Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2008
Борис ХЕРСОНСКИЙ
/
Одесса /
* * *
За столом, на диване, в очереди, потом
над плитой, помешивая в кастрюльке еду
для мужа-язвенника, размышляя о том,
что сегодня в семь начинаются танцы на льду,
а вчера катание парное — Роднина
и Уланов, как в прошлом году, были на высоте.
В позвоночнике соли — с утра болела спина.
На второе будет курица и овощное сотэ.
И опять на кухне, Боже, как тонко течет
из крана вода, посуду мыть — немного труда.
Ничего, кроме детства, но детство тоже не в счет,
поскольку война, и какое там детство, да.
За столом, на диване, в очереди, держись,
пройдут выходные, не успеешь глазом моргнуть,
считаешь дни до получки, а это проходит жизнь,
денег немного жаль, а жизни не жаль ничуть.
* * *
Cтоит на облаке мужик,
точит ножницы и ножи.
Камень крутится — вжик, вжик!
Вспоминают о чудесах,
развалясь, как на льдине моржи,
праведники на небесах.
Давит мужик ногой на педаль,
камень крутится, искры летят.
На ватнике у мужика медаль
за победу над силами зла.
Бабушка рыбой кормит котят,
и нет котятам числа.
Стекла вставляем! Пластами стекло
в коробе на горбатой спине.
Стекла вставляем! Но, как назло,
не вставишь стекла в просвет
между тучами, ни рамы в окне,
ни окна, ни стены здесь нет.
Но зачем-то тащат два битюга
подводу с бидонами. Молочник-старик,
инвалид, ампутирована нога,
и душам слышны издалека
стук деревяшки, надсадный крик:
Кому молока?! Молока!
Город
Два Рима пали. А вот, погляди, торчат
на земле и на карте. Туда прибывает народ неродной,
пришлый, кромешный. Привозят детей, внучат,
девочек — крашенок. Хватит всем по одной.
И курва Москва то падет, то встает опять.
И паки падет, бормочет искалеченным ртом под нос:
“Третьим будешь? Четвертому — не бывать.
Разливаем. Кого еще шут принес?”
Спас — ярое Око, златые власы, на болоте да на крови,
скости полсрока, глаза не щурь, рта не криви.
Бес, не кажи ни копыта, ни клыка под губой.
Не грозись, архангел, своей золотой трубой.
У меня ли, Руси, семь пятниц на неделю подряд?
У меня ли, Москвы, купола на солнце дотла горят?
У меня ль, Кремля, гроба, что под стеной, что в стене.
У меня ль, Мавзолея, выхода нет, а вход — в небольшой цене.
Трехсотлетний ворон, помнящий вкус стрельца,
таращит круглый глаз на векового мальца.
Мол, ё-моё, понюхай гнильё, поживи-ка с моё, птенец,
пососи-ка красную звездочку-леденец.
У меня ль, Руси, то орел, то звезда, то золото, то рубин.
У меня ль, Москвы, и яичница — Божий дар.
Это мне до ядрени-фени, что остался совсем один.
Ну-ка, врежь, что силы! Покуда — держим удар.
* * *
Экспедиция по усмирению завершена: рубежи
укреплены, выставлены посты, на могилах — кресты,
их меньше, чем в прошлый раз, но раны еще свежи,
души еще пусты.
Ибо ненависть поутихла, что до любви, её
нет как не было, да и откуда произрасти?
Говорит нечестивец: мое-мое и твое-мое.
Боже, хоть Ты прости.
Ибо они не простят никогда, ни эти, ни те.
Превратились в лед воды, ставшие на горах.
Святое Сердце Христово пульсирует в пустоте.
Волнами ходит страх.
* * *
туман на склоне постепенно теряет вес
поднимается в небо открывая лиственный лес
и становится облаком под ним громоздится гора
на все это уходит часа полтора
хорошо что дожил до утра
над дорогой дом похоже довольно давно
заброшенный вот чернеет пустое окно
второе забито фанерой в третьем осталось стекло
в нем поднимаясь солнце лучик зажгло
к полудню станет тепло
сюда никто никогда не вернется причины две
некому незачем только стрекочет в траве
кузнечик подхватывает второй
вступает третий звенит разрушает строй
тает облако над горой
* * *
когда все уже кончено
искалечившие друг друга
долго спорят у кого культя короче
язва глубже припадки продолжительнее
просят подтверждения у живых и здоровых
проходящих мимо более или менее равнодушно
скажите ему скажите ему ведь правда
врет с три короба хоть вы скажите ему
кто говорит одно кто другое кто бросает монетку
оплачивая безопасное продвижение
в лучшее будущее
царствие небесное
тихое и безмолвное житие
во всяком благочестии и чистоте
когда все уже сделано бездействие
когда все уже сказано безмолвие
когда все уже кончено
что тогда
* * *
городок процентов на двадцать состоит из руин
население из убитых процентов на десять подсчет
занимает годы вечером граждане как один
выбираются в парк посмотреть как вечность течет
славное зрелище лучше страшнее чем вид с колеса
обозрения в высшей точке чувствуешь как сосет
под ложечкой видишь как отверстые каменные небеса
пересекают по диагонали несколько сот
ангелов воинов сияют крылья обнажены мечи
вечность после разлива возвращается в берега
оставляя такое что господи не учи
как пережить потери сосчитаешь и вся недолга
* * *
стратегия принцип внезапности всех удиви
тактика выжженной благословенной земли
на пути к развеществлению желания подави
но жажду насилия утоли
будешь достоин желтой одежды в желтом дому
крути колесо сансары это легко до поры
и когда долина задохнется в дыму
стой столбом на вершине горы
если долго ждать за тобой пришлют аппарат
с номерами крыльями лестницей винтовой
если всматриваться увидишь как воспарят
над тобой уничтоженные тобой
* * *
Вычисли скорость грехопадения с высоты
возрастающей к примеру на восемь каэм в мин
если масса тела стремится к нулю но ты
ощущаешь тяжесть во веки веков аминь
если дух никуда не стремится а кто
сказал что куда-то должен а ну повтори
повтори тебе говорят повтори а то
видишь стоят и смотрят чудо-богатыри
вычисли силу насилия рассчитай удар
в точке лежащей между другими на той же прямой
в точке кипения сила давления выпусти пар
за каждым вприпрыжку гонится бес хромой
вычисли примерную дату окончанья войны
если кровь не имеет значения а металл
раскаляется до предела если отворены
ворота в бездну о которой никто не мечтал
* * *
Cвятая лежит в земле,
прижав Господень хитон.
Храм стоит на скале.
Скала испускает стон.
Над храмом древесный ствол
стоит, лишенный корней.
Дикий цветок расцвел
военной ночи черней.
Черный цветок кровит.
В черных его лучах
Нина, Тамара, Давид
держат мир на плечах.
Арагви — названье реки.
Мерани — крылатый конь.
Нет надежной руки —
остановить огонь.
* * *
Cделай вид чтоб тебя искали,
но не нашли. Серые скалы,
чахлый кустарник, поток
течет, разделяясь, меж валунами
по дну ущелья. В маленьком храме
детский поет голосок
сплетаясь с другим. Бородатому, в рясе
легче думать о смертном часе,
чем этим детям вдвоем
вместе взятым. Но панихида
длится, плоть, не имущая вида
не слышит, что мы поем.
Но Ты-то слышишь! Прошу, прости нас
за сбои, фальшь, за гнусную примесь
музычки из ресторана, там,
через дорогу от церкви, слева,
за мысли, вялые от перегрева,
за грех, что по пятам
идет за нами, с пути сбивая,
за то, что бутылочку распивая,
забудем, кто день тому
ушел туда — не знаю куда, за горы,
за долы, леса, ограды-заборы,
как там хорошо ему.
* * *
Кажется, могу пройти одновременно по всем
улочкам запустевающего городка,
среди двусоставных домиков (камень плюс дерево), вросших в зем-
лю, кривых деревьев, листва серебрится, жизнь коротка,
но переулок еще короче, а потому
летит камушек из-под куриного коготка,
гнезда ласточек под карнизами, в каждом дому
копошится какая-то живность, нависает скала,
шумит водопад — украшение местности, ресторан полупустой
для проезжей нечисти, вроде нас с тобой,
различимых только с помощью увеличительного стекла.
Вроде нас с тобой или тех, троих,
которые дольше века ждут, пока принесут
чашечку кофе, стакан холодной воды. В этих краях
нужно учиться ждать. Остальное не суть
важно. Остальное, как ни крути,
останется перед глазами до наступления темноты,
нарастает боль, хорошо, не в твоей груди,
кто-то ушел, но это пока не ты.