Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2008
Римма МАРКОВА
/ Стокгольм /
В июле 2008 года в Грузии состоялся второй (и, может быть — последний) праздник русской поэзии. Как и Первый фестиваль 2007 года его проводили две организации: Международная федерация русскоязычных писателей и “Русский дом” — одна из ведущих организаций русской общественности в Грузии. В этом году центральным событием фестиваля стал юбилей В. Маяковского. Поэты побывали в родном городке “лучшего и талантливейшего поэта” безвозвратно ушедшей эпохи, выступали в оформленном в лучших-худших традициях советских времен мемориальном музее, читали стихи Маяковского в том числе и… стихи о советском паспорте. Ехали через Гори… Кто мог подумать, что две недели спустя на этой земле разразится новая война, вероятно, на долгие годы похоронившая то немногое, что осталось от многовековой дружбы русского и грузинского народов. Язык русских и грузинских политиков подмял под себя голоса поэтов. А потом заговорили пушки. И музы приумолкли…
Сегодня “Крещатик” публикует стихи нескольких участников фестиваля, в том числе и стихи, написанные во время войны.
Борис Херсонский
* * *
Грузинская речь — так орешки грызут:
Ингури, мдинаре, цхали1…
Протяжную песню грузины поют:
“Омши цасвла мас ухарис2”.
Грузинские вина как воздух легки,
а горы круты и пьянящи.
Здесь люди спокойны. Коровы глухи
к сигналам машин проходящих.
Навек сакартвело, веселый народ,
со мною останется, дарчи3!
А что до работы — кто трудно живет,
тот празднует шире и ярче.
1 Ингури — река в Западной Грузии, мдинаре — река, цхали — вода.
2 «Омши цасвла мас ухарис» — «Тот рад уходу в бой» — из кавалерийской песни: «Тот рад уходу в бой, у кого хороший конь, и тот рад возвращению домой, у кого хорошая жена».
3 Дарчи — останься.
* * *
Мужичок с ноготок, а собою орел —
у партнера по танцу подругу увел.
Из ансамбля бы выгнать поганца,
да нельзя нам сегодня без танца.
К нам приехали русские говоруны,
говорят, что поэты, конечно, вруны;
с ними вместе чиновные лица,
чтоб водой родниковой напиться.
И для этих чиновных гостей дорогих
(а когда мы, скажи, принимали других?)
мы танцуем, поем и играем:
пусть аджарским любуются краем.
Ну какое нам дело, о чем они врут?
Они всем нам сегодня работу дают,
подпевая разрозненным хором
поварам, и певцам, и танцорам.
А работа приносит достаток в семью.
Потому мы к столу придвигаем скамью,
веселимся, поем и играем.
И Аджария кажется раем.
* * *
(он в вагоне всю ночь баловался винцом)
из батумского поезда выйдет
на тбилисский вокзал
и раскроет глаза,
он покатые горы увидит,
и щербатый перрон, и встречающий люд,
и старушек, что медленно мимо идут
не по западной моде одеты.
Он подумает — время добавит седин,
но те годы, к которым прибавил один,
не бессмысленно канули в Лету.
Потому что он видел Батум и Тифлис,
и как камень с вершины срывается вниз,
а лоза поднимается выше.
Потому что вокзал,
потому что друзья,
потому что в Тбилиси он вышел.
* * *
Мне в Грузии писать георгики о том,
как горец по утрам копается на склоне:
как триста лет назад — вручную, на крутом
боку родной горы.
И овцы спят в загоне.
А в Georgia [Джоржиа] вчера война была в ходу.
И жадно пишет спец под камеры жужжанье
о том, что жители друг с другом не в ладу,
не могут оправдать чужие ожиданья.
А в საკაღცელო [Сакартвело] дождь описывает сад,
и ослика с арбой, и запах урожая,
и теплое вино.
Взрывается гранат,
рассыпав зернышки, к застолью приглашая.
* * *
отбивает такт ладонь.
Два испанца, итальянец,
три еврея и Ладо.
Только даль подходит ближе:
было — там, а стало— тут.
Воротился из Парижа
баловень и баламут.
В той стране, где Пиросмани
с краской смешивал вино,
стали женщины и лани
вместе с Ладо заодно.
Там, где снедью живописной
украшают скучный быт.
Там, где издавно и присно
стол для праздника накрыт.
2008
Тбилиси
1
В этом городе холмистом,
где нагорный пантеон,
в этом городе слоистом
словно торт “наполеон”:
слой удачи, слой разрухи,
слой свободы, слой войны —
ходят черные старухи,
древней мудрости полны.
Ходят матери поэтов,
их застенчивых подруг,
похоронным черным цветом
охраняя жизнь вокруг.
2
В запутанных улочках узких
подолгу беседы текли.
С утра говорили по-русски.
К обеду грузинский пекли.
Цепляясь кривыми корнями
за выступы горных пород
евреи, грузины, армяне
один составляли народ.
Тбилисцы он звался когда-то
и был всем народам родня.
Здесь черным отмечена дата
этнически чистого дня.
А ласточки в воздухе реют,
а город, как прежде стоит.
Не все укатили евреи,
и русский не всеми забыт.
3
Во дворике сушится стираный хлам.
За домом впритык возвышается храм.
Еще один храм, и еще один храм
на каждом углу и подъеме.
Старинная крепость стоит на горе.
И жизнь копошится на каждом дворе
и в каждом оконном проеме.
И в бедности этой, открытой для всех,
какой-то бесовский таится успех —
успех выживанья, где слезы и смех
в одном прермешаны супе.
Здесь сходится двор для высоких бесед.
И трапезу делит с соседом сосед.
И все они счастливы вкупе.
4
Там, где лесенки крутые,
там, где улочки кривые,
все в колдобинах и ямах,
неприглядные на вид,
вечный город в древних храмах
словно в бусинах стоит.
5
А нас поселили в район Авлабар,
где мудрый армянский сидит антиквар,
бездельникам свой предлагая товар.
От каменных плит поднимается пар.
От этой липучей июльской жары
все жители спрятались внутрь до поры.
Мне видно с балкона кусочек Куры
и город торговый в подножье горы.
Смотрю из-за штор, словно из-за кулис,
как улочки скопом спускаются вниз,
а ласточка снизу скользит на карниз.
Таким мне запомнится старый Тифлис.