Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2008
МОЛЯЩЕРЫ И ТЕРРОРИЗМ
Житейский сюжет рекламного ролика:
Авиарейс “Белфаст-Лондон”. Гаснет общий свет, начинается взлет. Вдруг одна дама замечает, что сидящий рядом с нею молодой мужчина осторожно достает сумку, искусно припрятанную под сиденьем за ногами, и начинает нервно копаться в ней. Вот он очень медленно и почти бережно вытаскивает какой-то темный продолговатый предмет. “Бомба! Террорист из Ирландской Республиканской Армии!” — обреченно думает дама, и широко открывает рот, дабы готовящемуся крику было удобней сорваться…
…Из Анталии я должен был вылететь в полночь, но рейс задержали на полтора часа. Намотав до головокружения кругов по этому терминалу свободы (где и перекурить-то негде!), от безысходности заглянул в Дюти Фри. Приятно порадовала цена за бутылку (0,5) Jameson’а, которую немедленно приобрел. “А что, ― подумал я, ― несколько глотков доброго ирландского виски оживят полет не хуже барабана!” Бутылка, правда, была из темного пластика, зато плоская; фляга, да и только!
В самолете местечко мне досталось у аварийного выхода на крыло, а рядом уселась молодая пара, которая меня сразу насторожила. Когда я пристраивал свой заплечный рюкзак-сумку поглубже за собственными ногами (а то ведь заставят на полку положить!), барышня как-то уж слишком истерично-заинтересовано наблюдала за моими манипуляциями. Но дело даже не в этом: стандартную инструкцию о выпадающих кислородных масках и самонадувных жилетах эти господа впитывали с ажиотажностью Мег Райан из “Французского поцелуя”.
Ну а уж когда выехали на взлетку, все стало понятно ― ОНИ! Есть такая порода авиапассажиров, ― только лишь самолет набирает разгон, они уже проваливаются в свои кресла. Откидывают голову, как последнюю надежду, а на передней части этой головы проступает выражение: “усраться и не жить!”. До белокостяшничества сцепливают ладони у себя в области промежности. И якобы спят. Но под закрытыми веками глаза у них бестолково бегают, будто хотят выпрыгнуть с парашютом… Должно быть, в течение всего полета они молятся… Я их так и называю ― МОЛЯЩЕРЫ. Чего вы вдруг о молитве вспомнили только сейчас? Да и на что похожа эта ваша молитва? Это как пытаться добросить веревку до Луны: раз за разом, а все без толку…
Когда самолет начал разгоняться и погасили общий свет, я воспрянул, ― а где обещанный самому себе же “глоток доброго ирландского виски “Джеймсон”? Попытался нащупать бутылку через верхний кармашек рюкзака. Нашел, но она не пролезала. Пришлось неуклюже привыдвинуть сумку и расстегнуть “главный вход/выход”. Когда наконец-то желанная фляга, прижавшись к моей руке, двинулась за ней, я ощутил на себе взгляд. Очень сильное чувство! Продолжая неспешно вытаскивать бутылку, я так же неторопливо повернул голову вправо. Барышня на меня смотрела. И как! В том, что прямо сейчас в этой полутьме она начнет истошно вопить, я даже не сомневался. Нужно было как-то исправлять ситуацию, причем ― каким-нибудь пошло-банальным, “приземленным” образом. Решение пришло молниеносно. Я достал бутылку, а дальше…
Занавес. Вернее, поскольку самолет уже набрал высоту, ― включается общий свет. А тут я…
В руке бутылка Джеймсона, повернутая этикеткой к зрителю. На лице заблудившаяся улыбка, а общее выражение (наброшенное наспех) ― “дежурный по идиотизму”. Говорю громким и жизнеутверждающим шепотом, низким и бархатным:
― Ο
ить будешь?Желание кричать у барышни не то, чтобы пропало, но как-то натужно стушевалось. Явно понабежали какие-то новые неуклюжие мысли, которые переглядывались между собой и пожимали извилинами. Даже не используя свою способность иногда “подключаться” к мыслям другого человека, я внутренне все же услышал крик, другой, правда, по содержанию: ― “Придурок!” Как и все молящеры, барышня откинулась, сцепила руки и прикрыла веки (хотя глаза под ними забегали так интенсивно, будто там заработал перфоратор “Надежда”).
А я потягивал виски. Разглядывал Луну, благо, она не была опутана веревками молящеров. Пытался отыскать на ней вьетнамского шалуна-духа Куоя, который, кроме своих полетов на Луну, прославился еще и тем, что мог украсть имя человека… В турбулентной тряске ощущал себя ребенком на “американских горках”… Желал молящерам покоя (пусть не вечного, но хотя бы ― всегдашнего…) Одним словом, “полет пролетел незаметно”…
Да, в рекламном ролике конечный слоган таков:
“Предложи человеку выпить! Террору ― нет! Джеймсон”.
МИРУ МИР!
В Кемере заказ одного пива в баре у меня неизменно вызывал транспорантный всплеск памяти, поскольку по-турецки это звучало так: “Бира бир!”
КАК КОМУ СЛЫШИТСЯ…
Из услышанного телефонного разговора в маршрутке.
— Мам, а ты мне какой-нибудь сувенирчик привезешь? Ну не знаю… Какую-нибудь Эльфовую башню…
НЕУЛОВИМЫЕ МСТИТЕЛИ
Барышня на улице громко разговаривает по телефону и поизносит сакраментальную фразу:
— Он вообще козел! Но ничего, Бог ему еще отомстит!
САРТР И МАССОЛИТ
Хороший знакомый припомнил историю, услышанную от Виталия Коротича.
Жан-Поль Сартр в шестидесятых побывал в Москве и захотел встретиться с молодыми советскими писателями. Загнали к нему в гостиничный номер самых несгибаемых членов Союза со всего Союза. Жан-Поль разлил привезенный коньяк и попросил рассказать что-нибудь. Один поднялся и провозгласил здравницу в советском стиле, с уклоном в победу мирового пролетариата. Жан-Поль вновь предложил всем коньяку и повторил свою просьбу — расскажите что-нибудь! Все боятся говорить, жмутся, молча коньяк хлещут.
Тогда Сартр поднялся и ушел — о чем говорить с писателями, которым и рассказать-то нечего?
ДАТСКИЕ ТЕФТЕЛЬКИ
Вот все говорят — языки, языки. То есть — иностранные. (Попутно: “Он разговаривал на зарубежном языке”.) Но где тот рубеж, который отделяет этот самый язык от того смысла, который голова (и иже в ней) выкладывает кому-то в широко раскрытые уши? А ведь основа понимания (взаимо-!) именно в этом.
Начну с плюсквамперфектума. Было дело — с семьей и друзьями отдыхали летом у доброго приятеля в Литве. А дом его (вернее — сад во дворе дома его) был перекрестком миров и мирков, позиций и позерства, коллективного и бессознательного.
Запомнился датчанин Пол, который очень хорошо говорил по-датски (этого, правда, никто по достоинству не оценил), неплохо говорил по-немецки (на коем и общался с нашим гостеприимным хозяином), а также знал отдельные слова и простенькие фразеологизмы языка английского. Поскольку разговорный английский оказался у него и у меня на одном уровне, мы с ним разговорились и даже подружились. (В один из дней он на всю компанию приготовил знаменитые датские тефтельки: из трех сортов мяса, никакого риса или иных разрыхлителей, пикантно маленькие, вначале обжаренные, а затем протушеные в томатном соусе, те самые, которые любил друг нашего детства Карлсон; но поскольку рецепта я не записал, то и говорить об этом не стоит, да и вообще, речь о другом.)
Вечер был томным, тёмным и темным — о чем только не переговорили! Еще бы: литовская дягтини, датский аквавит и украинская оковита! Втесался в компанию и некто из содружества независимых американских штатов (хотел написать — “сайтов”!), но был как-то… взволнован, что ли? — то ли вольный полет мысли всех присутствующих его ошарашивал (как крестьянина, впервые увидевшего ероплан?), то ли та непринужденность, с которой мы с Полом общались на родном для него (некта) языке, но ставшим вдруг для него таким далеким? Не знаю, да и речь не о нем.
Далее развитие событий складывалось как в библейском сюжете: и был вечер, и было утро, день второй.
А поутряни Пол появился в нашем дворе-саду еще, правда, не протрезвевши, но по-скандинавски умиротворенно. И вот я решил полюбопытствовать у совчеранового приятеля — как дела? Жив, дескать, ли? Поскольку языковой контроль во мне был несколько приглушен, я брякнул первую (очевидно, она лежала на поверхности небольшого “всего”) фразку: “Хау олд а ю?” Вся честна компания, конечно же, обхохоталась. Но Пол абсолютно честно ответил на поставленный вопрос: “Ол райт!” — и поднял вверх большой палец.
…И так было постоянно: появлялся Пол, я неизменно интересовался о том, как у него дела фразеологемой “Хау олд а ю?”, а он неизменно отвечал: “Ол райт!”
— При чем здесь датские тефтельки? — спросите вы.
И мне придется повториться — дело ведь не в словах, а в смысле, который мы вкладываем в них!
ЖИТИЯНИЯ
Утром было +9, а к вечеру повалил снег. Бредовая погода! Вот и история бредовая припомнилась…
В начале января было довольно холодновато, даже лед распластался толстым боком. И тут, как водится — рыбачки ломанули, рыбки потягать. А у нас если уж и выбираются они, так сотнями, не меньше. Но речь не о них.
Были как раз знакомые из Грузии, впервые. Проезжаем мост метро, и они начинают вглядываться в горизонт замерзшего Днепра — что там за вертикальные черточки шевелятся?
— А что это… там?.. — указывают.
Жена отвечает молниеносно.
— Пингвины.
— ?!! — оторопело: — Как, пингвины?
— Да пару лет назад завезли сюда популяцию королевских пингвинов, они обжились, прижились, расплодились, так что теперь у нас есть свои пингвины. Кормят их из городского бюджета, а общество защиты животных за ними присматривает.
Долгое молчание. Наконец совершенно правильный вопрос:
— Ну ладно, зимой… А летом они как?! У вас же летом жарко!
Тут уже пришлось вступить мне.
— А на лето их равномерно распределяют по всем городским моргам. Там прохладно.
…Представил сейчас эту картиночку: идет себе грустный прозектор, жуя гамбургер, а за ним выводок пингвинов влачится, есть просит. И тут столы, клеенки, весь телесный антураж… Крррасота!
ТАК ГОВОРИЛ ФРАНКЕНШТЕЙН…
Туристическая группа в поездке во Францию. Один из членов — одинокая особь в себе, вне контактов, длинное пальто — серовато-обрюзглое, бесцветные глаза-пуговицы; лицо — такое же. За глаза все называют его — “Франкенштейн”. Вечно говорит сам с собою; громко.
Музей д’Орсэ. Выход, все благодарят экскурсовода за прекрасный рассказ об.
Франкенштейн, идя в философском одиночестве, произносит:
— Ну, импрессионисты, ну, гении… А ведь все равно мы им под Бородино пиздюлей понавставляли…
И начинаешь задумываться, а почему импрессионисты избегали батальных сюжетов?.. Или они знали Франкенштейна?..
КАНДИНСКИЙ
Не нужно анекдотов — только что рассказанная художником живая история.
Звонит ему мутно-знакомый и происходит между ними следующий диалог:
— Алё! Тут мои шефы поручили картинку купить где-то метр 20 на 80, этого… Кандинского! Вы, художники, все между собой там третесь, так ты не в курсе — как с ним связаться?
— (оторопело) Ну… Он, вообще-то умер, еще в 44-м…
— Так то наверно какой-то классик, а этот, сказали, — абстракционист!
ФОРМА — ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!
Ну почему абсолютно нормальные люди порой начинают “по умному” строить свою речь?
Просто вдруг вспомнился какой-то репортаж из? Ливии? Ливана? где наши миротворцы занимались разминированием довольно-таки немалых территорий, и вот командир этих самых саперов тихой такой сапой рассказывает о “поступлении в использование” нового защитного костюма. Слава Богу, есть кому о безопасности смертных позаботиться!
Так вот, особенность этого костюма-скафандра в том, что в нем имеется шлем с защитным забралом из “прозрачного, но крепкого матерьяла”. А для чего это забрало? — возникает вопрос, но командир саперов опережает его и отвечает по-армейски мудро (цитирую дословно, выделено мною):
— В сложной ситуации оно сможет надежно защитить… овал лица.
Вывод: содержание — ничто, форма — всё!
ДОБРЫЙ СХЕМАРИТЯНИН
Какая б ни была ситуация, мозг с готовностью подбрасывает одну из припасенных готовых схем реагирования на эту ситуацию. Причем с убежденностью и азартом; чуть ли не бьет себя извилинами по полушариям…
…Приятель по разным обстоятельствам уже много лет не пользуется общественным транспортом, ездит исключительно на своем автомобиле. Как-то уболтал его воспользоваться метро, дабы не зависнуть в пробках. Он растерянно разглядывает вестибюль, безумно таращится по сторонам.
— А сколько стоит?.. — едва ли не шепотом спрашивает. Получив ответ, так же напряженно: — А кому деньги давать?..
Тут я уже не выдерживаю:
— Ты же автомобилист! Знать должен. Вон видишь — возле турникетов гаишник стоит? Ему и нужно дать.
Приятель облегченно вздыхает, приосанивается и вальяжно направляется к дежурному милиционеру метрополитена…