Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2008
Владимир КУЧЕРЯВКИН
/ Санкт-Петербург /
* * *
Портрет на стенке чорт или герой?
Ах, грустно, грустно, милые вы стены!
Ещё от жизни миг, и тёмный, и глухой,
Отрезан тёмною, неправильной дырой —
Сквозит куда-то… Может быть, Геенны
Там слышен стон сухой и подневольный.
В ушах ли, в стенах, в окнах шевелится?
Но в пальцах ходит говор колокольный,
Так что держать стило порой не больно…
Глядь, новый, новый миг куда-то в чёрное валится.
* * *
Дом, дом, толстый, сколько лет уже падает, да стоит.
Ножками едва слышно шевелит.
Ходит по комнате, хмуро задумавшись, наша седая планета.
Память моя для неё, или совсем уже нету?
Скоро пойду за тобой, лишь вечер настанет.
У меня свои заготовлены сани.
Солнце провалится — прыгну верхом и с горки вниз.
Дом, дом, как червяк шевелится, хмуря карниз.
* * *
Разинув зев и исподлобья
Глядя на город, скрытый за туманом,
Стоит статуя на брегах Невы и дышит.
Махнёт рукою и запляшет, захохочет.
На крыши тень легла. Пожухли крыши.
Крадётся вечер вдохновенно-пьяный…
Мерцая тысячью огней в глазах зелёных,
Плывёт река спокойная. За нею
Шатается по переулкам мальчик…
Я не пущу тебя, уйди, уйди, статуя!
Сейчас иное станет плакаться и сниться.
Когда в глазу не человек, не рок, не птица.
* * *
Дым из трубы всё валит как шальной.
Ветер шалит. Скрипка играет
Тусклую песню, играет со мной
В небе высоком, смеясь и сгорая.
Точно: весна! Притаились деревья
Между домов. Приседают, шушукнут.
Вспомнится им золотая деревня
В жилах набухших. И грязные окна,
Их отражая, тоже ожили.
Залопотали крыльями в небе.
Тоже расправят прохладные жилы.
Тоже распустят бездонные хляби.
* * *
Лето. Жарко. Как в июле.
Распускаются деревья.
И цветочки тащат люди,
Произвольно их срывая.
Человек идёт весь в шортах,
Весь в футболке, загорая.
И рыбак стоит на мосте
Да кидает крючья в реку.
Отдыхают люди, видно.
Веселятся и гуляют.
Только я, в трамвай замкнувшись,
Всё куда-то еду, еду.
* * *
Как сквозь воду смотрел, будто рождался во сне.
Или это привиделось мне?
Там, возле рамы окна оживали, шипя, голоса.
Там роза спешила важное что-то сказать.
Но соловей уже мёртвый летел в облаках.
И железные иглы торчали в сжатых руках.
Смотрел я и плакал. И плакала роза в стакане,
Мёртвая, словно мягкий и ласковый камень.
* * *
Трясётся в зеркале шофёр значительным лицом.
Бежит, бежит, безумствуя, дорога.
За потным небо занавешенным окном
Сворачивается, бродит, мутное, как брага.
Проехала телега, вслед за лошадью влачась
За горизонт, поросший елью.
Проплыл собор, разрушенный и гордый, словно князь…
Глаза слипаются, живые еле-еле…
Не удержать тебя, мятежная душа!
Вот ты трепещешь высоко под небесами,
Иль сжавшись и едва дыша,
Чуть шевелишь поникшими усами.
И мысли злые в душу лезут то и дело.
Лежат и скалятся, меняясь зло и гордо.
И нет им по природе ни простора, ни предела.
Лежат и требуют, и скалят морду.
* * *
Ветр за окном осенний, бородатый
Побежал, роняя гриву.
И сосны, будто древние солдаты,
Качались стройные, спокойно и красиво.
Над нами потолок повис угрюмо,
Распялив нежное нагое тело.
И стол под ним, уставленный стеклянных звонких рюмок,
Дрожал, когда трамвай по небесам несётся белый.
Но вот вплотную подошла толпа,
Надвинула в окно мелькающую морду.
И глядя в душу, как на голого клопа,
Сказала ей решительно и твёрдо:
Пойдём, пойдём, побрызжем кровью
На площадях, волнующихся, как знамя!
И, шаркая, дышала в изголовье
И знаки делала горячими руками.