесь уделено описанию жизни в эмиграции. И тут, конечно, сразу видно, что автор пишет о том, что хорошо знает, что пережито не только в общем, но и в мельчайших нюансах. Пишет о знакомых, родственниках, о том обширном круге россиян, которые осели в нынешней Германии. Это многие тысячи людей, фактически — субэтнос в рамках немецкого государства, и описание жизни этих людей, думается, будет интересно многим читателям. Жизнь эта, надо сказать, не сахар, любой эмигрант с большим трудом вписывается в чуждую реальность, тем более — эмигрант из России. Как правило, ты живешь на “социале” и являешься вроде как человеком второго сорта. И даже если находишь работу, как с ходу нашел ее “рукастый” Антон, внук Леонида Ивановича, она далеко не всегда является хорошо оплачиваемой и престижной. При этом в книге описана целая череда эмигрантских судеб последней, самой поздней волны, то есть, автор не ограничивается примером одного семейства. Естественно, взгляд эмигранта направлен не только внутрь своей диаспоры, но и вовне, на более успешных немцев. И здесь надо отдать должности такту и наблюдательности Эрики Косачевской, которая показывает представителей коренной нации без всяких прикрас, но в то же время без малейшего желания их опорочить. Подмечается все, и приемлемое и неприемлемое: и шеренги мужчин, опорожняющих после пивного карнавала свои мочевые пузыри — прямо на клумбы, и деликатное отношение немцев к инвалидам. “Время показало, что заграница, даже немецкая, считающаяся среди эмигрантов лучшей по отношению к другим, в том числе даже американской, на месте выявила огромное количество проблем, не заметных издалека”. Тут важно, что автор не проходит мимо этих проблем, но не смакует их, не плюет в руку дающего (а германское государство выступает, хочешь или нет, именно в этой роли). Самое существенное отличие этого романа заключается в том, что здесь немалая часть страниц отдана историографии, размышлениям и рассуждениям персонажей над тем, каким образом Россия проживала последнее столетие своей нелегкой истории. Когда автор к этому переходит, повествование, как таковое, замирает, и далее происходит уже не движение сюжета, а движение мысли. Эта мысль может касаться и причин революции, и сталинских репрессий, и происхождения христианской религии, и положения постперестроечной России — в общем, всего того, что волнует неравнодушного человека русского происхождения. Формально это либо поток мыслей самого Леонида Ивановича, либо беседы с его приятелем Борисом Абрамовичем. Но мы-то понимаем, что на самом деле здесь прямым текстом, без особых художественных изысков высказывается автор.
Насколько выигрышным является такой отход от собственно повествовательной линии? И насколько — проигрышным? Тут нет однозначного ответа, как нет ответа на то, хороши или плохи историко-философские штудии Толстого, включенные им в “Войну и мир”. Кто-то отдаст предпочтение непосредственному сюжету воспоминаний, а кто-то, без сомнения, поразмышляет вслед за автором над этими, опять же, неоднозначными и не всегда разрешимыми проблемами.
Хотя в финале побеждают, как и положено в художественном произведении, все-таки чувства. Жизнь дарит Леониду Ивановичу новую любовь, это совсем молодая девушка, которая, как ни удивительно, тоже в него влюбляется. Казалось бы, жизнь против этого чувства, да и здоровье главного героя уже не позволяет выстраивать радужных жизненных перспектив. В финале ему становится совсем плохо, дело вроде бы идет к трагической развязке, однако автор волевым решением дарит герою жизнь, а читателю — хэппи-энд. Что ж, это право автора, в конце концов, в реальной жизни бывает и так, и этак.
Кроме того, в книгу вошла одноактная пьеса под названием “Юбилей” с жанровым подзаголовком: “Сцены из жизни московской интеллигенции семидесятых годов двадцатого столетия”. Написанная в 1976 году, эта пьеса основана на конфликте ценностей членов успешной советской семьи. Старшее поколение, предав идеалы молодости, окончательно погрязло в цинизме, двурушничестве или, как тогда выражались — в мещанском болоте, в то время как младшее (в первую очередь сын Кирилл) не желает жить по таким законам. Здесь явно ощущается пафос драматургии Виктора Розова, в первую очередь пьесы “Гнездо глухаря”, хотя “Юбилей”, конечно, произведение вполне самостоятельное. Насколько оно актуально для нашего времени? В каком-то смысле — актуально, поскольку мещанство, с которым отдельные идеалисты боролись на излете советской жизни, ныне стало государственной идеологией, альфой и омегой российской (и не только российской — общемировой) жизни. Правда, степень цинизма того времени и времени нынешнего — несравнимы, и нравственные конфликты семидесятых годов в контексте нашей эпохи выглядят подчас детскими шалостями.